Текст книги "Принц Генри"
Автор книги: Эмма Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
3
Генри
Потом все как в тумане. Реальность я вижу вспышками. Поездка на машине во дворец.
Я блеванул на розовые кусты, которые моя прапра-прабабушка, леди Адалин, приказала посадить за пределами дворца. Николас и Саймон укладывают меня в постель, пока Оливия комментирует что-то по поводу бумаг, пришпиленных к стенам. Говорит, они напоминают ей сарай Рассела Кроу в «Играх разума».
Потом… потом только нежная бездна.
Но пустота длится недолго, ведь я страдаю бессонницей – недугом чемпионов. Так было всегда, сколько себя помню. Я сплю каких-то несколько часов, даже в те ночи, когда по моим жилам вместо крови бежит в основном алкоголь. Когда прикроватные часы показывают час ночи, я неуверенной походкой направляюсь в кухню, опираясь на стену. Желудок бурчит при мысли о печеньях.
Не припоминаю, чтобы в Horny Goat я успел поесть. И как долго я там вообще пробыл? День? Может, два. Нюхаю подмышку и морщусь. Точно два. «Охренеть…»
Как следует натрескавшись и взяв немного с собой, я, спотыкаясь, брожу по коридорам дворца. Этим и занимаюсь ночами – прямо как посетители американских торговых центров. Я не могу оставаться в комнате, в любой комнате, где стены словно смыкаются вокруг меня. Двигаться приятно, даже если я никуда конкретно не направляюсь.
В конце концов прихожу в синюю гостиную рядом с личными покоями королевы. Дверь слегка приоткрыта – достаточно, чтобы увидеть, что внутри горит свет, и ощутить запах поленьев, горящих в очаге, и услышать голоса внутри.
Прислонившись головой к дверному косяку, я слушаю.
– Ты хорошо выглядишь, мой мальчик, – говорит бабушка. В ее голосе звучат те теплые нотки нежности, которые я хорошо знаю, ведь прежде она обращалась так только ко мне.
Ревную? Да, есть немного.
– Семейная жизнь тебе идет.
– Семейная жизнь с Оливией, – уточняет брат.
– И то правда.
Я слышу тонкий звон хрусталя – кто-то наливает жидкость из декантера. Полагаю, это шерри.
– Оливия уже спит? – спрашивает королева.
– Да. Уснула пару часов назад. Пока не привыкла к разнице во времени.
– Я надеялась, она утомилась из-за беременности.
Брат поперхнулся, смеется.
– Мы женаты всего три месяца.
– Когда я была замужем три месяца, уже как два с половиной месяца вынашивала твоего отца. Чего вы ждете?
Я практически слышу, как он пожимает плечами.
– Торопиться некуда. Мы… наслаждаемся друг другом. Временем вместе.
– Но вы же собираетесь заводить детей?
– Конечно. Когда-нибудь.
Слышу скрип стула и представляю, как они придвинулись ближе друг к другу, сидя рядом у камина, наслаждаясь беседой.
– Скажи мне, Николас, теперь, когда пыль немного осела… ты ни о чем не сожалеешь?
Он говорит тепло, но сам его тон твердый, с металлическими нотками.
– Ни о чем. Вообще.
Бабушка хмыкает, и я представляю, как она потягивает шерри – элегантно, как всегда.
– Но мне любопытно, – добавляет Николас. – Если бы это были вы… Если бы вам пришлось выбирать между дедушкой и троном, что бы вы сделали?
– Я очень любила твоего деда… все еще люблю его, ты знаешь. Но если бы мне пришлось выбирать, я бы не выбрала его. Помимо детей, любовью всей моей жизни было государство.
Последовала тяжелая пауза. Николас тихо говорит:
– Для меня никогда не было так. Вы ведь понимаете?
– Теперь понимаю, да.
– Я всегда понимал, чего от меня ждут, и всегда исполнял свой долг так хорошо, как только мог – но я никогда не любил власть. И никогда по-настоящему не желал ее.
– Ну а теперь ты доволен, да? Рестораны, благотворительная деятельность, которой ты занимаешься вместе с Оливией и мистером Хэммондом?
Николас отвечает не сразу, а когда говорит, его голос звучит задумчиво.
