Текст книги "Твой ангел, мой гений (СИ)"

Автор книги: Эмилия Галаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

   Олег отстранился, но улыбки с лица не снял:

   -Стервочка ты наша!

   -Куда уж мне до вашей Прекрасной дамы, сэр рыцарь!

   Вот и поговорили.

   Вселенная, заляпанная розовыми соплями. Спасибо на добром слове.

   Гений! А почему ж не узнал тогда – ее, Сашу, на картине? Неужто не похожа? Недурственно... Дурственно! Плоская черная поверхность, жалкая фигурка какой-то девчонки в дурацком белом балахоне...

   Саша направилась к выходу. Ей жутко захотелось уйти, захотелось одиночества... быть одной...быть ночью...

   Дожить до конца этого дня. Выслушать мамину болтовню. Поужинать. Подождать пока все улягутся спать. Подождать, пока все заснут, пока начнет похрапывать страдающая старческой бессонницей баб Люся. Взять с полки ключ от чердачной двери (какое же счастье, что они живут на верхнем этаже и право хранить этот самый ключ доверено именно их семье!). Выйти на крышу. Нет, сначала надеть черное облегающее платье с вырезом на спине. Сумочку еще взять – она с ним гармонирует...

   Теплая осень в этом году, совсем не холодно ночью...Только легкий ветерок слегка холодит спину...

   Осенью звезды ближе всего к земле. Заглядывают в лицо, любопытствуют...

   Космос, за тебя дали не так уж много. Твои миллионы световых лет не стоят нескольких тысяч баксов. Твой сон жив только для тебя...Что видел Малевич в своем черном квадрате?

   -Эй, хозяин, трубку возьми!

   Мобила? Ни фига себе, в такое-то время! Константин Алексеич...

   – Саша...Ты, наверное, спишь...прости, что разбудил...

   -Да ничего-ничего, я по крыше гуляю...

   -Что?

   -По крыше, говорю, гуляю... На звезды смотрю...

   -Ты серьезно?

   -Куда серьезнее! Присоединяйтесь, если хотите! Дверь чердачная открыта, код подъезда вы знаете...

   – Я подойду сейчас... Только не вздумай!

   -Не вздумаю, вас подожду!

   Почему-то ей больше не хотелось быть одной ночью...

   Константин Алексеич был встречен радостным смехом.

   – Пришел, пришел! Вы в самом деле подумали, что я прыгать решила? Вы что! Я просто так...я ночь люблю...

   -Саша... – у него усталый и виноватый вид. И одет он в тот же серый костюм, что и на выставке. Наверно, метался целый день, немцев по городу возил, развлекал...Так было принято, все-таки они гости и благотворители. – Я заметил, что ты ушла после того, как увидела работу Игоря... по твоему сну. Он, слава Богу, не видел этого момента: говорил с кем-то из благодетелей. Но у тебя было такое лицо...Я смог позвонить только сейчас, знаешь, сколько возни с этими немцами...

   -Константин Алексеич... – Саша внимательно посмотрела в лицо своего собеседника. – Игорь нарисовал мой сон. И я вижу свой сон в его картине. Другие – нет. Другие купят мой сон и не будут знать, что это.

   -Но ты же не хотела, чтоб в названии работы упоминалось...

   -Нет, не хотела и сейчас не хочу. – она покачала головой. – Мне жаль просто, что я его никогда больше не увижу... С ним одна история связана. Хотите, расскажу?

   – Расскажи, – добрая улыбка и внимательный взгляд.

