Текст книги "Полковнику никто (СИ)"

Автор книги: Эмилия Галаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Ничего не разглядеть – такая тьмища за окном. В вагоне осталось всего человек десять, все спокойно сидят на своих местах, многие дремлют. Остановок не объявляют, но народ ведет себя очень уверенно: вот электричка остановилась, и в ту же секунду сидевший напротив меня дядечка затрапезного вида, как мне казалось, мирно и глубоко спавший, быстренько вскочил с лавки и был таков.

  Я совершенно дезориентирована. Я не знаю, где мы сейчас едем. Оказаться в незнакомом населенном пункте глубоким (ну очень глубоким) осенним вечером – такая перспектива меня не радует. Я встаю и выхожу в тамбур. Там стоят две девчонки, курят:

  – Ты думаешь, следующая – Новый? Тогда нам – через одну... – говорит невысокая блондинка в красной болоньевой куртке.

  – Наверное, – как-то печально-философски изрекает другая, в пацанской шапочке и с сережкой в брови. Сигарету она держит каким-то особым эффектным жестом: у нее изящные аристократичные пальцы с длинными ногтями, покрытыми черным лаком, – Но я не знаю, останавливается ли эта электричка в Зорях... Если останавливается, то следующая – Зори...И нам – через две...

  – Вы знаете, где мы сейчас едем? – спрашиваю я, тупо вклиниваясь в разговор.

  – Стрельну вроде проехали... – говорит блондинка.

  – Сейчас выясним, – добавляет её подруга.

  Электричка несется сквозь тьму.

  – Ты думаешь, он не рассердится? – вдруг спрашивает красная куртка подругу о ком-то, неведомом мне.

  – Да ему пох, – отвечает пацанская шапочка. – Думаю, ты ему нравишься.

  – Да?

  – Манда!

  Остановка. Двери открываются. Тьма – и ничего больше. Стоит электричка на каждой станции, как правило, всего пару минут, думать некогда.

  – Ка-ка-я стан-ция? – орем мы хором во тьму.

  – Но-вый Пе-тер-гоф! – доносится оттуда.

  – Спа-си-бо! – снова орем мы. Двери закрываются.

  Девчонки вышли на следующей, а я проехала еще одну, до Университета. Идти десять минут через лес, быстро и нестрашно, я не боюсь. Хотя поговаривают, тут когда-то маньяк водился...Но я не одна, вон еще с поезда какие-то люди идут.

  Плеер в ушах, саундтрек к своей жизни слушаю:

  Большие города (да, приехала, хоть никто не звал...)

  Пустые поезда (электрички...)

  Ни берега, ни дна (тону, тону....)

  Все начинать сначала (нет сил...)

  Холодная война (угу, все против меня)

  И время, как вода (и время, и деньги...)

  Он не сошел с ума (просто сошел с катушек...)

  Ты ничего не знала! (да, я ничего не знала. И ничего не знаю. Я вчера на паре при докладе стала склонять фамилию Деррида. У преподавателя было такое лицо...а у Сережи, который мне нравится...а, ладно, плевать...)

  Полковник ли я?

  По дороге в общагу захожу в компьютерный центр, надо проверить почту.

  От мамы. «Как ты? У нас все хорошо, только отменили вредность на работе, поэтому рабочий день увеличили на час и перестали давать молоко. Сильно устаю. Сломался холодильник. Одевайся тепло, кушай хорошо, не ходи поздно. Отвечай на смс-ки, волнуюсь!»

  От Вики Х. «Молодец, что уехала, тут вообще хреново и не фиг делать. Коля, сволочь, изменяет, а бросить его не могу. Мужики – козлы!!! Девки сами на него вешаются, суки, поубивала б. Возвращайся обратно, тебя очень не хватает. Пиши чаще».

  От Михи С. "Почему не пишешь? Я все никак не найду работу. Прочёл Сартра, читаю Борхеса. Прикольно. Недавно всей тусой посидели у Коляна, раздавили пару пузырей. Колян по пьяни приставал к Машке (рыжей). Вика устроила истерику, подралась с Машкой. На Новый год приедешь?

  Ага, три раза я вам приеду. И еще три раза по три раза.

