Текст книги "Два мира"

Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 18

Громадное предприятие, во главе которого стоял Вильям Морленд, превзошло все ожидания. В продолжение одного десятилетия Хейзлтон занял место среди очень крупных городов Америки, его положение на главном пункте вновь выстроенной железной дороги и исключительно благоприятные условия климата и почвы привлекли массу поселенцев, но, в сущности, все было делом неутомимой энергии одного человека, сумевшего верно оценить местные условия.

Деятельность общества, которым руководил и почти безгранично распоряжался Морленд, была очень успешна, дивиденды акционеров общества увеличивались с каждым годом. Морленду, разумеется, причиталась львиная доля. В Нью-Йорке его уже считали одним из крупнейших богачей. Однако его великолепная квартира в столице служила ему только на время остановок в этом городе, свое же постоянное местопребывание он перенес в Хейзлтон, где, конечно, играл первую роль.

Только одно его желание все не исполнялось. Брак его единственной дочери оставался бездетным. Прожив с мужем три года, после его смерти Алиса не высказывала желания снова выйти замуж. Она по-прежнему владела равенсбергскими имениями, но не жила в них с того дня, когда опустили в фамильный склеп Бертольда, последнего представителя рода, и вернулась в дом отца, считаясь первой дамой в городе.

Между тем и Берклей, бывший прежде только колонией инженеров и рабочих, строивших электростанцию для Хейзлтона, разросся в значительный поселок. Большое дело требовало много служащих и рабочих, которых нужно было снабдить всем необходимым. Берклей давно соединился с Хейзлтоном железной дорогой и перестал быть захолустьем. Всюду появились поселки, соединенные дорогами.

Лучи вечернего солнца еще заливали теплым, золотистым светом небольшую ферму в густом лесу. Вместительный деревянный дом имел очень привлекательный вид. Перед ним тянулась широкая веранда, обвитая вьющимися растениями, площадка перед ней заросла высокой травой. Невдалеке были расположены конюшня и другие хозяйственные постройки, а за ними тянулся большой фруктовый сад. Все здесь было ухожено, дышало порядком, благосостоянием и уютом.

На веранде стоял Гофштетер с газетой в руках, он поседел, но не постарел, и по его виду можно было заключить, что жизнь «у дикарей» пошла ему на пользу.

Возле него стояла колясочка, где спал годовалый ребенок, сон которого нисколько не нарушался шумом, поднявшимся на площадке, где два мальчугана «играли», то есть тузили друг друга и при этом кричали не своим голосом. Старший только что подмял под себя младшего и усердно колотил его. Малютка поднял отчаянный крик, но Гофштетер оставался невозмутимо спокоен, будучи того мнения, что надо с малых лет уметь защищаться и пускать в дело кулаки. Но помощь неожиданно явилась с другой стороны: работавший до этого у колодца негр подошел к детям и помирил их. Он высвободил младшего, выбранил старшего и подвел обоих к веранде.

– Герман снова начал первый, – доложил он.

– Он плибил меня по носу, – пожаловался маленький.

– Тогда и ты прибей его по носу, – коротко и вразумительно сказал Гофштетер. – Не вой так. Адди! Лучше дай ему сдачи.

– Но ведь я маленький, а он болсой, – закричал четырехлетний Альберт.

Это была уважительная причина, которую признал даже Гофштетер. Тогда он принялся за маленького проказника:

– Ты не должен обижать маленького, Герман, ты на целых три года старше его и гораздо сильнее. Стыдись!

– Но мне больше некого бить, дядя, – упрямо возразил мальчик.

В подобном деле нелегко разобраться, но тут вмешался негр. Он шел в сад за овощами и пригласил мальчиков с собой, обещая им новую интересную охотничью историю. Средство подействовало, братья немедленно примирились и уцепились за своего черного друга.

– Ты расскажешь об индейском предводителе, который скальпировал стольких врагов? – допытывался любопытный Герман.

– И о болсой-болсой змее, котолая плоглотила слазу сесть ягнят? – так же дотошно интересовался Адди.

– Шесть ягнят! – Гофштетер в ужасе всплеснул руками. – Томми, как тебе не стыдно рассказывать малюткам такую ерунду? Ты просто портишь их. Ну, впрочем, убирайтесь, а то разбудите ребенка.