   – Я когда малая была...Однажды в деревне стырела у соседки одну фиговину... зеркальце...а прабабушка меня отлупила и заставила его отнести хозяйке...а потом выговор сделала. Это правильно: сразу в мозгах граница прошла – свое и чужое. А тогда лето было: ночь черная, звезды яркие. Мы с прабабушкой на крыльце засиделись, я смотрела на всю эту красоту и вдруг подумала: как же их много! Вот бы мне одну! А потом спохватилась и спрашиваю: баб, а чьи звезды? А она мне: Бозькины. Это значит Божьи, понимаешь? – Вообще-то Саша была на «вы» с Константином Алексиечем, но, увлекшись воспоминаниями, забыла об этом. – Знаешь, я тогда помолилась даже. Про себя: «Боже, подари мне одну звездочку, пусть она моя будет! У тебя много и так, а мне хоть бы одну-единственную!». Попросила – и поверила в то, что Он мне ее подарил. Ведь если ребенок просит, ему нельзя отказать – мне так казалось... А потом мне папа купил детскую энциклопедию. И я про космос узнала. Такая радость была: надо же, думала, что выпросила маленькую сияющую бусинку, а оказалось – целую планету или даже солнце... Этот сон – это то, как я иду к своей планете... Шла, точнее. А сегодня...я ее продала. И не жалею.

   – Сашенька...ты...

   -Смотри, звезда падает! Желание...жела...

   Она заметила, что «игла судьбы» на миг стала острее... Его лицо приблизилось. Губы ничего не почувствовали, но по голой спине, когда ее коснулась его рука пробежала такая волна тепла... И сердце вдруг куда-то скатилось... Так она в детстве любила резко провести рукой по клавишам теть Евиного рояля – от начала до конца, от самых низких нот к самым высоким, к небу....

   – Давай подождем Летучего Голландца и уедем далеко-далеко отсюда...

   -Чего подождем?

   -Это самый первый троллейбус, он всегда пустой и я никогда на него не успеваю...

   – А зачем тебе троллейбус, если у тебя есть крылья? Это ведь для них этот вырез на спине?

   «Да! Меня зовут Ангелика...» – пронеслось в голове у Саши, но она почему-то не сказала этого вслух.

Рояль в кустах – 2

   По комнате летал пух. У теть Евы были огромные подушки, которые набивала пухом и перышками своих питомцев еще покойная прабабушка. Видимо, теть Ева умела спать так, чтобы не тревожить эти снеговые облака... Но эти двое конечно, этого не сумели...

   -Апчхи!

   -Будь здорова! Апчхи!

   -Будь!

   -Ангелы, ангелы... Неужто для такого дела вы не можете даже крыльев отстегнуть?

   -Без посторонней помощи – никак. Сам должен был думать, с кем связываешься.

   Когда они впервые сюда пришли, то Саша спросила Константина Алексеича:

   -Умеешь играть на рояле?

   -Никогда не пробовал. В детстве пару лет ходил в музыкальную школу, на фортепиано учился играть, но потом забросил.

   – Попробуй-ка!

   -Бог ты мой! Рояль-то здесь откуда!

   -Семейный секрет! Сыграй что-нибудь!

   -Да я не помню ничего!

   -Ну сыграй! Я тебе помогу!

   -А ты умеешь играть?

   -Ну что ты!

   И они терзали старый, расстроенный инструмент, извлекая из него звуки, которые упрямо не хотели складываться в целостную мелодию... И смеялись до колик от этой какофонии.

   -Подожди, подожди! Это на что-то похоже... Знаешь такую песню «Я сошла с ума»? Я сошла с ума-а-а! Давай устроим порно на рояле!

   – Саша, ты сумасшедшая! Он же лакированный, скользкий – мигом свалимся на пол...

   Рояльная комната им быстро надоела...

   – Тебя не удивило то, что я до сих пор девушка?

   -Как тебе сказать...ты внешне такая раскрепощенная... Но меня больше всего не это удивляет...

   -А что?

   -Волосы...у тебя в твоем сне длинные волосы... Я когда на картину смотрел, думал: ты ведь там более настоящая... И сейчас: вот как бы они красиво разметались по подушке...

   – У меня до восьмого класса коса была. Толстая такая косища... А потом я ее отрезала. Из-за...первой любви...

   – Смешная история вышла: я в девчонку влюбилась. До умопомрачения просто... – Саша говорила просто, но эта простота была нарочита: ее щеки все-таки покраснели.

