Текст книги "Жена шута"
Автор книги: Эмилия Остен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Госпожа де Котен, – раздался голос, тот самый насмешливый голос, что Колетт слышала минуту назад, – рад видеть вас. Представьте мне ваших очаровательных спутниц!
– Мы представлены, граф, – любезно произнесла Элеонора де Сен-Илер. – На прошлогоднем рождественском балу в Ла-Рошели вы были гостем маркиза де Воклена.
– Конечно же! Конечно. Простите мою память. Она иногда шутит со мною, а так как я от природы глуп, всем надлежит меня за это прощать! – Он сказал это так забавно, что даже Колетт улыбнулась, все так же не поднимая глаз. Воспитанной и скромной девушке полагается смотреть в пол, даже если до смерти хочется взглянуть на дерзкого графа, так опрометчиво судящего обо всех молодых девушках.
– Вы, должно быть, помните мою дочь, Колетт, – произнесла Элеонора.
– Разумеется, – охотно подтвердил де Грамон. – Мадемуазель, счастлив снова видеть вас.
Вот сейчас уже можно было взглянуть на него. Девушка подняла глаза.
Нет, Колетт решительно его не помнила.
Ничего удивительного: на прошлогоднем рождественском балу она была очарована Ноэлем и смотрела только на кузена. И если даже ее представляли графу де Грамону, если даже она танцевала с ним, – память Колетт этого не сохранила. А следовало бы.
Граф оказался весьма привлекательным мужчиной, с виду довольно изящным, несмотря на высокий рост. Он был узок, как шпага; прямые светлые волосы цвета созревшей пшеницы спускались тяжелыми прядями вдоль лица, что являлось преступлением против моды: обычно мужчины стриглись коротко. Также удивляло отсутствие бородки и усов, столь популярных мужских украшений. Длинное, чисто выбритое лицо с четко очерченным подбородком казалось вылепленным из белой глины. Пронзительные голубые глаза сверкали, как топазы, под тонкими темными бровями с заломленными вверх кончиками, что придавало лицу забавный шутовской вид. У графа был прямой нос микеланджеловского Давида и широкие губы, созданные Богом, несомненно, для улыбок. Костюм же поражал богатством отделки и вышивки, и это богатство казалось налепленным на графа – то ли ради потехи, то ли ради желания показать, что этот человек состоятелен и имеет право быть надменным. Он улыбался высокомерно и снисходительно, словно делал одолжение, и это внезапно разозлило Колетт, что не помешало ей ослепительно улыбнуться графу.
– Я также счастлива, сударь, – произнесла она негромко, как учила матушка.
Элеонора одобрительно кивнула, тетушка же глядела на графа, не отрываясь; на щеках ее цвели алые пятна. Неужели этот человек – столь важная особа, что даже тетя Матильда оробела?
– Предлагаю вам увеличить сие счастье многократно и протанцевать со мною бранль [9]9
Бранль – старофранцузский круговой танец, напоминающий хоровод с быстрыми движениями.
[Закрыть]. Он вот-вот начнется.
Колетт нахмурилась, однако прежде чем она успела произнести хоть слово, заговорила Элеонора:
– О, конечно же, моя дочь согласна!
Колетт оставалось только мило улыбнуться и протянуть графу руку.
Танцевать собирались свечной бранль, и Генрих Наваррский уже стоял в центре собравшегося круга, держа в руке подсвечник. Едва граф де Грамон и Колетт присоединились к танцующим, заиграла музыка, и Генрих двинулся внутри круга обычным шагом, подпрыгивая на каждый третий шаг. Так он обошел круг дважды, делая вид, что выбирает даму, а веселящиеся придворные глубоко кланялись принцу, делали реверансы, а кто-то решался и шутку отпустить. Наконец Генрих остановился напротив юной прелестницы, чьего имени Колетт не знала, и протянул ей подсвечник; девушка вышла в круг, а принц занял ее место, и все пошло далее.
– Зачем вы мне соврали? – спросил граф де Грамон, кланяясь проходившей мимо девушке.
– Соврала? – удивилась Колетт, услыхав этот негромкий вопрос, явно обращенный к ней. – Когда же?