  Все-таки поступить просто на первый курс столичного вуза и в магистратуру того же вуза – это две большие разницы. Первокурсники – одинаково наивные дятлы, местные или приезжие – один хрен. Ну, может, на «откуда-откуда ты?» пару раз нарвешься, ну так можно просто вежливо объяснить, что географию в школе надо было старательнее учить. А магистратура – это уже не «откуда-откуда ты?», а «английский у тебя что – второй иностранный?» (да, бля, а первый – белорусский!) и «у вас не читали герменевтику?!» (о ужас, мы – обойденные!). Особенно неловко чувствует себя в этой ситуации тот, кто не так давно считал себя знатоком английского и герменевтики.

  В семь вечера у меня спецкурс.

  До этого я успела обегать кучу учреждений, где оформляла кучу дурацких справок.

  Все успела, еще осталось время. Зашла в магазин. Купила хлеба (а был дешевый).

  Потом еще в библиотеку заглянула, взяла несколько книг.

  Все в сумку не вмещалось. Или – хлеб, или – книги. Решила, что лучше в сумку положить книги, они бумажные, вдруг дождь, а хлеб в целлофане, его можно и в руках нести. Пришла в универ, в коридоре, ожидая начала пары, сидел мой однокурсник, Сережа. Умный парень, очень мне нравится.

  – Привет! – Я присаживаюсь рядом.

  – Привет! – улыбается приветливо и поворачивается в мою сторону. – О, а что это у тебя? – глаза за очками округляются. Получается забавная мина. Определенно, он мне нравится.

  – Хлеб, – говорю я. – Вот купила.

  – Хлеб? – его удивление почему-то только возрастает: – И ты вот так на паре с хлебом будешь сидеть?

  – Он в сумку не влазит.

  Он начинает смеяться. Очевидно, происходящее напоминает ему сцену из кинокомедии. Он ржет, как конь.

  – Хлеб...ой не могу...в первый раз такое вижу...хлеб...

  Я улыбаюсь, пусть посмеется, это и вправду забавно. Только у меня всякий раз, когда он говорит «хлеб», в желудке маленько посасывает: я-то с утра не евши. Поэтому о хлебе я стараюсь не думать и воспринимать его отстраненно: как просто какой-то сверток, который надо донести домой.

  – Ты Лакана прочёл? – спрашиваю, когда он немного успокаивается.

  – Конечно.

  – А я пыталась, но ничего не поняла.

  – Ну да, чтоб понять Лакана, надо хорошо знать Фрейда, и Юнга, и постмодерн. А чтоб понять постмодерн, нужно знать классику, того же Гегеля и... – я настраиваюсь на режим «запоминание каждого слова», но тут его взгляд падает на хлеб, и он снова прыскает от смеха. – Хлеб! Ой, извини... Просто я такое в первый раз вижу...

  – Ты мне объясни вот, чего он тут про бессознательное пишет?

  – Привет ботаникам! – пришла Катя. Это хрупкая и изящная блондинка, но её всегда на удивление много. Она заполняет собой все предоставленное пространство. От запаха её духов у меня обостряется желудочная тоска. «Щас спою!» – говорят внутренности. «Попробуй только!» Делаю глубокий вдох. Но Катя говорит слишком громко, можно особо не напрягаться, рулады моего организма слышны не будут.

  – Блин! Вот скажите, на фига было ставить эти пары в пятницу вечером? Вот пошла бы и настучала по башке этим дебилам из учебного отдела! Мало того – пары моего научного руководителя! Вот кто угодно может на них не ходить, а я – я о-бя-за-на! – Возмущению Кати не было предела. – Вот скажите, за что такая невезуха? Вот за что? Как подумаю, что могла бы сейчас слушать Вагнера в Венской опере...Ваг-не-ра!

  Смех вырывается из меня каким-то дурацким хмыком.

  – А я вот...с хлебом пришла...в сумку не влазит...

  Катя не понимает про хлеб. Зато про Лакана – понимает. Им с Сережей есть о чем поговорить. А у меня есть хлеб. И то хлеб.

  Место для описания города. Посмотрите в классике, мне лучше не сказать, да и не хочется. Я не люблю того, кто не любит меня.

  И вообще, для любви – это не место.

  Объявление гласило: «требуются креативные люди».

  Ну, я и пошла.

  Конечно, как и большинство не способных к серьезной работе лузеров, я считала себя креативным человеком.

