Текст книги "Заклятое золото"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
16
Банкир Марлов с озабоченным лицом сидел у себя в кабинете. Вчерашний день превзошел наихудшие его опасения. Этого он никак не ожидал! Безусловное оправдание Раймара окончательно губило его противника Рональда. Разумеется, столь благополучным результатом для себя Эрнст Раймар был всецело обязан своей блестящей защитительной речи, и Марлов волей-неволей вынужден был за ним это признать. Он наравне со своими друзьями-финансистами, как в зеркале, увидел, что они в последние годы терпеливо сносили и против чего должны были, по существу, бороться. Впрочем, на банкирский дом Марлова не было брошено ни малейшей тени. После выхода злополучной брошюры Раймара Марлов сразу заметил надвигающуюся опасность и принял надлежащие меры. Он мог доказать свою непричастность к этому делу с той самой минуты, когда для него стала ясной его подоплека, но… его дитя, его дочь!
Правда, до сих пор помолвка оставалась для всех тайной, но что, если Рональд отомстит, рассказав, что Эдита Марлов была его невестой и лишь тогда, когда ему угрожало падение, они постыдно отказали ему? Это наверняка поставит его, Марлова, в неловкое положение перед обществом. Но хуже всего было решительное заявление Эдиты, что она считает себя связанной данным словом до тех пор, пока от него ее не освободит сам Феликс. Марлов достаточно хорошо знал характер Рональда, равно как и то, что тот был неспособен на великодушие, когда его рассердят.
Банкир сильно испугался. В этом вопросе он чувствовал себя прежде всего отцом, обязанным освободить свою дочь из-под власти человека, которому сам ее отдал. Всего лишь раз он позволил себе отступить от старых принципов своего дома и тоже протянул руку за «заклятым золотом» – и вот это вымещалось теперь на его единственном ребенке!
Вернувшись домой от Вильмы, Эдита была очень расстроена и взволнована, но ничего не ответила на вопросы отца, а только просила его оставить ее одну с Рональдом, когда он приедет сегодня вечером, и не прерывать их разговора.
Она прошла к себе в комнату. На улице уже давно было темно, но здесь, в этой роскошно обставленной комнате, сиял ослепительный свет. Розовый абажур на электрической люстре, обычно смягчавший ее свет, по распоряжению девушки сегодня был снят, и яркий свет заливал всю комнату, освещая каждый ее уголок, каждый предмет, каждую безделушку, каждую черту бледного, но решительного лица Эдиты. Ведь в ее жизни наступала страшная минута.
Рональд вчера у них не был, но сегодня утром прислал записку, в которой сообщал, что будет вечером…
И вот он вошел. Дверь за ним закрылась, и они очутились с глазу на глаз. Эдита спокойно встретила Феликса, но, когда он склонился над ней, чтобы, по обыкновению, обнять, она вся вздрогнула, что, конечно, не ускользнуло от его внимания. Он окинул ее быстрым взглядом и, слегка коснувшись губами ее холодного лба, спросил:
– Ты ждала меня вчера? Мое настроение, весьма понятно, было далеко не из лучших. Я был бы плохим собеседником и потому предпочел не ехать к тебе.
– Но ведь я ждала тебя не для салонных разговоров.
– Может быть, для соболезнований? Я не принадлежу к числу людей, нуждающихся в утешении, я привык сам справляться со своими проблемами.
Рональд говорил громким, самоуверенным тоном, и только бледность лица да нервное подергивание губ ясно свидетельствовали о том, как подействовало на него вчерашнее поражение. Эдита подошла к камину, где стояли два низеньких кресла, и опустилась в одно из них; ее примеру последовал и Рональд.
– Я и сегодня боюсь обидеть тебя каким-нибудь словом, – возразила она. – Я была вчера на разборе дела, и потому нам излишне сегодня говорить о том, как поразил нас обоих его исход.
– Нас обоих? – повторил Рональд. – Значит, ты продолжаешь считать себя моей? А твой отец давно не думает об этом.
– Ты от папы? – поспешно спросила Эдита.
