Текст книги "В дебрях Борнео"

Автор книги: Эмилио Сальгари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Как тебе угодно, вождь! – ответил Сапогар.

– С тобой пойдет вождь негрито, который знает здесь каждую пядь земли. Вдвоем вы успешно справитесь с задачей. Готовьтесь к походу. Вы доберетесь, невзирая ни на что, до котты, вызовете Самбильонга и проведете его сквозь леса и болота туда, где мы будем отсиживаться.

Сандакан вышел из хижины, подвел Сапогара и негрито к краю обрыва и показал им чуть видневшуюся на горизонте в голубом тумане вершину другой горы, возвышавшейся над морем пологих холмов.

– Это гора Кинабалу! Там вы найдете нас!

– Как мы дадим знать, что проскользнули сквозь ряды врагов? – спросил Сапогар.

Сандакан обернулся и оглядел окрестности. В нескольких милях ясно виднелся недавно покинутый ими грозный дремучий лес, и там – Сапогар скоро это различил своими зоркими глазами, – на опушке стояло погибшее от удара молнии огромное дерево, ясно выделявшееся сухими черными ветвями на фоне пышной тропической зелени.

– Вы соберете валежник вокруг этого дерева, с наступлением сумерек подожжете его, и мы увидим ваш сигнал. Идите же и помните, что от вашего умения скрыться от врагов зависит наше общее спасение! – напутствовал двух гонцов Сандакан.

Сапогар и негрито немедленно скользнули за парапет, которым был обнесен лагерь, и скрылись в густых зарослях, проползая по диким скалам.

XVI. Без отдыха

Томительно медленно текло время после ухода посланных к Самбильонгу разведчиков; всех осажденных занимала мысль о том, удалось ли их товарищам пробраться сквозь ряды кишащих в окрестностях Кайдангана врагов. А что, если они наткнулись на какой-нибудь патруль? Или даяки видели, как они спускались со скал, отрезали им дорогу, напали на них врасплох, обезоружили раньше, чем они успели прибегнуть к оружию?

Янес, Тремаль-Наик, Каммамури, даже сам Сандакан, с тревогой поглядывали в ту сторону, куда удалились лазутчики.

Темнело. Откуда-то ветер принес свинцовые тучи, которые спускались все ниже и ниже, пока беловатым туманом не окуталась вся вершина Кайдангана. И вот в волнах этого тумана стало заметно какое-то движение у подошвы горы: словно тени, сгущаясь, ползли снизу вверх, словно лес тянулся к горной вершине тысячами своих кустарников.

Янес, швырнул в сторону окурок сигары, сказал Сандакану

– Ну, что ты думаешь делать?

– Ничего особенного! – ответил тот хладнокровно.

– Да, конечно! Но если я не ошибаюсь, мы будем иметь хорошенький приступ! Даяки, ей-Богу, и неутомимы, и неисправимы. Кажется, мы уже столько раз давали им жестокую взбучку, они понесли столько потерь, и, тем не менее, они лезут на приступ вновь и вновь!..

– К оружию! – скомандовал Сандакан вполголоса.

Воины заняли свои места и приготовились отбивать новую атаку.

Они ждали только сигнала, чтобы осыпать приближающегося врага градом пуль и картечи. Но Сандакан, словно выжидая чего-то, все не давал сигнал.

Ближе и ближе крались темные тени. Все гуще становились ряды даяков там, внизу, совсем близко к укрепленной позиции. А лагерь Сандакана, казалось, вымер. Ни звуком, ни шорохом не выдавали себя осажденные, и в этом загадочном молчании было что-то грозное.

Янесу, внимательно наблюдавшему с импровизированного бастиона за движениями осаждавших, было ясно видно, как по временам подползавшие к лагерю даяки, смущенные царившим там мертвым молчанием, словно растерявшись, приостанавливались, даже чуть подавались назад. Но нападающими руководила опытная рука: далеко-далеко внизу, там, куда не могла долететь ни картечь, ни пуля самого дальнобойного карабина, там, среди кустов, Янес различал фигуру, при виде которой взор его застилал кровавый туман. Это был Теотокрис.