Он намеревался вернуться к своей газете, но в эту минуту из леса показался охотник с ружьем за плечами и ягдташем. Он перешел лужайку и остановился перед домом.

– Вы опять разыгрываете дедушку, господин лесничий? – спросил он. – Наш храбрый охотник, неразлучный с ружьем, в роли няни! Трогательная картина!

– Барон Залек, у вас нет никакого чувства семьянина.

– Нет, ни малейшего, – согласился Залек. – Гунтрамовских мальчишек я еще воспринимаю – они, по крайней мере, уже шумят и дерутся, но такое крошечное существо, которое еще не умеет ни говорить, ни бегать, не может считаться человеком.

– Алиса начинает говорить, – ответил оскорбленный Гофштетер. – Она называет всех нас по именам, и уже начинает ходить.

– Да, на четвереньках. А в ее лепете вы только один угадываете имена! – и барон стал подниматься на террасу.

Маленькая Алиса проснулась и громко заплакала. Гофштетер выглядел довольно комично, когда наклонился и осторожно вынул ребенка из колясочки. Малютка вцепилась обеими ручонками в седую бороду и принялась теребить ее.

Между тем Залек снял ружье и ягдташ и удобно уселся в бамбуковое кресло. Ему было лет под сорок. Это был человек среднего роста, мускулистый, по-видимому, закаленный физическими упражнениями. Его смуглое лицо было красиво в молодости, но жизненные невзгоды оставили на нем глубокие морщины, придававшие ему суровое выражение.

– Я думал, что застану здесь и Гунтрама. и вашего нового гостя, – сказал он. – Поезд приходит ровно в четыре часа.

– Но со станции еще целый час езды верхом, – возразил Гофштетер, заботливо усаживая маленькую Алису в колясочку и подсовывая ей газету вместо бороды, – хотя они, видимо, приедут с минуты на минуту.

– Наконец-то я увижу его, этого кумира всей гунтрамовской семьи. С тех пор как Герман Зигварт предупредил о своем приезде, здесь ни о чем другом нет и речи.

– Да о нем и стоит говорить. Я всегда предсказывал, что он далеко пойдет. И вот что из него вышло! Когда он завершил свое строительство, все рты разинули и удивительно тепло чествовали его при освящении здания. Наш Герман стал настоящей знаменитостью!

– Да, он создал монументальное величественное произведение, – холодно подтвердил барон, – но здесь, в лесу, господину архитектору придется отказаться от торжественного приема. Мы не можем встретить его колокольным звоном и приветственной пальбой, следовало бы воздвигнуть здесь триумфальную арку.

– Перестаньте шутить! – с досадой воскликнул Гофштетер, – он вполне заслужил это. Мне только интересно знать, побывал ли он в Хейзлтоне, у мистера Морленда. Надо думать, что он уже перестал сердиться на Германа за то, что тот не поехал с ним в Америку.

– Кто? Зигварт? Разве они были знакомы раньше?

– Ну да! Ведь мистер Морленд первый открыл его, когда он жил, еще никому неизвестный, в Эберсгофене, и хотел зацапать его для своего города. Но Герман не согласился, и американцу пришлось отъехать со всеми золотыми горами, которые он сулил ему. Я думаю, впервые ему не удалось настоять на своем, и он вернулся в Нью-Йорк сильно разгневанный.

В эту минуту на веранде показалась молодая женщина, и барон подошел с ней поздороваться.

Маленькая златокудрая Труда, став женой и матерью, не выросла, хотя Гофштетер упрямо утверждал это, и сохранила по-девичьи стройную фигуру, это придавало двадцатипятилетней женщине совсем юный вид. Блестящие волосы обвивали ее голову двумя толстыми косами, а нежная розовая кожа сильно загорела под южным небом. От нее веяло цветущим здоровьем и молодой жизнью, бившей ключом.

– Где мальчики? – спросила она. – Опять неизвестно где?

– Они в саду, – ответил Гофштетер, – и, наверно, стоят там на страже, чтобы немедленно доложить, когда кто-нибудь появится на дороге.

Молодая женщина взяла на руки Алису и спустилась со ступенек террасы поглядеть, не видно ли где мальчиков.

– Так, так, изобразите со своим потомством настоящую семейную идиллию, – сказал Залек. – Необходимо импонировать европейцам. Но светлейший гость что-то заставляет себя ждать. Впрочем, так делают все высочайшие особы.