– Нет, я прошел прямо к тебе, но для меня давно не тайна, что он настоятельно желает изменить наши отношения. Да я и не сержусь на него за это, так как у меня с ним с первой же минуты установились исключительно строго деловые отношения. Я считаюсь только с тобой, Эдита, с тобой одной!
Его пламенный взгляд с лихорадочной тревогой остановился на лице девушки, но Эдита медлила с ответом.
– Ты ведь знаешь, Феликс, – наконец ответила она, – что внешние обстоятельства никогда на меня не влияют. И поэтому я требую от тебя откровенности. Мой отец считает твое положение сильно пошатнувшимся; он полагает, что вчерашний вечер…
– Является началом конца, – с горькой иронией перебил ее Рональд. – Такого мнения, по-видимому, придерживаются весьма многие. Однако они чересчур быстро сделали выводы. «Кумир маммона», как аттестовал меня мой противник, повергнут. Мне кажется, что он и сам не прочь занять это место. Ведь вчера люди чуть не припадали к стопам этого великого оратора, этого поборника справедливости. Разве он не увлек и тебя своим красноречием? Ты ведь весьма податлива на это! – Рональд уже плохо владел собой. Эдита молчала, не желая раздражать жениха, а тот продолжал с возрастающей страстностью: – Но эти мудрые пророки ошибаются. Я еще Феликс Рональд, и пусть они не забывают этого! Правда, от Штейнфельда мне придется отказаться, да и за существование других предприятий придется выдержать упорную борьбу. Однако если последняя окончится успешно, то я снова буду прав в глазах толпы, а комедия, разыгравшаяся вчера в суде, рассеется как дым. Я уже стоял на краю пропасти и победил злой рок, а потому не хочу быть побежденным!
Это был порыв грубого человеконенавистничества; дикая энергия этого человека, казалось, еще более окрепла в борьбе с опасностью; там, где другие погибали, он возрождал в себе новые силы. Но вдруг его резкий тон неожиданно перешел в страстный:
– Я не боюсь борьбы, но только мне нужна уверенность, что ты – моя, Эдита, что я не теряю тебя! Я ведь не требую от тебя жертвы, а прошу лишь подождать до того дня, когда снова стану господином положения. Скажи лишь мне, что ты будешь моей, и я снова завоюю счастье, завоюю все в мире… ради тебя!
В глубоком волнении Рональд поднялся с кресла. Эдита тоже последовала его примеру и подошла к круглому столу, стоявшему посреди комнаты. Ее грудь тяжело вздымалась, но она ответила почти спокойным, решительным голосом:
– Ты должен сперва ответить мне на один вопрос, Феликс!
При последних словах девушки Рональд остановился против нее по другую сторону стола. По-видимому, он не придал им особенно важного значения, но все же нетерпеливо сказал:
– Ну, спрашивай!
Эдита, пристально глядя на Рональда, спросила:
– Кто похитил вклады из конторы Раймаров?
Рональд вздрогнул, словно пораженный пулей; с его губ сорвался полузаглушенный крик, а в глазах заблестел демонический огонек. Этот вопрос из уст Эдиты был подобен громовому удару с чистого неба, попавшему при этом прямо в цель. Однако Рональд быстро овладел собой, и только его голос звучал как-то сурово и хрипло, когда он произнес:
– Странный вопрос! Что это значит?
– Я больше не спрашиваю… я получила ответ! – беззвучно произнесла Эдита.
Наступило продолжительное молчание, которое никто не решался нарушить. Рональд чувствовал, что выдал себя и что этого не исправить, а потому даже и не сделал попыток к этому. Наконец он спросил словно не своим голосом:
– Кто внушил тебе это?
Эдита молчала; она боролась с ужасом и отвращением к человеку, которому обещала свою руку, и который предстал теперь в своем настоящем виде. Рональд презрительно засмеялся.
– Зачем я спрашиваю? Ты научилась у него. Это – его тактика, я узнаю ее. Усыпить противника своим кажущимся простодушием, чтобы затем вернее поразить неожиданностью удара. Ты способная ученица!