– Когда сказали, что счастливы меня видеть вновь.
– Что же мне следовало сказать? Так полагается, сударь.
– А вы всегда поступаете так, как полагается?
Юная прелестница передала подсвечник одышливому господину, и он двинулся по кругу; этому танцору прыжки давались нелегко.
– Не всегда, – объяснила Колетт, – но при матушке… Ах, впрочем, зачем я говорю вам это? Ведь вы убеждены, что все дамы лгуньи.
– Вас обидела моя речь? – Граф повернулся к ней, и Колетт, не в силах отчего-то смотреть ему в лицо, глядела, как искрятся золотые нити на рукаве его костюма. – Но вы ее подслушали! Для ваших ушей она не предназначалась.
– Значит, женщинам вы постоянно лжете, – парировала Колетт, – если вам не нравится, что я услыхала правду!
И тут граф засмеялся.
У него был хороший, легкий смех, – такое чувство возникает, когда пролетевшая бабочка едва касается тебя крыльями. Колетт даже стало немного неловко от этого смеха.
– Вы умны, мадемуазель, – произнес де Грамон, отсмеявшись, – и, пожалуй, гораздо умнее меня. Неужели ваше сердце еще свободно?
– Нельзя спрашивать о таких вещах, – пробормотала Колетт, чувствуя, что заливается краской.
– Мне все можно, – склонившись к ней, шепнул граф, – я – шут королевского двора Наварры. Тому, кто сидит у трона, обвешавшись бубенчиками, позволено говорить все! Я могу спросить вас о таких вещах, что вы… ах, впрочем, вряд ли вы их знаете, – и он насмешливо отстранился. – Вы ведь так молоды и невинны! Или не так уж молоды?
Колетт с удовольствием ответила бы ему что-нибудь колкое, однако не могла ничего придумать. Ей и не пришлось: идущая по кругу очередная танцовщица передала подсвечник графу, и де Грамон отправился танцевать, и последнее слово осталось за ним.
Танец больше не доставлял Колетт никакого удовольствия. Она смотрела, как граф, избавившись от подсвечника, о чем-то переговаривается с одним из своих друзей, как бросает на нее короткие жгучие взгляды, и понимала, что сделалась объектом насмешек в свой первый же день в По.
Как ей хотелось уехать!
Но до конца бала оставалось еще много времени.
Несколько часов спустя совершенно обессилевшая Колетт сидела в карете вместе с матушкой, дядей и тетей, слушала их оживленные разговоры и мечтала провалиться сквозь землю.
– Такой чудесный бал! – говорила Элеонора. – Такое блестящее общество! Колетт, многие мужчины спрашивали о тебе; не удивлюсь, если кто-нибудь из них навестит нас вскорости.
– Сам граф де Грамон обратил на тебя внимание! – воскликнула и тетушка.
– Кто он такой, этот граф де Грамон? – вполголоса осведомилась Колетт, уже утомленная тем, как часто повторялось это имя.
– Один из лучших друзей принца! – отвечал ей дядя. – Конечно, особым умом не блещет, да и заносчив сверх меры, зато богат, как царь Мидас.
– Прекрасное сравнение, – пробормотала Колетт, – ослиные уши я заметила.
– Господь Всемогущий! – вскричала Элеонора, и протестанты неодобрительно на нее посмотрели, так как она произнесла имя Божье всуе. – Колетт! Как можешь ты…
– Она еще так молода, – мягко произнес дядя. – Оставь ее, Элеонора. Я имел в виду, моя дорогая девочка, что граф де Грамон баснословно богат, и богатства его все преумножаются, словно то, к чему он прикасается, обращается в золото. У него владения в Испании, и он состоит в родстве с испанскими католическими владыками; впрочем, родство дальнее, и все же… Все же знатность его несомненна, как и богатство. Но я бы не стал всерьез думать, будто он обратил на тебя внимание, способное… хм… – дядюшка явно запутался в собственной речи.
– Способное побудить его взять меня в жены? – помогла Колетт. – О, дядя! Вы так верно сказали – он глуп и заносчив! Разве для благочестивого человека это хорошо?