– Я не просто доволен. Я счастлив. До смешного счастлив. Я даже не мечтал, что такое возможно – быть счастливым каждый день.
– Вот и хорошо, – заявляет бабушка.
– Но есть кое-что, – добавляет Николас. – Небольшое пятнышко на солнце, – его слова тихие, колючие, словно до этого долго теснились в горле и все никак не могли вырваться. – Я знаю, что разочаровал вас. Я никогда этого не хотел, и все же так получилось. Не предупредил вас, не обсудил с вами. Бросил вызов своей королеве, а ведь вы вырастили меня, чтобы я мог добиться большего. Я прошу прощения. Мне очень жаль.
Стук хрусталя по дереву – королева отставляет бокал на тумбочку.
– Слушай меня внимательно, Николас, потому что я скажу это только один раз. Ты ни разу не разочаровал меня.
– Но ведь…
– Я вырастила тебя лидером. Ты взвесил ситуацию, оценил варианты и сделал свой выбор. Ты не отступил, не ждал разрешения. Ты действовал. Это… да, именно так поступают настоящие лидеры.
Он отвечает с легкостью, с облегчением:
– Хорошо.
Еще одна пауза, на этот раз спокойная. Кажется, мой брат потягивает свой шерри, а потом говорит:
– Кстати о выращивании лидеров…
– Да-а, – королева вздыхает. – Можем обсудить этого пьянчугу, спящего у себя, – она усмехается. – Он, как там это говорят у вас в Штатах… тот еще фрукт.
– Это точно.
Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к стене и сползая на пол. Не то чтобы я не привык, что все меня обсуждают – черт возьми, мои достоинства и недостатки порой обсуждают прямо в моем присутствии. Но это… тут все иначе.
Хуже.
– Помните тот праздничный школьный спектакль, в котором участвовал Генри? Последнее Рождество с мамой и папой… и у него была главная роль. Скрудж, – Николас смеется.
– Смутно припоминаю. Я ведь не была на спектакле.
– Я тоже. Но папа рассказывал. Они волновались, что, если я тоже пойду на спектакль, пресса, учителя Генри и одноклассники будут крутиться вокруг меня, и Генри потеряется. И они были правы, – стул скрипит, когда брат меняет положение. – Генри всю жизнь провел в моей тени. Теперь он на передовой, в центре внимания, прямо в ослепительном свете прожектора. Конечно же, он немного щурится. Ему нужно немного времени, привыкнуть.
– У него нет этого времени.
– Вы же не собираетесь умирать в ближайшее время? – шутит Николас.
– Конечно же нет. Но мы оба знаем, случается всякое. Он должен быть готов. Ты не понимаешь, Николас.
– Я прекрасно понимаю. Возможно, я – единственный, кто понимает.
– Нет, не понимаешь. Тебя готовили к тому, чтобы занять трон, с тех пор, как ты только начал ходить. Вокруг тебя происходила тысяча вещей, которых ты даже не понимал и не замечал. То, как к тебе обращались другие, то, как с тобой беседовали, чему тебя обучали и как. Генри за целую жизнь этого не наверстать.
– Это ему никогда не удастся, если вы сломаете его, – резко возражает Николас. – Если целой тысячей вещей вы будете подкреплять у него чувство, что что бы он ни делал – никогда не будет достаточно. Что он ничего не сумеет сделать правильно.
Некоторое время царит тишина, а потом бабушка тихо спрашивает:
– Знаешь, что самое худшее в старении?
– Эректильная дисфункция? – сухо уточняет брат.
– О, об этом можешь не беспокоиться, – очень сухо отвечает бабушка. – Это генетика, а твой дед был могуч, как жеребец, до самой смерти.
Я пытаюсь не ухмыляться. Как говорят американцы, полезешь к быку – напорешься на рога.
– Понятно, – брат улыбается. – Шерри больше не подливаю.
– Самое худшее в старении, – продолжает бабушка, – это знать, что скоро тебе придется покинуть тех, кого ты так любишь, и им придется справляться без тебя. И если они не будут готовы… если будут уязвимы… это ужасные перспективы.
Наступившую тишину нарушает только треск огня.
А потом королева решительно заявляет:
– Они сожрут Генри заживо. Если он будет вести себя так же, как сейчас, то потерпит сокрушительное поражение.