– Чего ждет Сандакан? – недовольно бормотал Янес, глядя, как беспрепятственно даяки занимают все подступы к Кайдангану. – Мы могли бы уже отбить их. А то, чего доброго, придется драться врукопашную…

– А ты не любишь этого, друг? – засмеялся Каммамури, слышавший слова раджи Ассама.

– Нет, отчего же? – ответил тем же ворчливым тоном Янес. – Но, милый мой, когда приходится биться лицом к лицу, всегда приходится приносить что-нибудь в жертву.

– Нести большие потери, ты хочешь сказать! – удивился Тремаль-Наик, никогда еще не слышавший от португальца сентиментальных сожалений о павших в боях воинах.

– Кто говорит об убитых и раненых? Солдаты на то и солдаты, чтобы умирать в боях! – пожал плечами Янес. – И притом, ведь наши солдаты – не наемники, соблазненные жалованием, как англичане, и не насильно завербованные в войска рекруты, оторванные от своих семей и посланные на убой… Наши молодцы – добровольцы, для которых жизнь немыслима без битв, а битвы – без опасностей…

– Но о какой тогда жертве ты говоришь?

– Вот! – ответил Янес, вынимая изо рта новую сигару и показывая ею куда-то в сторону, так что Тремаль-Наику показалось, будто португалец указывает на кого-то из малайцев Сандакана, ассамцев или негрито.

– Не понимаю. Назови по имени! – сказал Тремаль-Наик.

– По имени? По фамилии – могу. Имени не помню. Гавана! Из славного рода душистых сигар. Вот та жертва, которую, боюсь, мне придется принести, если этот дикий Сандакан вздумает потешиться и допустит этих демонов-даяков близко к лагерю и дело дойдет до рукопашной схватки! Я только что раскурил ее, нашел, что она превосходна, а тут какой-нибудь отчаянный даяк еще ухитрится вышибить ее у меня изо рта ударом своего криса…

– Успокойся, дружище! – засмеялся подошедший Сандакан. – Попытаемся сохранить твою сигару. Я только жду, когда даяки будут вон у той скалы. Видишь?

– Вижу. Уже близко! – проворчал Янес, зорко наблюдая за все приближающимися к брустверу даяками.

– Огонь! Картечь! – крикнул громовым голосом Сандакан, взмахнув в воздухе своим тяжелым блестящим клинком.

В тот же миг брустверы покрылись дымом и озарились вспышками огня. Огненные снопы, вырвавшись из жерл заряженных картечью спингард, казалось, протянулись до самых рядов подступивших даяков.

– Залпами! Целься! Пли! – спокойно и уверенно командовал Сандакан, стоя во весь свой рост на парапете бруствера и глядя на результаты действия убийственного огня, буквально сметавшего с лица земли сотни даяков; благодаря их близости, ни один выстрел защитников укрепления не пропадал даром, ни одна пуля не миновала цели.

– Залпом! Пли! Залпом! Пли! – раздавались команды.

И опять грохотали кровожадные спингарды, и опять трещали ружейные выстрелы.

Трудно было бы непосредственному наблюдателю этого боя сказать, сколько времени он продолжается. Казалось, целые часы грохочут выстрелы, с неумолимой меткостью направляемые в толпы даяков. Казалось, целые часы царит смерть над идущими на приступ.

На самом же деле бой, благодаря принятой Сандаканом тактике, длился всего несколько минут и закончился полным разгромом противника.

Дело в том, что Сандакан выждал, когда масса врагов, подбираясь к укреплению, столпится на небольшом плато, имевшем лишь два выхода: вперед, к осажденным, и назад, к подножию Кайдангана. Оба эти выхода представляли собой тропинки, по которым одновременно могли пройти только два—три человека. Поэтому, когда град ружейных пуль и картечи обрушился на даяков, теснившихся на этом плато, нападавшие сразу оказались в отчаянном положении: всех, кто пытался перебежать вперед по узкой тропинке, расстреливала в упор, буквально рвала на части картечь из спингард. Когда же главная часть даяков в панике ринулась назад, то оказалось, что для толпы в несколько сотен человек физически не было возможности воспользоваться тропкой, пропускавшей не больше двух—трех человек одновременно. А люди напирали и напирали. Естественно, что у выхода образовалась свалка, одни падали, другие наваливались на них, загораживая дорогу. С бастионов было видно, как десятки крайних даяков, отчаянно цеплявшихся за товарищей, срывались с плато вниз, в зияющую пропасть и как их тела при падении оставляли кровавый след на острых, как клыки фантастического зверя, скалах.

