Текст книги "Эгоист"

Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Фрида не слышала этих похвал. Ее глаза следили за Францем Зандовым, который только что скрылся за кустами. Затем она повернулась и с усилием вымолвила:

– Но я не могу больше обманывать его! Пока он был суров и холоден, у меня еще хватало сил на это, теперь же… ложь сокрушает меня.

– Тогда свали всю ответственность на меня! – воскликнул Густав. – Я навязал тебе эту ложь, я затеял «интригу», как лестно для меня выражается мисс Клиффорд, ну, я и буду вести игру, пока дело дойдет до разъяснений. Теперь же следует неустанно продвигаться вперед и не отступать ни на шаг. Находясь столь близко от цели, мы не смеем колебаться. Подумай сама об этом и обещай мне еще потерпеть.

Фрида наклонила голову; она ничего не возразила, но и не дала никакого обещания.

Тогда Густав продолжал более серьезным тоном:

– Джесси тоже подталкивала меня сегодня к решительному шагу, и я вижу, что она никак не понимает моей медлительности. Но ведь она не знает всего дела, она думает, что для ее опекуна ты совершенно посторонняя, которую он полюбил и которой без сопротивления открывал свои объятия. Но мы, – тут он крепко сжал руку девушки, – знаем это лучше нее, мое бедное дитя!.. Мы знаем, что тебе приходится бороться с мрачной ненавистью, которая уже отравила целую жизнь и так пропитала ее, что несколько приветливых слов не в состоянии ничего изменить. Я хотел отвоевать тебе твое право, когда мой брат покинул Европу, и позже делал попытки к этому, но понял, как глубоко коренится в нем его злосчастная идея. Для того, чтобы она не возродилась в нем и не разлучила вас опять, вы должны еще больше сблизиться. Или ты думаешь, что я без настоятельной необходимости возлагаю на тебя подобную тяжесть?

– О, нет, конечно, нет!.. Я безусловно повинуюсь тебе, но только мне становится бесконечно тяжело лгать!

– А мне так вовсе нет! – заявил Густав. – Я никогда не думал, что иезуитское правило «цель оправдывает средства» является таким прекрасным лекарством против угрызений совести. Я лгу, так сказать, с полным душевным спокойствием, даже с возвышающим меня в своих глазах ощущением. Но тебе совершенно незачем брать с меня пример. Вовсе нет необходимости, чтобы такое дитя, как ты, уже обладало моей бесстрастностью, наоборот, неправда должна быть тяжела для тебя, и я испытываю большое удовлетворение, что это действительно так на самом деле.

– Но Джесси? – воскликнула Фрида. – Могу ли я наконец довериться ей? Она относится ко мне с такой любовью, она мне, чужой, открыла свои объятия как сестра…

– Чтобы избавиться от меня! – перебил ее Густав. – Да, только из-за этого она раскрыла тебе свои объятия. Чтобы избавиться от моего сватовства, она позволила бы мне ввести в дом кого угодно, лишь бы только это существо освободило ее от нежелательного жениха. Поэтому ни слова ей! Джесси не исключается из игры! Мне доставляет особое удовольствие позволять ей презирать меня, и я должен еще некоторое время наслаждаться им.

– Потому что для тебя все – лишь игра, – с упреком сказала Фрида. – Но ведь она-то страдает от этого.

– Кто? Джесси? Нисколько!.. Она просто-напросто страшно злится на мою так называемую мерзость, и я желаю доставить себе по крайней мере хоть маленькое удовольствие наблюдать эту злость.

– Ты ошибаешься, ей чрезвычайно горько, что она вынуждена так судить о тебе. Я знаю, она плакала.

Густав вскочил как ужаленный.

– Что? Правда ли это? Ты в самом деле видела? Она плакала?

Фрида с безграничным удивлением взглянула на его просиявшее лицо.

– И ты этому радуешься? Неужели ты действительно можешь упрекать ее за то, что она заставляет тебя расплачиваться за заблуждение, которое ты сам же вызвал? Неужели можешь быть столь мстительным и мучить ее?