Рональд хотел подойти к Эдите, но она с явным отвращением отступила назад.
– Не приближайся ко мне, не касайся меня… у тебя нет на это права.
– Почему нет? Потому что я попался в расставленные тобой сети? Но ведь я ни в чем не сознался, да и никогда не сознаюсь. Несмотря ни на что, Раймар не посмел предъявить мне подобное обвинение. Неужели ты намерена сделать это? Берегись!
– Да, ты обманывал всех, – с презрением возразила Эдита, – не желаешь ли ты обмануть и меня? Взгляни мне прямо в глаза и скажи: «Я – невиновен!»
– К чему? Ты ведь все равно не поверишь!
– Нет!
– Следовательно, избавим друг друга от лишних разговоров. Того, что я делал или не делал, тебе не понять, да и вообще никому, кто не смотрел в глаза гибели и не хватался за спасительную соломинку. Двоих она не выдержит, и возникает жуткий вопрoc: он или я? Это необходимое средство в борьбе за существование.
– Необходимое средство? – бессознательно повторила Эдита.
– Ну, конечно! Я тоже покончил бы с собой, если бы не нашел пути к спасению. Мой патрон Раймар предпринял рискованную биржевую спекуляцию, разумеется, по моему настоянию, потому что я сам участвовал в ней. Мне нужны были имя и представительство Раймара, чтобы прикрыть себя. Если бы дело выгорело, то я нажил бы себе состояние, да и его капитал удвоился бы. Но появилась угроза войны, и Раймар, струсив, отступил. С его состоянием можно было свободно покрыть все убытки, я же должен был погибнуть, если бы не заплатил разницы. Мне еще не было тридцати лет, в голове у меня роились великие планы на будущее, я чувствовал в себе силы и, отбросив мысль о самоубийстве, воспользовался возможностью спасения.
– А потом? – спросила Эдита едва слышно, словно боясь звука своего собственного голоса.
– Все было раскрыто, и наступила катастрофа. Раймар потерял голову и решился на отчаянный шаг. Между тем биржевые дела изменились, на что я и рассчитывал, и вместо убытков я получил прибыль. Повремени тогда Раймар еще две-три недели, и ничего не случилось бы, все закончилось бы благополучно. Судьба! – Рональд говорил вполне равнодушно, как будто рассказывал историю совершенно постороннего человека. Но, окончив ее, он вдруг выпрямился и сказал: – А теперь иди и доноси на меня! Но скажи также и то, что ты была моей невестой, что ты лежала в моих объятиях и отвечала на мои поцелуи… не забудь этого!
Эдита затрепетала под этой иронической насмешкой.
– Ты же знаешь, что я не скажу ни слова, это – твое дело.
– Мое? – вскрикнул Рональд. – Да не сошла ли ты с ума?
– Ты обрек на смерть невинного человека, погубил будущее его сына, а теперь этот сын низвергает тебя с твоей высоты. Неужели ты не чувствуешь в этом удара Немезиды?
– Немезиды? – Феликс презрительно пожал плечами. – Я уже давно не верю таким пустякам. Раймар воспользовался козырем, сделав тебя поверенной. Но не старайся искать доказательств, их нет.
– Я знаю это… лишь только твое признание может послужить доказательством.
Рональд окинул ее долгим и странным взглядом.
– Неужели ты на самом деле считаешь меня способным на такую романтическую глупость? Когда все потеряно, можно решиться на самоубийство, но не на это. Да к тому же я не считаю себя совершенно погибшим. Я буду бороться до последней капли крови. – С этими словами он сделал, было, несколько шагов по направлению к дверям, но вдруг остановился. – Прощай!
Эдита не тронулась с места.
– Ты слышишь, Эдита? Я хочу услышать от тебя еще одно слово: «Прощай»… и я добьюсь этого!
Девушка продолжала молчать. Рональд бросился к ней и схватил за руку.
– Не серди меня! Я желаю услышать от тебя всего одно лишь слово…
Эдита не пыталась даже освободить свою руку и произнесла это единственное слово:
– Вор!