  Собеседование мне назначили на семь часов вечера, ехать надо было в другой конец города – и вообще, пока я нашла эту контору, измучалась ужасно. Опоздала. Но этого не заметили. Контора располагалась в двух маленьких комнатках под самой крышей. Потолок наклонный – вообще, похоже, это какой-то чердак. Народу в тесное помещение набилось немало, в основном молодежь, все суетились, о чем-то переговаривались, перекрикивались, переругивались. Работали.

  Когда я заявила о себе, меня вначале не признали (какое собеседование? кто назначил?), затем усадили в кресло и велели ждать. Так я просидела около сорока минут. Главный – начальник этого заведения – где-то отсутствовал, но должен был скоро вернуться. «Спокойно, спокойно, спокойно», – говорила я себе в такт сердечным ударам. Но волнение только нарастало. Это было первое в моей жизни собеседование. Я первый раз в жизни захотела заявить о себе, такой вот креативной личности. И вот наконец-то пришел начальник. Его звали Сергей – расплывчатый дяденька лет сорока. Без отчества и на «ты», видно, так у них принято.

  – Сергей, тут факс пришел из Москвы...Сергей, тут интересуются, к какому числу мы закончим проект...Сергей, а что отвечать этим немцам? Сергей, тут вот девушка дожидается...говорит, ей назначено...

  – Собеседование, – подсказала я. Я разговаривала по телефону с секретарем, она мне сказала прийти к семи...Я жду уже почти час...

  Сергей не стал слушать меня дальше.

  – Торопишься – уходи. Я освобожусь где-то через полчаса.

  Я решила ждать (зря, что ли, приехала?). Он дал указания нескольким сотрудницам, потом, наконец, очередь дошла и до меня.

  – Ты кто? – спросил он.

  Я не очень-то хорошо представляла формат собеседования и такого вопроса как-то не ожидала. Хороший вопрос, если вдуматься.

  – Я магистрант Санкт-Петербургского университета (вуз, вуз придай мне веса!), занимаюсь историей русской литературы (родная специальность, помоги!), имею диплом победителя республиканского конкурса...

  Надо не стесняться и прямо говорить о своих заслугах, это я знала.

  – Филолог, значит. А писать ты, филолог, умеешь?

  – Умею, – я не очень понимала, что он имел в виду под «писать», но решила, что сомнения и нерешительность тут не уместны.

  – Ты стихи пишешь, филолог? – ага, теперь понятно, что он от меня хочет.

  – Да.

  – Ну, давай, прочти нам что-нибудь. Эй, вы, – крикнул он в соседнюю комнату. – Идите сюда, тут филолог стихи читать будет.

  Из соседней комнаты вышли две девушки и парень. У них был вид крепостных крестьян, вынужденно исполнявших дурацкие приказы барина.

  Такого поворота я как-то не очень ожидала. Конечно, стихи мои были размещены на нескольких интернетовских сайтах, так что я не впервые представляла свои творения на суд публики, но одно дело – интернет, а другое – живые, незнакомые люди с выражением явного превосходства на лицах.

  – Или ты стесняешься? – Сергей хитро улыбнулся.

  Я приехала завоевывать незнакомый город, я не имела права бояться. Надо быть смелой, это я знала.

  – Маленький, непритязательный верлибр, – сказала я. – Называется «Можешь».

  Можешь

  Продеть свою любовь

  Сквозь игольное ушко,

  Чтоб навсегда

  Пришить меня

  К своему сердцу.

  Можешь.

  Но знаешь:

  Я все равно

  Расцарапаю небо

  Молитвой:

  Пусть отвечает,

  Зачем на моих ладонях

  Линии твоей судьбы.

  Это было одно из моих лучших стихотворений, это я знала. О нем всегда были хорошие отзывы.

  Я смотрела то на Сергея, то на двух девушек и парня, пришедших из соседней комнаты, но никакой особой реакции на их лицах не увидела. Мне было мутно, но я продолжала улыбаться. Улыбка показывает уверенность в себе, это я знала.

  -Хм..., – сказал Сергей, – хм...Я вот тоже пишу стихи....Смотри...

  Он щелкнул мышкой, на мониторе открылся вордовский файл. Шрифт, наверное, девятый, так убористо, разными цветами, строчки разной длины. Я смогла прочесть только заголовки «Сергей и любовь», «Сергей и религия», «Сергей и мир».