– Ах ты шестнадцатилетняя мудрость! – воскликнул Густав, заливаясь смехом. – Ты хочешь взять свою подругу под защиту от меня… От меня!.. Правда, ты слишком умна для своих лет, моя маленькая Фрида, но в подобных вещах решительно ничего не понимаешь, да это вовсе и не нужно. Ты можешь спокойно подождать с этим еще пару годков. Но говори же! Когда плакала Джесси? Откуда ты знаешь, что ее слезы были из-за меня? Да говори же! Ты видишь, я сгораю от нетерпения!

Лицо Густава действительно выражало крайнее напряжение, и он читал слова девушки буквально с ее уст. Фрида, по-видимому, и на самом деле ничего не понимала в «подобных вещах», ибо все еще смотрела на Густава с огромным изумлением. Однако, уступив его настояниям, она начала говорить:

– Недавно Джесси с укором задала мне вопрос, неужели я действительно рискну доверить свое будущее такому бессердечному эгоисту, как ты? Я стала защищать тебя, правда, достаточно неловко, так как не смела ничего выдать и должна была молчаливо выслушивать каждый упрек тебе.

– Ну, дальше! – задыхаясь, торопил ее Густав. – Дальше!..

– И вот во время нашего разговора Джесси внезапно разразилась слезами и воскликнула: «Ты слепа, Фрида, ты хочешь быть слепой, а я имею в виду лишь твое счастье! Ты не знаешь, как мне тяжело так унижать перед тобой этого человека, и Бог весть, сколько бы я дала за то, чтобы он представился и мне таким же чистым и стоял так же высоко, как в твоих глазах!» Сказав это, она убежала и заперлась в своей комнате. Но я знаю, что она там проплакала несколько часов.

– Это ни с чем не сравнимое, дивное известие! – в восхищении воскликнул Густав. – Дитя, ты даже представить себе не можешь, какая ты умница, что заметила это! Поди сюда, в награду я должен поцеловать тебя! – Обняв девушку, он сердечно поцеловал ее в обе щеки.

Какая-то тень упала на вход в беседку – там стоял Франц Зандов; он вернулся за своей записной книжкой и стал свидетелем этой сцены. Одно мгновение он стоял неподвижно и молча, но затем подошел ближе и возмущенно воскликнул:

– Густав!.. Мисс Пальм!..

Фрида испуганно вздрогнула. Густав тоже побледнел и выпустил ее из объятий. Катастрофа, которую он во что бы то ни стало хотел отдалить, надвинулась, стала неотвратимой, это он сразу почувствовал. Теперь необходимо было с достоинством встретить ее.

– Что здесь такое? – спросил Франц Зандов, меряя брата гневным взором. – Как ты смеешь так приближаться к юной девушке, находящейся под покровительством моего дома? И вы, мисс Пальм? Как вы могли дозволить подобное обращение? Может быть, оно было для вас желательно? Видимо, между вами установились слишком доверчивые отношения.

Фрида ничего не ответила на этот брошенный ей несправедливый упрек. Она глядела на Густава, словно ожидая от него защиты. А он уже овладел собой и, подойдя к брату, успокаивающим тоном произнес:

– Выслушай меня! Ты заблуждаешься… я все объясню тебе…

– Мне не нужно никаких объяснений, – перебил его Франц Зандов. – Я сам видел то, что ты позволил себе, и, надеюсь, ты не попытаешься оспаривать свидетельство моих собственных глаз. Я всегда считал тебя человеком легкомысленным, но не настолько бесчестным, чтобы здесь, почти на глазах у Джесси, обещанной тебе невесты…

– Франц, а теперь перестань! – Густав так внезапно и резко вмешался в речь брата, что тот, несмотря на весь свой гнев, сразу замолк. – Я не позволю тебе говорить мне подобные вещи, так далеко не простирается мое самопожертвование. Фрида, поди сюда! Ты видишь, мы обязаны говорить! Он должен узнать правду!

Фрида повиновалась, она подошла к нему и, словно защищая, положила руку ему на плечо. Франц Зандов, ничего не понимая, переводил взгляд с брата на девушку. Происходившее представлялось ему полной загадкой, он не имел ни малейшего представления об истинном положении вещей.

