Текст книги "Вспомни меня"

Автор книги: Эми Маклеллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 8

Шестнадцать лет назад

Я всегда считала, что в библиотеке должна быть тишина, а не шум до небес от буйной толпы дошколят, колотящих в бубны. Прячась от какофонии, я опускаюсь на пуфик из кожзаменителя в дальнем углу. Ноги слегка дрожат после непривычно долгой ходьбы. На доске объявлений висят постеры кафе «без собак» и прогулок для людей с деменцией и их опекунов. Или наоборот? Иногда слова у меня путаются, и я попадаю в лингвистический тупик; либо долго, обходными путями подыскиваю нужные. Джоанну это раздражает. Ничего удивительного – саму бесит.

Детишки заводят «Плыви, плыви, моя лодка», безбожно перевирая мотив. Не понимаю, как сестра выдерживает. Она просто помешана на всех этих группах, собраниях и прочем. Чаепития в местном клубе, пока Джеймс возится с деревянным паровозиком и рельсами. «Прыжки и стишки для самых маленьких», где все дружно агукают и хлопают в ладоши. Болтовня с другими мамашами на занятиях «Маленьких тигрят» – кошмарно шумном мероприятии в спортзале с гуляющим эхом, где устроено что-то вроде полосы препятствий, которые Джеймс в основном с ревом обегает.

– Мне нужно куда-то выходить, чтобы общаться с кем-то на равных, – обычно говорит Джоанна.

Я стараюсь не брать близко к сердцу то, что мои способности к этому ставятся таким образом под сомнение.

– …И для Джеймса полезно – пусть играет с другими детьми.

Слова повисают в воздухе облаком ядовитого газа – подразумевается, что у мальчика нет и уже никогда не будет братьев или сестер. Роберта за все это время Джоанна не упомянула ни разу. Порой я застаю ее с их свадебным фото в руках; заметив меня, она тут же ставит его на место. Разве подобное молчание вообще нормально?

Об аварии она тоже никогда не говорит. В моей памяти зияют пробелы – из нее стерлось не только случившееся, но и несколько предшествующих лет. Месяцы, которые я провела в больнице, тоже. Я помню «Хилвуд-хаус» и доктора Лукас; постепенно у меня восстановилась кратковременная память. Однако период в районе моих двадцати пяти пропал. Правда, если момент самой аварии исчез полностью, оставив непроницаемую тьму, то годы перед ней представляют скорее нечто темно-бурое, вроде смога или заилившегося пруда, в котором иногда мелькают какие-то смутные очертания, клочки и тени.

Доктора Лукас это описание очень заинтересовало: она считает, что налицо амнезия сразу двух типов – связанная с травмой, полученной при аварии, и другая, обусловленная подсознательным подавлением неприятных воспоминаний. Впрочем, когда я возвращаюсь к более ранним годам, там только вихрь цветов и радостей жизни, ни намека на какое-то горе или неприятности. Все у меня тогда шло прекрасно, и вообще я наконец-то обрела свободу от матери.

Как я жила в те потерянные годы? Была ли у меня работа? Любовники? Друзья? Когда я пытаюсь вызвать в памяти последнее, что помню, перед мной словно проносится поток ярких картинок со страниц фотоальбома. Пляж на Бали, загорелые длинные ноги в песке, кричащего цвета бикини, бокал с коктейлем, дешевые серебряные безделушки с местного базара… Другой кадр – я лежу в парящей ванне, втирая в лицо увлажняющий крем, на веках тени с блестками; в дверь нетерпеливо барабанит моя соседка Кити (или Кэз?): «Такси ждет!» Снова я – бегу босиком к автобусу, поддернув юбку, в руках туфли на шпильках, волосы выбиваются из прически. Успеваю едва-едва, пассажиры приветствуют меня одобрительными возгласами, а водитель подмигивает и не берет денег – хоть какое-то утешение за опоздание в первый же рабочий день.