– Нет, моя милая, однако его положение…
– Он католик – и лучший друг принца Наваррского? – уточнила девушка.
– Сейчас все говорят о примирении. Семья де Грамон – давние друзья семьи д’Альбре, откуда происходит матушка принца. Ссора между ними, говорят, невозможна, как невозможно, чтобы солнце взошло на западе.
…В доме де Котенов Колетт поднялась в свою спальню, где служанка помогла ей освободиться от тяжелого платья и переодеться в ночную рубашку, после чего пожелала доброй ночи и ушла. От ночи оставался куцый огрызок, и сразу Колетт заснуть не смогла, хотя устала неимоверно. Она бродила по спальне, обхватив себя руками, а когда ступни замерзли, забралась в кровать. И не переставала думать: неужели Ноэль так и не появится? Неужели тот разговор на бале-маскараде приснился Колетт? И неужели ее мечта, хрупкая, неоперившаяся, будет вот так раздавлена чьим-то чужим сапогом из оленьей кожи?..
Однако Колетт даже не подозревала, насколько быстро это произойдет.
Она забылась беспокойным сном, когда уже начало светать, и была разбужена несколько часов спустя. Служанка постучалась в ее дверь и вошла, не дожидаясь разрешения; вид у девушки был немного странный.
– Ваша матушка просит вас спуститься как можно скорее.
– Но мне необходимо одеться… – Колетт растерялась.
– Пожалуйста, скорее, мадемуазель. Ваша матушка очень ждет.
Когда Колетт, растрепанная и недоумевающая, спустилась вниз, в гостиную, там ее ждали все родственники – матушка, дядя и тетя. И лица у них были такие, что Колетт едва не споткнулась на пороге.
– Неужели что-то случилось? – прошептала она. Кошмарная мысль пришла ей в голову. – Что-то с Ноэлем?!
– Сядь, Колетт, – велела матушка. – С Ноэлем все хорошо. Дело касается тебя.
Колетт опустилась на край кресла и замерла, сложив руки на коленях.
– Нам нанес ранний и весьма неожиданный визит не кто иной, как граф де Грамон, – проговорила Элеонора де Сен-Илер. – Он просил твоей руки, и я дала свое согласие. Граф велел назначить свадьбу как можно скорее, а потому вы обвенчаетесь еще до наступления нового года.
Глава 4
Оставшиеся до бракосочетания две недели прошли для Колетт как в тумане. Свадьба такого видного жениха, как граф де Грамон, должна была сопровождаться пышным балом и пиром, на котором приглашенные смогут поглазеть на новобрачных и отведать баранину по-наваррски и пирожки с зайчатиной. Обычно приготовления к свадьбе занимали длительный период, должна была состояться помолвка, а затем пройти приличествующее время, но для де Грамона, кажется, запретов не существовало. Колетт не знала, как он убедил матушку, дядю и тетю выдать ее замуж всего через две недели, но проделал он это блестяще. Она не знала, что граф сказал им. Не знала, почему выбрал именно ее. Знала лишь одно: что не желает становиться женой этого богатого высокомерного глупца, а хочет, чтобы Ноэль стал ее мужем.
Тетушка Матильда написала Ноэлю письмо, в котором извещала о грядущем торжестве; из владений де Котенов пришел ответ, состоявший сплошь из куртуазных фраз и содержавший обещание приехать за день до свадьбы. Колетт не знала, во что верить, на что надеяться. Она оставалась безучастной к подготовке и целыми днями просиживала в своей спальне, окна которой выходили на улицу. Колетт ждала, когда появится Ноэль. Может быть, он скажет ей слова… те самые слова, которых она так ждет. Может, он побеседует с родителями и те согласятся отдать Колетт за него…
С каждым днем надежда эта таяла. Колетт позволяла делать с собою все, что надлежит невесте. Она покорно слушала матушкины наставления – и даже улыбалась иногда, но так и не получила ответов на свои вопросы. Граф оказался весьма скуп на объяснения и ни разу не объявился у де Котенов, предпочитая встретиться со своей будущей супругой у алтаря.
