Текст книги "Жена шута"
Автор книги: Эмилия Остен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Глава 5
Стоял жаркий май 1572 года. Слухи о том, что Беарнец вскорости должен жениться на католичке Маргарите Валуа, уже были не только слухами: все знали, что в августе наваррский двор отправится в Париж. Пока что туда отбыла королева Жанна, чтобы участвовать в переговорах и подготовке свадебных торжеств. А в Наварре это обсуждалось в гостиных, во время выездов на охоту и прогулок. И, несомненно, будет обсуждаться сегодня, подумала Колетт.
– Госпожа, – Серафина отошла в сторону, чтобы взглянуть на творение рук своих издалека, – вы можете посмотреть.
Колетт глянула в большое серебряное зеркало, улыбнулась и кивнула: то, что ее служанка делала с ее непослушными волосами, достойно было самой высокой награды. Серафина оказалась настоящим сокровищем: мало того, что она знала, как причесать и одеть знатную даму в том или ином случае, она еще и являлась прекрасной собеседницей. Благодаря ей Колетт гораздо лучше разбиралась в происходящем вокруг, чем полгода назад.
– Спасибо, Серафина. К этому пойдет мое изумрудное колье, не так ли?
– Ваше любимое, госпожа, – согласилась служанка, открывая шкатулку.
Колетт промолчала. Ожерелье, подаренное ей мужем на свадьбу, она действительно надевала чаще, чем остальные украшения. Граф де Грамон оказался вовсе не скуп, и теперь у его жены было столько драгоценностей, что за них можно купить, например, Гасконь. А если к ним присовокупить платья из дорогих тканей (зеленые, голубые, бирюзовые и даже одно алое), то хватит еще на половину Шампани.
Холодные камни в серебряной оправе легли на обнаженную кожу, и ожерелье заискрилось, засияло в падавшем из окна ярком свете. Сегодня предполагался королевский выезд и обед в лесу – несколько необычно, конечно же, однако такие выезды входили у наваррской знати в привычку. Дядя Жан-Луи оказался прав: католики мирно соседствовали с протестантами, а грядущий брак Генриха Наваррского должен был породить череду подражаний. И все же Колетт радовалась про себя, что ей не пришлось вступать в брак с протестантом. Она привыкла к католическим обрядам, и менять их ради чужого человека оказалось бы тяжело.
– Мне оставить вас, госпожа? – спросила Серафина.
– Да, пожалуйста. Ах, еще одно, – Колетт встала, и платье негромко зашуршало. – Как себя чувствует его светлость?
Серафина знала обо всем происходящем в доме.
– Уже немного лучше, и он отправится на прогулку вместе с вами, – тут же сообщила она. – Я видела, как Бодмаэль чистил его костюм сегодня.
– Благодарю тебя.
Служанка ушла, а Колетт, еще немного полюбовавшись на себя в зеркало (зимняя бледность сменилась весенним румянцем, и это радовало), спустилась в маленькую гостиную на втором этаже замка Грамон, где любила оставаться одна. Здесь лежали ее любимые книги и вышивание, к которому она, впрочем, прикасалась нечасто; здесь она вечерами пила молоко с медом, чтобы поскорее заснуть, или горячее вино с травами. Эта комната, с ее светлыми стенами, большими окнами, смотревшими на сад, и камином, украшенным затейливой резьбой, нравилась Колетт даже больше, чем спальня. Гостиная была убежищем – хотя никто и не подумал бы преследовать хозяйку дома здесь. Даже ее муж…
Замок Грамон неподалеку от Памплоны был огромен. Колетт не ожидала, что он окажется таким, когда ехала сюда в декабре прошлого года, на следующий день после своей странной свадьбы. Замок стоял на холме в живописнейшей местности: плодородные поля, глубокие овраги, суровые скалы и прозрачные звенящие речушки – все это принадлежало Ренару. Сама крепость, несомненно, способная выдержать нешуточную осаду, была окружена рвом и защищена двойным кольцом зубчатых стен, за которыми простирался настоящий лабиринт построек. Увидев издалека эту мрачную твердыню, Колетт расстроилась, предполагая, что и внутри ее ждут бесконечно холодные коридоры и высокие потолки, под которыми гуляет ветер. Каково же было ее удивление, когда за стенами, помнившими, наверное, первые Крестовые походы, открылся взору большой и уютный дом. Он выглядел гораздо более новым, чем поместье Сен-Илер, и никакого отношения не имел ни к подъемному мосту, ни к бойницам на зубчатых башнях.