Словно детектив, я пытаюсь по кусочкам собрать свою прежнюю жизнь, выяснить, кем я была до аварии, вернуться к тому, на чем остановилась. Я работала, только чтобы тусоваться, путешествовать, ради туфель на каблуках и теней с блестками. Меня никто бы не назвал ответственным сотрудником. Я любила выпить, посплетничать, я упускала автобус, зато не упускала случай позубоскалить. Хочется думать, что со мной было весело. Я не ходила тогда по библиотекам и не жила в провинциальном Маркет-Лейтоне. Моей стихией были Лондон, шумные празднества, Бали. И куча друзей. Куда они делись? Джоанна говорит, сперва навещали, со слезами, цветами и плюшевыми мишками, но я так долго лежала в коме, что постепенно все как-то пропали. Из родных осталась только слабоумная мать в своем домике на юге. Джоанна иногда ездит туда, но меня с собой не берет – говорит, та тревожится, когда вокруг много лиц. Да и мне дальние поездки даются еще слишком тяжело.

По словам доктора Лукас, следует быть терпеливее – чтобы оправиться от травмы головы, требуется время – и добрее к себе. Сейчас я не знаю даже, как продвигается мое выздоровление; вот если бы мы по-прежнему жили рядом с «Хилвуд-хаус» и я ходила бы к своему психиатру… Джоанна – специалист по кадрам, она где угодно могла бы найти работу. Не понимаю, почему мы приехали в этот богом забытый городишко, где едва теплится жизнь.

Беру книгу с ближайшей полки. Это руководство по варке домашнего пива, втиснутое между «Пчеловодством для начинающих» и «Миром вязания». Был бы здесь еще самоучитель по возвращению к прежней жизни после серьезной травмы мозга…

– Вот ты где!

Передо мной появляется женщина в ярком до вульгарности кардигане, за которой хвостиком плетется сопливый мальчуган. Похоже, это моя сестра.

– Мы уже все. Выбрала что-нибудь почитать? – Она взглядывает на книгу у меня в руках. – Домашнее пиво? Думаю, не стоит. – И берет с полки другую. – Вот, вязание. Отлично подойдет для развития мелкой моторики.

Джоанна говорит тем громким высоким голосом, каким уговаривает Джеймса сесть на горшочек. Я протягиваю ей книгу, и она радостно улыбается, словно любимое чадо наконец покакало как следует. Вот что делает с людьми материнство… Слава богу, я от этого избавлена.

Я жду у дверей, пока сестра сама выбирает книги. Предполагается, что я приглядываю за Джеймсом, хотя на самом деле уже не различаю его среди других малышей, мельтешащих вокруг книжек с картинками в деревянных ящиках. Женщина с татуировкой на предплечье, поймав мой взгляд, бормочет что-то о детях и каникулах. Наверное, думает, что один из них – мой. Я пожимаю плечами. Она вскидывает брови и смотрит на меня со злобой.

– Овца высокомерная.

Потрясенная внезапной враждебностью, я не нахожусь, что ответить. Оглядываясь по сторонам, подходит Джоанна. Я рассказываю ей о стычке.

– Это же Мередит! Ты видишь ее каждую неделю на тренировках «Тигрят». Ох, Сара…

Похоже, она не на шутку раздосадована. Я давно заметила, что для нее очень важно отношение других родителей. Она буквально из кожи вон лезет, чтобы им понравиться, хотя, казалось бы, какая ей разница? Выше головы не прыгнешь. Наверное, это из-за того, что наше собственное детство было весьма своеобразным, вот Джоанна и старается стать самой лучшей матерью на свете. Я пыталась сказать ей, что на этом конкурсе призов не вручают, но она только странно на меня посмотрела и ответила, что мне не понять.

– А где Джеймс?

Она обегает взглядом детский отдел, где несколько карапузов все еще мусолят книги или хнычут, выпрашивая сладости. Я киваю на деревянный ящик, возле которого должен быть племянник, однако его среди этих детей, что чертовски характерно, не оказывается.