– Ты несправедливо упрекаешь меня, – продолжал Густав, – неправ ты также и по отношению к Фриде. Если я поцеловал ее, то она имела на это право. Ведь она с самой ранней юности находится под моим покровительством. Все отталкивали это бедное покинутое дитя – все те, кто должен был оказывать ей и защиту, и любовь. Я был единственным, осуществившим свое родственное право. И теперь я использовал его и думаю, что имею на то право.

Было поразительно, какой глубокой серьезностью звучал теперь голос этого, казалось, легкомысленного насмешника. Франц Зандов уже при первых словах отступил назад, словно ужаснувшись какого-то предчувствия. Краска сбежала с его лица, оно становилось все бледнее и бледнее, и, устремив пристальный взгляд на Фриду, он беззвучно и почти механически повторил:

– Твое родственное право? Что… что это значит? Густав поднял голову девушки, прислоненную к его плечу, и, повернув лицом к брату, произнес:

– Если ты не догадываешься ни о чем, то прочти по этому лицу, может быть, тогда тебе станет ясно, к кому относится то сходство, которое ты искал в нем. Правда, я обманул тебя, должен был обмануть, так как ты отклонял всякую возможность соглашения с тобой. Тогда я ухватился за последнее средство и сам привез Фриду сюда. Я надеялся, что в тебе постепенно разовьется чувство, которое опять согрело бы полузамерзшее сердце; я рассчитывал, что мне удастся в конце концов заронить в тебе мысль, что та посторонняя девушка, к которой тебя так властно влекло, имеет право на твою любовь. Увы! Этого не случилось, все раскрылось внезапно, неожиданно. Но посмотри на эти черты, ведь они – твои! Ты долгие годы страдал от тяжелого, мрачного безумия и заставил ни в чем не повинное дитя искупать прегрешения своей матери. Ну, так пробудись же наконец от своего безумия, открой объятия… своему единственному, своему отвергнутому ребенку!

За этими словами наступила долгая, тяжелая пауза. Франц Зандов пошатнулся; одно мгновение казалось, что он упадет, но он остался стоять. Его лицо страшно подергивалось, из груди со стоном вылетало порывистое дыхание, но он не сказал ни слова.

– Фрида! – мягко произнес Густав. – Пойди к своему отцу!.. Видишь, он ждет этого…

Он подтолкнул ее вперед и намеревался подвести к своему брату, но тот внезапно овладел даром речи. Сделав движение, словно желая оттолкнуть от себя приближавшуюся к нему девушку, он глухо и холодно сказал:

– Назад! Так легко вам еще не дастся победа. Теперь я насквозь вижу всю комедию.

Фрида вздрогнула; она высвободилась из рук своего защитника и медленно стала отходить назад, к дальнему краю беседки.

– Комедию? – оскорбленно произнес Густав. – Франц, как можешь ты так говорить в подобный момент?

– А что же тут иное? – разразился Зандов-старший. – Как еще назвать ту пошлую скоморошью игру, которую ты инсценировал за моей спиной? Значит, в течение целых недель я окружен был в своем доме ложью и обманом? Наверняка и Джесси вовлекли в обман – ведь без ее согласия все это было бы невозможно! Все вы составили заговор против меня! Ты… – Он обернулся к Фриде, словно желая именно на нее излить весь свой гнев, но в тот же момент встретился с глазами девушки, и слова замерли на его устах. Он помолчал несколько секунд, а затем продолжал с горьким презрением: – Наверное, тебе нарисовали, как соблазнительно иметь отца, который может оставить тебе в наследство богатство и создать блестящее положение? Ради этого ты обманом вторглась в мой дом. Но то, в чем я поклялся, покидая Европу, останется неизменным. У меня нет ребенка, я не желаю иметь его, даже если закон десять раз присудит его мне! Удались назад за океан, туда, откуда ты явилась. Я не хочу быть жертвой лжи.