Вероятно, и распоряжавшийся боем Теотокрис видел, в какую ловушку попал посланный им на приступ отборный отряд. Грек метался из стороны в сторону, кричал, отдавая какие-то распоряжения. Видно было, как некоторых пробегавших мимо него беглецов он бил своей длинной саблей, стараясь остановить.

– Эх, хорошо бы эта греческая обезьяна сама подошла поближе! – вслух мечтал Янес, следивший в бинокль за овладевшей даяками паникой.

– Он не так глуп! – ответил Тремаль-Наик. – Но все-таки он в пылу гнева приблизился к нам. Попробую я свое искусство. Может быть, пуля долетит.

– И я! – схватился за ружье Янес, на глаз определив, что Теотокрис, пожалуй, и в самом деле находится на расстоянии ружейного выстрела.

Два выстрела слились в один. Две пули пронеслись над головами запрудивших плато даяков.

– Недолет! – проворчал с досадой Тремаль-Наик, видя, как шагов за десять от суетившегося Теотокриса пуля его карабина, ударившись о рыхлую скалу, бессильно упала, подняв лишь маленькое облачко беловатой пыли, напоминавшей дым.

– Перелет! – в тот же момент откликнулся Янес, пуля которого просвистела у самых ушей Теотокриса. – Эх, досадно! Промахнулся, хотя со мной это редко бывает! А впрочем, я ведь целился этому ловцу губок в лоб. Значит, все равно, толку бы не было!

– Почему? – удивился Тремаль-Наик.

– А потому, что у Теотокриса лоб из меди! Они рассмеялись.

Тем временем у их ног заканчивался последний акт драмы, разыгравшейся на небольшой горной площадке, которая оказалась столь роковой для даяков: все, кто не был расстрелян, успел или скатиться в пропасть, или бежать к подножию горы, уходя из-под выстрелов защитников Кайдангана. Только немногие раненые перебрались ползком, в отчаянии пытаясь укрыться от настигавших их повсюду пуль между камнями, в щелях скал, в политой кровью чахлой траве.

Приступ был блестяще отбит.

– Надеюсь, больше даяки нас не побеспокоят? – сказал Янес.

– Сегодня едва ли! Удовольствуются полученным уроком. А завтра…

– Да у них не осталось и двух сотен людей, Сандакан! – продолжал португалец.

– Ты немного ошибаешься. Посмотри туда! – показал Сандакан в сторону леса.

Янес поглядел, и с его уст невольно сорвалось проклятие: там среди кустов, на недосягаемом для выстрелов расстоянии, виднелись толпы даяков. И там виден был отдававший какие-то распоряжения Теотокрис.

– Ах, черт! Благодарю, не ожидал! Кажется, все даяки Борнео назначили себе рандеву у подножия Кайдангана! – ворчал португалец.

– Да. И устраивают временный лагерь! – подтвердил сделанные выводы Каммамури.

– Раньше утра они на приступ не пойдут! – уверенно сказал Сандакан.

– А чего же мы ждем? – спросил Янес.

– Сигнала, что Сапогар и вождь негрито благополучно достигли леса! – отозвался вождь.

И в это мгновение, как будто отвечая на его слова, там, далеко-далеко, в сизоватой мгле сумерек, вдруг вспыхнул огонек, с каждым мгновением становившийся все ярче и ярче.

– Сигнал! Наши друзья в безопасности! – воскликнул Сандакан. – За работу, друзья! Скорее! Мы не можем терять ни минуты.

Весь лагерь оживился. В работе принимали участие все без исключения, даже женщины и дети негрито. Оставив лишь несколько человек охранять брустверы, Сандакан повел остальных к обрыву, где зияла расщелина. Один за другим, стараясь не шуметь, спускались туда. Спустили всю амуницию, ружья, припасы, наконец на веревках спустили даже четыре спингарды. На плато оставались только дозорные. Они лежали на брустверах в полной неподвижности. И, взглянув на них мельком, Янес сказал Сандакану:

– Лежат, не шевелясь, как мертвые!