– Удивлены? – усмехнулся граф де Грамон. – Больше тридцати лет назад в замке случился пожар и старые покои почти все уничтожил огонь. К счастью, удалось спасти основные семейные реликвии, а библиотека располагалась в крыле, которое не пострадало… Но мой отец принял решение, что пора забыть о старых нравах. Стены остались, а внутри возвели этот особняк. Словно жемчужину в раковину положили. Правда, обычно жемчуг из раковин достают, но я надеюсь, что эта конкретная жемчужинка останется на месте.
После свадебной ночи Ренар вел себя ровно, ничем не выказывая ни недовольства женой, ни наоборот – радости от ее поведения и поступков. Он привез ее в родовое владение, он велел Серафине познакомить новую хозяйку с тем, как живет замок Грамон, он не делал попыток снова прийти в спальню к супруге ночью и не старался сблизиться с нею днем. Он просто предоставил Колетт самой себе.
Конечно, Ренар ее не игнорировал, – наоборот, все слуги полагали, будто граф нашел себе образцовую жену и даже, пожалуй, счастлив. Только Серафина иногда бросала на Колетт любопытствующие взгляды – ведь ясно было, что никто не навещает графиню по ночам. Но дальше взглядов дело не заходило, и внешне все смотрелось благопристойно. Даже матушка ни о чем не догадывалась.
Они жили, как просто обязаны жить добродетельные супруги: вместе трапезничали, обсуждали дела поместья, выезжали на балы. Делать это получалось не так часто, как, Колетт думала, предстоит жене светского человека. Серафина в ту первую ночь сказала ей правду – увы, но граф де Грамон отличался слабым здоровьем. Временами он не являлся к обеду или ужину, присылая своего доверенного слугу, ловкого бретонца Бодмаэля, чтобы принести извинения графине. Ренар не выходил из спальни день, иногда несколько, и Колетт знала от Серафины (а та – от Бодмаэля), что граф снова слег с головной болью или простудой, которую умудрился подхватить в карете или бог знает где.
Колетт, которая могла похвастаться завидным здоровьем и добросердечностью, конечно, сразу прониклась к мужу жалостью. Однажды она попросила Бодмаэля передать, что если граф пожелает, она придет к нему, однако Ренар ответил вежливым отказом. С тех пор у Колетт случались дни пустоты и свободы, когда граф в очередной раз затворялся в своей спальне с наглухо закрытыми окнами и переживал приступ мигрени. Тогда Колетт занималась домашними делами, изучала разветвленное родовое древо де Грамонов или выезжала верхом: сразу по приезде в замок Ренар подарил ей резвую гнедую кобылку. Управление поместьем требовало немало времени, и иногда Колетт не замечала, как пролетают дни. А потом Ренар вновь спускался к завтраку, бросал несколько спокойных фраз, и все шло дальше.
В феврале он уехал на две недели, отговорившись делами, и возвратился, ничего не объясняя; а вскорости Колетт получила письмо от матушки, рассказывавшей о визите графа в Сен-Илер. Ренар выделил приличную сумму на восстановление и содержание дома и оставшихся земель, назначил содержание Элеоноре и вел себя чрезвычайно любезно. Матушка выражала свое удовольствие от того, что брак оказался столь удачен. Прочтя письмо, Колетт за ужином поблагодарила мужа и получила в ответ равнодушное:
– Это теперь и мои владения тоже, поскольку они – ваше наследство, моя дорогая. Я хорошо забочусь о том, что мне принадлежит.
Колетт тоже ему принадлежала.
