Текст книги "Два мира"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава 24
В Хейзлтоне впервые собирался конгресс. Союз американских журналистов был одним из самых больших и влиятельных в стране, где власть печати безгранична. Выбрав этот город местом своего съезда, журналисты этим самым как бы признали его столицей штата. Все эти сотни людей, отовсюду съехавшиеся сюда, посылали тысячи докладов и статей в газеты, представителями которых они являлись, в продолжение целой недели нельзя было взять в руки ни одной газеты, чтобы не встретить названия нового города. Морленд знал, что делал, прилагая все усилия, чтобы выбор для съезда пал именно на Хейзлтон.
Город оказался вполне на высоте своего положения. Прием гостей превзошел все подобные приемы. Богатейшие жители соперничали друг с другом в гостеприимстве. Все гостиницы были заняты, сам город играл роль хозяина в приеме приезжих. За каждым заседанием следовало какое-нибудь торжество, а неделя завершалась назначенным у Морленда раутом.
Дом председателя общества, которому Хейзлтон был обязан своим возникновением, походил скорее на дворец и находился в той части города, где жила знать. К каждому дому примыкал сад или парк. Жившее здесь высшее общество выбрало это место вдали от центра города с его шумной жизнью. На холмах, окружавших обширную долину, возникла целая колония вилл, маленьких нарядных дачных домиков, служивших лишь для временного местопребывания. На более высокие холмы, откуда открывался великолепный вид на город и долину, устраивались поездки. У Морленда тоже был такой коттедж, и в хорошие вечера он иногда отправлялся туда с дочерью, чтобы там пообедать и отдохнуть.
В его городском доме был целый ряд комнат для гостей, на этот раз все они были заняты. Один мистер Торнтон занимал три или четыре комнаты, а с ним приехало несколько сотрудников «Герольда», тоже требовавших особенно внимательного отношения. Морленд не предвидел приглашения, сделанного его дочерью почти в последнюю минуту, а потому было решено поместить этих гостей в загородной вилле.
Когда Гунтрам с женой и Зигварт приехали на виллу, Траудль была просто в восторге от такого распоряжения. Небольшие комнаты, обставленные с большим комфортом, были ей гораздо больше по вкусу, чем огромный дворец Морленда. Гораздо приятнее было жить на этой возвышенности с живописным видом и всегда готовым к услугам автомобилем, в котором можно было через несколько минут очутиться в городе.
Раут у Морленда превзошел все до сих пор виденное Хейзлтоном. Залитые ярким светом и роскошно убранные экзотическими растениями приемные восхищали даже этих гостей, большей частью избалованных роскошью. Убранство залов и комнат для гостей, сервировка столов и вообще вся обстановка раута затмили своим блеском и великолепием все остальные торжества. Нечто подобное мог позволить себе только человек, который не считался с деньгами и которому ничего не стоило истратить в один вечер целое состояние. Этим человеком был Вильям Морленд.
Гостей принимала графиня Алиса в великолепном туалете, сверкавшем драгоценностями. Стоя рядом с отцом, она была окружена тесной толпой, которая восхищалась ею, курила ей фимиам, а она принимала поклонения с видом царицы, привыкшей к подобной дани ее красоте. Она действительно походила на царицу, и Морленд смотрел на нее с чувством удовлетворенной гордости. Он понимал, чем обладал в лице этой красавицы-дочери. В конце концов будет, пожалуй, лучше, если она выберет себе второго мужа здесь, в Америке. Став миссис Торнтон, она будет жить в Нью-Йорке, куда он сам часто ездил, и может подолгу гостить в Хейзлтоне. Таким образом, ему не придется с ней расставаться.
Алиса, по-видимому, подчинилась его желаниям: она была все время любезна и внимательна к мистеру Торнтону, который был от нее в восторге.
Зигварт, принимавший участие в одной общей экскурсии, немного запоздал. Когда он вернулся на виллу, Гунтрам с женой уже уехали. Он встретился с ними на рауте, и Адальберт воспользовался первым удобным случаем, чтобы отвести его в сторону.