Что побудило его так поступить? Неужели у человека, который является другом Генриха Наваррского, не нашлось на примете другой невесты – не обедневшей, более красивой, менее покорной чужой воле? Или же ему и необходима покорность? Граф говорил с Колетт лишь однажды, на том проклятом балу. Больше она не выезжала ни разу. Девушка молилась целыми днями, готовясь к поспешному замужеству, которое свершалось так быстро, словно Колетт и граф… согрешили.
Колетт была невинна, однако теплые отношения со служанками и мадам Ромей сослужили прекрасную службу. Она знала: бывает плотский грех, который многие считают наслаждением, и лишь после свадьбы он перестает быть грехом и становится частью супружества. И если свадьбу справляют быстро, значит… значит, возможно, между мужчиной и женщиной произошло нечто запретное.
Что случилось между нею и графом де Грамоном, что?! Дерзкий и глупый разговор?
И Ноэль все не ехал…
За два дня до торжества граф прислал Колетт подарок – шкатулку, завернутую в отрез огненного шелка. Когда Колетт развернула шелк и откинула крышку шкатулки, то не смогла сдержать восхищенного вздоха. На плотной темной подушечке переливались драгоценными искрами изумрудное ожерелье, браслет и серьги; к подарку прилагался листок бумаги, на котором изящным почерком было начертано всего три слова: «К вашим глазам».
Граф запомнил, что глаза у нее зеленые, или спросил у матушки? Чего он хочет?
По всей видимости, заполучить покорную, подвластную ему невесту. Невесту, чье понятие о долге так велико, что она выйдет замуж для спасения семьи. Глупцу не нужна женщина умнее него, а значит, Колетт придется делать вид, будто глупа.
Ноэль не приехал и в утро того дня, когда должна была состояться свадьба. Расстроенная, подавленная Колетт стояла посреди своей спальни, которая оставалась чужой, и позволяла суетившимся вокруг служанкам расправлять складки на юбках, укладывать волосы, пудрить ей щеки… Когда на шею легло холодное ожерелье, Колетт вздрогнула и невольно прикоснулась к тяжелым зеленым камням. «К вашим глазам»…
Денек выдался ясный и звонкий, как медный таз. Облака поднялись высоко, и долины расстилались внизу, похожие на скромные покрывала. Колетт спустилась вниз, где ее аккуратно усадили в карету (предстояло преодолеть около двух лье до церкви, и проделать такой путь пешком или даже верхом было бы ей очень трудно), положила руки на колени и стала смотреть прямо перед собой. В голове ощущалась пустота, звонкая, как горный воздух.
Он не приехал. Ноэль не приехал…
Матушка промокнула глаза платочком.
– Ты прекрасна, Колетт, – пробормотала она, впервые в жизни, пожалуй, говоря дочери о том, что она красива. – Ты прекрасна…
Колетт посмотрела на свои юбки – оттенки слоновой кости и бледно-серого с гладкой вышивкой показались предвестием зимы и холодной тоски, которая ожидает ее в будущем.
– О, матушка! – вырвалось у Колетт. – Матушка! Пожалуйста! Прошу вас!
– Что такое? О чем ты просишь? – удивилась мать.
– Я не желаю выходить за него! Я не знаю его вовсе!
– Колетт! – строго произнесла госпожа де Сен-Илер. – Тебе ведом долг? Не желаю ничего слышать. Ты исполнишь то, что надлежит.
И в этот миг стало понятно, что мольбы не помогут. Будущее вдруг представилось Колетт с кристальной ясностью – будущее, в котором не существовало Тристана и Изольды. Сегодня она расстанется с этой мечтой и этой сказкой. Сегодня.
До самой церкви Колетт молчала.
Кафедральный собор в Лескаре уже подвергался набегам особо пылких протестантов, однако здесь можно было проводить венчание. Сквозь застилавшую глаза пелену Колетт едва видела серые стены собора, освещенные солнцем. Дядя, приехавший ранее верхом, помог сначала Элеоноре, а затем племяннице выйти из кареты. Колетт пошатнулась и еле устояла на ногах. По всей видимости, гости собрались внутри, ожидая появления невесты; на площади остались только пришедшие поглазеть и поклянчить простолюдины. Элеонора клюнула дочь сухими губами в щеку и направилась в церковь, а Колетт остановилась, не в силах сделать и шага.