Он покупал ей драгоценности и платья, привез откуда-то роскошный плащ на горностаевом меху и велел сапожнику из По, обслуживавшему саму королеву Жанну, сделать для Колетт несколько пар изумительных туфель, расшитых золотыми нитями. Он не скупился на комплименты и непременно при встрече говорил жене, как превосходно она выглядит. Он был вежлив и предупредителен, ни разу не задел ее шуткой, которые отпускал по поводу других, ни разу не позволил себе усомниться в ее способностях хозяйки и управительницы дома, и даже ни разу не спорил с ее решениями. Когда Колетт подумывала нанять нового садовника, чтобы он перепланировал нынешний сад, изрядно, надо признать, заброшенный, и спросила на то разрешения у графа, ответом ей было:
– Дорогая, мой дом – ваш дом. Я не из тех, кто привязывается к традициям. Делайте здесь все, что сочтете нужным.
Конечно, Колетт не посчитала возможным все менять, тем более что хозяйство у графа заведено было превосходно – только вот о саде позабыли. Весной там высадили розы, которые чудесно расцвели к маю, и молодые кусты шиповника. И даже нежные крокусы просунули лепестки сквозь слой опавшей листвы; граф посмотрел на все это и сказал, что сад превосходен. Он не скупился на похвалы, только Колетт не знала, идут ли они от чистого сердца.
Она прожила в одном доме с этим человеком, ее мужем, полгода – и так и не смогла его понять.
Лишь в последнее время они стали разговаривать чаще, а до того их беседы сводились к встречам за трапезами и редким вечерам в общей гостиной. Колетт внезапно выяснила, что граф любит читать, когда он раскритиковал купленный ею в По роман и предложил пользоваться библиотекой так, как следует. Ренар был очень богатым человеком и мог позволить себе книги; Колетт знала, как дорого они стоят. Отцовская библиотека – это единственное, что не продала матушка, когда для Сен-Илера наступили плохие времена. Только вот в поместье рядом с Ла-Рошелью имелось три шкафа, уставленных томиками, а в Грамоне – целая большая комната, и у Колетт при виде книжных сокровищ разбегались глаза. Ренар пришел туда с женой, показал, где какие книги стоят, и выдал ключи от сокровищницы, хранившиеся только у него. Теперь Колетт брала из библиотеки все, что хотела, и стала приходить вечером в большую гостиную, чтобы обсудить с мужем ту или иную книжку; и каждый раз выяснялось, что взятую ею книгу он уже читал. Но суждения Ренара скользили по поверхности смысла, как утки по пруду; не наблюдалось в графе де Грамоне никакого стремления к глубокому пониманию прочтенного, как и уважения к литературе. Он подшучивал над авторами и высмеивал персонажей; Сократ для него был слишком заносчив, а обожаемый Колетт Кретьен де Труа – слишком слащав. Хорошо хоть, Ренар никогда не смеялся над ее высказываниями.
Со временем Колетт поняла, что самый главный недостаток мужа – это, пожалуй, его бесстрастность. Люди, обогащенные страстями, всегда казались ей интереснее, да и любимый ею литературный герой, Тристан, весь состоял из страсти, любви и жажды жизни. Графу явно было скучновато жить на белом свете, и даже развлечения, к которым привыкла знать, его не особо волновали. Из-за слабого здоровья половину балов он не посещал, а на второй половине выпускал на волю свою насмешливость, стоя в свите принца; охотиться Ренар не любил (впрочем, тут Колетт его взгляды разделяла), даже к карточным играм не тяготел, хотя мог их себе позволить. Он не интересовался лошадьми так, как его беспечные друзья, и дамским угодником слыл раньше, видимо, оттого, что сам по себе нравился дамам, как многие пересмешники. Его лисье имя не оправдывало себя и наполовину, и если в обществе Ренар преображался, выказывая насмешливую сторону своей натуры, то дома, по всей видимости, не желал себя утруждать. Люди страстные, считала Колетт, так не поступают. А граф де Грамон предпочитал праздность ума любым страстям, какие только могли встретиться на пути.
Возможно, он и вправду был не слишком умен – Колетт никак не могла этого оценить, ибо не понимала, насколько умна она сама и что для женщины ныне считается умом. Способность к интригам? Она их терпеть не могла, как и сплетен, но от последних в обществе никуда не деться. Любовь к чтению? Видимо, не всякая книга может расшевелить ум. И Колетт пришла к неизбежному выводу, что, по всей видимости, умом не блещет, раз даже собственного мужа не может понять. А если так, они хорошая пара.