  – Так – вряд ли будут писать и через пятьдесят лет, – увесисто сказал он.

  – Интересно, – вежливо ответила я, зная, что вежливость – это сила.

  – Да, это тебе не «я расцарапаю тебе задницу за то, что у меня болит сердце»! – он гыгыкнул, – Кстати, хорошая строка вышла, надо включить в раздел «Сергей и темы для взрослых».

  Парень и две девушки в дверях заулыбались.

  Я усердно растягивала уголки губ. Надо уметь улыбаться шуткам в собственный адрес, это я знала.

  – Могу предложить тебе кое-что...задание для проверки, стоит ли мне вообще с тобой связываться, филолог-победитель конкурсов...

  В общем, я ушла из этой конторы. Культурно и вежливо.

  Был уже очень поздний вечер и шел дождь, я шла по длинной-длинной улице по направлению к метро.

  Когда я уезжала из дому, мне пришлось вначале сделать устроиться на работу – в школу, по распределению – чтобы потом с неё уволиться и приехать сюда. А чтобы устроиться на работу – в школу, по распределению – нужно было пройти медкомиссию. Одним из необходимых составляющих медкомиссии было посещение гинеколога – второе в моей жизни после школьно-принудительного в девятом классе. Стояло лето – городское лето, раскаленный асфальт, ледяное пиво, ангина.

  В кабинете врача распахнуто окно, чтоб не так душно.

  – Половую жизнь ведете? – спросила меня докторша.

  – Нет, – прохрипела я.

  – Что – ни разу? – переспросила она с явным скепсисом в голосе.

  – Ни разу.

  Докторша бросила на меня взгляд, в котором читалось «Надо же! А с виду нормальная!», и кивнула в сторону кресла:

  – Проходите.

  Только тут я заметила, что кресло – стоит у самого окна. У открытого окна, за которым вальяжно раскинулось на крышах домов городское лето. И в этом долбанном кресле – с пи...дой, распахнутой навстречу всему миру (хоть птица залетай!) – я подумала, что худшего унижения быть не может.

  Но это было до сегодняшнего вечера.

  Я тогда еще не читала стихи офигенно остроумному Сергею без отчества.

  Ты очень чувствительная и обидчивая – говорила я себе.

  Ужасно чувствительная и обидчивая.

  Другие на такое не отреагировали бы. Другим плевать – другим легко – что душу выворачивать, что тело.

  Так я и не отреагировала. Там. Не расплакалась, не раскраснелась, я вообще вела себя молодцом. С неизменной улыбкой.

  А идти и рыдать во тьму – это фигня, этого никто не видит. Только дождь. Только ветер.

  Когда добираешься до своего места жительства два часа, то на пороге испытываешь некое подобие счастья. Я дома!...нет, нельзя подменять понятия – я в общежитии...нет, я дома, можно я так подумаю хоть пару секунд, постою в коридоре, закрыв глаза...я дома...ядома...ядом...яд...опять все горько....

  Ленки нет. Ленка приходит поздно, она хочет замуж, она ради этого из Мордовии приехала, она ради этого в магистратуру поступила. Ленка хорошая. У нее прозвище прикольное – Патиссон. Она так и представилась мне, когда мы познакомились: «Привет, я Ленка, друзья зовут меня Патиссон» – «Почему – Патиссон?» – «А он прикольный, на летающую тарелку похож!». Я не уловила логики, но, боясь показаться тупой, не стала выспрашивать, как сходство патиссона с летающей тарелкой связано с личностью Ленки. Живем мы с Ленкой неплохо, ладим. Сегодня у неё свидание, сегодня ждать заполночь.

  Переодеваюсь, располагаюсь. Пью кефир, ем хлеб, готовить – лень.

  В дверь стучат, открываю. Это сосед. Наша комендант – женщина со своеобразным юмором. Она любит селить парней и девушек в один блок. Может, надеется, что девушки будут следить за чистотой (как бы не так!), а парни при девушках будут меньше буянить (как бы не так!). Наши соседи – первокурсники. Юные дятлы – энтузиасты и романтики. Они еще верят в то, что будут тут пять лет – учиться. Первый семестр первого курса, ха-ха-ха. Наивняк.

  – Привет! Извини, если помешал, – сосед робко заглядывает ко мне в комнату. Высокий худой темноволосый мальчишка. Глаза у него очень темные и какие-то эльфийские по форме. Необычные глаза, в общем. Когда знакомились, он рассказывал, что у него бабушка – коми. Может, от этого и глаза такие. Зовут его Саша.