– Вот этого-то я и опасался! – тихо произнес Густав и обратился к взволнованной девушке: – Фрида, разбуди же в нем отцовское чувство! Видишь, меня он не слушает, тебя же должен выслушать. Так говори же! Разве ты не чувствуешь, что зависит от настоящей минуты?

Но Фрида молчала, она даже не пыталась разомкнуть свои судорожно сжатые губы. Тоже мертвенно-бледная, она смотрела с тем же выражением мрачного упорства, которое искажало черты Франца Зандова.

– Оставь меня, дядя Густав! – наконец произнесла она. – Я не могу теперь просить и не стала бы делать это, даже если бы на карту была поставлена моя жизнь. Я только намерена сказать отцу, что неповинна в том «обмане», в котором он меня упрекает.

Хрупкая фигура юной девушки выпрямилась, темные глаза вспыхнули, а вслед за тем, не в силах вынести нанесенные оскорбления, она дала волю своим чувствам.

Подойдя к отцу, Фрида резко и страстно воскликнула:

– Тебе незачем было так жестоко отталкивать меня, ведь я сама ушла бы в тот момент, когда мне стало бы ясно, что то единственное, что я здесь искала, – отцовское сердце, останется для меня закрытым. Я никогда не ведала родительской любви. Мать была мне чужой, об отце я знала только, что он живет далеко за океаном и отверг меня из ненависти к моей матери. Я прибыла сюда с неохотой, ведь я тебя не знала и не испытывала ничего, кроме страха. Но дядя сказал мне, что ты одинок и озлоблен на весь мир, что ты глубоко несчастен, несмотря на все свое богатство, что ты нуждаешься в любви и только я одна могу дать тебе ее. Этим доводом он заставил меня, несмотря на сопротивление, поехать сюда за ним, этим он укрощал меня каждый раз, когда я выражала желание вернуться на родину. Но теперь он, вероятно, не станет удерживать меня, а если бы и попытался, то я все-таки вырвалась бы отсюда. Владей своими богатствами, отец, которые, по твоему мнению, только и влекли меня. Они не принесли тебе блага – это я давно поняла и убеждаюсь вновь из твоих слов. Если бы ты был беден и покинут, я попыталась бы все-таки полюбить тебя, теперь же я не могу этого. Я уйду отсюда сейчас же.

В гневной вспышке юной девушки чувствовались одновременно отчаяние и упрямство, и она оказала неизмеримо более сильное действие, чем это могли бы сделать просьбы, именно в этом проявилось сходство дочери с отцом. При обычном течении жизни оно могло затушевываться или обнаруживаться лишь в некоторых признаках; сейчас же, в момент крайнего возбуждения, оно проявилось с такой силой, что разрушилось всякое сомнение в родстве шестнадцатилетней девушки и этого сурового седовласого мужчины.

Франц Зандов невольно должен был заметить это сходство. Ведь это его глаза горели перед ним, ведь это его голос звучал в его ушах, ведь это его собственное упрямство было теперь направлено против него. Все его черты до единой повторились в дочери. Голос крови и сходство характеров заявили о себе так громко и неопровержимо, что в нем стало постепенно исчезать мрачное чувство, владевшее им так долго.

Фрида обратилась к дяде:

– Через час я буду готова в дорогу. Прости, дядя Густав, что так плохо следую твоим указаниям и делаю бесплодным твое самопожертвование, но я не могу поступить иначе, не могу!

Она порывисто прижалась к груди Густава, но это длилось лишь одно мгновение, затем она вырвалась из его объятий, проскользнула мимо отца и, словно за ней гнались, помчалась через парк к дому.

Франц Зандов, увидев свою дочь в объятиях брата, сделал было движение, словно хотел вырвать ее из них, но его рука бессильно опустилась, и он сам как подрезанный опустился на стул и закрыл лицо руками.

Густав же не сделал никакой попытки удержать племянницу. Скрестив на груди руки, он спокойно наблюдал за братом и наконец спросил:

– Ну, теперь ты веришь?

Франц Зандов выпрямился, он хотел ответить, но слова застряли у него в горле.