– Я должен сообщить тебе удивительную новость, – начал он. – Сегодня я получил письмо от Дитриха. Представь себе, он поехал в Нью-Йорк!
– Дитрих Залек? – спросил удивленный Зигварт. – Он ни словом не намекал на подобное намерение.
– Он, вероятно, и сам не имел его и не думал о нем до получения приглашения из «Герольда». Газета снаряжает экспедицию к северному полюсу. Помнишь, мы еще недавно обсуждали с тобой этот вопрос, когда он был затронут в печати?
– Да, помню, но разве Залек имеет какое-нибудь отношение к газете и ее сотрудникам?
– Ни малейшего. По-видимому, и для него это явилось полной неожиданностью.
– Тогда в это дело замешана графиня Алиса, – решительно произнес Зигварт. – Ведь мистер Торнтон – гость ее отца.
– Мне тоже это пришло в голову. Очень возможно, что Дитрих питал слишком смелые надежды, пожалуй, даже сделал предложение, но, очевидно, получил отказ. Об этом можно судить по тому, что в последнее время он отвергнут Алисой, хотя прежде она как будто поощряла его. Потом ей, вероятно, стало жаль его, и она захотела похлопотать за него,
– Или просто хотела удалить его отсюда, – задумчиво проговорил Герман. – Но для чего?
– Может быть, Траудль узнает что-нибудь, но пока она так же удивлена, как и я сам. Во всяком случае, здесь какая-то загадка. Участники экспедиции давно уже подобраны, так как она отправляется через три недели. Тут действовало чье-то сильное влияние.
– Вероятно, – рассеянно ответил Зигварт, все еще занятый своими мыслями.
– Как бы то ни было, но это приглашение совершенно меняет всю его жизнь. На два или на три года, как и все участники экспедиции, он совершенно избавлен от материальных забот, а если счастливо вернется, то перед ним окажутся открытыми многие пути. Он, вероятно, и сам понял это, потому что согласился, ни минуты не колеблясь.
В это время к оконной нише подошла Траудль. Она была прелестна в воздушном розовом платье, правда, слишком простом по сравнению с туалетами знатных городских дам, соперничавших друг с другом в роскоши нарядов и блеске драгоценностей, но благодаря своей ослепительной свежести и девичьей стройности фигуры нисколько не теряла от такого соседства.
– До Алисы сегодня не доберешься, – весело сказала она. – Мне едва удалось перекинуться с ней несколькими словами. Ну, Герман, что вы скажете об этом торжестве? На нашей милой старой родине не знают ничего подобного.
– Нет, да и слава Богу. Мы еще не знакомы с такими пирами Мамона [6]6
Мамон – бог богатства и наживы у древних сирийцев. (Прим. ред.)
[Закрыть], который собирает вокруг себя всех своих подчиненных, чтобы они льстили ему. В этом свободная Америка перегнала нас.
– И не стыдно вам так говорить? Мы ведь все здесь в гостях.
– Приглашены, чтобы исполнять свою обязанность, то есть выражать восхищение. Я, к сожалению, не расположен к этому и считаю достойным порицания равнодушие к этим выставкам своего богатства, которые на меня не производят никакого впечатления.
– Как серьезно вы смотрите на вещи! – рассмеялась Траудль. – А мы без всяких размышлений наслаждаемся этим праздником. Он так прекрасен!
– Берегись. Адальберт! Твоя жена начинает портиться в Хейзлтоне. Тебе потом придется повозиться с ней, и она отравит тебе жизнь.
– Нет, я лучше знаю свою Траудль, – возразил Адальберт. – ей не повредит побывать раз-другой в таком роскошном обществе.
– Разумеется, когда мы завтра вернемся домой, я точно так же буду радоваться детям, и дяде Гофштетеру, и нашему милому, залитому солнцем домику. Мой Адя хорошо знает меня! – и Траудль улыбнулась мужу.