Моя грудь сжимается так тесно, что, кажется, кости вот-вот треснут.
– Этого не будет.
– Откуда тебе знать, – резко отвечает она.
– О, я прекрасно знаю! Иначе бы не отказался от трона.
– Что?
– Не поймите меня неправильно – я бы не женился ни на ком, кроме Оливии, даже если бы пришлось ждать всю жизнь, пока не будут изменены законы. Но я бы не отказался от трона, если бы не знал: Генри будет не просто хорошим королем. Он будет лучшим королем, чем когда-либо мог бы стать я.
На мгновение у меня перехватывает дыхание. Не могу дышать. Я в таком шоке от слов брата, словно из легких выбили воздух. Бабушка тоже, судя по ее шепоту.
– Ты в самом деле в это веришь?
– Всем сердцем. И, признаюсь, меня печалит, что не верите вы.
– Не сказать, чтобы Генри показывал себя с лучшей стороны, – прямо замечает она.
– Ему просто не представлялся такой случай, – настаивает брат. – От него этого просто не требовалось… никогда, за всю жизнь. До этих самых пор. Он не просто покажет себя с лучшей стороны – он с блеском примет любой вызов. И победит.
Голос королевы звучит приглушенно, словно в молитве:
– Я очень хочу в это верить. Больше, чем я могу выразить словами. Поделись со мной своей верой, Николас. Почему ты так уверен?
Его голос звучит чуть хрипло, полный чувств:
– Потому что… потому что он совсем как мама.
Я зажмуриваюсь, когда смысл этих слов достигает меня. В глазах защипало. Большей похвалы для меня просто быть не может.
Но господи, да посмотрите на меня… я так далек от этого сравнения.
– Да, он такой же, как мама, в точности. Она всегда знала, что нужно человеку, будь то сила или мудрый совет, доброта, утешение или радость – и дарила это без всяких усилий. Вот почему людей так к ней тянуло… на вечеринках, стоило ей войти в зал, все буквально сдвигалось. Все хотели быть ближе к ней. В ней был свет. Особый талант, дар – неважно, как это называется. Важно только, что это есть и у Генри. Он не видит этого в себе, а я вижу. Всегда видел.
Несколько мгновений царит тишина, и я представляю, как Николас наклоняется ближе к королеве.
– За мной люди пошли бы потому же, почему шли за отцом и идут за вами… потому что мы надежные, твердые. Они доверяют нашим суждениям, знают, что мы никогда их не подведем. Но за Генри они последуют из любви. В нем они увидят своего сына, брата, лучшего друга, и даже если сейчас он напортачит, они останутся рядом, потому что хотят, чтобы он добился успеха. Меня бы уважали, мной бы восхищались, но бабушка… Генри будут любить. С тех пор, как Оливия вошла в мою жизнь, я понял одну важную вещь: сильнее, чем рассуждения или долг, чем честь или традиция, – любовь.
Какое-то время не слышно ни звука, только треск поленьев и тихое звяканье бокалов. Королева размышляет, оценивает все, прежде чем сделать следующий мудрый шаг. Она всегда так поступает – как настоящий лидер.
Я наблюдал достаточно все эти годы, чтобы понимать это. И я довольно трезво оцениваю себя самого, чтобы понимать – сам я никогда так не поступал.
Королева тяжело вздыхает.
– Ничего из того, что я предпринимала, не улучшило ситуацию. Что ты посоветуешь, Николас?
– Ему нужно пространство, чтобы… акклиматизироваться. Немного времени побыть не в центре внимания, чтобы осмыслить масштабы своей новой жизни и новых обязанностей. Чтобы научиться тому, что он должен знать и уметь, но научиться по-своему. Чтобы он принял это, как свое.
– Пространство, – королева постукивает пальцами по столу. – Хорошо. Если мальчику нужно пространство – оно у него будет.
Не уверен, что мне это будет по душе.
* * *
Спустя две недели я понял – да, совершенно точно не по душе.
Замок Анторп.
Она отправила меня в чертов замок Анторп.
Это не просто у черта на рогах – это у черта в самой заднице. На берегу, на острых скалах, по одну сторону – ледяной океан, по другую – лес, а ближайшее подобие городка – в часе езды на машине. Это не просто «пространство», это настоящее изгнание.