Она часто думала о свадебной ночи, когда Ренар сказал ей, что поговорит с нею снова, если долг скажет ей прийти к нему по доброй воле. Но ничего не случилось с тех пор, кроме медленного узнавания. И хотя о Ноэле Колетт вспоминала все реже и с меньшей тоскою, влюбиться в собственного мужа она тоже не могла. Наверное, потому, что он не собирался подпускать ее близко.
И о какой любви вообще может идти речь? Все это наивные фантазии.
Колетт пробыла в своей гостиной за чтением около получаса, пока не заглянула служанка.
– Госпожа, его светлость ждет вас внизу и просит спускаться.
– Спасибо, Мари. – Колетт закрыла книгу, которую сейчас читала, – «Роман о Розе» [10]10
«Роман о Розе» – французская аллегорическая поэма ХIII в., одно из самых знаменитых произведений литературы Средних веков.
[Закрыть], где первая возвышенная часть ничуть не уступала второй, временами скандальной. Прошли те времена, когда женщина может выйти в свет, оголив плечи и грудь. Сейчас о таком даже помыслить сложно, а раньше поэты не стеснялись превозносить красоту тела. О чем думал Ренар, присоветовавший жене эту книгу, неизвестно. Вполне возможно, что и ни о чем; но скандалы в его насмешническом духе.
Колетт хотела поговорить с ним об этом по дороге на прогулку и спускалась по широкой лестнице в прихожую, пребывая в некотором нетерпении. Она заранее представляла себе, как станет рассуждать о вольностях, допущенных в тексте, а Ренар возразит ей, что времена меняются и, возможно, скоро люди станут ходить полностью обнаженными – кто знает! Колетт нравились такие беседы, ей казалось, что иногда под обличьем скучающего аристократа графа де Грамона проглядывает другой человек – не менее язвительный, но сильный и неглупый. Ей хотелось тешить себя этой иллюзией, чтобы позволить долгу наконец перестать быть просто долгом и стать хотя бы легкой влюбленностью. Колетт испытывала симпатию к мужу, и все же втайне мечтала о любви.
Однако ее планы касательно литературной беседы были разрушены в самом начале. Ренар поджидал ее, только не один: рядом с ним стоял Кассиан де Аллат.
Глава 6
Барон Кассиан де Аллат был лучшим другом графа де Грамона, хотя что связывает этих двоих, кроме любви к праздному времяпрепровождению, Колетт так и не смогла понять. Как не смогла и окончательно определиться со своим собственным отношением к низкорослому барону, чьи тускло-рыжие волосы и серо-зеленые глаза служили предметом воздыханий множества незамужних дам. Рядом с худым высоким Ренаром улыбчивый, юркий Кассиан смотрелся как десерт, внезапно поставленный на стол вместе с фаршированной щукой. Барон щедро дарил смех и поклоны, много играл в карты и очень много пил; Колетт почти всегда видела его навеселе. Вот и сейчас Кассиан, завидев ее, шагнул вперед и провозгласил излишне радостным голосом:
– Мадам, как вы прекрасны!
– Ты украл мою реплику, – попенял ему Ренар. – Не стой между мужем и женой – знаешь такую заповедь?
– Библия неимоверно скучна, а большинство заповедей ты сам выдумываешь, друг мой! – парировал Кассиан с улыбкой.
– Пусть так. Но что я теперь должен сказать супруге? – продолжал насмешничать Ренар, обращаясь к Кассиану, однако глядя на остановившуюся Колетт. – Я все утро думал, как поприветствую ее, а ты все уничтожил одним махом, растяпа! Может быть, вот это… – Граф шагнул к жене, оказавшись рядом с нею и вровень – ведь она стояла на нижней ступеньке лестницы. – Мадам, ангелы замерли в восхищении, увидев вас, и отложили свои арфы, ибо наслаждаются чем-то более прекрасным, чем их музыка.