– Я думал, что эта встреча должна была бы убедить тебя, – продолжал Густав. – Ведь сходство прямо-таки поразительно. Ты видел себя в своем ребенке, как в зеркале. Франц, если ты не веришь и этому свидетельству, тогда, конечно, все погибло.

Франц Зандов провел рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, а затем поглядел на дом, где исчезла Фрида.

– Позови ее назад! – тихо сказал он.

– Это было бы бесполезным трудом; она все равно не послушается меня. Да разве ты сам вернулся бы, если бы тебя так оттолкнули? Фрида – дочь своего отца, она не приблизится к тебе, разве если только ты сам приведешь ее обратно.

Опять наступило продолжительное молчание, затем Франц Зандов, хотя и медленно, с трудом, поднялся. Густав, положив руку на его плечо, произнес:

– Еще одно слово, Франц! Фрида знает о прошлом лишь то, что должна была знать в силу крайней необходимости, и ни слова больше. Она и понятия не имеет о том, из-за чего ты отверг ее и вследствие какого страшного подозрения долгие годы держал ее вдали от своего отцовского сердца. Я не нашел в себе сил открыть ей это. Она думает, что ты возненавидел ее мать за то, что та разошлась с тобой после несчастного брака и повенчалась с другим человеком и что ты перенес эту ненависть на нее. Подобной причины для нее достаточно, и она не спрашивает ни о какой другой. Поэтому и оставь ее при этой мысли. Думаю, ты поймешь, что я не позволил твоей дочери хоть сколько-нибудь проникнуть во всю глубину твоего семейного несчастья и умолчал о самом страшном подозрении. Если ты не коснешься этих обстоятельств, то Фрида никогда не узнает о них.

– Б… благодарю тебя! – И Франц Зандов схватил руку брата.

Тот крепко пожал ее и, когда Франц повернулся и быстро зашагал к дому, со вздохом произнес:

– Он пошел к ней. Слава Богу! Ну, пусть они теперь одни заканчивают остальное.

ГЛАВА XI

Фрида вбежала в свою комнату, находившуюся в верхнем этаже виллы. Любая другая на ее месте залилась бы слезами или отвела душу с участливой Джесси, но Фрида не сделала ни того, ни другого, она лишь с нервной поспешностью стала готовиться к отъезду. Безжалостные слова отца терзали ее душу, в голове жила лишь одна мысль: «Прочь из дома, откуда меня так оскорбительно выгнали!.. Прочь, прочь как можно скорее!»

Фрида раскрыла чемодан, стоявший в углу комнаты, и стала укладывать свои вещи. Она делала это молча, без слез, но с бурной поспешностью, словно хотела избежать какой-то опасности. Стоя на коленях перед чемоданом, она укладывала в него платье, когда за дверью на лестнице послышались шаги. Она подумала, что это, наверное, ее дядя, девушка знала, что он придет к ней и хотела попросить его поехать вместе в какую-нибудь гостиницу. Там он мог бы сделать распоряжения, касающиеся ее отъезда. Она готова была всему подчиниться, лишь бы дядя не пытался удерживать ее здесь. Шаги приблизились, дверь отворилась, и на пороге появился ее отец. Фрида задрожала, платок, который она сжимала в руках, упал на пол, а она, словно парализованная, оставалась в своем прежнем положении. Франц Зандов закрыл дверь и подошел вплотную к дочери, он поглядел на открытый чемодан, разбросанные вещи и спросил:

– Ты хочешь уехать?

– Да.

Вопрос и ответ прозвучали одинаково коротко и жестко. Казалось, пропасть между отцом и дочерью вновь разверзнется. Франц Зандов помолчал несколько секунд, очевидно, борясь с собой, а затем произнес:

– Подойди ко мне, Фрида!

Она поднялась, одно мгновение постояла в нерешительности, а затем медленно подошла к отцу. Обняв ее одной рукой, он поднял другой ее голову. Затем, склонившись к дочери, долго всматривался в ее лицо, изучая каждую черточку, его взор пронизывал ее насквозь. Старая злоба на мгновение вспыхнула в нем опять, но это было уже в последний раз.