   – Не помешал, – я сижу на кровати с чашкой кефира в одной руке и куском хлеба в другой. На мне огромная майка с надписью «Гомельский государственный университет» (подарок родного вуза, всем вручили один и тот же 52 размер) и спортивные штаны с рынка. Я страшна, как смертный грех, я старая неудачница, и мне все равно, какое впечатление я на него произвожу.

  Пауза. Ну, рожай давай, мелкий, че надо.

  – Я тут к тебе... несколько вопросов...я ходил на одну лекцию, факультатив, философия кино...но я мало понял...ты не объяснишь...

  – Вообще-то я не философ...(Храни меня Бог от этих Лаканов!)

  – Ну, может, ты знаешь...что такое семиотика...

  Ах, это! Ну, это мы сейчас забацаем, сама сегодня на паре два часа оттрубила, на семиотике текста. Будет тебе, пацан, и Фердинанд де Соссюр, и Эмиль Бенвенист, и Юрий Михайлович Лотман...

  Достаю из сумки конспект. Цитирую. Ораторствую. Слушает. Грустный какой-то. В паузу, когда я собираюсь с мыслями, вдруг изрекает:

  – У меня еще один вопрос...точнее, просьба... у тебя, случайно... хлебушка нет? Пару кусочков...

  Мне ни за что не передать эту интонацию. Это неописуемо. Похожим тоном говоришь только «мамочка!» в те моменты, когда очень хочется, чтоб она тебя пожалела. «Мамочка! Хорошая моя!»

  Хлебушка!

  Ой, ты ж мой маленький!

  Думаю, все равно Ленка придет сытая, со свидания ж, наверно, в ресторане.

  Если она вообще придет.

  Даю Сашке хлеба, а сверху еще и колбасы. Пустой хлеб давать нехорошо.

  Ленка пришла около двух ночи, когда я, собственно, уже прекратила её ждать. Патиссон влетела в комнату и рухнула на кровать, не снимая пальто и обуви. С моей точки зрения, это – дурацкая привычка, мне кажется, заимствованная из кино. В каком бы стрессе ты не находился, снять пальто и сапоги – достаточно легко, и не понимаю, почему бы этого не сделать. Но Ленка любит драматизм, в отличие от меня. Обычно я ей подыгрываю, но сегодня слишком устала. Уныло спрашиваю:

  – Ну, чего у тебя?

  – Ыыыы!

  Рыдает.

  – Что случилось-то?

  Присаживаюсь рядом на кровать. Надо утешать как-то. Я не чувствую в себе силы. Но надо, надо...

  – Рассказывай!

  – Он...он...такой был...одет хорошо....красивый...галантный такой...в ресторан пошли...а потом...потом... – она утыкается лицом в подушку.

  – Лен, он, что, он... – мне становится жутко, хочется и крепко обнять её, и почему-то страшно это сделать, страшно даже прикоснуться к ней, как будто от этого она умрет или взорвется – или умру или взорвусь я.

  – В машине...приставал...а я вырвалась...а он..., – она опять захлебывается рыданиями, – он сказал: «Ты...ты чё? Я же...я же за тебя заплатил, мордовия!».

  – Заплатил?

  – Да в ресторане!

  – О, Господи!

  Ленка поднимает на меня зареванное лицо.

  – Да я бы ему в лицо эти деньги швырнула, но мне же надо было за что-то сюда доехать!

  – Так он тебя не...

  – Да нет, все нормально, – Ленка как будто становится спокойнее, осознав, что все могло быть гораздо хуже. – Мне просто обидно, обидно, понимаешь? Разве если в ресторане заплатил, значит – можно?.. Разве я похожа на...на... – она опять начинает плакать. Она красивая, только рёв её уродует, а вообще – красивая. И умница, своей головой в магистратуру поступила.

  – Слушай, да он просто закомплексованный урод! Знаешь, думаю, он от других девушек и по морде получал! И не раз! Или еще не раз получит!

  – Это потому, что я, дура, сказала ему, откуда я. Думает, меня защитить некому, раз приезжая.

  – Да не в этом дело, он просто дебил, и все.