Рональд отпрянул, смертельно побледнев. Ни звука не сорвалось с его губ, но последний взгляд, брошенный им на бывшую невесту, заставил ее задрожать. В нем не было угрозы, в нем была смертельная мука!
Рональд ушел, даже не обернувшись. Когда Эдита осталась одна, из ее груди вырвалось не то криком отчаяния, не то вздохом облегчения:
– Свободна! свободна! Но, Боже праведный, какой ценой!
17
Начало конца! Так назвал Марлов судебное разбирательство, Но конец наступил гораздо скорее, чем все предполагали. Рональд прибегал к крайним средствам, чтобы спасти то, что было возможно; он сдержал слово и боролся, действительно, как человек, доведенный до отчаяния. Все, находившееся в его распоряжении: золото, прежнее могущество, влияние и связи, – было пущено в ход, и если бы крупнейшие предприятия, в которые он вдохнул жизнь, были сами по себе более прочны, то он, вопреки всему, спас бы их. Но Раймар не напрасно бросил всем клич: «Посмотрите и на остальные предприятия этого злосчастного человека, они все несут в себе начало разрушения!»
Теперь каждый был очевидцем и судьей. Предприятия работали с миллионным оборотом, так как общество имело к ним безграничное доверие, приток средств не иссякал, пока во главе них стоял Феликс Рональд. Теперь же, когда доверие к нему рушилось, для всех стало очевидным, что гигантские предприятия очень непрочные и не имеют будущего. Штейнфельд разорился первым, а за ним последовали другие; и не прошло и года со дня судебного разбирательства, как наступил конец – имущество Рональда было передано в конкурсное управление.
Был хмурый сентябрьский вечер. Небо заволокло тучами, и дождь пронизывал своим холодом. В доме Рональда царили тишина и мрак, и только из-под опущенной занавески углового окна на втором этаже пробивался свет. Там в своем кабинете был Рональд. Завтра он должен был покинуть этот дом, уйти нищим из-под развалин своего когда-то несметного состояния.
Разумеется, он мог бы уехать из Европы искать себе счастья в другой части света, но с той минуты, как он в последний раз переступил порог дома Марловых, силы словно оставили этого человека. Он чувствовал себя совершенно разбитым.
После свадьбы двоюродной сестры Эдита Марлов в сопровождении одной дальней родственницы отправилась путешествовать по Италии и еще не вернулась, вероятно, тоже в ожидании «конца». Горькая усмешка скривила губы Рональда – она ведь была права. То, что случилось с ним, никто не может простить и забыть, даже любящая женщина, а ведь Эдита никогда не любила его. Теперь он был одинок, льстецов и приверженцев у него было великое множество, друзей же – ни одного. Все покинули его!
«Заклятое золото»! Именно он стал подтверждением этих роковых слов. Он продал за него свою душу, и оно прибывало к нему в изобилии. Но вот чары разрушились, и золото превратилось в его руках в прах, а вместе с ним погиб и он сам. А тут еще перед ним встал давно знакомый призрак его бывшего патрона, виновником смерти которого, несомненно, был он.
Раймар даже не подозревал своего поверенного; но после своего ужасного открытия он вообще потерял способность здраво мыслить. Он чувствовал лишь, что его честь загублена, и не мог этого вынести. Рональд как сейчас видел его в рабочем кабинете, когда он проводил его до порога и сказал на прощание: «Спокойной ночи, Рональд». Затем послышался звук поворачиваемого ключа в замке двери, и Феликс Рональд понял, что должно было за ней произойти. У него было непреодолимое желание броситься к дверям, позвать на помощь, чтобы предупредить несчастье, но в этот миг в его голове мелькнула мысль, что в Раймаре заключается его спасение, и он не поддался порыву. Когда же несчастье случилось, то этим покойный как бы сам подтверждал свою вину, и дальнейшие расспросы и расследования уже казались излишними. Со смертью Раймара исчезли доказательства, которые легко можно было выявить при его жизни.
«Он или я!» – эти ужасные слова оказались роковыми… и за дверью грянул выстрел.