Он украдкой сжал ее руку в своей и тихо, с глубокой нежностью, проговорил:
– Моя маленькая златокудрая Труда!
Зигварт молча смотрел на эту счастливую пару. Эта женщина еще девочкой готова была умереть с любимым человеком, а потом так мужественно и преданно делила с ним его судьбу и не покинет его до конца жизни ни в радости, ни в горе. Это был его идеал женщины. Именно такой должна быть та женщина, которую он введет когда-нибудь в свой дом: только такой брак может быть залогом счастья.
В зале произошло какое-то оживление – под руку с Торнтоном вошла Алиса. Взгляды всех устремились на нее, послышались замечания о предположительном родстве Морлендов с Торнтонами. Этот слух никем не оспаривался, напротив, как будто получил подтверждение. Он дошел и до ушей Зигварта. и он тоже не усомнился в его достоверности. Это была, пожалуй, самая подходящая партия, потому что они были из одного круга. Красавица, позволявшая поклоняться себе как царице, никогда не забудет, что на ней корона, корона Мамона. Равенсбергам пришлось тяжело испытать это.
Алиса медленно шла по залу со своим спутником. Иногда она останавливалась, чтобы перекинуться несколькими словами с тем или другим из приглашенных. Она рассеянно оглядывала окружавшее ее общество, вдруг ее взгляд встретился с глазами, смотревшими на нее не с восхищением и приветливой любезностью, а мрачно, почти враждебно. И несмотря на это, она, как очарованная, не могла не смотреть в эти глаза. Одно мгновение продолжался этот немой, но красноречивый разговор, потом Зигварт отвернулся. Однако он в тот же миг понял, что никогда не женится, что мирное, тихое семейное счастье его друга для него самого не существует. Он никогда не заключит в свои объятия другой женщины, так как в его душе кипит горячая страсть к Алисе, ставшая для него роковой.
Торнтон провел свою даму в одну из боковых комнат, предназначенных для отдыха и беседы. Это был маленький, уютный кабинетик, слабо освещенный и пропитанный ароматом цветов. Торнтон сел рядом с Алисой и заговорил:
– Простите, графиня, если я на четверть часа отниму вас у общества. Я хотел лично сообщить вам, что ваше желание исполнено, ваш протеже будет сегодня вечером в Нью-Йорке.
– В самом деле? – с оживлением сказала Алиса. – Значит, его приняли в экспедицию?
– Разве вы могли сомневаться в этом? Он с радостью ухватился за предложение. Да это и вполне понятно.
– Нет, не совсем понятно, нам приходилось считаться с гордостью и самолюбием человека, который до сих пор не может забыть свое прошлое. Я уже говорила вам, что барон Залек принадлежал к высшему обществу, пока разорение его семьи не заставило его уехать на чужбину. Поэтому-то я и поставила условием, чтобы он не знал, кто именно хлопотал о нем. От меня он не принял бы никакой милости.
– Не беспокойтесь, ваше инкогнито было и будет сохранено. Надо надеяться, что мистер Залек оправдает вашу рекомендацию.
– В этом я уверена. Он прекрасный стрелок, выносливый, привыкший к физическим нагрузкам человек и при этом смел до безумия. В жизни, полной опасностей и забот, он будет в своей стихии. Вы не раскаетесь в своем выборе.
Торнтон улыбнулся.
– Ни о каком выборе с нашей стороны тут не было и речи. Все заключалось в вашем желании, графиня, о котором вы заявили почему-то в самую последнюю минуту. Подобные дела готовятся заранее. Уже в начале года были подобраны все участники. Было много желающих, достаточно известных, и нам оставалось только выбрать. Немецкий барон, как иностранец и человек неизвестный, не мог претендовать на участие, но за него ходатайствовали вы, и я немедленно сообщил об этом своему Гарри. Я сказал ему, что это ваше настоятельное желание и что он может этим заслужить вашу благодарность. Разумеется, место для барона сразу нашлось.