В этот момент из сада показались оба мальчика.

– Они плиехали, они плиехали, – кричал маленький Адди, торопясь за своим братом, который несся по лужайке с громким «ура».

Гофштетер тоже поднялся, и оба всадника, показавшиеся в эту минуту на опушке леса, были окружены со всех сторон, так что прошло несколько минут, прежде чем они могли сойти с лошадей и подняться на веранду.

Траудль стояла в стороне с ребенком на руках. Герман поспешно подошел к ней и протянул ей руку.

– Здравствуйте, – сказал он теплым, сердечным тоном. – Вот и я.

– Да, вот и он наконец, – повторил Адальберт, – и теперь мы его не скоро выпустим. Оставьте же дядю в покое, дети, дайте ему поговорить с мамой!

Трудно было узнать прежнего Адальберта Гунтрама. Стройный, красивый офицер превратился в широкоплечего, плотного мужчину, настоящего фермера с загорелыми руками и лицом, но в его глазах светилась прежняя заразительная веселость. Герман Зигварт, напротив, почти не изменился, только стал еще серьезнее и спокойнее, и во всей его осанке чувствовалась уверенность человека, быстро поднявшегося по иерархической лестнице.

– Поди сюда. Дитрих, надо и тебя представить, – воскликнул Гунтрам, обращаясь к Залеку, стоявшему в сторонке. – Барон Залек фон Роткирхен, мой бывший товарищ по полку, а теперь наш дорогой гость… Советник Зигварт.

Мужчины раскланялись. Темные глаза Залека окинули Германа пытливым взглядом, а Зигварт ответил на поклон барона очень сдержанно. Они виделись впервые, но казалось, что с первой минуты между ними возникла какая-то невидимая преграда.

Следующие часы пронеслись очень быстро. Зигварту непременно хотели показать дом и ближайшие окрестности, причем возникала масса старых и новых воспоминаний. Потом наступил вечер, детей уложили спать.

Уже смеркалось, и дневная жара сменилась приятной прохладой, когда друзья юности уселись на веранде. Прошло восемь лет с тех пор, как Зигварт проводил молодую чету и Гофштетера на пароход, и хотя они постоянно переписывались, им все-таки сильно недоставало личного общения.

– Как хорошо, Адальберт, что ты отказался от военной службы! – сказал Зигварт. – Ты стал свободным человеком, живешь на собственной земле и ведешь здоровую деревенскую жизнь с женой и детьми. Я представлял себе твою ферму и всю твою жизнь более скромной. Ты ушел далеко вперед за последние пять лет.

– Зато первые три года были довольно тяжелыми, – возразил Адальберт. – Когда мы приехали сюда, Берклей был скорее разбитым среди лесной глуши лагерем, чем колонией. Сообщения с Хейзлтоном еще не было, туда можно было добраться только верхом, потратив на это целый день. Чувствовался полный недостаток во всем, что европеец считает необходимым. И потому мне очень скоро пришлось взять на себя руководство станцией.

– Да, я знаю, что старший заведующий умер, и Морленд передал его обязанности тебе.

– Этим он оказал мне полное доверие, и я скоро получил возможность доказать ему свою благодарность. Как раз в то время случилась забастовка, вернее, это был настоящий мятеж. Нам были предъявлены невозможные условия, когда же мы отказались их выполнить, нам стали грозить разрушением наполовину законченного здания. Забастовщики сознавали, насколько они сильнее жалкой горстки инженеров и служащих. Тогда я вспомнил, что был прежде солдатом. Мы окопались по всем правилам, засели в этом укреплении с инженерами и оставшимися нам верными людьми, и я стал командовать, как в осаждаемой крепости, два раза мы отбили приступ и не подпускали мятежников, пока к нам подоспела помощь из Хейзлтона. В глазах Морленда меня, вероятно, выставили действительно спасителем, потому что, приехав сюда, он протянул мне руку и сказал своим обычным сухим тоном: «Вы спасли мое дело, и я поблагодарю вас за это, когда оно будет доведено до конца». Он предоставил бы мне любое место в Хейзлтоне, но, зная мое стремление к независимости, предложил один из земельных участков такой величины, что из него можно сделать несколько дворянских поместий. Сперва я отказывался и хотел взять землю только в аренду. Морленд сначала посмотрел на меня с насмешливым сожалением, потом преспокойно ответил: «Неужели вы до сих пор ничему у нас не научились? Великодушие, деликатность – какие глупости! Между нами только деловые отношения. Если бы вы не возглавили защитников, все разбежались бы и бросили постройку. Вы спасли мне миллионное дело, а я не привык ни перед кем оставаться в долгу. Я только плачу свой долг – открываю вам любой кредит на необходимое обустройство, теперь мы квиты».