– О господи! – с придыханием произносит Джоанна и начинает метаться, выкрикивая имя сына. К ней присоединяются другие родители и беременная библиотекарша в своих хипповских сабо. Одна из мамаш выскакивает на улицу, озираясь по сторонам, и орет на всю Хай-стрит. Я остаюсь на месте – у семи нянек, как известно…

– Нашла! – слышится голос. Женщина с татуировкой на предплечье. Конечно, кто же еще. – За ксероксом прятался, проказник.

Она ведет Джеймса к Джоанне, которая держится за сердце и смаргивает слезы.

– Похоже, с ним произошла маленькая неприятность, вот он и притулился в уголке, – разносится голос татуированной над сочувственным квохтаньем остальных мамаш.

Джоанна вспыхивает до корней волос. Она потеряла Джеймса из виду, и тот наложил в штанишки прямо в библиотеке – у лучшей матери на свете такого бы никогда не случилось.

Больше всего достается, конечно, мне. Сестра недовольно шипит на меня всю обратную дорогу, закатывая глаза и поджимая губы.

– Он там был единственный в футболке с Бэтменом! Уж это-то ты могла бы запомнить. Мне не поспеть везде и всюду, Сара!

Да, да, я знаю.

– Привыкай ориентироваться! Я этот чертов кардиган не просто так ношу, а специально для тебя. А с Джеймсом тебе просто нужно быть повнимательнее.

Да достала уже! Нашла козла отпущения! У меня травма мозга, и та женщина мне нагрубила. Это я должна быть расстроена! И вообще я в вашу библиотеку идти не хотела!

Злость, которую я ощущаю, похожа на живое существо. У нее как будто есть собственная сила, которой я не могу противиться. Есть даже какое-то облегчение в том, чтобы поддаться ей и выпустить гнев наружу. Я пинаю кухонную дверь, пробив в ней дыру, сметаю со стола пару чашек со стаканом и швыряю на пол коробку хлопьев. Выскочив в коридор, я чуть не падаю через стульчик Джеймса и отшвыриваю его ногой. Тот ударяется о батарею, отзывающуюся гулким грохотом. С полочки над ней сыплются ключи, монеты и приготовленные конверты с деньгами на благотворительность.

В гостиной, округлив рот, ревет Джеймс. Бледная Джоанна пытается его успокоить. На щеке у нее ярко алеет царапина с капельками крови. Это что, моих рук дело?! Я замираю, ярость уходит так же мгновенно, как вспыхнула. Из меня словно вдруг вытянули все силы, осталась одна пустая оболочка. Стою в коридоре и только всхлипываю.

Хуже не придумаешь. Хотя нет, были и другие припадки. Я разбила машину об угол гаража, когда Джоанна отказалась отвезти меня обратно в «Хилвуд-хаус». Еще как-то ночью я ворвалась к ней и орала на нее, съежившуюся в своей постели, сама не знаю из-за чего. У меня кровоточат сбитые от ударов в стену костяшки пальцев, горло саднит от рыданий и крика. Не помню даже, что я там несла. Мне надо на прием к доктору Лукас. Мне нужна помощь. Кое-как взобравшись по лестнице, я падаю в кровать и лежу там, хныча от стыда и страха.

Джоанна внизу начинает убираться. Джеймса удается успокоить, включив ему телевизор. До меня доносится звук пылесоса, потом сестра говорит с кем-то по телефону – слишком тихо, слов не разобрать. Звонит, чтобы за мной приехали? Не уверена, что могу ее за это винить. В какой-то момент я проваливаюсь в глубокий сон. Меня преследуют странные образы, растворяющиеся, как корабли в тумане, едва я просыпаюсь. Мочевой пузырь у меня полон, я встаю и ковыляю в туалет, и тут выясняется, что Джоанна в своих хлопотах не ограничилась просто уборкой – она поставила засовы на двери всех спален. С одним различием: на мою снаружи.