Теперь этот призрак с кротким и бледным лицом опять предстал перед Рональдом, который знал, зачем он являлся к нему; он требовал возвращения чести и незапятнанного имени для сына, мстившего теперь за отца. Покойник в последнее время часто являлся к Рональду, даже слишком часто. Сегодня он пришел к нему в последний раз, ведь когда он сегодня будет уходить… то уйдет не один!
Рональд вскочил с места и начал беспокойно ходить взад и вперед по кабинету. Он насмеялся над мыслью о самообличении, «этой романтической глупостью», точно так же как и над карающей рукой Немезиды; но в разгар кипучей жизнедеятельности об этом думают иначе, чем в предсмертный час. Теперь Рональд осознавал, что над ним тяготела какая-то темная мстительная сила. Но какое ему дело до того, что за его спиной раздаются проклятия тех, кто вовремя не ушел от него и из-за него потерял свое состояние. Он всегда с презрением относился к судьбам людей, а загробного мира для него не существовало.
Рональд медленно подошел к письменному столу и вынул из ящика портрет, хранившийся там уже несколько месяцев. Он долго смотрел на красивое лицо, которое было для него всегда таким холодным, но могло излучать нежность для другого. Теперь он не чувствовал ненависти к этому другому; и это прошло, умерло, только его страсть к Эдите умрет вместе с ним, так как она была роковой в его жизни.
При последней встрече Эдита словно ударом хлыста поразила его словом, брошенным ему на прощанье в лицо. Оно навсегда запечатлелось в его памяти! Когда-нибудь, после того, как он оставит ей свое завещание, оно будет омыто, омыто ее слезами. Почему ему было бы и не купить ее слез?
Рональд сел к письменному столу, и вскоре все было готово. Письмо к Эдите заключало в себе всего лишь два слова: «Прощай. Феликс». Второе, адресованное Эрнсту Раймару, было тоже коротким, но более содержательным. Он вложил оба письма в один большой конверт и, запечатав его, адресовал банкиру Марлову. Сделав все это, Рональд обрел, наконец, желанный покой, и его не тревожила теперь даже и тень старого шефа.
Вслед за тем он подошел к камину и бросил портрет в пылающий огонь. Пламя охватило его и через несколько секунд превратило в пепел. Тогда Рональд запер дверь… Ключ, как и тогда, тихо щелкнув, повернулся в замке, и Немезида выполнила свой долг.
18
Прошло три года, и снова наступила весна. Гейльсберг по-прежнему продолжал наслаждаться идиллическим спокойствием и уединением. Здесь ничто не изменилось, только из города уехал нотариус, и его обязанности стал выполнять другой.
Между тем в Штейнфельде и Нейштадте произошли крупные перемены. Штейнфельдские заводы, находившиеся сначала в ведении конкурсного управления, перешли к новому хозяину; он приобрел их за ничтожную цену и не намеревался вести производство в прежнем объеме. Все эти массы рабочих, гигантские постройки и дорогостоящее оборудование оказались обманом. Действительный доход был возможен только при ведении небольшого производства, что и подтвердилось на деле. Большая часть рабочих получила расчет, лишние строения были проданы или сданы в аренду, а производство было сведено к размерам второстепенного или даже третьестепенного предприятия.
Нейштадт, получивший известность только благодаря штейнфельдским заводам, разумеется, сразу ее потерял. Большая часть квартир рабочих в его предместье пустовала, оживленное сообщение с этими районами, весьма выгодное для интересов города, значительно сократилось, а связи с Берлином и заграницей и вовсе прекратились. Цветущее время промышленного местечка кануло в Лету.
Эрнст Раймар переселился в Берлин, что вызвало общее недовольство гейльсбергцев. Ведь весь город как бы купался в лучах его славы. Его брошюра «Заклятое золото» и блестящая защитительная речь на громком процессе о ней сразу поставили его в ряды знаменитостей. К тому же не успело его имя прогреметь в связи кс этим, как о нем заговорили по поводу другого события. Умирая, Рональд признал себя виновным в похищении вкладов в банкирском доме Раймара; перед гробовой доской он хотел совершить акт величайшего самоотречения и снять позор с имени и чести покойного Раймара.