   Его брови удивленно приподнялись:

   – Саш, в твоей внутренней вселенной планеты не в ту сторону вращаются...

   Она улыбнулась:

   – Мне кажется, ты их уже повернул! И закружил...как карусель!

   – Я люблю тебя, Саша... Даже неловко от этого... Я ведь только для Игоря жил раньше, вот и с женой нелады начались. Она... я обидел ее, наверное, раз так вышло. Она любви моей не чувствовала. Любви как чуда... Вот ты...взяла и на крышу меня позвала... Надо уметь выйти на крышу в нужный момент. Я поздно это понял...

   -Почему поздно?

   -Потому что тебе сколько? Двадцать?...Двадцать...А мне сорок два. Вот и молчи, маленькая, вот и молчи...молчи...

   – Костя...

   -Молчи... молчи... молчи...

   Шире неба

   Распахивая глаза,

   Выдыхая любовь

   Из самых глубин души,

   Потому что она

   Слишком огромна,

   Чтобы вместиться внутри,

   Я ловлю твой ответный вздох.

   Смешенье дыханий...

   Капля дождя, спускающаяся по стеклу...

   Тонкая трещинка на потолке...

   Сколько ангелов

   Умещается

   На кончике

   Твоей ресницы?

   За окном кружились желтые кленовые листья.

   Саша любила осень.

   Константин Алексеич любил Сашу. Так же, как сама она – осень. Сашу волновала ее отчаянная распахнутость – ветром окно настежь, шторы парусами – ее вызывающая обнаженность – раздетые до скелетов деревья, трогала ее сентиментальность, пусть даже болезненно-нервная, – эти бесконечные дожди, стучащие в окна... Сашина душа отвечала этому. Это была любовь.

   Но это вовсе не значило, что зимой, летом и осенью Саша не жила.

   И это вовсе не значило, что Константин Алексеич не любил Игоря, Снежку и...свою жену.

   Саша понимала это.

   Наступил ноябрь.

Баллада о первой любви. Исполняется внутренним голосом Александры (Ангелики) Авдеенко

   Я с первого класса с Димкой дружила. Просто дружила, вместе играли в «черепашек-нинзей»: бились пустыми пластиковыми бутылками, по деревьям лазили... А в седьмом классе я взрослеть начала. Да еще нашла «Анжелику» в книжном шкафу на верхней полке... Ну, меня название привлекло, с моим вторым именем почти совпадающее...Я прочитала, впечатлилась...и...и как-то по-другому на Димку посмотрела...(Тихий смех) Такая дурочка была тогда... А он не думал – не гадал... герой-любовник моих грез...смешной мальчишка с обгрызенными ногтями и постоянно взъерошенными волосами... Только как признаться? В общем, я мучалась в нерешительности и по-прежнему играла в «нинзей». А тут к нам в класс новенькая пришла. Лена...Лена Сипягина. Худенькая, бледная, рыжеволосая девочка. У нее веснушек не было. Рыжая, а без веснушек! Феномен. Она болезненная была, что-то с легкими. Тихая очень. Но...Димке она понравилась! Да еще как. Какие «нинзи», когда тут такое чудо! Я просто вся извелась от ревности, замечала ведь, как он на уроках вертится, чтобы нее посмотреть... Как же я возненавидела тогда эту рыжую! Училась Лена слабенько, потому что из-за болезни много занятий пропустила. К тому же, Сипягины постоянно переезжали из города в город: отец Лены был военным. Я – твердая хорошистка. Даже по математике четверка. Из-за математики все и случилось... Классная руководительница наша была математичка. Как-то она попросила меня и Лену подойти к ней после урока. «Авдеенко, ты у нас ученица способная и человек ответственный. Сипягина отстает, но это не ее вина, а обстоятельств. В общем, твоя задача – вытянуть Лену на крепкую тройку. А заодно и подружитесь, а то ей тяжело в новом коллективе осваиваться, я же вижу». Подружимся! Это с этой-то! Но я ничем свою боль не выдала. Покорилась, гордое обиженное чувство в душе затая...(Произносится пафосно-надрывно, завершается смехом) Так вот. Стали заниматься – у меня дома, после уроков. По началу мне не хотелось, чтоб у нее что-то получалось, но почему-то оказалось, что объясняю я неплохо. Да и Лена была умненькая. Она стала на троечку выползать...И я...я к ней стала привязываться. Она всегда так внимательно слушала, так доверчиво на меня смотрела. Когда Лена приходила, только баб Люся дома была, родители-то на работе. Так вот баб Люся Лену очень полюбила, даже пирожки чаще печь стала. А я...я в «нинзей» стала реже играть, надо ведь было готовиться к занятиям с Леной. Да, задачки полегче подобрать, прорепетировать, как я объяснять буду... А на улице потихоньку весна наступала. Учебный год к финалу шел. А я как будто не замечала: у меня ма-те-ма-ти-ка...