Глава 9

В дверь стучат. Вошедший полицейский шепчет что-то Нур на ухо. После обмена репликами та, извинившись, выходит и забирает с собой Снелла. Мы с Кэсси переглядываемся, ничего не понимая. Я уже готовлюсь к худшему. Со стороны дело выглядит, конечно, паршиво: я вся была в крови Джоанны, на ноже отпечатки моих пальцев, и никто, кроме меня, не видел мужчину в маске, изображающей череп. Однако, к моему удивлению, Нур и Снелл возвращаются с известием о том, что я свободна. Очевидно, первоначальный осмотр места преступления и отчет о моих травмах подкрепили версию о том, что произошло нечто большее, чем пьяная ссора двух враждующих сестер.

Однако облегчения я не ощущаю. Наоборот, у меня дрожат руки, а в животе словно завязывается узел. В маленькой комнатке со стенами цвета мятных пастилок я чувствовала себя в безопасности, здесь никто бы до меня не добрался. Теперь же я предоставлена на волю волн, мне не за что уцепиться, а где-то в темных глубинах кружит хищник в черном капюшоне и кожаных перчатках. Что, если он придет за мной снова – как мне тогда защитить себя?

Нур с недовольным видом собирает записи – многие вопросы остались незаданными, и ее подозрения никуда не улетучились. Она предупреждает меня, чтобы я не уезжала из города. У меня складывается впечатление, что приставленный к дому для моей защиты полицейский в не меньшей степени будет следить за мной.

– Вы разыскали Джеймса? Он уже знает?

– Наш специалист по работе с жертвами отправилась туда, – отвечает Нур. – По словам организаторов марафона, участников можно отследить по радиомаяку, так что мы доберемся до него, как только получим координаты.

Для меня ее слова полная бессмыслица. Нур терпеливо объясняет, что телефон Джеймса через специальное приложение связан с одним из его друзей – мера предосторожности, чтобы положение участника трехдневного маршрута длиной в сто миль можно было определить в любой момент времени. Джеймс так ждал этот благотворительный забег, усиленно тренировался всю зиму… Хороший результат здорово поднял бы его самооценку, невысокую в последнее время из-за неудач с работой.

Я напрягаю мозги, пытаюсь вспомнить, о каком друге может идти речь. Джеймс снимает небольшой дом в Шрусбери вместе с пестрой компанией беззаботной молодежи, которая меняет одну работу за другой. Я помню только смутные упоминания о каких-то фестивалях, походах в кино, стычках с домовладельцем… Одну из девушек зовут Синева, такое не забудешь. Может, хоть она будет рядом с Джеймсом, чтобы утешить. Меня ужасает сама мысль о том, что предстоит пережить мальчику. Как говорить с ним при встрече? Захочет ли он вернуться домой и жить здесь? Мы с ним не особенно близки, но теперь он единственный, кто у меня остался.

– А Джоанна? – У меня садится голос, понижаясь до шепота. – Где она? Могу я ее видеть?

– Тело вашей сестры пока будет находиться в морге. До вскрытия нужно провести формальное опознание, но это можно сделать и через видеосвязь.

– Я хочу ее увидеть.

С матерью я тогда так и не попрощалась. У меня как раз начались панические атаки, и Джоанна сказала, что она – та, какой мы ее знали, – фактически умерла много лет назад. Однако с сестрой я проститься должна. Мы многого не сказали друг другу, пока у нас была такая возможность. Если бы я знала, я бы каждый день говорила ей, как люблю ее и как благодарна за то, что она для меня делает.

– Думаю, вам стоит сейчас отдохнуть, Сара. – Нур встает. – Вы наверняка измотаны.

Вот так. Меня просто-напросто выпроваживают. И все же я не поднимаюсь с места. Я так устала, что все мои силы уходят на то, чтобы держаться на стуле прямо. Встать и начать строить новую жизнь, без Джоанны, я просто не в состоянии. Я остаюсь сидеть, только две жалкие слезинки скатываются по моим щекам.

– Мне нужно ее увидеть.

– Всему свое время, Сара. Вы должны понимать, что обстоятельства ее смерти предполагают более длительную процедуру, чем обычно.

«Обстоятельства ее смерти…» Под обтекаемой формулировкой скрывается жестокость убийцы, розовый нож для мяса, непринужденно лежащий в руке, короткий всхлип Джоанны и теплая кровь, толчками вытекающая сквозь мои пальцы…

– Вы в порядке, Сара?