Ромео, конечно, был тот еще нытик, но сейчас я его прекрасно понимаю.
Я сижу в центре массивной кровати со столбиками, перебирая струны гитары под ритм волн, бьющихся о берег. Прохладно, но в камине ярко горит огонь. Пальцы уверенно подбирают мелодию Hallelujah Леонарда Коэна. Успокаивающая песня. Депрессивная, грустная, но успокаивающая своими простыми повторами.
Раздосадованный сам собой, откладываю гитару и сую руки в рукава халата. Некоторое время брожу по замку, здороваясь с жутковатыми пустыми доспехами, стоящими в конце каждого коридора. Мне бы не мешало отдохнуть, но я не хочу даже пытаться уснуть.
Потому что те сны вернулись. Кошмары.
Эти кошмары были безжалостны в первое время, когда меня только демобилизовали – напоминания о нападении, в результате которого погиб целый отряд солдат на заставе, сразу после того, как я приехал. Я получил отсрочку после того, как рассказал Николасу и Оливии, что там случилось, и они посоветовали мне обратиться к семьям погибших.
Но в ту же ночь, когда я оказался в замке Анторп, кошмары вернулись, нахлынули с новой силой, закручивая мой разум. И теперь, когда мне снится, как я подползаю к телам, разбросанным вокруг, и переворачиваю их, чтобы проверить, выжил ли хоть кто-нибудь, на меня смотрят не безжизненные лица солдат. Я вижу лица Николаса и Оливии… и бабушки. Я просыпаюсь, задыхаясь, в холодном поту.
Ни черта не весело.
Итак, сегодня вечером я прогуливаюсь по замку.
В конце концов оказываюсь в библиотеке на первом этаже. Падаю в кресло за столом, беру первый лист из папки документов и начинаю перечитывать законы, регулирующие брак наследного принца. По сути, эти законы – список требований к невесте. «Подтвержденное аристократическое происхождение в рамках признанного брачного союза».
Ниже, правда, говорится, что незаконнорожденные дети тоже могут быть признаны аристократами, в крайнем случае. Надо же, какие у нас открытые нравы. «Заверенные документы о гражданстве Весско по праву естественного рождения».
Ну понятно – не клон и не из яйца вылупился.
«Девственность свидетельствуется посредством введения двух пальцев доверенного королевского терапевта во влагалище, чтобы подтвердить целостность тканей девственной плевы».
Что за больной ублюдок такое придумал? И совершенно точно мужчина. Я сомневаюсь, что они изложили бы все настолько же детально, если б закон требовал, например, обследования простаты, обязательного для всех членов Парламента.
– Я заварю чай. Не желаете чашечку?
Поднимаю взгляд и в дверях вижу Фергуса в халате и тапочках, с помятым раздраженным лицом.
– Я не знал, что ты уже проснулся, Фергус.
– Разве можно спать спокойно, когда ты бродишь по коридорам, словно кот в поисках самки?
– Прости.
– Так будете чай или нет?
Откладываю документ обратно в стопку.
– Нет, спасибо.
Он поворачивается, чтобы уйти, и вдруг смотрит на меня через плечо и тихо добавляет:
– С королевой было так же.
– Что – так же?
– Она мало спала. Когда Ее Величество была юной девушкой, то спала по три часа, а потом вставала и была похожа на того гротескного грызуна с большим барабаном.
Он имеет в виду кролика из рекламы «Энерджайзер».
– Я не знал, что и у бабушки так было, – мягко говорю я.
Он ковыляет к книжной полке, проводит пальцем по переплетам книг, потом вытаскивает толстенный том.
– Ей помогало чтение. Вот эта книга у нее была любимой.
Том с тяжелым стуком опускается на стол передо мной.
«Гамлет». Интересно.
– Ты же понимаешь, что они все померли? И король, и королева, и милый принц – в конце все померли.
Не самое лучшее чтиво для приятных сновидений – особенно в нашей семье.
– Я сказал, это был выбор твоей бабушки, не мой, – отрезает он и, шаркая, удаляется.
Листаю страницы и говорю сам с собой.
– «Всего превыше: верен будь себе…»[11]11
«Гамлет» У. Шекспира, в переводе Б. Пастернака.
[Закрыть] Легко сказать, Полоний.