По мере того, как отец находил собственные черты в своем ребенке, лицо его приобретало все более и более мягкое выражение.

Наконец из его груди вырвался глубокий вздох облегчения, а из глаз выскользнула горячая слеза и упала на лоб Фриды.

– Я тяжело огорчил тебя, – произнес он. – Но неужто ты думаешь, что мне самому было легко оттолкнуть от себя то единственное, что обещает мне еще радость в жизни? Густав прав: то было мрачное безумие, пусть же оно навеки предастся забвению! Дитя мое! Хочешь ли ты полюбить… своего отца? – с трудом выговорил он, так как от глубочайшего потрясения голос отказывался служить ему.

Радостный крик сорвался с губ Фриды. Перед этим зовом, впервые вышедшим прямо из сердца, замолкло горе последнего часа, исчезло долголетнее отчуждение. Фрида обеими руками обвила шею отца, он же с нежностью прижал ее к своей груди, и оба они почувствовали, что прежняя тень, так долго стоявшая между ними, навеки исчезла.

Между тем Густав медленно возвратился в дом. В гостиной навстречу ему вышла чрезвычайно взволнованная Джесси.

– Мистер Зандов, скажите мне ради Бога, что случилось? Десять минут тому назад Фрида вбежала в мою комнату, бросилась на шею и простилась со мной. Она заявила, что должна уехать, что ни одного часа более не может оставаться здесь. Она не пожелала ответить ни на один вопрос и, предложив за разъяснениями обратиться к вам, умчалась. Что происходит?

Густав, пожав плечами, ответил:

– То, чего я опасался, из-за чего я хотел на время отдалить раскрытие всей истории. Случай выдал моему брату нашу тайну, и мы должны были сознаться во всем. Пораженный обманом, он со страшной силой беспощадно обрушил на нас свой гнев. Фрида не выдержала этой сцены, заявила о своем намерении уйти отсюда и, наверное, уже готовится к отъезду.

– И вас нет рядом с ней? – воскликнула Джесси. – Вы не вступились за нее? Да неужели в такие минуты вы можете оставить Фриду одну? Пойдите к ней!

– Ну, теперь мое присутствие там совершенно лишне, – ответил Густав с полнейшим хладнокровием, что особенно возмутило мисс Клиффорд, признавшую такое поведение высшим проявлением эгоизма. – Пусть Фрида теперь сама досказывает все то, что еще требует разъяснений. Теперь наконец-то я могу подумать и о себе!

Его взгляд, устремленный на Джесси, вспыхнул тем же огнем, как незадолго перед тем, когда Фрида передала ему свою беседу с мисс Клиффорд. Глядя на Джесси, он совершенно забыл, что его слова, безусловно, будут истолкованы не так, как следует. И это действительно случилось.

– Вы всегда думали о себе чересчур много, – возразила Джесси, все более волнуясь. – Но если в вашей груди тлеет хотя одна искорка любви, то вы должны чувствовать, что теперь ваше место возле своей невесты.

Густав улыбнулся, подошел вплотную к разгневанной девушке и с ударением произнес:

– Фрида – вовсе не моя невеста и никогда не была ею.

Джесси взглянула на него с изумлением, словно не понимая его слов, и воскликнула:

– Как? Она – не ваша невеста?

– Нет! Вспомните, что я представил ее вам исключительно только в качестве своей протеже – девушки, которой покровительствую. Вы, мисс Клиффорд, решили, что между мной и Фридой совершенно иные отношения, и я молчаливо оставил вас в этом заблуждении. Но теперь, когда моя роль защитника выполнена, я, по всей вероятности, смею признаться вам, что мои чувства склонялись к совсем иному лицу.

Он нагнулся к руке Джесси и запечатлел на ней страстный поцелуй, который был красноречивее всяких слов. Однако та игра, которую он шаловливо вел, оказалась роковой для него же самого. Он слишком долго представлялся бессердечным эгоистом, и теперь ему пришлось пожинать плоды.