Торнтон недаром подчеркивал трудность исполнения желания Алисы, и она отлично поняла его намек, но обошла этот вопрос и, протянув ему руку, произнесла:
– Благодарю вас, мистер Торнтон, вы сделали мне большое одолжение. Но неужели вы уже завтра покидаете нас?
– Я должен ехать: конгресс завершился, и меня ждут в Нью-Йорке неотложные дела. Но не благодарите меня, я тут ни при чем, все это сделал Гарри, и он всегда готов сам явиться за благодарностью.
Молодая женщина с минуту помолчала, потом ответила полушутя:
– Через две недели мы уже увидимся на морском пляже. Ведь уже решено, что вы с сыном навестите нас там. Я думаю, что мы пока на этом и остановимся.
– Если вы настаиваете, нам остается только покориться. Вы позволите отвести вас в зал?
– Я бы хотела остаться здесь еще несколько минут. В зале душно, а мне хотелось бы немного отдохнуть.
Торнтон нашел, что его будущая невестка имела действительно усталый вид. И в этом не было ничего удивительного. Вся последняя неделя была для нее очень утомительной, она должна была везде бывать и играть видную роль, а сегодняшний вечер возлагал на хозяйку дома массу обязанностей. Торнтон видел, что ей хотелось остаться одной, и любезно уступил ее желанию.
Алиса с глубоким вздохом прислонилась к спинке дивана. Все эти дни она преследовала одну цель – удалить Залека, чтобы оградить от опасности жизнь того, за кого она переживала. Она достигла желаемого, но теперь у нее требовали уплаты за услугу. Она дала Торнтону-старшему более или менее определенную надежду, что предложение его сына будет принято, как отказать ему теперь, когда он явится? Это было бы оскорблением Торнтонам, на которое не могла бы отважиться даже дочь Вильяма Морленда.
Нет, выбора уже не оставалось, решение было, в сущности, уже принято, и короткая отсрочка ни в чем не меняла хода событий. Да и не все ли равно, кому в конце концов отдать свою руку? Гарри Торнтону или кому-нибудь другому – совершенно безразлично! Но Алиса не могла забыть взгляд, встреченный ею в шумной, блестящей толпе, и хваталась за отсрочку как за якорь спасения. Она больше не обманывала себя – она снова была всецело во власти человека, научившего ее любить.
Глава 25
Неделя торжеств кончилась, и Хейзлтон снова зажил своей будничной жизнью. Уже на следующее утро после морлендовского раута экспрессы стали уносить из города участников конгресса. Торнтон со своим «штабом» вернулся в Нью-Йорк. Гунтрам с женой отправились на свою ферму, только Зигварт остался еще на несколько дней. После гостеприимства, оказанного Морлендом ему и его друзьям, он не мог отказаться от предложения погостить еще немного. Он, конечно, не остался бы здесь добровольно, так как знал, чего ему стоило переносить близость любимой женщины.
Было уже за полдень. Зигварт стоял у окна виллы и ждал машину, которая должна была отвезти его в город. Погода резко изменилась, после жары и засухи, стоявших целые месяцы, задул сильный норд-ост, которого всегда боялись в Хейзлтоне. Он дул обычно иногда несколько дней подряд и причинял разные бедствия. Красивый пейзаж потерял сегодня всю свою привлекательность. Город расстилался под тяжелым свинцовым небом, весь укутанный громадными столбами пыли, а ветер, превратившийся к полудню в бурю, гнал перед собой все новые тучи. Он выл и ревел вокруг маленьких нарядных домиков с такой силой, точно хотел совсем снести их с земли, деревья и кустарники гнулись до самой земли под его свирепым дыханием.
Герман смотрел в окно, почти ничего не видя, так как мысли его были далеко, но вдруг он заметил, что облако пыли над центральной частью города стало удивительно густым и плотным. Оно колебалось из стороны в сторону, снова сгущалось в большой клуб и принимало все большие размеры. Зигварт стал приглядываться внимательнее, вот он взял подзорную трубу и тогда увидел, что внизу происходит что-то необычайное: по улицам неслись экипажи, прохожие собирались толпами. В душе Зигварта мгновенно зародилось ужасное предчувствие: это не пыль.