Это ведь совсем не моя жизнь. Никогда ею не была. Титул, ответственность, брожения по коридорам огромного каменного чудовища, когда компанию мне составляет только звук собственных чертовых шагов… И если мне тут нужно таким вот образом «акклиматизироваться», этого не происходит.
Потому что Николас ошибается. Я – его «слепое пятно», так всегда было. Раньше я этим пользовался. Он добрый и желает добра мне… но он ошибается.
И мы все круто попали.
Тишина смыкается вокруг меня, и я начинаю нервничать. Тут как в чертовой гробнице. И слова звучат во мне чужим призрачным шепотом:
«Верен будь себе, Генри…»
Может, в том и проблема? И решение.
Резко встаю, начинаю ходить туда-сюда. Мне нужно подумать, а думаю я всегда лучше, когда двигаюсь. Еще лучше, правда, получается после хорошего секса, но если б да кабы да во рту росли бобы…
В общем, суть в чем – я ведь уже долго не чувствовал себя самим собой. Мне нужно вернуться к себе самому, хоть ненадолго. Снова вернуть ту чертовщинку, легкую безуминку.
А еще мне нужны женщины – может даже, целый десяток женщин.
Да, у меня дерьмово получается с политикой и с гольфом, дерьмово получается делать то, что мне говорят, зато мне всегда отлично удавалось развлекать других. Устраивать шоу. Делать людей счастливыми. Уж что-что умею отлично – так это делать из жизни вечеринку.
Разглядываю эту идею со всех сторон, мну, как пластилин, пока наконец она не начинает обретать форму. Я ведь обо всем этом не просил, но пора бы уже возглавить этот бардак. И раз уж мне суждено потерпеть сокрушительное поражение, то пусть я хотя бы сделаю это по-своему. Провалюсь – так с громким треском.
И с вечеринкой. Нескончаемая вечеринка на целый месяц, и двадцать прекрасных женщин, из кожи вон лезущих, чтобы мне понравиться.
Ну в самом деле, что может пойти не так?
Я словно услышал голос Господа Бога – у меня даже плечи расслабились. И больше не давит в груди, словно у меня вот-вот случится гребаный сердечный приступ.
И мне… хорошо. Я снова управляю своей жизнью.
Я поднимаюсь, оставляя за спиной все эти документы и глупые законы. Поднимаюсь в спальню, подхватываю с бюро бумажник и достаю визитку с острыми краями – она все еще там.
А потом я беру мобильник и набираю номер.
4
Сара
– Вот черт. Какая муха укусила его за яйца…
Пробормотала я и уставилась на значок нового имейла на экране мобильника – призыв от мистера Хаверстрома, моего начальника. И хотя день солнечный, приятно прохладный, на лбу выступает пот.
Энни резко поворачивается, и ее светлый хвостик щелкает, словно кнут. Кажется, она услышала только про яйца.
– Ух ты, неужели тебе кто-то скинул дикпик[12]12
Дикпик – от англ. dick pic, фотография члена, разновидность чрезмерно откровенного флирта.
[Закрыть]? – она тянется ко мне. – Ну-ка, ну-ка покажи! О каких яйцах речь? Большие яйца? Странные яйца?
– Может, яйца вкрутую? – неуверенно добавляет Уиллард, сидя в кресле напротив небольшого круглого стола во внутреннем дворике.
Энни аплодирует. Повторы «Субботней лихорадки»[13]13
Saturday Night Live – популярное в США юмористическое ток-шоу с шутками, в том числе на острые политические темы. В России выходило под названиями «Субботняя лихорадка» и «Суббота. Вечер. Шоу».
[Закрыть] в Весско популярны.
– Отличный поворот, – она съедает салат со своей вилки. – Я же вам рассказывала, какие яйца у Эллиота?
Я многозначительно смотрю в карие глаза Уилларда, потом перевожу взгляд на часы. Три минуты семнадцать секунд. Ровно столько прошло с тех пор, как Энни в последний раз упомянула Эллиота Стэплворта, своего бывшего. Тот еще мешок с дерьмом. Он порвал с ней две недели назад, но Энни все еще по нему сохнет. Она заслуживает гораздо лучшего. Тем более что этот Эллиот – не просто мешок с дерьмом, он еще и о бритье паха никогда не слышал.