Теперь Эрнст мог расправить долго связанные крылья. Перед ним открылись все двери, и все, кто знали отца и были несправедливы к сыну, поспешили теперь загладить свою вину и выказать ему высшее расположение.
Как ни странно, все эти перемены отразились только на старшем брате Раймаре. Тем не менее, Макс жил в свое удовольствие и продолжал считаться талантливым художником, хотя ничем не подтверждал этого. Правда, после известного разоблачения он воспользовался популярностью брата и выставил свои этюды. Их заметили, и критика снисходительно отнеслась к ним, но только потому, что они были написаны Раймаром. Эрнст был выдающейся личностью и потому сумел упрочить за собой положение, Максу же пришлось отойти на задний план, тем более что цель всей его жизни – женитьба на богатой невесте – до сих пор не осуществилась.
Гернсбах по-прежнему сдавали в аренду. Господский дом большую часть года пустовал, но дни отпусков майор Гартмут со своей семьей неизменно проводил здесь.
Вот и теперь на террасе сидели Вильма Гартмут и нотариус Трейман. Сегодняшний визит последнего был связан с ожидавшимся приездом в Гернсбах его племянника Эрнста и его «племянницы» Эдиты. Молодые люди возвращались сюда из свадебного путешествия.
В конце аллеи, ведущей к террасе, показался майор верхом на отличном коне и рядом с ним Лизбета на маленьком пони. Они заметили сидевших на террасе и, свернув с дороги, быстро погнали лошадей прямо через лужайку. Белокурые волосы девочки развевались на ветру от быстрой скачки, но она уверенной рукой управляла поводьями.
– Стой! – скомандовал майор, когда они поравнялись с террасой, и лошади стали как вкопанные.
Соскочив с лошадей, они передали поводья подоспевшему слуге; майор торжественно подвел падчерицу к гостю и сказал:
– Смотрите-ка, она скачет верхом уже лучше своей мамы! Ей незнакомо чувство страха, и она смело преодолевает все препятствия. Сразу видна моя школа!
– О, я всегда так езжу с папой! – воскликнула двенадцатилетняя Лизбета, гордясь такой похвалой. – Разве это не весело?
– Но зато слегка небезопасно, – возразил Трейман.
Лизбета рассмеялась и взяла несколько кусков сахара со стола, чтобы дать лошади. Но при этом она и не подумала воспользоваться лестницей, а попросту перемахнула через перила террасы, вызвав этим крик ужаса со стороны матери и одобрительный возглас со стороны отчима.
– Итак, мы готовы к встрече! – воскликнул майор. – Но только к чему такой торжественный вид, дядя Трейман? Ведь мы в семейном кругу. На свадьбе вы даже ощущали священный трепет перед миллионершей.
– Трепет! – повторил Трейман почти обиженным тоном. – Не мог же я выказывать родственную близость на таком большом и великолепном торжестве. А я давно мечтал о такой племяннице; вы сами убедились в этом во время нашей встречи с ней на крепостном кургане.
– Но тогда вы серьезно думали, что она достанется дураку Максу! – смеясь, воскликнул майор. – А тот теперь лечится от испуга в Карлсбаде. Желтуха! Так, по крайней мере, он написал Эрнсту, от которого, конечно, получил деньги на путешествие.
– В этом виноват мой муж, – сказала Вильма, обращаясь к нотариусу. – Во время помолвки Эрнста мы были в Берлине и встретили Макса на улице. Арнольд рассказал ему новость без всякого сожаления…
– Да ты не поняла меня, – прервал ее Гартмут. – Наоборот, я сделал это крайне нежно и осторожно. «Видишь, Макс, – сказал я ему в утешение, – в Гейльсберге ты считал будущее своего брата безнадежным, а между тем он получает миллионы, на которые ты так надеялся, и красавицу-жену. Эрнста она любит, а тебя не выносит. Но утешь себя мыслью о том, что и тебя не минуют брачные узы». Он весь позеленел, потом пожелтел, буркнул что-то относительно «измены» и кинулся от нас со всех ног, словно ужаленный. А теперь он пьет минеральную воду, чтобы вернуть себе хороший цвет лица. Меня очень удивляет, как это до сих пор на Макса с его смазливой рожицей и непроходимой глупостью не надели венца.