  – Да что б ему!!! – Ленка вдруг разражается проклятиями. – Я что ему – шлюха!!! Да я бы, может, потом сама б ему дала, если б он так сразу не полез, на первом же свидании!!!

  – Тише! Не ори ты так! – мне всю просто передернуло. – Не надо! Ребята услышат... соседи...

  Почему-то мне очень не хочется, чтобы похожий на эльфа мальчик Саша знал об этом. Пусть лучше семиотикой интересуется...

  Ленка поджимает губы.

  – Есть что поесть?

  – Да как-то собственно...не очень...

  – А я там в ресторане всего-то пару салатиков съела...

  – Слушай, я щас в магаз сгоняю! Что тебе взять?

  – Сладенького чего-нибудь...

  – Угу! Я мигом! Там очереди щас нет...

  Магазин у нас на первом этаже, круглосуточный. Маленький такой магазинчик. Работают в нем, в основном, женщины кавказской национальности. Ту, которая сидит за кассой, зовут Хадижа. Я её давно заприметила – уж больно она выделяется. Красивая очень – тонкие черты лица, профиль точеный. И в глазах – гордость, даже надменность какая-то, я бы сказала. Кассирша с лицом царицы. Охранник – русский дядечка с пивным животиком к Хадиже явно не равнодушен. Стоит у кассы, что-то рассказывает. Видно, что липнет к ней, как банный лист. Кто её знает, может, она тоже плачет по ночам? По лицу не скажешь, надменная, но по лицу...по лицу не судят.

  Когда я вернулась (довольно скоро) с пачкой вафель и упаковкой зефира, Патиссон уже спала. В пальто и сапогах, свернувшись калачиком. Видимо, сквозь сон она услышала мои шаги, потому что зашевелилась и пролепетала (было у неё такое – говорить во сне):

  – Паша... Пашенька!...Паша, мне страшно!

  Паша – это её бывший парень. Они расстались перед её отъездом, потому что он был против этого самого отъезда. И она решила уехать сюда и выйти здесь замуж – ему на зло. А теперь вот зовет... Но только – во сне...

  Сегодня деньги у меня есть. Есть на полчаса Интернета. А в магазине – с карточки сниму, стипендию должны дать.

  Вот почта. Читаю и отвечаю. Мысленно.

  Мама: «Холодает уже, купи себе шапку и сапоги зимние! Полушубочек носишь?»

  Угу. Отличный полушубочек, теплый. Одела один раз, когда в город ехала. А когда я возле станции метро «Невский проспект» стояла, Ленку ждала с собеседования какого-то, какой-то мужик меня за проститутку принял. Стою, не трогаю никого. А тут он подходит, как дохнет в лицо перегаром: «Двадцать баксов!». Я вначале подумала, что просто псих какой-то, а потом только до меня дошло. Так что полушубочек, мама, я не ношу больше. Мерзну в пальто.

  Вика Х.: «Как бы надавить на Колю, чтоб предложение сделал? Мне предки обещали, что съедут в старую квартиру, а мне с будущим мужем уступят нашу двушку. Но Коля, мудак, жениться не хочет!».

  На Колю надави – так он лопнет, и останется лужица вонючей жидкости. Чмо он, твой Коля. И ты, раз его не бросаешь, сама не лучше.

  Миха С.: «Куда ты пропала? Читаю Ницше. Может, мне на следующий год попробовать в институт поступить? Недавно собирались с нашими ребятами из техникума. Пили. Была драка, не помню из-за чего, наверно из-за политики поссорились».

  Ага, из-за политики. Из-за пьяни дурной. Понапиваются и...или подерутся, или пойдут шлюху за двадцать баксов искать. Господи, Боже ж мой, это ж как человека должна жизнь скрутить, чтобы за такие деньги...с таким быдлом...И я – выгляжу так, словно я – такая?

  Ну, город – ну, унизил – ну, хуже уж куда?

  А вам всем – как это объяснить? Как рассказать?

  Задолбали ваши письма дурацкие!

  Не хочу их больше! Не хо-чу!

  В гипермаркете – много всего. Обычно. Надо набрать продуктов на неделю. Самообслуживание. Контейнеры с весовым товаром. Насыпаю в пакет пельменей. Взвешиваю. Так-так, чуточку придержать пакетик за уголок... Банку кетчупа... Консервы... Для витаминизации – апельсинов....Один вот так придержим...Да вроде никто не видит...Взять шоколадку или не надо? Ах да, еще нужен чай... За 25 или за 40? О, есть за 10! То, что надо! Взять шоколадку или не надо? Ой, журналы...Полистаю...