   Димка злился на меня. Он-то сам так хотел с Леной подружиться, да как это сделать, если с ней я все время рядом? А я Лену от него бдительно охраняла. Да, поначалу мне казалось, что это я из-за любви к нему, так сказать, нейтрализую соперницу, а потом...потом я поняла, что наоборот: это Ленку я к Диме ревную, а не его к ней.

   Так внезапно мне это открылось... Как-то шли мы с Леной ко мне после уроков, я смотрю: листики зеленые на деревьях уже. Я подошла, отщипнула один, и, сама не знаю зачем, посмотрела сквозь него на свет, на солнце. И тут меня как током... такого ведь цвета глаза у Лены...именно такого: солнечный свет сквозь зеленый лист...И влюбилась. Быть может, это еще раньше произошло, но я только в тот момент дала себе отчет... Так радостно стало, так весело! Последние дни учебы мы прогуляли в парке, катаясь на каруселях. До головокружения, до тошноты... А после каникул Лена Сипягина ушла из нашего класса. У нее отец был военный, я уже говорила... Она мне даже несколько писем написала, но потом все заглохло...

   Я так затосковала! Родные думали: заболела... Ни сна, ни аппетита, ни интереса к чему бы то ни было. Сижу на кровати и смотрю в одну точку...И вижу, как луч света проходит сквозь зеленый лист... Баб Люся меня вылечила тогда. Как-то, когда я так сидела, она подошла тихонько, села рядом, расплела мою косу, взяла расческу и давай меня расчесывать, приговаривая... «Иди, печаль, из головушки в волосушки...» И я представила, как моя грусть, боль перетекает в волосы, как сосредотачивается в них. На следующий день в парикмахерскую сходила. Косу – под корень. И стала свободнее. Баб Люся сказала, что про этот метод изгонять тоску ей какая-то соседка рассказала.

   Лена...Она добрая. Хотя...вот что такое добро? Она ведь ничего особого не делала. Ничего – просто смотрела на мир своими удивительными глазами и улыбалась. Но всем почему-то от ее присутствия становилось как-то легко... И тепло. И немножко грустно. Это похоже на...долго объяснять...ну вот...я, когда еще в детсад ходила, мандарины любила вместе с кожурой есть. И сладко, и чуточку-чуточку вяжет во рту...в общем, это надо попробовать...но Лена у меня с этим вкусом ассоциируется, не знаю почему.

   А Димка...Мы с ним раздружились после этого всего. Без ссор, просто стали чужими. Он женился уже, сразу после окончания школы. Жена его рыжая. С веснушками. И сыну полгода.

Обыденность – 2

   Белка ждала Сашу в холле университетского корпуса, а та, как всегда, опаздывала. Когда Оля в конце концов заметила приближающуюся к себе подругу, то облегченно вздохнула: время до мероприятия еще оставалось. Сегодня в университетском актовом зале должна была состояться встреча с поэтами, на которой, по настоятельному требованию декана факультета, обязаны были присутствовать все студенты. Но до этой встречи Белке предстояло серьезно поговорить с Сашей.

   – Слава Богу, Сашуль, у нас еще есть десять минуток! Пошли под лестницу, надеюсь, там сейчас никого...