– Их молчание озарит и вашу жизнь, мой дорогой супруг. – Развеселившаяся Колетт протянула ладонь и коснулась вышивки на костюме мужа. Золотые нити свивались в причудливые цветы и листья, и поблескивали, словно капли росы, драгоценные камни.
– Скромность и смирение – вот мой девиз, – согласился граф и подал супруге руку. – Идемте, карета ждет.
Иногда Колетт казалось, что муж лишь использует болезнь как предлог, дабы побыть в одиночестве и тишине; однако сегодня Ренару не имело смысла притворяться. Он был бледен, шагал медленно, под глазами его залегли темные круги дивного зеленоватого оттенка, прекрасно сочетавшиеся с цветом прогулочного наряда, однако никак не прибавлявшие здорового вида. Пока супружеская пара шла к карете, а позади хозяев дома, словно телега за лошадью, тащился барон де Аллат, Колетт спросила негромко:
– Возможно, нам стоит остаться дома?
– Вас смущает мой покойницкий вид, мадам?
– Немного, – созналась Колетт. – Если бы вы послушали меня и позволили мне…
– Ах, бросьте. – Граф не дал ей договорить. – Нездоровье – не повод оставаться дома. Я и так скучаю. Принц нас ждет. Ваше беспокойство приятно, моя дорогая, однако безосновательно.
Она не стала с ним спорить – знала уже по опыту, что это бесполезно. Граф де Грамон всегда делал только то, что хотел. Если бы он не пожелал покидать замок, то и шагу за порог своей спальни не сделал бы.
К величайшему сожалению Колетт, обсуждение «Романа о Розе» не состоялось, ибо барон де Аллат сразу принялся разглагольствовать о разных вещах, о которых имел весьма слабое понятие, а потому рассуждения его носили поверхностный и, признаться, скучный характер. Даже Ренар, обычно снисходительно относившийся к разглагольствованиям друга, морщился и наконец прервал пространную речь:
– Что толку рассуждать о политике, мой дорогой друг, коль скоро нас с вами она почти не касается? Ни ты, ни я, ни моя дорогая супруга не можем повлиять на то, что творится в мире, а значит, и слова на ветер бросать незачем!
– Но вы ведь друзья принца, – осмелилась высказаться Колетт. – Разве это ни на что не влияет?
Ренар обратил на нее взгляд прищуренных голубых глаз.
– То, что мы с принцем на пирушках сидим рядом, еще не означает, что влияем на судьбы мира, дорогая моя! Я могу сколько угодно одобрять его или нет, или вовсе оставаться равнодушным к тому, что он делает, или высмеивать это, что делаю чаще всего, а он прощает мне великодушно… Ах, впрочем, пустое, – прервал он сам себя. – Дивная погода, не правда ли? Давайте не станем говорить более о государственных мужах, мы их скоро увидим, так зачем воздух сотрясать? Такой свежий воздух!
Колетт подозревала, что сейчас Ренар слукавил: воздух свежим называть было нельзя никак.
Стояла почти уже летняя жара, изредка перемежаемая короткими шумливыми дождиками, которые не приносили прохлады, но давали иллюзию изобилия. Благодаря им не высохнут поля, а значит, будет урожай – так сказал Колетт управляющий поместьем Грамон. Она еще только училась понимать здешнюю погоду, более засушливую, чем у влажного морского побережья, и не слишком предсказуемую из-за близости гор.
Эта погода годилась для урожая – никак не для прогулки в середине дня. Колетт чувствовала, как по спине течет струйка пота, и еле сдерживалась, чтобы не передернуть плечами. Граф прикрыл глаза и, казалось, дремал, а Кассиан вновь принялся говорить – на сей раз о своей новой паре лошадей, что звучало не менее скучно.
Однако место для прогулки было выбрано идеально. Это оказался сад при небольшом охотничьем домике, принадлежавшем принцу, и там все было уже готово для приема гостей. Колетт рядом с мужем прошла на лужайку под сенью роскошных платанов, стоявших здесь, надо полагать, не одно десятилетие, и увидела столы, ломившиеся от лакомств, сверкание кубков, а вдалеке – добротные крыши беседок. Склон опускался, открывая вид на речку, впадавшую в сонный пруд, и виден был неподалеку розарий, весь в ярких пятнах распустившихся цветов.