  Интересненько. Поженились, развелись, подрались. Взять шоколадку? Ладно, для Патиссона.

  Стою на кассе.

  Моя очередь.

  – Спасибо за покупку. Приходите к нам еще.

  – Девушка! – как только я отхожу от кассы, ко мне подходят двое мужчин в форме охранников. Один совсем молодой, другой постарше. Молодой разговаривает, постарше стоит молча и вообще – имеет отстраненный вид.

  – Девушка, пройдите, пожалуйста, с нами к контрольным весам.

  Картина Репина «Приплыли». Всю ночь гребли, а лодку, как известно, отвязать забыли. Я влипла. Вообще, интересно, а что они со мной сделают?

  – Так, – молодой охранник деловито кладет товар на весы. – Пельмени. Недовес 20 грамм. Что там у вас еще из весового товара? Апельсины. Недовес почти 100 грамм! Это все почему?

  – Почему? – я делаю недоуменное лицо. Косить под идиотку – единственное, на что я сейчас способна.

  – Потому что вы, барышня, придерживали пакеты, когда взвешивали товар! А мы это видели, так как в торговом зале установлены видеокамеры, – объясняет тоном школьного учителя молодой охранник. Он – мистер нравственность. Он крут.

  – Что вы от меня хотите? – удивляюсь, как изменился у меня тон голоса. Теперь я уже не похожа на идиотку, теперь я решительная деловая мадам, а-ля: «Назовите свою цену и покончим с этим!»

  – Пройдемте со мной! – что-то неприятное проскальзывает в его лице, что-то очень скользкое и неприятное. Он мой ровесник, этот охранник. Ему чуть больше двадцати. Деревенски простецкое лицо – круглое, рыхлое, нос картошкой. Глаза блекло-голубые. Внимательные глаза, неприятно внимательные.

  – Зачем? – теперь я дезориентирована, я струсила.

  – Составим протокол, – голос у него спокойный, но на лице явное отражение торжества. Протокол – это мне не нравится. Очень не нравится.

  – А...можно без протокола? – начинаю трепыхаться.

  – Ну...как же без протокола? это же преступление... воровство... вы же умная девушка и должны понимать....судя по лицу, вы аспирантка, ведь так?

  И смотрит пристально.

  Я еще не аспирантка, но планирую... Голубые, неприятно-проницательные глаза – как будто прикосновенье жабьих лап к лицу – почему тебе хочется вытащить из меня больше, чем положено? Провести обыск тела и души – и все взвесить, все ощупать? Далеко пойдешь парень! И мне бы подальше от тебя сбежать, да поскорее! Предпринимаю отчаянную попытку:

  – А можно просто...ну, просто заплатить и все... и без протокола...

  – Штраф мы проводим через кассу! – в нем вспыхивает гордость «честного полицейского»: типа, никаких взяток, я кристально чист.

  – Хорошо, пройдемте в кассу! Я по карточке заплачу! – я смотрю прямо ему в лицо. Ты меня поймал. Ты меня разоблачил. Я заплачу. Что тебе еще надо?

  – Вначале пройдемте в наш кабинет. Вам нужно ознакомиться с законом, чтобы знать, что все по правилам...

  – Я не пойду в ваш кабинет. Я знаю, что все по правилам. Я вас ни в чем не обвиняю. Не сопротивляюсь. Каков размер штрафа? (Я заплачу, заплачу,сколько надо, только отстаньте, отсатньте ради Бога!)

  – Тысяча рублей.

  То, что осталось от стипендии. Хорошо.

  – Пойдемте в кассу.

  Я заплатила и направилась к выходу.

  – Девушка! – он окрикнул меня, когда я стояла у самого выхода.

  Я оглянулась и посмотрела на него. Стоит такой крутой. Босс. Просто биг босс.

  – Девушка, признайтесь, я угадал, вы аспирантка! – лыбится гад.

  – Это тайна, покрытая мраком, – резко отвечаю я и выхожу из магазина.

  Еще бы немного, и он телефончик бы попросил. Сволочь.