– Это на него похоже, – подтвердил Зигварт. – У этого человека на первом месте дело, но выражения сердечной, теплой благодарности от него нечего ждать.

– Нет, но он довел меня до того, что я устыдился своей рассудительности и согласился. Тот маленький капитал, что я привез с собой, был еще не тронут, да и Гофштетер предложил мне свои сбережения. На это мы построили дом и другие хозяйственные постройки, затем я взялся за обработку земли. Земля здесь прекрасная и щедро вознаграждает за труд. Завтра мы объедем все мои владения, ты удивишься, как много мы сделали за это время.

– Самую лучшую часть твоей собственности я уже видел, – весело заметил Зигварт, – твою жену и детей.

– Да, мою маленькую златокудрую Труду. Ты не можешь себе представить, кем она была для меня все это время. Я мужчина, и то мне было тяжело расставаться с прежней жизнью, а она охотно покорилась всему без единой жалобы, без ропота, и была всегда весела и довольна, несмотря на все лишения, к которым была непривычна. Чего только она не вынесла! Вторую такую женщину трудно найти.

– Да, тебе выпал счастливый жребий в браке, – серьезно произнес Зигварт, и словно в ответ на это из-за двери послышался поддразнивающий голос:

– Так поступите же как Адальберт. Почему вы до сих пор не попытались вытянуть свой счастливый билет?

– Потому что еще не нашел подходящей женщины.

Траудль вышла на террасу и, подсев к друзьям, продолжала со своим прежним веселым смехом:

– Пора бы подумать об этом серьезно. Мы долго ждали известия о вашей помолвке, почти так же долго, как и вашего приезда.

– Я не мог приехать раньше, никак не удавалось. Каждый год я имел несколько недель отпуска, но их было мало для поездки сюда, а мне хотелось довести до конца свою первую большую работу. Теперь я освободился, наконец, на целый год и думаю воспользоваться им также для научной цели. Я объезжу северные и южные города Америки. Уже одно мое пребывание в Нью-Йорке доказало мне, как много нам еще надо учиться. Я съезжу и в Хейзлтон, так как меня очень интересует эта будущая столица. Просто невероятно, что успел сделать Морленд за каких-нибудь десять лет. Вот это я называю энергией!

– Но зато он и правит самостоятельно своим городом, – сказал Гунтрам. – Ни в самом Хейзлтоне, ни в его окрестностях ничего не делается без его согласия. Ты навестишь его?

– Нет, мы расстались не особенно дружелюбно, а он принадлежит к людям, не умеющим забывать.

– Вы думаете, он сердится на вас за то, что вы тогда остались на родине? – спросила Траудль. – Вы ведь блестяще оправдали необходимость остаться там. Общения с Морлендом вам вряд ли удастся избежать, на днях сюда приедет Алиса. Она часто заезжает к нам. До Берклея всего три часа езды, а леса вокруг Берклея тоже принадлежат Морленду. Алиса – страстная охотница и на время охоты обычно останавливается у нас, иногда даже гостит по целым неделям.

– В самом деле, если я не ошибаюсь, Адальберт писал мне, что графиня подолгу живет в Хейзлтоне у отца. А перед отъездом сюда я слышал, что равенсбергские имения сданы в аренду сразу после смерти графа Бертольда.

Зигварт говорил таким равнодушным тоном, как будто речь действительно шла лишь о беглом знакомстве.

– Да, бедный Бертольд! – вздохнула Траудль. – Он умер таким молодым! Ведь ему было всего тридцать два года.

– У него всегда было слабое здоровье, – сказал Адальберт, – и при этом еще постоянные переутомления. Они ездили то в Египет, то в Норвегию, то для обновления впечатлений отправлялись в Индию, то навещали отца в Америке. Графиня постоянно искала новых ощущений, а ведь ее желания были законом. Она нисколько не заботилась о том, в состоянии ли ее муж выносить подобную жизнь.