– Ты можешь идти? – склонившись к ней, спросил дядя, который, кажется, понял все.
Колетт молчала. Если сейчас она упадет без чувств на ступенях церкви, это будет сочтено обычным волнением невесты. Все равно придется вставать и идти к алтарю. Нет выхода. Выхода нет…
Лихорадочные размышления Колетт прервал громкий стук копыт. Всадник на взмыленной гнедой лошади вылетел на маленькую площадь перед собором, спрыгнул, кажется, еще на ходу и, бросив поводья мальчишке, побежал к ступеням.
– Колетт! О, моя маленькая кузина! Я успел!
Мир внезапно стал осязаем и точен; Колетт увидела, как от шкуры лошади валит пар, как прыгают по камням воробьи и как блестят глаза Ноэля. Вырвав свою руку из руки дяди, она качнулась к кузену.
– Ноэль!
– Я так спешил, но задержался, увы! – Подбежав, он схватил ее ладони. – Как я рад, что успел!
– Ноэль, – благосклонно произнес дядя, – ты действительно сдержал обещание. Что ж, пройди теперь в церковь.
– Я только лишь пожелаю удачи Колетт. Минуту, отец! Я помогу ей войти.
Дядя кивнул, не усмотрев в просьбе ничего плохого, и, поднявшись к дверям церкви, исчез за ними.
– О, Ноэль, – прошептала Колетт, чувствуя, как исчезнувшие было силы возвращаются. Рядом с ним она все могла! – Я так боялась, что ты не успеешь!
– Но я успел, дорогая моя кузина! Спешил так, что едва не загнал лошадь. А хотя бы и загнал! Разве ты думаешь, для тебя мне было бы жалко лошади?
– Ноэль, ты… Я выхожу замуж за этого человека… я не знаю его совсем… – дыхание прерывалось, и оттого, что лицо возлюбленного так близко, Колетт теряла слова.
– Граф де Грамон, говорят, не так плох, как кажется с виду, – заметил кузен. – Наш принц его выделяет, и это не самый плохой католик, которого я видал. – Серые глаза его смеялись. – Не бойся, Колетт. Я знаю, ты волнуешься, но вот увидишь, любовь придет к тебе! О, ты еще не знаешь любви, но когда она явится, ты не сможешь отвести от нее глаз! А твой жених…
– Я знаю любовь, Ноэль! – воскликнула Колетт, сжимая его пальцы в толстых перчатках. – О чем ты говоришь, о чем? А как же… как же то, что ты говорил мне ранее?
– О чем ты, Колетт? – удивленно спросил Ноэль.
– Тогда… – Девушка запнулась. – Тогда, на балу, год назад.
Ноэль смотрел непонимающе. И Колетт заговорила, торопясь сказать то, что хочет, пока страх не замкнул уста:
– Ты сказал… Я думала тогда, что мы с тобою… О, Ноэль… Я не желаю, не желаю становиться женой де Грамона! Если ты увезешь меня… Если мы с тобой… Увези меня! Сейчас же!
– Ты так волнуешься, дорогая кузина, – сказал Ноэль, улыбаясь. – Я понимаю это волнение. Не бойся, я буду смотреть на тебя.
– Дорогая, мы потеряли вас, – послышался насмешливый голос.
Колетт обернулась. Граф де Грамон, одетый в тех же тонах, что и она, стоял у дверей собора, и неизвестно было, сколько он там уже стоял и что слышал. Не дожидаясь ответа, граф развернулся и ушел обратно в церковь.
– Пойдем, – сказал Ноэль, беря Колетт под руку, – не беспокойся, я буду с тобой. Не беспокойся.
И она вдруг перестала, ибо… зачем?
Она не так все поняла. Тот разговор в полутьме, под масками, оказался всего лишь ни к чему не обязывающей болтовней, карнавальной забавой. Ноэль шутил. Ноэль не любит ее. Любит – но как кузину, как сестру.
А если так, не все ли равно, за кого выходить замуж?