– Попробуй разбудить! – засмеялся на ходу Сандакан. Подойдя к одному из часовых, Янес чуть не вскрикнул: да, в самом деле, они лежали как мертвые, потому что это и были трупы. И притом трупы даяков, уложенных выстрелами защитников укрепления у самого бруствера. Под руководством Каммамури, получившего инструкции Сандакана, негрито втащили эти трупы наверх, переодели их в разные лохмотья, уложили или поставили на брустверах в самых разнообразных позах, снабдив вместо ружей и ятаганов простыми палками. Даже на близком расстоянии самый опытный лазутчик, производящий разведку, должен был принять мертвых за живых, подумать, что лагерь тщательно охраняется.

Для полноты иллюзии Сандакан велел перед уходом с плоскогорья развести костры, разложив топливо таким образом, что огонь должен был гореть по меньшей мере до утра, перекидываясь с одной кучи сухих веток на другую. Сандакан собственноручно положил в заготовленный материал несколько патронов. Когда огонь доберется до патронов, они будут взрываться. Вреда от этого, конечно, никому не будет, но выстрелы, повторяющиеся время от времени, будут вводить в полное заблуждение осаждавших, заставляя их думать, что это стреляют бдительные часовые.

– Воображаю удовольствие нашего приятеля Теотокриса, когда завтра выяснится, что он так ловко одурачен нами! – довольно рассмеялся португалец, последовав за уже спускавшимся по выступам расщелины в пропасть Сандаканом.

Через несколько минут они присоединились к уже довольно далеко отошедшему отряду.

– Нам надо спешить во что бы то ни стало! – поторапливал своих людей неутомимый Сандакан. – До Кинабалу, где мы укроемся, порядочное расстояние, а если Теотокрис обнаружит наш уход раньше, чем я рассчитываю, и пошлет нам вслед свои отряды, будет плохо.

Но людей понукать не было необходимости: немного отдохнув в лагере на вершине Кайдангана и подкрепившись, они мчались по горному склону как лавина, с той лишь разницей, что лавина всегда сопровождается гулом и грохотом, треском падающих деревьев, а отряд скользил в полумгле как рой призраков, ничем не выдавая своего присутствия.

Дальше, дальше от убежища на вершине гостеприимного Кайдангана! Вот и кончен головокружительный спуск. Отряд вышел на ровное место, побрел по траве и болотцам.

Негрито добровольно взялись нести всю поклажу отряда, в том числе и пушки. Женщины тащили на спине детей. Иные волокли раненых.

Перед рассветом, уже немного отойдя от Кайдангана, Сандакан обнаружил присутствие небольшого пикета даяков, по-видимому, выставленного Теотокрисом на всякий случай охранять тыл Кайдангана, считавшийся недоступным.

Продолжать путь, не обезвредив пикет, было немыслимо, и судьба даяков, не подозревавших о приближавшейся опасности, была решена: лучшие воины подползли к ним, окружив стоянку со всех сторон живым кольцом, затем по сигналу Сандакана ринулись на них, и через мгновение только трупы застигнутых врасплох врагов говорили о жестокой схватке, которая произошла на этом месте.

Затем отряд продолжил свой поспешный марш, волоча по болотам драгоценные спингарды.

Поход этот продолжался почти без отдыха: Сандакан опасался, что даяки, обнаружив пустой лагерь, немедленно пустятся в погоню за ушедшими, и потому давал своим людям лишь очень краткие передышки, достаточные только для возобновления убывающих сил.

После полудня зоркий глаз Сандакана обнаружил в степи несколько столбов пыли, поднимавшихся в том направлении, где вырисовывался массивный силуэт Кайдангана.

– Гонятся за нами! – озабоченно сказал он, прикидывая расстояние, отделяющее отряд от близкого уже Кинабалу. – Прибавь, прибавь ходу! – командовал он.

И маленький отряд, словно гонимый ураганом, мчался к спасительному убежищу.