– Ну нет, он умер от презрительного отношения к нему жены, – возразила Траудль. – Когда они были в последний раз в Хейзлтоне, он признался мне, как сильно страдает от этого. В глазах людей их брак считался счастливым: они вместе жили, вместе путешествовали, никогда не было слышно о разладе между ними, но с кончины дяди Равенсберга все пошло наперекосяк. Алиса только терпела своего мужа, никаких прав на нее он больше не имел. Она отчасти виновата в смерти дяди, потому что предоставила своему отцу полную свободу действий. Но все же известие о дуэли и смерти отца Бертольда глубоко поразило ее. Мне кажется, она и до сих пор не может примириться с этим, а бедному Бертольду пришлось за все расплачиваться.

– Он расплачивался главным образом за свою собственную слабость, – холодно возразил Зигварт. – Почему он так позорно бросил отца? Потому что боялся бедности и необходимости работать. Он предпочел остаться мужем своей богатой жены и позволил обращаться с собой, как с лакеем. Он один был во всем виноват.

– Да разве Бертольд был виноват, что родился и был воспитан таким слабохарактерным? – горячо возразила Траудль. – Кроме того, он не мог расстаться со своей женой. Она никогда не отвечала на его любовь и своей ледяной холодностью доводила его до отчаяния, особенно в последнее время, но он не мог побороть свое чувство.

– И представь себе, несмотря на все это Алиса до сих пор не вышла вторично замуж. Графской короной она не особенно дорожит, потому что Морленд считается теперь одним из наших «долларовых королей». Его единственная дочь и наследница может смело рассчитывать на какого-нибудь европейского герцога или принца, но об этом что-то не слышно.

Вскоре супруги вернулись в комнаты, а Зигварт остался на веранде и погрузился в воспоминания. Он хотел избежать встречи с Морлендом и его дочерью, но, раз это оказывалось невозможным, совершенно спокойно отнесся к предстоящему свиданию. Прошлое отошло от него очень далеко. Он всегда был уверен, что его страсть была лишь болезнью, лихорадочным бредом, и ясно сознавал, что женщина, к которой он так неудержимо стремился всем сердцем и всеми чувствами, только в том случае могла быть ему доступна, если бы он отдал ей свое личное «я», он понимал, что это было бы несчастьем всей его жизни. Теперь он избавился от страсти, его жизнь была полна больших задач, уверенного стремления вперед и дала ему все! Все ли? Ему показалось, что этот вопрос тихо прозвучал в надвигавшемся тумане, носившемся над поляной, в ответ он только гордо выпрямился.

– Да, все! А теперь – вперед, все выше и выше! Больше я ничего не хочу и не требую от жизни!

Глава 19

В лесу, на границе владений Гунтрама, шла усердная работа: готовили землю под пашню. С полдюжины негров под присмотром белого надсмотрщика рубили лесных великанов.

На краю просеки стояли Гофштетер и Зигварт, который с большим интересом следил за работой.

– Адальберт прав, вы хорошо продвинулись вперед, – сказал он, – Пройдет еще немного времени, и вы обработаете всю вашу землю.

– Я думаю, на это потребуется три или четыре года. Но и поработали же мы за это время! И больше всех сам Гунтрам. Да, из господина поручика вышел дельный человек, и моя баронесса – счастливая женщина. Вот этот лес надо снести весь, до последнего ствола. Там, у ручья, начинаются уже владения Морленда. Они тянутся на две мили, и эти участки не продаются и не заселяются, так как графиня любит здесь охотиться.

– Она так любит охоту? И ее ждут сегодня?

– Да, и, собственно говоря, я из-за этого-то и притащил вас сюда. Нам незачем стоять навытяжку при высочайшем появлении. Гунтрам и Залек поехали верхом на станцию встречать «ее величество», Герману одели новый матросский костюм, малюток разодели в белые платьица, а баронессочка только и думает о приезде графини.

В словах старика слышались досада и раздражение. Очевидно, Гофштетер до сих пор не забыл своей прежней неприязни к «золотой принцессе». Герман усмехнулся.

– Но баронессочка действительно искренне радуется этому посещению, она по-прежнему дружна с графиней.