   -А в буфете нельзя, я б чаю хотела попить...

   -Нельзя, Саш, никак нельзя, все очень секретно...очень... – Белка потащила Сашу по коридору. Помимо центральной лестницы в корпусе была еще одна, которую студенты называли черным ходом. Под первым из пролетов этой лестницы иногда собирались небольшие группки студентов: поговорить, покурить или и то, и другое одновременно. Начальство этим путем ходило редко. Сейчас, к Белкиному счастью, там на самом деле было пусто.

   -Саш, тут такое дело...

   -Ну?

   Глубокий вздох – резкий выдох:

   -Я беременна.

   После секундной паузы:

   -Белк, ты так на меня смотришь, словно дальше собираешься сказать «от тебя».

   -Саш, это не смешно! Я вся извелась просто. Столько денег на эти тесты ушло...Хоть бы один «нет» сказал!

   -Та-а-а-ак... – Саша задумалась. – Если это Толстый, то есть если это от Толстого, то тебе повезло. Денег на аборт он отстегнет...А вот если Олег, то придется занимать...Сразу говорю: могу только чирик одолжить...

   -Саш, ты...это серьезно, что ль? Ты мне на аборт предлагаешь идти?

   -Нет, я тебе предлагаю рожать!!! Привезти своим родителям-консерваторам младенца в подоле!

   -Саш, я не пойду на аборт, – Белкин голос вдруг на мгновение замер, а затем произнес слово, которого Саша от подруги за годы учебы не слышала ни разу. – Это грех.

   Саша не удержалась от сарказма:

   – Уау! Значит, спать со всеми подряд не грех, да?

   -Саша, это разные вещи...ты что, не понимаешь: секс – это жизнь, это радость, а аборт – это смерть, это убийство... Я не могу...нет, никогда, я рожать буду...если родители не убьют... – Белка закрыла лицо руками и заплакала.

   – Ну, не вой, не вой... – Саша обняла ее за плечи. – Чей ребенок, все-таки? Толстого? Так мы его на тебе женим! Да, надавим хорошенько...

   – Да не спала я с Толстым! – истерически крикнула Белка, – Я...я клянусь тебе! Это Олега ребенок... ты думаешь, я совсем блядь, да?

   – Ты не блядь, ты будущая мать! Ты послушай, как звучит: рифма, пафос и на фиг сдались те поэты! Белк, твои родители еще гордиться тобой будут. Вот увидишь. Только жаль все-таки, что ребенок не от Толстого. С Олега толку что с козла молока.

   -Да? – Оля шмыгнула носом. – а я надеялась...что он...

   -Ну ты даешь! Ты что, Олега не знаешь? Какой с него отец!.. А твои родители? Им такой зять – матерщинник по вкусу придется? И к тому ж – вы ж расстались, подруга! И у него на тебя зуб. А ты хочешь ему голову в пасть сунуть. Я б на твоем месте и не думала об этом... Пошли... уже опаздываем...

   -А может, не надо? Пойдем в буфет, ты ж чаю хотела...Так в лом идти эту скукоту слушать...

   -Нет, пошли...Хочешь от декана по шапке получить? Тебе проблем мало?

   В актовом зале народа было немного. Видимо, угроза декана мало на кого подействовала. Выступление поэтов еще не началось. Саше почему-то захотелось сесть поближе к сцене. Белка упиралась, но Саша все-таки усадила ее рядом с собой – они примостились на крайних креслах третьего ряда. В первых двух рядах сидели преподаватели.

   Когда наконец-то на сцене появились первые участники, Саша разочаровалась. Поэзия была наивна, примитивна и неуклюжа, а поэты – или деревянно-зажаты или пошло-эпатажны. К тому же – их было много. Белка развеселилась и комментировала некоторые стихи так, что Саша то и дело прыскала от смеха. Однако это все быстро утомило ее. «Хоть бы последняя,» – подумала Саша, когда ведущая объявила имя следующей участницы.