– Недурно, недурно, особенно если вино хорошее, – произнес граф, обозревая открывшуюся ему картину. – Нужно засвидетельствовать почтение его высочеству. А вот и он, как всегда в окружении дам.
Действительно, Беарнец стоял посреди поляны, держа в изящной руке серебряный кубок, и смеялся шутке молодой прелестницы, делано скромно опускавшей глаза. Граф де Грамон с супругой подошел поближе и приветствовал сюзерена:
– Ваше высочество, зачем же вы выбрали такой сад, когда вокруг вас настоящий розарий? Вон тот, – Ренар махнул рукой в сторону цветника, – всего лишь подделка по сравнению с этим!
Колетт сдержала улыбку. Сегодня муж непозволительно добр: обычно он приветствовал присутствующих изысканными колкостями.
– И мой розарий стал еще краше! – Генрих любезно кивнул Колетт, та ответила подобающим поклоном. – Мадам, позвольте заметить, что вы выглядите прекрасно!
В этот момент Колетт поняла, что Ренар плохо на нее влияет: ей захотелось ответить на расхожий комплимент легкой насмешкой, и что-то такое уже вертелось на языке, и лишь в последний момент Колетт проглотила готовые сорваться слова.
– Благодарю вас, мой принц, – выдавила она и опустила глаза, подобно той самой молодой прелестнице.
Ничего не значащий разговор о вещах, которые на самом деле тоже значили немного, заплескался вокруг, и Колетт привычно присоединилась к нему. В тени платанов жара ощущалась не так явно, слуги постоянно подносили освежающее питье, и все это – яркость тканей, плавные жесты, движение чужих губ – вдруг показалось Колетт пустым и ненужным. Она отошла в сторону, чтобы не принимать участия в беседе, которая не задевала в ней никаких струн, и остановилась под старым деревом. Кора платана была изъедена жучками, сморщена, однако его величественная крона неторопливо шумела над головой Колетт. «Ты стар и могуч; какой будет моя старость?»
Она невольно бросила взгляд на супруга: граф де Грамон – вот ее грядущая старость. С ним Колетт проведет остаток дней, если только из-за слабого здоровья странный супруг не покинет ее слишком рано. Впрочем, Ренар обещал, что такого не случится.
Он стоял возле принца, но улыбался сегодня меньше, и Колетт видела, что нынче ему с трудом дается и присутствие здесь, и веселье. Она не знала, что с ним случилось и чем он болен, однако уже привыкла смотреть на него часто – и видела, как мгновенно заострились скулы, глаза казались темнее и глубже посаженными, а губы пересохли. Ренар кивал, слушая Беарнца, стоял прямо, и не наблюдалось в его позе привычной легкости, этакого галантного скольжения, которое привыкла видеть в нем Колетт.
Она посмотрела еще некоторое время, потом огляделась: во главе самого длинного стола было установлено кресло, видимо, для принца, рядом с ним – еще несколько, занятых престарелыми дамами и господами, образовавшими свой круг. Колетт подозвала слуг и велела принести из охотничьего домика еще два кресла, а когда приказание было исполнено, показала, где их поставить – у стола, но подальше от стариков. Пожилые люди могли быть ужасно занудными – а это не то, чего она искала сейчас.
Проделав все это, Колетт подошла к мужу.
– Мой дорогой супруг, – произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал томно, – я немного устала от жары. Не посидите ли вы со мной у стола?
– Если вы просите, я не могу отказать, – Ренар поклонился принцу и отвел жену туда, куда она просила. Слуги, исправно караулившие кресла, были отпущены с миром. Граф опустился на бархатное сиденье, поморщился и повернулся так, чтобы шпага не задевала ножку стола. – Уловка, моя дорогая?
– Никаких уловок. Скажите мне, что не мечтали об этом, и вы солжете.
– А вы угадываете, о чем я мечтаю? – прищурился граф.
– Иногда, Ренар, – призналась Колетт.
– Мне нравится, как вы произносите мое имя, – сказал он вдруг. – Такой чудесный говор.
– Я не замечала.
– Конечно, для вас он звучит привычно. У вас мягкая речь, Колетт, мягкая, как кошачьи лапки.