  Когда я вошла в комнату, Патиссон лежала на кровати в одежде и смотрела в потолок. Мне это не понравилось. Очень не понравилось. На её лице не было видно следов слез, макияж идеальный. Значит, не плакала. К её слезам я уже привыкла. Но тут было какое-то новое состояние. Чем вызванное?

  – Привет, Лен...

  – Привет.

  Произнесла безо всякого выражения. Совсем плохо.

  – Случилось чего?

  Молчит.

  А у меня случилось.

  Молчит.

  Стук в дверь. Вот некстати-то!

  Это Саша. Робко заглядывает.

  – Девочки, а можно утюг одолжить?

  Нахожу на полке утюг, подаю ему. Патиссон все также безучастно лежит на кровати. Даже не поздоровалась.

  – А джинсы гладить вообще можно?

  – Можно, – говорю я.

  – А можно и не гладить, – уныло произносит Патиссон. – Один хрен.

  – А я вот тут первый раз постирался... – по-детски хвастается Сашка.

  – А меня сегодня в магазине поймали с поличным, как вора, – отвечаю я ему.

  – Как?

  Не знаю, что на меня нашло...устраиваю целое представление, изображая поочередно испуганную себя и деловитого охранника. Под конец вру, что на выходе показала охраннику fuck.

  – И гордо хлопнула дверью!!! (тут они могли уличить меня во лжи, так как двери в магазине – хорошо всем известном – были автоматические, но и Саша, и Лена были явно не Шерлоки Холмсы).

  Мы прикалываемся, хохочем. И под конец, Ленка, раскрасневшаяся от смеха, говорит:

  – Я получила перевод от мамы, а его сперли по дороге.

  Хорошо, что у нас много одежды с карманами. В карманах всегда завалятся какая-нибудь мелочь. Обшарив все свои карманы, мы с Ленкой насобирали тридцать два рубля и сорок копеек. Потом проверили запасы. У нас было немного крупы, несколько яиц. Под моей кроватью обнаружилась закатившаяся туда когда-то свеклина. Плюс ко всему – я ведь кое-что принесла из этого долбанного магазина. Патиссон долго думала, есть ли шоколадку, но под конец сломалась и слопала.

  – Думаешь, как-то продержимся? – спрашивает Ленка.

  – Работу надо искать, – мой голос становится унылым. Мысль о необходимости искать эту самую работу отвратительна до невозможности. – И даже если найдем – пока-пока зарплату выплатят...

  – А давай...

  – Только не говори о том, что надо продать что-нибудь ненужное, а? Уж больно напрашивается шутка...

  – Нет, давай забъем на это! И будем петь героические песни!

  Так, Ленка, похоже, свихнулась.

  – Какие песни? Ты чего?

  – Героические песни. Чтоб не сдаваться. Это...мой бывший парень любил так меня подбадривать, когда плохо было...

  Паша...Ну, все ясно.

  Вначале мы орали о том, что наш гордый «Варяг», конечно же, не сдается врагу, потом перешли на более современный репертуар, вспомнили песню из фильма про оперов, которые непременно «прорвутся», потом вообще почему-то затянули «Я свободен!» (очевидно для того, чтобы внушить себе, что потеря материальных ценностей ведет к обретению духовной свободы).

  Мы орали, как чекнутые, и я думала, что на нас вызовут охрану соседи и мы получим потом выговор от коменданта. Но все равно орала изо всех сил, стараясь даже перекричать Ленку. Мы спорили по поводу слов песен, обзывали друг дружку всяким нехорошими словами, а под конец подрались подушками.

  И я поняла, почему Ленка – Патиссон. Она не из Мордовии, она с другой планеты. Прилетела на НЛО, которое похоже на овощ.

  На самые последние деньги я сходила в Интернет. Но писем не было. Никаких. Я-таки дослужилась до полковника!

  Прошел месяц.

  Я работаю. Работаю в организации под названием колл-центр. Вообще, когда я шла туда на собеседование, то смутно представляла, что надо делать. Знала только, что это – не МакДак, не придется носиться, как чекнутый, с гамбургером в одной руке и колой – в другой. И еще знала, что не придется стоять на улице с кипой рекламных листовок в руках. Это были два самых крайних варианта, и я очень хотела их избежать.

  Чтобы приехать на работу вовремя, я выхожу за два часа до начала рабочего дня. Миллионы людей живут так годами. Я – три недели, и уже почти выдохлась.