К вечеру, когда они добрались до Кинабалу, нагрянули даяки под предводительством Теотокриса. Но их попытка отрезать дорогу не удалась, потому что небольшим количеством еще остававшейся в запасе картечи Сандакан разогнал нападающих и увел своих людей, не понеся потерь, в дебри Кинабалу. Здесь отряд, умело используя выгоды позиции, укрепленной самой природой, мог спокойно ожидать прибытия подмоги.

В то время как люди отряда возились, наскоро сооружая брустверы из обломков камней, бревен срубленных тут же деревьев и пластов глины, Янес, как будто отыскивая что-то, бродил по лагерю.

– Ей-Богу, его здесь нет! – ворчал он. – Чудеса, право! Потеряли мы его на дороге, что ли? Посеяли в болотах, чтобы весной он нам дал богатый урожай?

– Что ты ищешь? – наконец обратил внимание на его безуспешные, но настойчивые поиски Сандакан.

– Да.. Назумбату! Куда девался этот прелестный экземпляр предателя и шпиона?

– А он тебе очень нужен? Хочешь полюбоваться его кривой физиономией? – засмеялся Сандакан.

– Нет, конечно! Просто любопытно, как он ухитрился улизнуть…

– Если только он жив! – серьезно сказал Сандакан.

– Неужели ты заставил кого-нибудь прикончить эту полураздавленную гадину? – удивился Янес.

– Ничуть не бывало. Я только предоставил его собственной участи. Мне надоело таскать его за собой в качестве пленника. У нас и без того люди выбиваются из сил, неся провиант и оружие, а в нем было без малого двести фунтов. В плену он стал жиреть, как свинья, которую откармливают на убой. Ну, я и решил отделаться от него: попросту оставил его в покинутом нами лагере на вершине Кайдангана.

– А если его там отыщут даяки Теотокриса?

– Их счастье! Но боюсь, Назумбате все же несдобровать. Естественно, я не мог его оставить свободным. Пришлось забить ему в рот кляп, связать его веревками по рукам и ногам, так что, когда даяки на рассвете ворвутся в лагерь, они увидят огромную, неподвижно лежащую куклу, и легко может статься, сгоряча прирежут нашего друга Назумбату. Надеюсь, однако, ты не очень долго будешь носить по нему траур, дружище?

Янес, разумеется, только рассмеялся и, прекратив поиски, пошел выбирать себе местечко поудобнее, где бы на свободе мог курить свои драгоценные сигары и мечтать о далекой родине, об Ассаме, о тоскующей без него рани Ассама, прелестной Сураме.

XVII. Подмога

Нельзя сказать, чтобы пребывание отряда Сандакана в естественной крепости, которую представлял собой занятый им пик Кинабалу, было очень веселым: даяки под предводительством Теотокриса окружили гору со всех сторон, и надо отдать греку должное, – он умело использовал полученный им у Кайдангана жестокий урок. Во-первых, опасаясь, что осажденные могут опять улизнуть, уйдя с вершины Кинабалу по какой-нибудь неведомой тропинке, Теотокрис на этот раз действительно образцово поставил дело осады, расположив свои войска живым кольцом вокруг Кинабалу, так что, если бы Сандакан и захотел увести оттуда своих людей, им пришлось бы грудью прокладывать себе дорогу, пробиваясь через заслон даяков.

Во-вторых, не решаясь больше повторять рискованных опытов с приступами и посылать на смерть своих солдат, Теотокрис, тем не менее держал осажденных под неусыпным надзором, окружая ночью их лагерь даяками, подползавшими со всех сторон и постоянно обменивавшимися выстрелами с часовыми.

Разумеется, при этом плохо вооруженные даяки несли потери, попадая под пули воинов Сандакана. Но необходимость отстреливаться от лазутчиков истощала силы гарнизона, лишая осажденных возможности спать по ночам, поэтому Сандакан скоро был вынужден разделить людей на несколько смен и заставлять лучших солдат спать днем.