– Это были самые настоящие маленькие волосатые монстры. Как два ежика, свернувшиеся у него между ног, только совсем не милые. Его лобковые волосы у меня постоянно в горле застревали – приходилось выкашливать, ну, как кошке.
Я даже представлять этого не хочу.
Уиллард хмурится.
– Вот же грубый хмырь. Это совсем не возбуждает. Мои – гладенькие, как задница младенца.
И этого я тоже не хочу представлять.
Смотрю ему прямо в лицо.
– Слушай, ну вот зачем мне про это знать?
Он подмигивает мне.
Энни подается вперед.
– Ну раз уж мы об этом заговорили… Уиллард, скажи-ка, а твое мужское достоинство, оно, ну… пропорционально тебе?
Рост Уилларда – около ста пятидесяти сантиметров, что лишь немногим больше верхнего порога карликовости. Зато характер у него на все два метра – он смел и прямолинеен, а еще умен и остроумен. Он мне чем-то напоминает Тириона Ланнистера из «Игры престолов», только добрее и красивее.
– Энни! – я поперхнулась, краснея.
Она толкает меня в плечо.
– Да ладно, как будто тебе неинтересно.
– Нет, неинтересно.
Но Уиллард не прочь ответить.
– О, я божественно диспропорционален. Слепых Господь награждает остротой других чувств. Вот и мне он кое-что компенсировал… если вы понимаете, о чем я, – он эффектно играет бровями.
Энни кивает.
– Обязательно расскажу Клариссе, когда буду убеждать ее, что она просто обязана пойти с тобой на свидание в эту субботу.
Из Энни – отвратительная сваха. Хотя Уилларду не раз доводилось становиться предметом ее стараний, он по-прежнему позволяет ей проделывать это. Какое у нас там было определение для настоящего безумия?
Энни смотрит на меня.
– Так что там с твоими загадочными яйцами, Сара?
– Мистер Хаверстром.
Она поперхнулась.
– Мистер Хаверстром? Фу-у. Уверена, что его причиндалы воняют, как переваренные овощи. Это ж сразу видно по его вечно кислой мине. Однозначно, яйца у него – как переваренные брокколи.
Черт, а мне ведь нравились брокколи.
– Энни, не думаю, что Сара говорила о яйцах мистера Хаверстрома в буквальном смысле, – поясняет Уиллард, и Энни разводит руками.
– А к чему мы тогда вообще про яйца?
Снимаю очки, достаю из кармана салфетку и протираю их.
– Мистер Хаверстром направил мне имейл. Сразу после ланча я отправляюсь к нему в офис. Похоже, все серьезно.
Я говорю это вслух, и моя тревожность тут же пересекает отметку настоящей нервозности. Сердце колотится, голова идет кругом, по венам бежит адреналин, а сердце, кажется, бьется где-то в горле. Даже когда я понимаю, что глупо так волноваться, когда мой мозг прекрасно осознает, что нет причин для паники, в неожиданных ситуациях или когда я оказываюсь вдруг в центре внимания, мое тело реагирует так, словно я – следующая жертва второсортного ужастика с расчлененкой. Та самая, которая, спотыкаясь, бредет по лесу, а следом за ней крадется маньяк в маске с мачете или бензопилой наперевес. Ненавижу такое состояние, но ничего не могу с этим поделать.
– Так, Сара, главное, дыши глубоко и медленно, – говорит Уиллард. – Может, он хочет предложить тебе повышение. Все знают, ты – лучшая в этом учреждении.
Энни и Уиллард не просто друзья, они – мои сотрудники здесь, в Библиотеке Конкордия. Уиллард работает внизу, в отделе реставрации и консервации, Энни – в детском отделе, а я коротаю дни в отделе художественной литературы. Все полагают, будто библиотечное дело – это просто раскладывание книг по полкам и рассылка уведомлений о просрочке, но это – нечто гораздо большее.
Это – развитие общества и информационных технологий, организация, помощь другим, какую б иголку в каком стоге сена они ни искали. Так же, как врачи из «неотложки» должны всегда иметь под рукой все диагнозы и методы лечения, так библиотекари, по крайней мере, хорошие библиотекари, должны владеть множеством самых разнообразных тем.