– Или лисий мех? – сказала она, забавляясь.
– Вы взяли имя моего рода, оставьте мне мое собственное! – шутливо возмутился Ренар, глаза его сверкнули, и вдруг, в этой мимолетной улыбке, в нечаянном повороте головы Колетт почудилось нечто иное.
Не человек. Лис.
Она моргнула. Вот так и рождаются сказки об оборотнях.
– Зачем мы приехали сюда, Ренар? – спросила она.
– Вы не хотели?
– Мне нравится Грамон. Я с удовольствием провожу там время.
– Маленькая затворница, вы меня не обманете, – улыбнулся Ренар. – Так же вам нравится этот блеск, эти краски, вы сами говорили мне, что любите летнее время.
– Как и любое другое.
– Что же, скажете, вам и жить нравится? – поинтересовался граф.
– Каждый день я открываю что-то, – сообщила Колетт. – И это мне нравится.
– Что открыли сегодня?
– Что вы поехали сюда, так как думали, будто я того хотела.
Граф склонил голову набок; пышное рыжее перо у него на берете свесилось, словно мягкое лисье ухо.
– Да вы подозреваете меня в добросердечии? – возмутился Ренар. – Никто не решается такое проделывать!
– Я ваша супруга и скромно надеюсь, что у меня есть кое-какие привилегии.
– Кое-какие. М-да… – удивленно протянул де Грамон. – Как прелестно вы это обозначили, Колетт. Значит, по-вашему, я решил вам угодить?
Она кивнула, не собираясь расставаться со сложившимся у нее впечатлением.
– И вы правы, – сказал граф внезапно, – это так. Мне хотелось, чтобы вы покинули свою гостиную, где свили гнездо, и вылетели на простор, моя маленькая птичка.
Колетт даже немного растерялась.
– Вы действительно неважно себя чувствуете, если говорите мне такое.
– Вам не нравится?
– Вы… на себя не похожи, – пробормотала Колетт.
Слуга поднес графу бокал с вином, и это разорвало хрустальные нити волшебного непонимания. Колетт надеялась, что разговор удастся продолжить, однако слуга не спешил уходить. Склонившись в почтительном поклоне, он сообщил, что его высочество принц Наваррский просит графиню де Грамон оказать ему честь и прогуляться с ним по розарию.
– А меня его высочество не приглашает? – ухмыльнулся Ренар.
– Его высочество говорил лишь о графине и спрашивал вашего позволения как супруга, – не дрогнув, произнес слуга.
– Ступайте, моя дорогая, принцам не принято отказывать, – заявил граф, – а я буду наслаждаться одиночеством и солнышком.
– Знайте же, – я расстроена тем, что разговор прервали, – негромко произнесла Колетт, прежде чем уйти, и поймала странный взгляд Ренара. Наверное, муж решил, что она сказала это из вежливости или чтобы приободрить его.
Но Колетт ему не соврала. Ей теперь нравилось проводить с ним время, хотя она по-прежнему не понимала странностей графа. То, что она успела понять, находило отклик в ее душе. И сейчас Колетт действительно сожалела, что приходится покинуть супруга и прогуливаться с Генрихом. Пускай он принц, он – не Ренар. Не человек, который нравился ей больше всех из присутствующих.
Принц поджидал ее у дорожки, ведущей к роскошным розовым кустам.
– Вы простите меня за то, что я излишне своеволен? – тут же спросил Генрих. – Я давно хотел пригласить вас на небольшую прогулку, милейшая графиня де Грамон!
– Ваше высочество может звать меня по имени, – улыбнулась Колетт. – Мой супруг, который всегда тепло говорит о вас, имеет честь быть вашим другом. Возможно, и вы окажете мне ее?
– Это будет изысканная честь для меня, – Генрих расплылся в широкой ответной улыбке. – Пойдемте, насладимся успехами моих садовников.
Провожаемые взглядами собравшегося общества, Колетт и Беарнец двинулись по дорожке в глубь розария. Колетт не обольщалась: сад расположен на склоне так, что каждое движение прогуливающихся там все равно останется на виду. Принц имел право пригласить на прогулку любую даму, и многие жаждали его внимания, многие хотели расположить к себе особу столь высокого положения, – но нет, принц Наваррский выбрал жену своего друга. Колетт терялась в догадках, зачем это ему понадобилось.