Колетт вошла в церковь и растянула губы в улыбке.
…Церемонию венчания девушка не запомнила. Кажется, она все сделала верно. И лишь в один миг очнулась от оцепенения – когда священник оглашал имена брачующихся. Полное имя графа звучало как Ренар Тристан де Грамон.
Тристан. Какая жестокая насмешка.
Лишь когда вышли из церкви, Колетт взглянула на своего супруга более осмысленно. Узкое лицо графа теперь, при солнечном свете, а не при свечном волшебстве, показалось ей бледным и усталым, но губы кривились в вечной усмешке.
– Что за дивный день, дорогая моя! – произнес граф, склоняясь к руке жены. – Нам с вами надлежит поработать актерами. Готовы ли вы развлекать публику?
– Где же наша цыганская повозка? – поддержала шутку Колетт.
– Вот она.
В карете они молчали. И лишь когда подъехали к замку По, залы которого принц Наваррский любезно предоставил для празднования свадьбы друга, граф сказал:
– Нам предстоит утомительный день. Если вам станет дурно, скажите мне. Я знаю прекрасный балкончик для уединения. Да вам он, впрочем, тоже известен, верно?
– Я не собираюсь лишаться чувств.
– Вот как? Мне показалось, что вы опасно близки к этому.
Колетт понимала, что он имеет в виду сцену, разыгравшуюся перед церковью.
– Это прошло, – произнесла она, не глядя на мужа. – Вы можете не беспокоиться, ваша светлость. Я стану вам хорошей женой.
– В том у меня не было сомнений, – усмехнулся граф и больше ни слова ей не сказал.
Пир выдался шумным и слился для Колетт в череду лиц, костюмов и фраз; приходилось учтиво отвечать на поздравления, все время находясь рядом с мужем, не имея возможности его покинуть; самым же тяжелым испытанием стала искренняя радость Ноэля. Кузен говорил с Колетт мало, однако каждая его фраза была преисполнена счастья за «любимую сестру». Она все искала в его чертах скрытое горе, ждала слов, что он ошибся, что упустил шанс быть с нею… увы! Ничего такого не произнес Ноэль, и Колетт окончательно пала духом.
Протестанты, из которых на венчании в католической церкви присутствовали лишь родственники невесты, теперь веселились; Колетт услыхала от принца Наваррского много галантных слов и ни одного из них не запомнила. К чему? Да, ей придется теперь жить здесь, в По, или неподалеку; она внезапно поняла, что не знает – сколько владений у графа де Грамона, каких, и куда отправится после бала супружеская чета. Колетт не замечала времени, время превратилось в пустой звук. Она лишь ощущала, как наливаются свинцом усталости ноги, как сдавливает грудь платье, и в какой-то момент почувствовала, что ей тяжело дышать. Бальный зал плыл вокруг размазанной масляной краской.
– Моя дорогая супруга, – негромко сказал ей граф, – возможно, настало время удалиться?
– Я была бы рада этому, – прошептала Колетт.
Кажется, они прощались с кем-то, кажется, звучали торжественные речи. Колетт поняла, что, охваченная волнением и унынием, ничего сегодня не ела и почти ничего не пила; губы были сухими, желудок скрутился узлом. Но больше всего хотелось упасть, закрыть глаза и никого и ничего не видеть. Она заметила Ноэля – тот улыбался ей. Ноэль. Ноэль. Ноэль…
Потом была карета, ночная тьма, распахнутая дверь дома. Граф помог жене подняться на второй этаж, в спальню, где уже поджидала высокая, скромно одетая женщина средних лет. Она присела в реверансе.
– Серафина будет прислуживать вам, дорогая, – растягивая слова, произнес граф. – Оставляю вас на ее попечение.
И он ушел, более ничего не сказав о дальнейшем.
– Мадам. – Служанка поклонилась. У нее было славное смуглое лицо и широкий нос, а глаза темные, бархатные. Ясно, что Испания близко, и здесь часто заключаются смешанные браки, от которых рождаются красивые дети. – Мой господин велел мне прислуживать вам, но если вы будете мною недовольны, отошлите тотчас же. Я постараюсь угодить вам. Позвольте, я помогу снять наряд.