Джесси с чувством глубочайшего возмущения отдернула свою руку, воскликнув:

– Нет, мистер Зандов, вы заходите слишком далеко!.. Так значит, теперь, когда ваш брат оттолкнул Фриду от себя, когда вы увидели всю невозможность добиться у него согласия на брак, вы осмеливаетесь приблизиться ко мне и даже пытаетесь отречься от своей невесты и выдать все за комедию? Поистине это переходит всякие границы.

– Но, мисс Клиффорд, помилуйте! – воскликнул Густав, на этот раз испугавшись всерьез.

Однако девушка, не дав ему говорить, продолжала свою гневную речь:

– Уже тогда, когда вы назвали Фриду своей протеже и даже подчеркнули это, я поняла, что вы решили таким образом оставить себе путь к отступлению. О, я знаю, что вы думали!.. Если богатство не удастся получить с помощью Фриды, то его можно будет заполучить и без нее. Ведь оставалась еще богатая наследница, с самого начала предназначенная вам в невесты, и вы хотите сохранить за собой эту наследницу теперь, когда покинутая, отвергнутая девушка находится еще в этом доме! Я уже неоднократно имела случай разочароваться в вашем характере, но все же никогда не ожидала подобной низости!

Тут слезы заглушили голос Джесси. Густав попытался успокоить ее, просить выслушать объяснения, но все было напрасно. Девушка быстро направилась в смежную комнату, а когда Густав попробовал последовать за ней, дверь тут же заперли изнутри на задвижку. Затем Зандов услышал, как Джесси вышла из комнаты через другую дверь, и понял, что ему больше не удастся поговорить с ней.

Оставшись один, Густав дал волю своему гневу.

– Ну, это уже слишком!.. Вот что досталось мне в награду за жертву, принесенную ради интересов других!.. Брат, словно бешеный, налетел на меня за то, что я проявил нежность к своей племяннице, а здесь со мной обращаются, как с преступником, оттого что я не проявляю этой нежности. Правда, мне следовало бы раньше посвятить во все Джесси. И все это произошло из-за моей шалости. Меня забавляло создавшееся положение, а она… она плакала в полном отчаянии! Теперь я могу, пожалуй, дожидаться следующего дня, пока Джесси выйдет, а между тем недоразумение ни одного часа не должно оставаться неразъясненным!

Густав, не находя выхода, в отчаянии топнул ногой, но в этот момент за его спиной внезапно раздалось:

– Простите… но меня направили сюда.

Густав вздрогнул и обернулся. У двери в гостиную стоял незнакомец – маленький господин с красным носом.

Он вежливо поклонился и, заметив гневное выражение лица Густава, несколько робко выговорил:

– Не имею ли я чести видеть перед собой главу дома Клиффордов? Я только что был в конторе и узнал там, что мистер Зандов уже уехал из города. Но так как мое дело не терпит отлагательства, я и позволил себе приехать сюда на виллу.

– Мой брат никого не принимает! – возразил Густав раздраженным тоном, так как в данной ситуации каждая помеха была для него до крайности неприятна.

При слое «брат» маленький господин поклонился еще ниже и, подойдя к Густаву, доверительно произнес:

– А, так вы, значит, – мистер Густав Зандов, знаменитый немецкий журналист? Я чрезвычайно рад, что на мою долю выпало счастье познакомиться с такой знаменитостью, которую по достоинству ценит и наша фирма.

– Что же вам, собственно, угодно? – спросил незнакомца Густав, одаривая его взглядом, говорившим об искреннем желании выпихнуть за дверь поклонника своего таланта.

– Я – агент фирмы «Дженкинс и Компания». Я только что приехал сюда с партией переселенцев, и мне необходимо немедленно же посетить нашего уважаемого делового друга. Но так как мистер Зандов не принимает, возможно, вы разрешите сообщить вам то, что мне нужно?

Это окончательно лишило Густава последней доли терпения, которой он еще обладал. Принять в такой момент агента фирмы «Дженкинс и Компания» было выше его сил. Поэтому он с величайшей невежливостью накинулся на представителя этой ненавистной ему фирмы:

– Я не принимаю никаких сообщений, предназначенных для моего брата. Передайте ему завтра свои известия в конторе. – И вдруг, внезапно перейдя с английского языка на немецкий, разразился резким ругательством: – Ах, чтобы черт побрал этих «Дженкинса и Компанию» и всех их агентов и отправил бы всю банду на их проклятые земли на Западе, чтобы их «человеколюбивые» спекуляции пали на их же собственные головы!