Кэсси, заметив мое состояние, мягко кладет руку мне на плечо. Я совсем отвыкла от такого. Джоанна всегда была резкой и деловитой. Конечно, она заботилась обо мне, но ее никак нельзя было назвать нежной или чуткой. Наверное, это у нее от матери.

Моя нянька помогает мне встать, поддерживая под локоть.

– Давайте, Сара. Надо выбираться отсюда.

Словно листок, подхваченный течением, меня помимо моей воли несет из кабинета в кабинет. Мне дают какие-то бумаги, брошюры, разъясняют инструкции, которые мой обессиленный мозг все равно не в состоянии усвоить… Возвращают сумочку, и до меня начинает постепенно доходить, что просто вернуться домой я не могу – это место преступления. Одна из брошюр содержит информацию о профессиональной уборке помещения после того, как криминалисты закончат работу. Не знаю, почему это меня так задевает, но от мысли о том, что кто-то посторонний придет к нам и будет оттирать кровь Джоанны с пола, у меня слезы начинают течь ручьем. Это кажется новым насилием над ней, осквернением ее памяти. Я сама должна была бы собрать осколки и замыть бурые пятна на кухне, которой сестра так гордилась, а не перепоручать непонятно кому за минимальную повременную оплату.

Кэсси обнимает меня, и я буквально падаю в ее объятья, вдыхая запах кокоса и жевательной резинки. Перья на сережках щекочут мне щеки. Я рыдаю, пока футболка девушки не становится мокрой от моих слез. Встреться мы еще раз – и я даже не узнаю ее. Без кардиганового кода Джоанны меня теперь окружают одни незнакомцы.

Кэсси находит для меня пристанище. Немного пассов над телефоном, и вот я уже заселена в отель «Премьер-Инн» (рейтинг 4 на «Трип Эдвайзер»). Такси ждет, чтобы отвезти меня туда. Ее доброта меня трогает – это совсем не входит в обязанности «ответственного представителя». Для оплаты есть кредитка, которую Джоанна оставляла мне на крайний случай. Я даже не знаю, какой там лимит расходов – никогда прежде не приходилось пользоваться.

Номер в самом конце мрачного коридора, но чистый и удобный, с большой кроватью и тюлевыми занавесками. Окна выходят на парковку и канал за ней. Не люблю каналы. Там, где мы росли, тоже был один; мать всегда говорила, что рядом с ним ошиваются всякие отбросы, и чтобы мы не смели подходить к нему после наступления темноты. Даже сейчас, при свете солнца, от поблескивающей темной воды мне как-то не по себе. Задернув шторы, я буквально валюсь на кровать, одеревеневшая от усталости. Если просто лежать вот так, не вставая с постели, скоро ли я умру? И заметит ли мою смерть хоть кто-нибудь теперь, когда Джоанны нет? Единственный, кто у меня остался, это Джеймс, но он молод, у него впереди вся жизнь. Ему ни к чему обуза в виде старой безумной тетушки.

Отражение в зеркале заставляет меня вздрогнуть – бледное, измученное лицо, фиолетовые синяки вокруг шеи. Кто мог совершить такое? Я все верчу в уме слова Джоанны: «Он как здесь оказался?», пытаясь соотнести раздраженно-усталый тон с кем-то из наших – или, правильнее сказать, ее – знакомых. Однако немалая часть ее жизни проходила вне дома, и о целой куче потенциальных кандидатов я вообще не имела ни малейшего понятия. Может быть, тот, с работы, которого она терпеть не могла?

Я вдруг припоминаю странный разговор, который состоялся у нас недавно. Сестра спросила, что бы я сделала, если бы узнала о чьем-то проступке. Сообщила бы об этом как положено или дала шанс все исправить?

– Смотря, что именно человек совершил, – ответила я тогда. – Какие-то вещи можно исправить, какие-то нет. Ну и надо все тщательно проверить.