Это дым. Вдруг сильный порыв ветра разогнал облако в разные стороны, мелькнули красные языки пламени. Город горел.
Зигварт выбежал на улицу и стал торопить шофера. Они помчались в город, прежде всего к дому Морленда. Там, конечно, уже знали о пожаре, но не были им особенно озабочены. Пожары случались и раньше, а в городе была отличная пожарная команда, которая уже энергично принялась за работу. Морленд все-таки собирался отправиться на пожар и зашел на несколько минут к дочери. Это сообщил Зигварту один из секретарей, знавший его как гостя в доме миллиардера. Они стояли в одной из приемных, когда дверь открылась, и в комнату вошел Морленд с дочерью.
– А, и вы здесь, мистер Зигварт? – сказал он. – Вы, наверно, заметили пожар? Мы надеемся локализовать его, чтобы устранить дальнейшую опасность. Я попросил бы вас оказать мне услугу: проводите, пожалуйста, мою дочь на виллу. Мне не хотелось бы, чтобы ее тревожил этот шум в городе.
Морленд говорил со свойственным ему хладнокровием, но Герман видел, что он был далеко не спокоен.
Взгляды обоих мужчин встретились, и в них можно было прочесть одну и ту же мысль: предостережение, недавно высказанное и принятое презрительным пожатием плеч, было теперь перед «королем долларов» грозной явью.
– Я к вашим услугам, – сказал Зигварт. – Если графиня желает…
– Нет, мне хотелось бы остаться здесь, – прервала Алиса с напускным спокойствием. – Ведь здесь нам не грозит никакая опасность.
– Разумеется, но в таких случаях люди легче теряют голову. Тебя могут напугать, преувеличив опасность. Я хотел бы, чтобы ты уехала.
Морленд повернулся к лакею, ожидавшему его с пальто и шляпой.
Пока он одевался, Алиса подошла к Зигварту и спросила его быстрым шепотом:
– Есть опасность?
– Я боюсь этого, – также тихо ответил он.
– Чего вы боитесь?
– При этой буре – всего.
Молодая женщина поняла его и решительно выпрямилась.
– Я остаюсь здесь, папа. Я не ребенок, которого надо оберегать от всего страшного. Мистер Зигварт, поезжайте с отцом и не отходите от него.
Морленд сделал нетерпеливое движение и, по-видимому, собрался возражать, но Герман уже оказался около него.
– Позвольте мне ехать с вами, – тоном горячей просьбы проговорил он. – Я здесь не останусь.
– В таком случае, едем, – коротко сказал Морленд, пожав плечами. – До свиданья, Алиса. К вечеру всякая опасность будет устранена, можешь быть в этом уверена.
Он сделал знак секретарю остаться дома и вышел вместе с Зигвартом. Через минуту оба уже сидели в автомобиле, мчавшем их к месту пожара.
Никто не знал причины пожара. В полдень пламя неожиданно показалось на верхнем этаже дома, расположенного в одной из узких улиц. Когда обитатели дома выбежали на улицу, загорелась уже крыша, а через час вся улица была объята пламенем.
Пожарная часть в Хейзлтоне была организована прекрасно и отлично выполняла свои обязанности. Пожарные энергично боролись с огнем и, несомненно, быстро справились бы с ним при тихой погоде, но усилившаяся буря превозмогла человеческие усилия. Ветер гнал пламя с крыши на крышу, из одной улицы на другую и разносил по всем направлениям, вплоть до самого предместья, пылавшие головни. В то время как все усилия были направлены на то, чтобы спасти центр города, уже занялась окраина. Обезумевшие от страха люди или бежали без оглядки, или с отчаянием пытались спасти что-нибудь из своего имущества. Всюду царил хаос, но хладнокровие и мужество американцев проявилось теперь в полную силу. С той же энергией, с которой они создали город, теперь они боролись за него с разъяренной стихией. Горожане немедленно создали отряд добровольцев, который, не теряя ни минуты, начал помогать пожарным. Морленд вызвал всех инженеров из своей конторы и поручил им руководить тушением. Начали разрушать мосты, чтобы прервать сообщение между различными частями города и прекратить доступ огню. Бесконечные струи воды направлялись на этот огромный костер, но все было напрасно, пожар все усиливался, дома загорались один за другим, улица занималась за улицей.