К этому постоянно поддерживаемому маневрами лазутчиков Теотокриса напряжению добавлялась и тревога за быстрое истощение съестных припасов, и без того уже очень скромных. Посылаемые на охоту стрелки мало-помалу истребили буквально всю живность в ближайших окрестностях вершины Кинабалу, выловили даже черепах, не говоря уже о перебитых без пощады крикливых и юрких обезьянах, тяжеловесных тапирах и медлительных бабируссах. Люди почти голодали, довольствуясь половинными рационами. Лучше других переносили голод негрито: они, привычные к полной лишений скитальческой жизни, питались тем, что казалось совершенно непригодным для еды. Они без разбору поедали различные фрукты, коренья, даже листья некоторых растений, их женщины разыскали под одной из скал залежи странной синеватой мягкой и жирной глины, и все племя набросилось на нее, как на лакомство.

По объяснению Янеса, в этом не было ничего удивительного: «землееды», или геофаги,попадаются почти на всем пространстве земного шара. Глина, которую охотно во время голода поглощают туземцы Борнео, а также некоторые племена Африки, Америки и Австралии, содержит, между прочим, некоторый, хотя, быть может, и незначительный, процент усвояемых человеком минеральных веществ. Но сколько-нибудь долго так питаться, разумеется, невозможно. Правда, говорят, негрито Австралии все же ухитряются, употребляя съедобную глину, переживать целые недели полного голодания, не теряя при этом сил.

Однако непременным условием при этом является возможность поглощать воду в любом количестве.

К счастью для осажденных, на Кинабалу в воде недостатка не было, и вода была превосходного качества: всегда холодная, чистая, как хрусталь, абсолютно свободная от органических примесей, и притом очень приятная на вкус.

Янес шутя говорил, что эта вода напоминает ему шампанские вина далекой Европы, хотя по временам и уверял, что предпочел бы бутылку крепкого, душистого рома целой дюжине шампанского. Впрочем, пока у португальца имелся достаточный запас великолепных маленьких сигар, он терпеливо переносил все.

По расчетам Сандакана, если только посланным за Самбильонгом разведчикам удалось беспрепятственно достичь морского берега и Самбильонг немедленно тронулся в путь на выручку, его отряд должен добраться до вершин горы Кинабалу на пятый, самое позднее на шестой день.

Но прошел и пятый, и шестой день.

По договоренности с Сапогаром и вождем негрито Самбильонг должен был сообщить о своем приближении с помощью световых сигналов, разведя костры на вершине никем не занятого Кайдангана или на опушке леса, где когда-то уже пылало дерево, подожженное гонцами Сандакана в знак того, что они благополучно добрались до места.

Но по ночам дозорные напрасно глядели в ту сторону, ожидая увидеть желанные огни. Ночи были темны, воздух чист и прозрачен. Зоркий глаз немедленно разглядел бы огонь даже небольшого костра на расстоянии хотя бы в тридцать миль. Увы, огней не было видно. И мало-помалу легкое уныние стало овладевать осажденными. Быть может, смелые разведчики бесплодно пожертвовали своими жизнями, погибнув в какой-нибудь ловушке, расставленной Теотокрисом, и напрасно ждать выручки? Самбильонг далеко. Самбильонг не знает ничего о той опасности, в которой находится Сандакан. Самбильонг не успеет придти на выручку.

Но Сандакан не поддавался унынию:

– Самбильонг придет! – твердил он упрямо.

К вечеру седьмого дня среди осаждавших стало заметно некоторое оживление: их отряды суетились, переходили с места на место, куда-то поспешно уходили. Теотокрис появлялся то здесь, то там.

– Держу пари, Самбильонг близко! – сделал вывод из наблюдения Янес.

Но охотников спорить не было: каждый страстно желал, чтобы предположение Янеса оправдалось и чтобы суета в лагере врагов объяснялась действительно тревогой, вызываемой приближением отряда Самбильонга.

Прошло еще немного времени, и уже совсем близко от подножия Кинабалу послышались трескотня ружейных выстрелов, а следом тяжелые вздохи пушек.

– Спингарды Самбильонга! – воскликнул радостно Сандакан.

– Друзья! Помощь близка! – кричал он, блестя глазами. – Самбильонг прокладывает к нам дорогу через ряды наших врагов. Можем ли мы оставаться равнодушными зрителями его борьбы с даяками?