Она ловко освободила Колетт от платья, и бедняжке немедленно стало лучше. Теперь Колетт чувствовала себя невесомой, словно ангел небесный.
Дверь распахнулась, и другая служанка, помоложе, румяная и круглолицая, внесла поднос, уставленный яствами; пока она расставляла их на столе, Серафина переодела Колетт в ночную сорочку из льняного полотна, расшитую бледно-розовыми нитями и отделанную тончайшим кружевом.
– Вы должны поесть, мадам. – Серафина махнула служаночке, и та поспешно вышла, захватив пустой поднос. – Здесь подогретое вино с пряностями. Вот сыр и мясо. У господина хорошие повара, они готовят изысканные кушанья. Мне покинуть вас, мадам?
– Нет, останься, – велела Колетт, усаживаясь за стол. Горячее вино показалось самым вкусным напитком в жизни. – Ты давно служишь графу?
– Да, мадам. Все слуги в этом доме давно здесь, многие – с самого рождения.
– Где мы? Это его дом в По?
Если Серафина и удивилась, то виду не подала.
– Да, мадам. Он невелик. Граф велел, чтобы завтра к полудню все ваши вещи были уложены: мы уедем в замок.
– Замок, вот как?
– Да, мадам. Полдня пути отсюда.
– Значит, обычно граф живет в замке?
– Граф отличается слабым здоровьем, – проговорила служанка с таким сожалением, что почтение к хозяину стало очевидным. – Часто он страдает головными болями и целыми днями не выходит из своей спальни. Шумные балы его утомляют. А потому много времени он проводит в своем замке.
– Ты очень хорошо говоришь, – заметила Колетт и взяла еще кусочек вяленой оленины. – Тебя обучали?
– Меня обучали говорить со знатными дамами, – охотно объяснила Серафина. – Если у графа бывают гости, я обслуживаю самых родовитых. Но теперь мой господин сказал, я стану служить только вам. Если понравлюсь вам, мадам.
– Ты мне нравишься, – улыбнулась Колетт. – Ты ведь умеешь укладывать волосы и чистить платья, верно? И хорошо говоришь. А значит, будешь прислуживать мне.
Серафина просияла.
– Благодарю вас, мадам!
– Теперь можешь идти.
Дождавшись, когда служанка уйдет, Колетт продолжила есть, но медленно, так как ее одолевали тяжкие думы. Здесь, в комнате, обставленной роскошно (один балдахин над кроватью, должно быть, стоит половины дома Сен-Илеров!), девушка наконец смогла мыслить яснее, и к ней подкрался страх.
Матушка объяснила, что в первую ночь после свадьбы супруг приходит в спальню супруги, дабы скрепить этот брак. Значит, явления графа не избежать. Он скоро придет, этот чужой человек, ставший мужем Колетт по собственному капризу. Что ему сказать? Что делать? Больше всего на свете Колетт желала, чтобы граф не приходил.
Его долго не было. Колетт доела то, что ей принесли, выпила вино и некоторое время ходила по спальне, обхватив себя руками, хотя в камине горел жаркий огонь. Должно быть, полночь давно миновала… Колетт совсем потерялась во времени.
Наконец, стукнула дверь, граф вошел и закрыл ее за собой; он не переодевался, лишь снял колет и дублет, оставшись в белой вышитой рубашке, штанах, чулках и мягких туфлях. И еще Колетт заметила, что на поясе его висит кинжал в богато украшенных ножнах: война приучила к тому, что даже в спальню к жене нужно входить с оружием?..
Граф поставил принесенный подсвечник на стол, чуть подвинув остатки вечерней трапезы, и повернулся к Колетт, смерив ее изучающим взглядом. Она замерла, словно зверек при виде охотника, желающий прикинуться мертвым – а вдруг да и пройдет мимо?..
– Это был тяжелый день, мадам, – произнес граф все тем же тоном, каким говорил всегда, будто шутил и ждал, что шутке этой рассмеются. – Тем не менее наш брак необходимо скрепить. Вы согласны?
Колетт кивнула, не в силах говорить.