Алиса переживала мучительные часы. Сначала отец время от времени присылал ей известия, но потом они прекратились: у Морленда для этого не было ни времени, ни людей. К вечеру пришел строгий приказ немедленно покинуть дом и перебраться со всем штатом на виллу, так как предместью грозила опасность. Начались поспешные сборы, приказ был достаточно ясен.
И действительно, с наступлением ночи пришлось уступить огню и эту часть города: не было никакой возможности проникнуть в море пламени и дыма. Надо было спасать окраины, куда залетали искры и уже повсюду показывался дым и огонь: «городу садов», гордости Хейзлтона, где обосновались богачи, грозила серьезная опасность – ветер гнал пламя туда. Здесь не было узких улиц, но зато все эти великолепные дома были окружены парками, ставшими теперь для них роковыми, многомесячная засуха лишила деревья возможности бороться с огнем и они загорались как факелы. Скоро все дворы были окружены огненным кольцом, через которое невозможно было пробраться. Пожарные тщетно боролись с бедствием, распространявшимся с поразительной быстротой и поглощавшим одну жертву за другой. Не уцелел и дом Вильяма Морленда. Около полуночи огонь добрался и до него. Страшным, зловещим пламенем вспыхнул волшебный замок, в котором еще вчера царь Мамон давал один из своих сказочных пиров. Когда на востоке занялась заря, участь города была решена. Угасла всякая надежда, спасать было нечего.
Алиса провела на вилле мучительную ночь. Она ничего не знала об отце, но видела собственными глазами, как пожар все разрастался, охватывая одну часть города за другой, и как ее собственный дом исчез в дыму и пламени. А отец все еще оставался в городе. Алиса утешалась только одной мыслью, что Зигварт с ним и не отойдет от него, – он обещал ей это. Но и он не подавал о себе никаких известий, телефонная связь давно прервалась.
Наконец они вернулись. Было уже совсем светло, когда вдали показался автомобиль Морленда. Алиса выбежала на крыльцо и вздохнула с облегчением, увидев отца живым и невредимым. Но когда он медленно и с трудом вышел из машины, опираясь на Зигварта, она смертельно испугалась. Неужели этот усталый, сгорбленный, постаревший на несколько лет человек, был действительно ее отец. Он не ответил ни на ее объятия, ни на ее робкие расспросы, а машинально направился к дому. Она помогла ему подняться по ступенькам лестницы, но когда подвела его к дивану, он молча сделал отрицательный жест и подошел к окну. Он стоял, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел на дело почти всей своей жизни, которое теперь было совершенно уничтожено. Зигварт вошел в комнату вслед за ним. Алиса спросила его вполголоса:
– Все потеряно?
– Все, – медленно проговорил он. – Хейзлтона больше не существует.
Алиса громко зарыдала. Вдруг она почувствовала нежное прикосновение к своим рукам и услышала произнесенное с невыразимой любовью: «Алиса». Она покачала головой и высвободила свои руки.
– Нет, Герман, теперь я принадлежу своему отцу, исключительно ему: он нуждается во мне.
Зигварт все понял и выпустил ее руки.
Она подошла к отцу, который все еще продолжал стоять у окна, не видя и не слыша ничего происходившего в комнате. Алиса крепко обняла его. В этот самый тяжелый час их жизни выплеснулась наружу вся ее любовь к отцу, и она сказала нежным тоном, которого раньше он никогда не слышал:
– Папа, я здесь и все перенесу с тобой.