   – Талантливая поэтесса, обаятельная женщина, замечательный человек – Тамара Гольдман!

   На сцену вышла старушка в черных брюках и розовой блузке с пышным жабо. На голове -ярко-рыжая шевелюра. Взглянув на нее, Саша поняла, как мудро поступают баб Люся и теть Ева, не закрашивая седину...

   – Это стихотворение,– голос у поэтессы был дребезжаще-старческий. – посвящено человеку, очень много значившему для меня... Памяти Валерия Валерьевича Невяровича, великого музыканта...– Она с подвыванием начала: «Зачем, о бабочка ночная, в окошко бьешься ты моё?»

   – Ты, бабка, сама на ночную бабочку на пенсии похожа, – шепнула Саше Белка. – Что она за бред гонит?

   В Сашиных глазах вспыхнули злые огоньки:

   -Кто дал ей право так о моем деде говорить? Пойдем!

   – Саш, ты куда, отпусти, Саш, декан увидел, как мы удираем...

   Но Саша уже тащила Белку к выходу.

Зеркальность – 2

   Хлопнув дверью, Саша сразу направилась на кухню, где колдовала над плитой баб Люся.

   -Ты куда? А раздеваться? И ботинки не сняла! Сашка, ты в своем уме?

   -Баб, извини, но...Откуда Тамара Гольдман знает Валер Валерьича?

   Бабушка на минуту отвлеклась от бурлящего в кастрюле борща.

   -А как ты узнала о Тамаре Гольдман?

   -Это неважно.

   -Так вот там, где ты узнала о ней, и спрашивай об ее отношениях с твоим дедом. Двоюродным. – уточнила баб Люся.

   -Баб, послушай...мне кажется, это важно...

   -Саша! Я не буду обсуждать с тобой эту тему – это раз. Иди разденься и разуйся – это два. Сейчас будешь обедать – это три.

   – Я не сдвинусь с места, пока ты мне не расскажешь о Тамаре Гольдман.

   Саша стояла в дверях кухни, опершись плечом о косяк.

   – Чертов характер! Вся в покойного Вовку! – в сердцах воскликнула баб Люся. – И еще стала так, как он тогда... Сядь! – бабушка выдвинула из-под стола табуретку.

   Саша села:

   -Кто – он?

   -Дед твой, Володька мой бестолковый. Муж. Когда болел он уже, язвой этой проклятой, ему многого есть нельзя было: жареного, соленого, острого. Как-то стою я вот так у плиты, вожусь с какими-то парными котлетками, ругаю его на чем свет стоит. Сердилась я, знамо дело, он же как эту язву заработал: пьянством своим. Хоть бы одну пятницу после работы домой пришел вовремя! Нет! Всегда за полночь являлся, да не сам, а дружки под белы рученьки приводили...Сами-то до сих пор живы, ироды, а он, бедолага, самый слабый оказался. Так вот, я тогда стою над плитой и бурчу: "Носило его, идиота по кабаком да по блядям, а я теперь мучайся!.. " И тут он в дверях появляется, ему тогда плохо было совсем, измученный такой, прислоняется так к косяку, как ты только что, и говорит мне: «А вот на счет блядей, Люсенька, ты не права... Я не Валера». – баб Люся вздохнула. – Ты уже достаточно большая, чтобы понять, причем тут Тамара Гольдман.

   Саша сидела понурившись.

   -Валер Валерьич...изменял теть Еве? С Тамарой Гольдман?

   -Оставь свои догадки при себе. Попробуй поговорить с тем, кто в этой истории был замешан – рассказывать подробности я не имею права.

   -Теть Еве не захочется посвящать кого-либо в свои семейные тайны... Неудобно ее расспрашивать...

   – Саша, окна кухни выходят во двор. И я не раз видела, как одна девушка садится в машину к одному мужчине. И этой девушке нужно подумать о том, что она делает. Поговори с Евой, она послезавтра возвращается...

   Возвращается... Значит, встречаться в ее квартире они больше не смогут.