Сказав это, Густав быстро вышел через другую дверь.

Изумленный агент в полном замешательстве остался глядеть ему вслед. Правда, он не понял части речи, произнесенной по-немецки, но все же ему было достаточно ясно, что слова «знаменитого немецкого журналиста» содержали известную грубость. К своему огорчению, он должен был признать, что не осталось никакой надежды еще сегодня сделать желаемое сообщение. Старшего мистера Зандова нельзя было видеть, а младший… Маленький господинчик покачал головой и, направляясь к выходу, произнес:

– Эти немецкие журналисты – удивительные люди!.. Они так нервны, так раздражительны!.. Если делаешь им комплименты, они отвечают грубостью. Нет, наши представители печати куда вежливее, когда говоришь им об их большой известности!

Между тем Джесси действительно заперлась в своей комнате и там залилась слезами. Никогда в своей жизни она не была в таком отчаянии, никогда не чувствовала себя такой несчастной, как в эти часы. Только теперь поняла она, как любит человека, которого во что бы то ни стало хотела оттолкнуть.

Она уже давно, еще тогда, когда Густав жил в Германии, втайне интересовалась им. Правда, она не знала его лично, но его статьи соткали нить между нею и братом ее опекуна. С каким усердием читала она всегда его статьи, с каким восторгом следила за полетом его мысли!.. Она чувствовала, что вполне разделяет все его взгляды и чувства, и постепенно Густав стал для нее своего рода идеалом. И вот теперь ее идеал явился сюда, чтобы, отказавшись от своего прошлого, отдаться денежным спекуляциям брата. Он трусливо скрыл от него свою сердечную привязанность, стал громоздить одну ложь на другую, лишь бы не потерять обещанного состояния, а когда оно оказалось поставлено на карту, подверглось риску, отрекся от своей невесты и предпочел ей богатую наследницу. Единственным побудительным мотивом всех его поступков был самый жалкий эгоизм, самый низменный расчет. Джесси ненавидела и презирала Густава всеми силами своей души, но сердце ее разрывалось оттого, что она должна была делать это, что она вынуждена презирать именно этого человека.

Джесси кинулась на диван и, рыдая, зарылась лицом в подушки. Внезапно кто-то позвал ее по имени и, с испугом приподнявшись, она увидела, что в комнате стоит Густав Зандов. Она вскочила с дивана и воскликнула:

– Мистер Зандов, вы пришли сюда? Ведь я же…

– Да, вы заперли передо мной дверь гостиной, – перебил ее Густав, – и приказали горничной никого не впускать сюда, но я все же не остановился и невзирая на препятствия проник к вам. Я должен переговорить с вами… это необходимо для нас обоих.

– Но я не желаю слушать вас! – воскликнула Джесси, тщетно стараясь вернуть себе самообладание.

– А я желаю быть выслушанным, – возразил Густав. – Сперва у меня было намерение послать к вам Фриду в качестве парламентера, но это показалось мне слишком долгим. Она все еще у своего отца.

– У кого?

– У своего отца – моего брата.

Джесси стояла, словно окаменев. Это открытие явилось для нее столь неожиданным, что в первый момент она не могла понять смысла слов. Только когда Густав спросил: «Так позволите ли вы мне теперь оправдаться?» – у нее в душе вспыхнула радостная надежда. Она позволила Густаву взять ее руку, после чего он подвел ее к дивану и, усадив рядом, заговорил:

– Я должен покаяться перед вами, мисс Клиффорд, а для того, чтобы все объяснить вам, мне необходимо коснуться далекого прошлого своего брата. Позже я расскажу все подробнее, теперь же вы должны узнать лишь то, что может оправдать меня.

Густав все еще держал руку Джесси, и девушка вовсе не протестовала против этого. Она начала теперь верить в возможность оправдания.