– У меня там бутылочка припрятана в шкафчике, которую я украла у Эллиота, – говорит Энни. Время: три минуты, сорок две секунды. Рекорд остается прежним – девять минут, семь секунд.
– Может, глотнешь на дорожку? – ласково предлагает она.
Энни – хорошая подруга, как Хелен была для Джейн в «Джейн Эйр». Она и добрая, и красивая.
Качаю головой, напоминаю себе, что я уже, черт возьми, давно взрослая самостоятельная женщина.
– Я расскажу вам, как все прошло.
Энни показывает мне большой палец, сразу обеими руками, а Уиллард одобрительно кивает, и волнистые каштановые волосы падают ему на лоб, как у бродяги из какой-нибудь романтической истории. В последний раз помахав им обоим, я выхожу из небольшого открытого дворика, окруженного каменной изгородью, где мы встречаемся каждый день на ланч, и иду внутрь.
В прохладном затененном атриуме закрываю глаза и вдыхаю знакомый успокаивающий запах книг и кожаных переплетов, бумаги и чернил. До того, как Весско стал суверенным государством, в этом здании располагался шотландский собор – собор Конкордия. На протяжении веков здание реставрировалось и менялось, но чудом здесь уцелела изначальная архитектура – три этажа, величественные мраморные колонны, арочные проемы и высокие замысловато расписанные потолки. Работая здесь, я иногда чувствую себя жрицей, сильной и могущественной, особенно когда я нахожу для кого-то книгу, которую не так просто отыскать, и человек буквально светится от радости. Или когда знакомлю читателя с новой серией или автором. В этой работе заключена особая привилегия, честь – я открываю людям целый новый мир, полный героев, мест и эмоций, в котором они не побывали бы без меня. Это просто волшебно.
Марк Твен, помнится, говорил: «Выберите себе работу по душе, и вам не придется работать ни одного дня в своей жизни».
Так вот, в Библиотеке Конкордия я не проработала ни дня.
Мои каблучки стучат по каменному полу, когда я направляюсь к дальней винтовой лестнице. Прохожу мимо абонементного стола и машу старой Мод, которая работает здесь волонтером двадцать четыре на семь с тех пор, как два месяца назад скончался ее муж Мелвин. Затем я замечаю Джорджа за тем же столом, где обычно – он у нас постоянный посетитель, пенсионер, холостяк по жизни. Взяв из стопки две местные газеты, кладу их перед ним, когда прохожу мимо.
– Добрый день, Джордж.
– Да, теперь он и правда добрый, дорогая, – отвечает мужчина.
Вдоль боковой стены ровными рядами, словно солдаты, выстроились компьютерные столы, и я вижу ярко-рыжую шевелюру Тимми Фрейзера. Он склонился над клавиатурой и что-то яростно печатает. Тимми – тринадцать, и он в целом хороший паренек, хоть иногда и бедокурит, как и положено в его возрасте. У него пять младших братьев и сестер. Его отец – грузчик, а мама на полставки прибирается в поместье на вершине холма.
В поместье моей матери.
Каслбрук – прекрасный крошечный городок, один из самых маленьких в Весско. Когда-то здесь была рыбацкая деревня, может, и не самая процветающая, но все же местные были довольны жизнью здесь ровно настолько, чтобы не уезжать туда, где трава зеленее. Столица находится от нас где-то в пяти часах езды, и хотя местные далеко отсюда и не уезжают, к нам часто приезжают гости из большого города, которые хотят провести выходные в тишине, на берегу моря.
Школа Сент-Олдвин, куда ходят все местные дети, находится отсюда минутах в десяти ходьбы, но, готова поспорить, Тимми успеет за пять.
– Почему же ты не в школе, Тимми Фрейзер?
Он криво улыбается, не отрывая глаз от экрана и не переставая печатать.
– Я туда скоро вернусь. Мне пришлось прогулять четвертый и пятый уроки, чтоб сдать этот доклад на шестом.
– А ты никогда не думал, что, может, стоит сделать задание за день или, представляешь, даже за несколько дней до сдачи?
Тимми пожимает плечами.
– Ну, лучше уж сдать в последний момент, чем вообще не сдать, Сара.
Я хихикаю, потрепав его по огненной шевелюре, и поднимаюсь по ступенькам на третий этаж.