   Возвращается... Значит, надо сделать так, чтобы исчезли не только материальные свидетельства всего происходившего там, но и сама аура их любви, витавшая в воздухе вместе с пухом из сбитых ими подушек...

   Возвращается... выходит из поезда... Саша бросается ей на шею...выхватывает из рук чемодан... они ловят такси...едут домой...входят в подъезд...поднимаются по лестнице...Саша отдает ей ключи...дверь квартиры открывается...

   -Здравствуй, мой дом! – теть Ева улыбается. Она не догадывается. Она не в силах даже представить.

   -Теть Евочка, миленькая! – Саша стаскивает с нее пальто. – Нам о стольком надо поговорить!

   – Пойдем на кухню, Сашенька, чаю поставим...Я так рада, что вернулась! Алик не хотел отпускать. А меня домой тянет, не могу...

   -И к нему тоже тянет? К этому? – Саша кивнула на рояль.

   -И к нему, Сашенька... К нему, наверное, в первую очередь...

   – Но...он же тебя предал! Он же...

   Улыбка тети в одно мгновенье увяла, а глаза блеснули испугом:

   -Откуда?.. Кто?..

   -Не важно. – Саше было стыдно. Она бросалась с места в карьер, отравляла теть Еве праздник возвращения домой, но ей нужно было узнать до конца эту историю. Нужно.

   -И про улицу Клары Цеткин?

   -Нет. Про это я хочу услышать от тебя, теть. Я пойду, чайник поставлю, а ты пока переоденься...

   – Ты жестокая Саша. Очень жестокая. Не нужно никакого чайника. Ничего не нужно. Валера умер от кровоизлияния в мозг, находясь в квартире...находясь в постели...этой...она писала стихи...улица Клары Цеткин, девять...Она мне позвонила...Когда я пришла, она еще была в комбинации...или ночной сорочке? Белой с кружевами...А он остыл уже. Умер мой Валерочка, – голос теть Евы звонко-истерически надломился. Она помолчала секунду и продолжила более спокойным, задумчивым тоном. – Мы неважно жили, ругались постоянно, я его по началу к музыке ревновала – дура! Не догадывалась об этой... Он уйти хотел, развестись... Творчеством мотивируя – дескать, он весь посвящен искусству, семья для него обуза... Почти ушел...Нет, не ушел... – она решительно подошла к роялю и опустила ладонь на его крышку. – Стоит. Не играет, но стоит. Навсегда. Ты, когда была маленькая, постоянно спрашивала, как его внесли. Не знаю и знать не хочу: заплатила и всё. Я другое знаю: его отсюда не вынесут. При моей жизни, по крайней мере. Алик знаешь что сказал, после того, как какая-то услужливая сволочь ему сообщила, как папа на тот свет ушел? Он сказал: «Так ему и надо, проститутке!» – это прозвучало холодно и зло, хотя в глазах теть Евы стояли слезы.

   «Ночная бабочка...» пролетела перед мысленным взором Саши и растаяла среди прочих мыслей.

   Горьким теплом сострадания затомилась душа.

   – Не плачь...я не хотела...но я не могла иначе...теть Евочка...пожалуйста...

   – Алик его грозился топором разбить. Я так боялась, он ведь мог...Не решился... Семьи своей не заводит теперь. Не знает он, как семью строить... – воспоминания гасли, напряжение слабело.

   -Ну их всех, ну их, пошли, чаю попьем, пошли...прости, прости, прости...-Саша чувствовала, что сейчас заплачет. – Я простыню постирала...порядок тут навела...чтоб ты не догадалась...но я все равно тебе расскажу... все расскажу... прости... я так его люблю... и он меня... но...мне стыдно...прости...прости...

   -Ну что, поговорили? – спросила баб Люся, когда Саша вернулась домой.

   -Да.

   В коридоре висело большое зеркало.

   Вот молодая симпатичная девушка. Шатенка с короткой стрижкой. Кареглазая. В носу поблескивает звездочка пирсинга. Одета в полосатый красно-бело-оранжевый свитер и светло-синие джинсы.