– Отныне мы связаны узами супружества пред Господом, и ничто, кроме смерти, не расторгнет этот брак. До сих пор вы называли меня так, как велели вам приличия; но они остались за этими стенами. Здесь мы с вами можем быть кем угодно.
Она удивленно взглянула на него.
– О чем вы говорите?
– Мы проживем вместе долгую жизнь, – объяснил граф. Он скрестил руки на груди и не отводил от Колетт взгляда. – Я не собираюсь умереть быстро и оставить вас веселой вдовой, которая распоряжается моим состоянием и делает вид, что скорбит по мне… Нет-нет, не обижайтесь. Я шучу. Вы привыкнете к моим шуткам, ведь я подаю их чаще, чем милостыню.
Колетт вдруг подумала, что у него очень красивые волосы: золотисто-пшеничные, тяжелые даже на вид. При свете свечей они казались сделанными из куска золотой породы.
– Также и вы молоды и здоровы – и вряд ли скоро оставите меня безутешным вдовцом. Мне бы такого не хотелось.
– Ваша светлость… – начала она.
– Ренар, – прервал ее граф. – Мое имя Ренар. Не очень-то, но – что уж досталось! А ваше имя Колетт, так я и буду вас звать.
– Это верно, что ваше второе имя Тристан? – выпалила Колетт.
Он засмеялся.
– Это все, что волнует вас сейчас? – уточнил граф. – Чудеса Господни настигают меня даже в спальне. Милая моя женушка! Да, так и есть. А вы Колетт Зоэ. Но мне не нравится ваше второе имя. И что толку говорить об именах, – он сделал шаг вперед, потом другой, оказавшись от Колетт неприлично близко, – если можно попробовать их на вкус?
Колетт не поняла, о чем он говорит, но тут Ренар склонился и поцеловал ее. Колетт не разжимала губ, не зная, что делать. Рука графа легла ей на затылок, дыхание перехватило, и Колетт подалась назад, в испуге оттолкнув его.
– Нет!
Граф отпустил ее, услыхав этот мышиный писк.
– Нет? – переспросил он. – Но вы моя жена.
– Я не знаю вас. – Колетт зажмурилась, чтобы не видеть его холодного взгляда. – Я не знаю, почему вы женились на мне. Я…
– Вы не хотели этой свадьбы. Так?
– Я помню свой долг, – покорно произнесла Колетт. Что она делает? Обратной дороги не существует. Пришлось открыть глаза и опустить руки, но так и не удалось разжать стиснутые пальцы. Граф стоял рядом, глядя на нее сверху вниз. – Чего вы хотите от меня?
– Чтобы вы были моей женой, – обронил он равнодушно, – ничего больше.
– Я ваша жена, и я покорна вам. Свой долг я знаю, – повторила Колетт. – Простите мой страх. Я в недоумении, и оно сослужило мне плохую службу. Я позабыла, что мне надлежит делать.
– Знаете долг, моя дорогая жена? – негромко произнес граф. – Что же…
Он отвернулся, прошел к кровати и откинул покрывало. А затем сделал нечто, чего Колетт никак не ожидала: вытащил из ножен кинжал, сдвинул рукав рубашки и полоснул себя по запястью. Тяжелые, как горошины, капли крови упали на белоснежную простыню. Колетт рванулась вперед, но остановилась: граф уже обмотал запястье вынутым из-за пояса платком и вернул кинжал в ножны.
– Зачем вы это сделали? – прошептала Колетт.
– Сим наш брак перед обществом считается скрепленным, – ответил граф все с тем же пугающим равнодушием, которое, казалось, было ему не свойственно – а оттого слова звучали, словно бряцание кандалов. – Мадам, я знаю долг так же, как и вы. И мой долг рыцаря – ни к чему не принуждать женщину. – Он вышел из-за кровати, придерживая платок на запястье. – А вас я принудил, Колетт. Я знаю, как сильно вы не желали этого брака.
Он видел сцену у церкви и все понял. Колетт опустила голову.
– Простите меня…
– Вам не за что просить прощения. Долг, верно? Когда он скажет вам прийти по доброй воле – тогда мы поговорим снова.
И он ушел.