Морленд ничего не ответил, но крепко прижался головой к ее плечу. Внизу под ними расстилалось густое облако дыма, скрывавшее долину. Еще вчера там стоял город с шумной жизнью тысяч людей, боровшихся за существование, город, на почве которого сотни людей воздвигали свое благосостояние. А сегодня! Когда ветер разгонял дым, можно было видеть картину полного разрушения. Центральная часть города представляла кучу догорающих развалин, в предместьях пожар еще продолжался, но и там горели уже одни обломки и было бы безумием спасать их. Хейзлтона не существовало.
Зигварт оставил отца с дочерью одних и вышел из комнаты. Около полудня он послал спросить графиню, не может ли она принять его. Он нашел ее очень бледной и серьезной, но спокойнее, чем ожидал.
– Как чувствует себя мистер Морленд? – спросил он.
– Он наконец уснул. Я упросила его лечь. Когда я уходила из комнаты, он уже спал.
– Слава Богу! Он двадцать часов провел на ногах в ужасном волнении, в этой моральной пытке, когда видел, что кругом разрушалось все то, что он создал. Это не по силам шестидесятилетнему человеку.
Оба помолчали. Молодая женщина опустила голову на руки, Герман стоял около нее.
Наконец он тихо произнес:
– Алиса, недавно ты не хотела слушать меня и была права. Тогда ты принадлежала исключительно отцу, но теперь мы одни, и ты должна выслушать тот вопрос или, скорее, просьбу, с которой я пришел к тебе.
Этот тон, это «ты» позволяли угадать вопрос. Алиса медленно подняла глаза.
– Ты пришел ко мне теперь, – с трудом проговорила она, – теперь, когда все пропало?
– Пропало богатство твоего отца, но мы создадим свое счастье на его обломках. Мы не можем расстаться, мы оба прекрасно знаем, что не в силах сделать это. Теперь я знаю, что мне нужно делать. Когда ты согласилась стать моей женой, мне следовало сейчас же обнять тебя без промедления и колебания, верить в тебя и в твою любовь, и мы были бы счастливы. Теперь между прошлым и настоящим лежат годы разлуки и отчуждения. Не позволяй своей гордости снова заговорить, то обстоятельство, что я тогда не совладал со своей гордостью, стоило нам нескольких тяжелых лет. Я пришел за своей Алисой. Согласна ли ты быть моей?
Это было снова признание, горячее, бурное, как в то время, когда любовь была предложена Герману Алисой как милость, как снисхождение, тогда он боролся со своим чувством, теперь же оно пробудилось в нем с прежней силой.
Вместо ответа Алиса с безудержным рыданием прижалась к груди Зигварта. Они иначе представляли себе этот счастливый миг, но все же это было счастье, которое некогда выпорхнуло из вершины столетней липы, невидимое, неосязаемое, но всецело завладевшее ими. Они снова почувствовали его близость и дыхание.
Через два часа они пошли к Морленду. Он сидел за письменным столом и делал карандашом пометки на большом листе бумаги. Зигварт остановился в изумлении, и на мгновение им овладел страх. Уж не помешался ли Морленд? Он делал какие-то подсчеты в тот день, когда судьба отняла у него решительно все. Действительно, можно было в таком положении не только постареть, но и помешаться. Морленд медленно повернулся и сразу понял в чем дело.
Когда Герман обнял свою невесту и подвел ее к отцу, Морленд нисколько не удивился, а только вполголоса произнес:
– Все-таки?
– Да, мы все-таки пришли к вам, – сказал Герман, – Алиса и я просим благословить нас.
Морленд встал, тяжело опираясь на кресло, и сказал разбитым, упавшим голосом:
– Вы выбрали не совсем удобное время для своей помолвки. Почему именно сегодня?
– То время, когда мы с Алисой наконец объяснились, не может быть неудачным, – серьезно возразил Зигварт. – Для нас это счастливое время. Или, может быть, я для вас нежеланный зять?