– Нет, нет! – понеслись отовсюду крики.

Оставив в лагере женщин и детей под охраной нескольких стрелков и двух спингард, Сандакан моментально сформировал две колонны из остальных людей. Взяв с собой только оружие и патроны, обе колонны налегке, беглым шагом, спустились с вершины Кинабалу, волоча за собой и две оставшиеся спингарды, заряженные картечью.

Они ринулись туда, откуда доносилось эхо все более разгоравшейся перестрелки, врезались с тыла в ряды не ожидавших вылазки даяков, рубили, кололи, топтали и гнали врагов, прокладывая себе путь вперед и вперед.

По временам, когда силы нападающих слабели, по сигналу Сандакана отряд приостанавливался. Ободренные этим даяки тут же собирались вокруг толпами и кидались в контратаку. Но тогда ряды расступались, из-за людей показывались жерла ненасытных спин-гард, картечь со стоном и визгом врывалась в ряды противника, разгоняла их, и опять колонна, сомкнувшись, набрасывалась в неудержимом порыве как один человек на врага.

После одной из таких яростных стычек Сандакан остановился, в недоумении глядя на странное зрелище, представшее перед его глазами: ему было теперь ясно видно, как колонна Самбильонга, подвигавшаяся тоже беглым шагом, прокладывает себе дорогу по направлению к Кинабалу. Но эта колонна казалась, по крайней мере, раза в три больше, чем был отряд Самбильонга, когда Сандакан покидал его в котте даяков.

Да, это Самбильонг. С ним четыре спингарды. С ним его люди. Некоторых Сандакан уже довольно легко мог узнать. И в то же время рядом с ними, не уступая им в умении владеть оружием и в отчаянной храбрости, дерутся и другие воины. И этих других гораздо больше ста человек.

– Что за чудеса? – невольно пробормотал Сандакан.

– По-видимому, Самбильонг получил подкрепление! – высказал предположение Янес, который тоже обратил внимание на многочисленность отряда Самбильонга.

– Его решительно неоткуда было получить! – ответил Сандакан. – Разве только восстали из мертвых старые бойцы Мопрачема, погибшие в прежних боях, и пришли на помощь к своему вождю!

– Ну, это едва ли. Воскресшие вряд ли бы орали, как сумасшедшие! – отозвался Янес.

– Значит, Самбильонг заключил союз с каким-нибудь племенем прибрежных или островных даяков! – высказал более вероятное предположение Тремаль-Наик.

– Так или иначе, но в колонне Самбильонга больше двухсот человек. Посмотрим, Теотокрис, сумеешь ли ты теперь помешать мне проложить путь к логовищу хищника, раджи Голубого озера! – в восторге крикнул Сандакан и, взмахнув саблей, повел свою дружину на соединение с приближающимися воинами Самбильонга.

Теперь уже было рискованно пускать в дело карабины: стреляя по даякам Теотокриса, можно было задеть шедших на помощь друзей. Поэтому Сандакан, сомкнув ряды, скомандовал: «В паранги!», и его маленький отряд во главе с лучшими бойцами – старыми пиратами Мопрачема, артистами в фехтовании, ринулся вперед и через несколько минут ожесточенной схватки уже соединился с людьми отряда Самбильонга. Соединенным отрядам, прекрасно снабженным боевыми припасами, воодушевленным удачным исходом предприятия, то есть своевременным подходом подкреплений и только что одержанной победой над врагом, не составляло особого труда изменить походный строй и направиться к вершине Кинабалу. При их приближении к укрепленному лагерю небольшой отряд даяков, по-видимому, пытавшийся, пользуясь отсутствием главных сил, завладеть укрепленным лагерем и несколько раз штурмовавший брустверы, был вынужден отступить, спасая собственную жизнь бегством. Но это удалось очень немногим, потому что даяки находились между двух огней.