Впрочем, вскоре все выяснилось. Дойдя до середины сада и остановившись там, где вьющиеся розы образовывали тенистую арку, Беарнец остановился и заговорил:
– Мадам, вы, возможно, недоумеваете, почему я так настойчиво попросил вас прогуляться со мной, но я всего лишь… хотел выразить вам благодарность. – Молодой, порывистый Генрих говорил открыто и горячо. – Видите ли, граф де Грамон является моим другом с детства, и хотя иногда он излишне резок или, наоборот, скуп на слова и размышления, я люблю его и ценю. Он счастлив с вами, а его счастье добавляет и мне радостных минут. Я так мало знал вас до того, как вы стали его женой, однако теперь понимаю, отчего он вас выбрал.
«Если бы я это понимала», – ошеломленно подумала Колетт. Слова принца оказались для нее совершенно неожиданными.
– Мой супруг… говорил с вами о том, что счастлив? – осторожно уточнила она.
– О, нет! Разве о таких вещах говорят? – Принц выглядел искренне удивленным. – Но я знаю его всю мою жизнь, наши семьи дружны, и я привык замечать перемены в его настроениях. Вы, мадам, – свет в его жизни.
Ах, если б он знал! Колетт едва не возразила принцу, однако вовремя остановилась. Ренар – превосходный обманщик, если даже своих друзей сумел убедить в том, что его брак – настоящая мечта.
А возможно, так оно и есть? Это для Колетт мечтой является любовь, возвышенное чувство, описанное в книгах; но для Ренара это может быть совсем другое. Например, жена, покорная ему, которая не помышляет об изменах, ибо имеет понятие о долге и блюдет честь, умеет вести дом и не надоедает своим вниманием. Если взглянуть с такой стороны, Ренар может быть счастлив. Колетт стало немного тоскливо от таких мыслей.
Не заметив перемены в ее настроении, принц продолжал:
– Признаться, когда граф де Грамон женился на вас столь поспешно, я удивился. Ведь до тех пор он никогда не упоминал о вас! На первый взгляд он не из тех, в ком внезапно может вспыхнуть чувство… Но, видимо, так произошло, и сейчас я безмерно рад за вас. Счастливы ли вы, дорогая графиня?
Если уж Ренар так виртуозно лжет, почему бы не поучиться у мужа? Колетт кивнула и ответила с радостью:
– О, разумеется. Это словно сбывшийся сон, ваше высочество.
– Сбывшийся сон! Как хорошо вы сказали. Надеюсь, мой брак тоже окажется похожим на прекрасный сон, где исполняются все желания. Брак, подобный вашему, – ничего иного и желать нельзя!
«Упаси вас Бог», – подумала Колетт. И тут же устыдилась этой мысли.
Разве можно роптать, когда ничего плохого с нею не случилось? Да, замужество разрушило ее мечты стать женою Ноэля, и любовь к нему не исчезла, хотя и отстранилась, словно подернулась туманом. Это не самое худшее, что могло произойти. Девушка из разорившейся семьи, не блещущая ни титулом, ни красотой, не могла даже и надеяться стать супругой такого человека, как граф де Грамон. Нужно каждый день благодарить Бога за то, что он спас Колетт и ее семью от нищеты.
– Все будет так, как вы пожелаете, ваше высочество, – произнесла она тепло, – я ни мгновения не сомневаюсь в этом!
Принц хотел что-то ответить ей, однако их беседа была прервана молоденьким пажом. Этого отпрыска знатной гугенотской семьи, одного из любимчиков Беарнца, Колетт знала и тоже любила. Мишель де Авиль был невысок, кудряв и ослепительно рыж; мягкая бархатная шапочка с задорным пером еле держалась на непокорных кудрях, а выражение конопатой мордашки невольно вызывало улыбки у окружающих. Хотя вид у мальчика был разбойничий, Мишель получал превосходное воспитание и никогда не позволял себе пользоваться привязанностью Генриха.