   Нетушки! Никогда в жизни она не напялит на себя розовой блузки и черных брюк.

   Но если, спустя столько лет, та женщина написала эти дурацкие стихи про бабочку...значит, в ее душе тоже был рояль?

Эпилог

   Она услышала за спиной легкий топоток маленьких ножек. Обернулась.

   -Теть Саша! Это вы...– девочка запыхалась. – занимаетесь с Игорем? Я вас видела несколько раз у нас дома...когда приходила в гости к Игорю и папе...

   -Снежка! – Саша обрадовалась. – Как твои дела? Все танцуешь?

   – Танцую! Теть Саша, а вы знаете...знаете...мы возвращаемся...мы с мамой возвращаемся... Мы снова будем вместе... Вы приходите к нам! Мы, может, какой праздник устроим...

   -Я так рада, Снежка! Я так рада!

   Саша наклонилась и поцеловала ее в щечку.

   – Я как-нибудь прилечу...постучу в окошко, ты мне открой, главное.

   -А вы умеете летать? – в детских глазках загорается вопрос.

   -Конечно. У меня есть второе имя – Ангелика. Я ангел. Только никому об этом не говори.

   «Когда падала звезда, я загадала совсем не то, что случилось. Я хочу, чтобы Игорь тверже стоял на ногах. И ты тоже этого хочешь. Прощай.» – надо бы стереть эту СМС, а то кто-нибудь любопытный еще прочтет.

   Она зашла в маленькое кафе, села за столик у окна, заказала чашку эспрессо.

   Зазвонил мобильный.

   -Сашка! Привет, бля! Ты там часом не охуела? Думаешь, раз я твой сон облажал...кстати, извини, тогда на выставке херово получилась, мне наш малолетний художник-хуёжник потом эту историю со сном рассказал... Сон-это святое, я понимаю...но все равно, какого хуя ты Ольке пиздела, что из меня хуевый отец? Откуда такая уверенность? Хорошо, что у нее свои мозги есть, все-таки рассказала...кому надо. Мне, то есть. Короче, моя б воля, получила б ты, советчица...А так, будешь крестной. Готовьсь.

   – Я б не против, но Белкины родители православные, значит, и ребенка православным крестить будут. А я в католичестве крещена...Надо будет разведать, можно ли...

   -Ты католичка? Ну ты, бля...

   -Олег, я знаю, каким будет первое слово твоего ребенка!

   -Каким, бля?

   -А таким – бля!!!

   Нажала на сброс. Чудно все сложилось...Запутанно, нелепо и так... Саша глотнула кофе. Ох, елки! Сама не заметила, что положила три ложки сахару. Гадость какая! Вот именно...приторно все получилось...Все довольны, все смеются. Только...Не лезет в глотку. Вот она жизнь – чашечка великолепного кофе, приготовленная настоящим маэстро кофейного дела, а ты по рассеянности бросаешь туда лишнюю ложку сахара – и все испорчено.

   За окном было видно, как к остановке подошел автобус. Двери открылись, первым сошел немолодой мужчина в сером плаще, он подал руку идущей следом женщине в черном пальто и шляпе, но та или не заметила или проигнорировала этот жест. Они пошли по улице рядом, и Саша заметила, что они ссорятся. На углу женщина остановилась, развернулась и пошла в другую сторону. Он бросился за ней. Вскоре они скрылись из виду. Мужчина был преподавателем религиоведения. Женщина... Наверное, той, с которой его соединил Бог.

   Есть рояль. Никто не знает, как его внесли в твое сердце. Ты не умеешь на нем играть. Ты будешь его ненавидеть – отобравшего у тебя целую комнату, но без него уже не сможешь представить своего дома... И ты никогда не сможешь...не захочешь! от него избавиться...

   ...почему она так много говорила сама, так мало его слов будет жить в ее памяти... Так мало, но как много места они будут занимать!..

   Если добавить в кофе еще немного слез, получится жуткая бурда...

Гомель

декабрь 2006 – январь 2007