– Да-а, – задумчиво протянула она, взвешивая мои слова, – нельзя сломать кому-то жизнь, полагаясь только на слухи.

Потом она тряхнула головой:

– А, забудь. Это я так, гипотетически.

Разговор и правда затерялся где-то в глубинах моей памяти, а сейчас всплыл на поверхность, сверкая будто солнечные блики на воде и звеня от значимости. Получается, Джоанна узнала что-то о ком-то, а этот кто-то в ответ решил заставить ее замолчать наверняка? Вздрогнув, я еще раз проверяю, заперта ли дверь спальни. «Здесь ты в безопасности, – успокаиваю я сама себя, – никому до тебя не добраться». Однако я считала, что дома мне тоже ничего не грозит, и вот чем это закончилось.

Глава 10

Джоанна преследует меня повсюду. Я так долго жила с ней и настолько полагалась на нее во всем, что любой, самый мельчайший аспект повседневности напоминает мне о ней. Стоя в темной комнате, я запиваю песочное печенье (бесплатное угощение от отеля) чаем с четырьмя кубиками сахара на чашку и буквально слышу ворчливые предостережения сестры о диабете и холестерине. На полу валяется мокрое полотенце, кровать не застелена, в завтрак я приняла лишнюю таблетку диазепама… Джоанна сказала бы, что я «совсем себя распустила». Она не терпела, когда люди пасуют в кризисной ситуации. Сама она, рано овдовев, осталась с ребенком на руках, тяжелобольной сестрой и страдающей деменцией матерью и как-то справилась. Просто не оставалось другого выбора. И все же я, лучше, чем кто-либо другой, знала, что Джоанна далеко не так сильна, какой хочет казаться. Мне были известны ее слабости, ее уязвимые места. От собственной сестры не спрячешься. Наверное, поэтому именно я могла достать ее по-настоящему – я знала истинную Джоанну, а не ту, какой она представала в соцсетях.

Внезапно раздается трель гостиничного телефона. Меня затопляет паника, сердце колотится как бешеное. Кто может сюда звонить?! Никто ведь не знает, что я здесь!.. Через некоторое время телефон замолкает, но спустя несколько секунд начинает трезвонить снова. Дрожащей рукой я беру трубку. На заднем плане слышатся звуки – гул автомобильного мотора, щелчки поворотников…

– Тетя Сара?

– Джеймс!

Я едва могу разобрать его слова. Связь плохая или он плачет? Сама я реву – оттого что он теперь тоже знает, произошедшее каким-то образом стало более реальным. Его голос то и дело прерывается, я улавливаю только «опознать тело». Вклинивается кто-то еще – видимо, та самая сотрудница полиции – со словами о том, что Джеймсу нужно время, чтобы оправиться от горя, и необходима поддержка в этой тяжелой ситуации. Тут связь окончательно пропадает. Я продолжаю стоять с телефоном в дрожащих руках. Может быть, еще перезвонят? Чего хотел Джеймс – чтобы я сама опознала тело? Каким образом?! Я не представляю даже, как мне туда добраться в одиночку. От одной мысли у меня начинают буквально вскипать мозги и бешено колотиться сердце. Я никогда не отправлялась куда-то далеко без Джоанны. Не знаю, с чего и начать. Вызвать такси? А как это сделать? У меня перехватывает дыхание, я хватаю воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Без сестры я ни на что не способна!

Как я могу поддержать Джеймса, если не в состоянии позаботиться о себе самой? Нашей опорой всегда была Джоанна. Только благодаря ей мы оставались на плаву. Без нее, совершенно очевидно, мы оба идем ко дну. Для меня простой поход в магазин может обернуться панической атакой. Джеймс, начав жить отдельно, едва в состоянии удержаться хоть на какой-нибудь работе; он совершенно не приспособлен к жизни. Здесь мы мальчика упустили. Ему по силам поймать какую-нибудь редкую бабочку, определить птицу по голосу, пройти за день тридцать миль, но вряд ли известно, кто сейчас премьер-министр, или как получить лицензию на прием ТВ-программ.