С людьми, которых я знаю, мне комфортно – с ними я общительная, даже шутить могу. А вот рядом с новыми людьми у меня все внутри сжимается в тугой комок, как и когда я попадаю в непредсказуемые ситуации. И вот как раз одна из таких ситуаций меня сейчас, похоже, и ждет.
«Ну черт возьми, а…»
Стою у двери в кабинет мистера Хаверстрома, уставившись на черные буквы его имени, нанесенные по трафарету на матовом стекле, и прислушиваюсь к тихим голосам внутри. Не то чтобы мистер Хаверстром был невыносимым начальником. Он чем-то похож на мистера Эрншо из «Грозового перевала». Пусть он и не уделяет много времени книгам, его присутствие сильное, значимое.
Я делаю вдох, распрямляюсь и стучу в дверь твердо и решительно, как это сделала бы Элизабет Беннет. Потому что ей все было по фигу. Мистер Хаверстром открывает дверь и прищуривается. Волосы у него белесые, кожа – бледная, а его вечно недовольное лицо – морщинистое, словно раздавленный зефир.
Внешне я киваю и летящей походкой вхожу в кабинет, но внутри вся съеживаюсь.
Мистер Хаверстром закрывает за мной дверь, и я резко останавливаюсь, заметив Патрика Нолана на стуле у стола начальника. Пэт – мой коллега, и, как и я, он возглавляет отдел художественной литературы. Он ничуть не похож на типичного библиотекаря, какими их представляют – скорее на олимпийского триатлониста, весь такой мускулистый, с широкими плечами и вечным вызовом в глазах.
Пэт – не такой большой мешок с дерьмом, как Эллиот, но близко.
Я сажусь на свободный стул рядом с Пэтом, а мистер Хаверстром занимает свое место за столом, напротив.
– Леди Сара, я как раз объяснял Пэту, по какой причине пригласил сегодня вас обоих.
Не думайте, что «леди» – это знак особого уважения. Просто дань традиции, обращение типа «мисс» к дочери графини. За этим обращением не стоит настоящего влияния.
Может, я просто параноик – ну, бывает со мной такое, – но сейчас я чувствую такую тяжесть в животе, словно мой желудок держится на тоненькой ниточке, которая вот-вот оборвется, и тогда этот жизненно важный орган просто провалится вниз. С усилием я отвечаю.
– Да?
– Нас выбрали для проведения ежегодного симпозиума Северных районных библиотек.
Это не просто нехорошо – это скверно. Очень, очень скверно.
– Итак, мы – принимающая сторона, и каждый отдел должен выступить с презентацией. Ну а учитывая масштаб нашего отдела художественной литературы, не вижу причин, по которым вы с Патриком не могли бы провести презентации отдельно, но дополняя друг друга.
Желудок все-таки проваливается вниз. За ним готова последовать селезенка. Уверена, печень тоже за ними поспешит.
– К концу недели мне понадобится от вас тема и план презентации, чтобы вы не повторяли выступления друг друга.
Моя челюсть приоткрывается и захлопывается – как у рыбы, без единого звука. «Дыши!» Чтобы говорить, нужно дышать. «Идиотка».
– Мистер Хаверстром, не уверена, что я…
– Я понимаю, вам некомфортно выступать на публике, – говорит мистер Хаверстром, глядя куда-то над моей головой.
Это он так частенько делает.
– Но вам придется преодолеть этот дискомфорт. Нам оказана большая честь, и к тому же это – требования на вашей должности. И единственным уважительным предлогом избежать этого будет разве что стихийное бедствие. Ну а если вы не можете выполнять свои обязанности в полной мере, мне придется заменить вас кем-то, кто сможет.
«Вот дерьмо. Черт… черт-черт-черт!..»
– Да, сэр. Я понимаю.
– Хорошо, – он кивает. – Тогда вы свободны, можете приступать.
Поднявшись, мы с Пэтом направляемся к двери.
– Леди Сара, – добавляет мистер Хаверстром. – Я с радостью посмотрю вашу презентацию, когда вы с ней закончите, если это вам как-то поможет. Я очень хочу, чтобы у вас все получилось.
Я с усилием улыбаюсь.
– Спасибо, сэр.
Затем он пожимает руку Патрику.
– Пэт, наша игра в ракетбол в субботу в силе?