Морленд внимательно посмотрел на своего прежнего любимца, но остался безучастен. Его лицо точно застыло, но он вполне владел собой.
– Алиса вольна распоряжаться собой, то, что было нами задумано, теперь не может исполниться. Гарри Торнтон не повторит своего предложения, оно относилось к тому, чего теперь уже нет.
И Алиса, и Зигварт знали это. Вчера вместе с городом погиб и предположительный союз семей Морленда и Торнтона. В этом не могло быть ни малейшего сомнения.
– Алиса уже дала мне свое согласие, – снова заговорил Зигварт, – вы также когда-то соглашались признать меня своим зятем, причем лишь ввиду ожидавшего меня будущего. Теперь это будущее превратилось в настоящее. Женщина, которую я введу в мой дом, не будет лишена того, что делает жизнь прекрасной и свободной. Ей только придется отказаться от той сказочной роскоши, которая окружала ее здесь. Но я знаю, что моя Алиса сделает это охотно и с радостью.
Морленд сохранил спокойствие и только с удивлением покачал головой.
– Нет! Моя дочь не войдет в ваш дом бедной женщиной. Она владелица Равенсберга, принадлежащего ей всецело, и ее приданое, внесенное в германский банк, осталось нетронутым. Она пользовалась только процентами с капитала. Все это не имеет ни малейшего отношения к моим потерям.
– Неужели? – воскликнул Герман. – Об этом мы и не подумали. Ну, тем лучше. Эти деньги, конечно, принадлежат тому, кто их заработал. Они ваши, мистер Морленд.
– Разумеется, папа, – убедительно проговорила молодая женщина. – Капитал принадлежит тебе, и распоряжаться им будешь, конечно, ты.
Морленд медленно выпрямился. На его застывшем лице промелькнуло выражение недовольства.
– Разве я настолько обеднел, чтобы принимать милостыню от своей собственной дочери? Что я тебе раз дал, то тебе и останется. А теперь не будем говорить об этом.
Зигварт промолчал, спокойно подошел к письменному столу и взял лежавший на нем лист бумаги.
– Здесь стоят числа и пометки. Вы подводили какой-то итог?
– Итог тому, что мне остается. У меня есть еще паи в Нью-Йорке и акции Берклея, принадлежащие большей частью мне. Но с гибелью города они обесценились.
– Они снова приобретут ценность, как только Хейзлтон будет восстановлен.
Ответом на эти слова был только мрачный отрицательный жест.
– Отец, не отрицай, что эта мысль и тебе пришла в голову. Ты хочешь собрать все, что у тебя осталось. Это видно по этим цифрам. А кто способен на это после такой катастрофы как вчерашняя, у того хватит сил исполнить свое намерение. К чему нам с Алисой в Германии твои капиталы? Ты часто упрекал меня в том, что я не умею обращаться с деньгами, для нас этот капитал остается мертвым, в твоих же руках он пойдет в оборот. Так заставь эти деньги работать для твоих детей, а если Бог пошлет, – голос Зигварта понизился и зазвучал особенно мягкими и нежными нотами, – то и для твоих внуков, для твоей плоти и крови.
Он нашел волшебное слово, коснулся той струны, которая была особенно чувствительна в Морленде, этом уже стареющем человеке, долго страдавшем от мысли, что все его богатства могут попасть в чужие руки. Он посмотрел на дочь, потом на человека, стоявшего рядом с ней и воплощавшего в себе здоровье и жизнь, и, быстро встав с кресла, повторил:
– Для моих внуков? Ты прав, Герман! Для вас и вашего потомства, которое будет и моим, Хейзлтон должен возродиться из пепла, была бы только почва, и я снова создам его.
В этом сильном человеке вспыхнула прежняя энергия, усталость и подавленность бесследно исчезла, и при взгляде на него в эту минуту действительно верилось, что он это сделает. Это был прежний Вильям Морленд с железной волей, с непоколебимой силой. Он вновь обрел самого себя.