Трейман лишь презрительно пожал плечами. Он не любил, когда в его присутствии говорили об этом человеке, которого он не считал своим племянником. В этом вопросе он был непреклонен.
В эту минуту на террасу, как вихрь, влетела Лизбета с громким криком:
– Едут! Едут! Я вижу экипаж.
Действительно, вдали показался экипаж. Нотариус опять пришел в отличное настроение.
– Да, это они! – повторил он. – Наш Георгий Победоносец! Я ведь первый назвал его так, вся пресса подхватила эти слова, и они стали боевыми в процессе Рональда. О, он выдержит еще не один такой бой, как только попадет в рейхстаг. Ведь на следующие выборы выставляют его кандидатуру. Если Эрнста выберут, то я поеду в Берлин, и буду присутствовать на каждом заседании парламента, ни одного не пропущу! – и старик даже подскочил от радости на стуле.
Но вот экипаж свернул на аллею, и через несколько минут семья майора и Трейман приветствовали возвратившихся на родину молодоженов.
– Сразу видно, что вы возвращаетесь из свадебного путешествия. У вас обоих какой-то неземной вид! – смеясь, сказал майор, пожимая руку друга.
Эдита обняла свою кузину и обратилась к Лизбете, робко смотревшей на «красивую и важную тетю». Но тетя сбросила с себя холодную важность и крепко обняла маленькую дикарку. Затем наступила очередь старого нотариуса, который колебался между родственной близостью дядюшки и «трепетом» перед наследницей; но любезность «его племянницы» разом устранила «трепет». Эдита сразу же расположила к себе старика тем, что обещала завтра же побывать у него в доме и полюбоваться «старинным зданием, о котором она слышала от Макса так много интересного». Затем она потребовала от дяди Треймана, чтобы тот звал ее «Эдитой», и подставила ему обе щечки для поцелуев. Это было уже слишком для старика; он, конечно, поцеловал ее, но от умиления заплакал.
Вильма проводила молодую женщину в приготовленные для нее комнаты и помогла ей там снять дорожное платье.
– Мне кажется, ты стала еще красивее, Эдита! – с неподдельным восхищением сказала она. – Арнольд прав; вы все еще не похожи на обыкновенных людей.
– Мы, действительно, как будто только что побывали в раю, – весело отозвалась Эдита. – Мы ведь впервые могли всецело принадлежать друг другу, а как долго ожидали этого!
– Да, но чего ради вы откладывали это? – спросила Вильма. – Мы уже давно заметили вашу взаимную симпатию, да и внешние обстоятельства тоже не могли быть препятствием. Ведь ты достаточно богата.
Молодая женщина, поправлявшая перед зеркалом волосы, смеясь, обернулась.
– Значит, ты не знаешь моего гордого Эрнста! Он ни за что не вынес бы зависимости от моего отца. Он взял с меня слово ждать, пока не создаст себе положения в столице. И это случилось намного раньше, чем мы предполагали. Мне лучше чем кому бы то ни было известно, как теперь перед ним заискивают.
– Это как раз в твоем вкусе, – поддразнила ее Вильма. – Ведь, по-твоему, твой супруг должен быть выше толпы. Вот теперь Эрнста избирают в рейхстаг!
– Да, ему дадут депутатские полномочия, – с гордостью во взгляде произнесла Эдита. – Эрнст уже давно посвятил себя политической деятельности; надеюсь, он и на этом поприще сыграет видную роль.
– А мы все еще ожидаем скромного чина полковника, – смеясь, объявила Вильма. – Твой супруг, видимо, метит намного выше и не успокоится без министерского портфеля. Но ты готова, Эдита? Так пойдем к нашим кавалерам.