Только мне ли судить? За меня тоже все делала Джоанна, мой посредник в сношениях с внешним миром, буфер между мной и ним. Без нее я чувствую себя, как краб без панциря – голой и уязвимой. Это, конечно, смехотворно – как-никак мне сорок шесть, и я живу в богатой стране с отлаженной социальной системой, – и тем не менее я ощущаю себя младенцем, брошенным умирать на горном склоне.

Я вновь начинаю рыдать, но уже не по Джоанне – по себе.

Нервы на пределе. Вся на взводе, я сижу на кровати, теребя покрывало и не спуская глаз со входа в номер. Каждый звук – хлопнувшая вдали дверь, вскрик ребенка, шум тележки горничной – вонзается в меня словно нож. Я подперла ручку стулом, хотя вряд ли это защитит меня от того, кто на нас напал.

Чтобы отвлечься, я начинаю ходить по комнате – девять шагов от двери до окна, четыре от стола до кровати. Измерения моей новой жизни. Прочитываю от корки до корки буклет отеля – кто знает, сколько придется здесь пробыть. По требованию мне могут предоставить дополнительные подушки и туалетные принадлежности. В номер разрешено приносить еду из ресторана. Ели бы я еще могла заставить себя туда выбраться… Мне невыносима сама мысль о том, чтобы выйти за дверь. Я не чувствую себя здесь в безопасности, но снаружи и вовсе ждет неизвестность. Знает ли персонал, почему я здесь? Начнутся взгляды, вопросы, в меня будут тыкать пальцами…

Где-то в коридоре хлопает дверь, слышатся приближающиеся шаги и голоса. Я замираю в ужасе – сюда?! Один голос – женский – произносит что-то неразборчивое, мужской отзывается громким смехом, так близко, как будто прямо здесь, у меня в номере. Они проходят мимо. Теперь, не давая расслабиться, громыхает тележка горничной. Меня страшит мысль, что она может войти сюда, что я встречу чужой оценивающий взгляд, но я не могу заставить себя высунуться наружу и повесить табличку «Не беспокоить». Вместо этого я торчу под дверью, выглядывая через линзу глазка. В коридоре никого, однако странная, искаженная перспектива вносит нечто угрожающее. Кажется, едва я приоткрою створку, как тут же кто-нибудь появится – постоялец, горничная, убийца…

Я включаю телевизор, прыгая с канала на канал, словно блуждающий по разным измерениям призрак, выхватывая осколки жизней других людей, которые помогают раненым животным, реставрируют старые дома или готовят изысканные блюда на затянутой паром кухне. Внезапно я натыкаюсь на местные дневные новости – на экране наш дом, с полицией у входа; перед калиткой – охапка цветов и свечи.

Мгновение спустя я стою перед телевизором на коленях, прижав ладони к лицу, с бешено колотящимся в груди сердцем. Какая-то женщина говорит о своей реакции на известие о случившемся.

– Просто не знаю, как сказать детям. Никогда не думаешь, что такое может произойти совсем рядом.

Корреспондент обращается к другой, которая представляется другом семьи.

– Такая приятная леди, всегда хорошо одета… Но вот ее домашних редко было видно, они ни с кем не общались. Сестра вообще затворница. Парнишка вырос и уехал, в доме остались только две женщины. Наверное, в них увидели легкую добычу…

Она все говорит и говорит. Чего на нее тратят столько эфирного времени?! «Сестра вообще затворница…» Кто дал ей право так обо мне отзываться?! Не думаю, что она на самом деле хорошо знает нашу семью – в лучшем случае, это какая-нибудь подруга Джоанны. Еще рассуждает о причинах… Пиявка, присосавшаяся к трагедии!

Новости переходят к следующему сюжету, следующей человеческой драме – что-то об ошибочном онкологическом диагнозе. Скоро и наша история потеряет новизну, уйдет в прошлое. Люди сперва еще будут вспоминать: «Спелдхерст-роуд… не там ли кого-то убили?», а потом забудут окончательно. Все мы однажды исчезнем без следа, как пятнышко от дыхания на холодном стекле…