Прежде чем отгородиться в грозном для врагов укреплении на вершине Кинабалу, Сандакан решил прибегнуть к весьма решительной и рискованной мере. Во время вылазки он обнаружил, что за время державшейся всю последнюю неделю засухи травы в низине высохли, тогда как по склонам горы зелень, питаемая влагой стекающих с горных вершин ручьев, была еще свежа, зелена и сочна. Учтя это, Сандакан отдал соответствующий приказ, засуетились ассамцы, негрито и малайцы, разбрасывая по степи пучки подожженной сухой травы. В сотне мест сразу задымились вороха сена, сизоватый дымок клубами стал подниматься к голубому небу. Столбы дыма все росли и росли. Сначала они были почти вертикальными. Но вот от вершин Кинабалу вниз потянула заметная струя воздуха, и столбы дыма начали уклоняться к равнине. Ниже, ниже». Веселых огней становилось все больше… Через какую-то четверть часа по степи двигалась, удаляясь от Кинабалу по направлению к Голубому озеру колоссальная огненная стена,' мчавшаяся с поразительной быстротой и пожиравшая все на своем пути. Над этой исполинской стеной бегущего огня стояли целые тучи багрового дыма. И там, высоко-высоко над ней, носились стаями тысячи степных хищных птиц, почуявших легкую добычу: пожар выгонял всех из гнезд, нор и логовищ, гнал перед собой волну спасавшихся от огня животных, и хищные птицы, которым можно было не бояться огня, налетали на беглецов, убивали их мощными ударами когтей и клювов и уносили еще трепещущую добычу в небесные выси.

А там, где проходила огненная стена, почва покрывалась толстым слоем золы, и местами под золой виднелись трупы застигнутых огнем и погубленных им животных. Привычный глаз охотника зачастую угадывал по очертаниям какого-либо холма, что здесь нашел свою могилу бродячий буйвол, там – быстроногая лань, а тут – злая хищница пантера. Как ни быстр ее бег, как ни сильны ее стальные мускулы, огонь пожара оказался и сильнее, и быстрее…

Среди могил животных попадались и могилы людей: огонь так быстро охватил всю равнину, подгоняемый поднявшимся ветром, он с такой ужасающей быстротой гнался по ней, что далеко не все соратники Теотокриса успели унести ноги.

Почти целую неделю бушевал степной пожар. Воздух казался насыщенным плававшими в нем частицами гари и зноем. По временам дышалось так трудно, что люди отряда Сандакана приходили в отчаяние. Пожар вызвал вокруг такую сухость, что и растительность влажных склонов Кинабалу высыхала и умирала.

Но Сандакан знал, что делал: пожар разогнал, а может быть, погубил даяков, собранных Теотокрисом для того, чтобы преградить доступ к Голубому озеру, или, во всяком случае, нарушил так тщательно разработанные греком планы упорной обороны.

Глядя на еще дымящуюся степь, Янес как-то сказал:

– Красивое зрелище, черт возьми!

– Не хуже картины странствования по лесу носорогов с цепями на ногах и факелами на головах! – отозвался Сандакан, зорко всматриваясь в мглистую даль.

– Одно другого стоит! – подтвердил Каммамури.

– Был бы сердечно рад, – опять вступил в разговор португалец, – если бы наш любезный друг Теотокрис был вынужден бежать от этого адского огня.

– Глубоко убежден, – откликнулся Сандакан, – что он заблаговременно смылся от пожара, оставив на произвол судьбы своих даяков, как только увидел, какая опасность грозит его собственной шкуре. И теперь он сидит где-нибудь в надежном убежище и обдумывает новые планы, как бы напакостить нам. Я вижу, что этот человек в завязавшейся с нами борьбе поставил на карту все. Проигрыш для него страшнее смерти.

– И он проиграет! – отозвался Тремаль-Наик.

– Надеюсь, что проиграет! – спокойно ответил Сандакан. – Потому что, если он выиграет, то проиграем мы. А ведь и мы на карту поставили все. Возврата, пути к отступлению нет. Я или свергну раджу Голубого озера и завладею страной моих предков, или погибну здесь. Я столько лет лелеял планы завоевания родного края, планы отмщения тем, кто когда-то погубил моих родных и близких, что от мести не откажусь. Даже если бы я знал, что меня ждет смерть, как только я наступлю ногой на труп Белого дьявола, я и то не отступил бы ни на шаг. Кровь моих близких взывает к отмщению. Я – малаец!..