В это время Эрнст на террасе рассказывал друзьям новость:
– Третьего дня я получил от Макса письмо. Он сообщает о своей помолвке. Официальное уведомление об этом мы получим на днях.
– Как? И он нашел, наконец, себе невесту? Слава Богу! – воскликнул майор. – Она, конечно, богата, и ты, по крайней мере, избавишься теперь от его вечного попрошайничества.
– Макс пишет мне, что познакомился со своей невестой в Карлсбаде; она, кажется, уже немолода и не особенно красива, но очень богата, о чем он сообщает с явной гордостью. Ты, должно быть, знаешь эту даму, Арнольд, она живет в Ганновере, а ты был там четыре года тому назад. Это некая Альтрингер.
– Альтрингер… Господи, Боже мой! – с ужасом воскликнул Гартмут. – Неужели она подцепила Макса? Спаси его, Бог, теперь он поплатится за все свои грехи!
– Следовательно, ты знаешь ее? Она вдова помещика?
– Совершенно верно, они спекулировали землей и, разбогатев на этом, переехали в Ганновер. Их прежние соседи перекрестились от радости, узнав об этом. Впрочем, что касается самого Альтрингера, то он был довольно безвреден и во всем подчинялся своей супруге. Она командовала им денно и нощно, пока благополучно не похоронила. Она приблизительно лет на двадцать старше Макса. Берегись своей свояченицы, Эрнст! Это воплощенный сатана.
– Да мы и не думаем поддерживать отношения с Максом, – спокойно произнес Эрнст. – В последние годы мы совершенно разошлись; он приходил ко мне и писал мне лишь в случаях крайней необходимости…
– В деньгах, – договорил за него нотариус, – а ты всегда делал ему поблажки. Что касается меня, то я никогда не прощу этому человеку того, что он хотел продать мой дом нейштадтцу и только и ждал моей смерти.
– Простите его, дядя Трейман! – торжественно произнес майор. – Теперь вы можете это сделать: человек, у которого супруга госпожа Альтрингер, достоин сожаления. Она сумела подчинить себе Макса, который слишком глуп, чтобы оказать сопротивление… впрочем, тут не поможет никакое сопротивление, а потому пусть несет свой крест сам!
* * *
Следующее утро было пасмурным и туманным, но вскоре погода прояснилась, и весело засияло солнце. Поездка в Гельсберг была отложена на послеобеденное время, потому что Эрнст и Эдита объявили, что хотят совершить небольшую прогулку по окрестностям. Они пошли одни и стояли теперь на том самом месте, где четыре года тому назад произошла их первая встреча, решившая их судьбу.
Маленькое кладбище по-прежнему было одиноким и заброшенным. Бури, пронесшиеся над миром, проблемы людей его не коснулись. Покойники так же мирно спали под осенней листвой и зимним снегом, как и под яркой весенней зеленью. Лучи солнца по-прежнему освещали осевшие могильные холмики и истертые надгробные камни, и аромат ежегодно пробуждающихся цветов наполнял это царство мертвых. Из разрушенных стен маленькой кладбищенской церкви, поросшей удушливой бузиной, доносилось пение дрозда – старая ликующая весенняя мелодия… все было, как и тогда…
Только в них двоих, теперь медленно ступавших по пышной траве, произошла огромная перемена. Правда, свое счастье они обрели в тяжелой борьбе, а тот, кто стоял между ними, покоился теперь в своей одинокой могиле. Они только что говорили о нем; это сразу можно было видеть по серьезному выражению их лиц; на ресницах молодой женщины еще дрожали слезинки, когда она сказала взволнованным голосом:
– Ты не можешь представить себе, Эрнст, какое большое впечатление произвело на меня его последнее «прости». Всего два слова: «Прощай. Феликс». Ни объяснений, ни просьб. Я прогнала его от себя тем ужасным словом, а он своей предсмертной исповедью возвратил тебе жизнь – тебе, повергшему его. Он ведь мог унести эту тайну с собой в могилу, но не хотел оскорблять свою память таким поступком. Несмотря на все, в этом человеке все же была черта величия.