– Да, – проворчал старый лесничий, – Наша Траудль – единственное существо на свете, которое графиня действительно любит. На остальных людей она и прежде смотрела как на пресмыкающихся, а теперь и подавно. С тех пор как Морленд стал владыкой Хейзлтона, он опускает в карман миллион за миллионом, как мы мелочь. Когда он идет по улице, люди готовы ползать перед ним на брюхе, как китайцы. Поэтому не удивительно, если он и его дочь воображают, что все человечество создано исключительно для того, чтобы чистить им сапоги. Хотя та дрянь, что вечно толчется около них, не заслуживает ничего лучшего.

– Да, в этом проклятие такого громадного богатства, – сердито проговорил Герман, – оно приобретается потерей веры в людей.

– Вполне согласен. Графиня – единственная наследница, и все мужчины бросаются к ней, сломя голову. Каждому кажется, что он может подстрелить эту птицу и забрать себе ее миллиарды. Мне кажется, что и Залеку это не раз приходило в голову, и именно потому, что графиня несколько раз позволила ему съездить вместе с ней на охоту. Это было бы очень на руку этому голодранцу. Но ниже принца она теперь никого себе не выберет.

– Что из себя представляет этот Залек? Он сильно смахивает на авантюриста.

– Да вряд ли он и есть кем-то иным. Его судьба похожа на судьбу Гунтрама, только ему не повезло. Он выходец из старого дворянского рода Залеков-Роткирхенов, их поместья лежат где-то на Рейне. Но майорат под опекой, и его владелец живет на маленькую пенсию, выдаваемую ему кредиторами. Младший брат был офицером и преспокойно делал долги за долгами, когда семья разорилась, ему пришлось немедленно выйти в отставку, он отправился за море искать счастья, но не нашел его. Несколько лет он провел в Южной Америке, потом добрался до Хейзлтона, где Гунтрам и подцепил его. Теперь он уже три месяца живет у нас.

– Мне он не особенно симпатичен, – холодно заметил Зигварт, – мне противны натуры, которые нигде не могут основаться и постоянно охотятся за счастьем, ожидая, что оно само свалится им на голову.

– И мне тоже, – поддакнул Гофштетер. – При этом он постоянно насмехается и издевается над всем в мире. Он озлоблен, потому что судьба не особенно к нему благосклонна. Ну а теперь нам пора домой, Герман. Сегодня мы не должны заставлять себя ждать.

Оба повернули обратно.

В доме Гунтрамов царило необычайное оживление, так как всего час назад приехала Алиса Равенсберг. На верхнем этаже фермы для нее были приготовлены три комнаты, всегда находившиеся в ее полном распоряжении. Она, как всегда, привозила с собой только свою горничную и берейтора с двумя прекрасными лошадьми для далеких верховых прогулок. Ей хотелось жить здесь «совсем просто».

Гунтрамовские мальчики немного боялись важной тети и в настоящую минуту мирно сидели на ступеньках террасы, занятые привезенными лакомствами, а маленькая Алиса с довольным видом мурлыкала на руках матери, сидевшей рядом с гостьей.

Алиса, откинувшись в бамбуковом кресле, слушала веселую болтовню Траудль. Она была по-прежнему ослепительно хороша, но так же горда и холодна как в то время, когда согласилась стать женой Бертольда. И все-таки что-то в ней изменилось. Ей недоставало прежней свежести и гибкости, во всей ее фигуре чувствовалось утомление, а прежняя надменная самоуверенность уступила место равнодушию и безучастности, которая замечалась даже теперь, в разговоре с подругой.

– Я так рада повидаться с тобой! – говорила Траудль. – Теперь наши встречи скоро прекратятся. Твой отец собирается строить для тебя отдельный охотничий замок, где ты и будешь останавливаться, а к нам, пожалуй, и не заглянешь?

– А ты пожалела бы? – спросила Алиса.

– Как ты можешь спрашивать об этом? Мне было бы и скучно, и грустно. Конечно, здесь тебе многого недостает, и ты вынуждена разделять нашу скромную жизнь, а в своем охотничьем замке ты можешь окружить себя приличной обстановкой и целым штатом прислуги.

– Ты думаешь, я притащу за собой целую свиту и буду принимать гостей из Хейзлтона и устраивать охоты? Нет, из этого ничего не выйдет. Правда, у папы была эта мысль, но я упросила его бросить эту затею. Я хочу останавливаться у тебя, хочу жить и видеть около себя людей.

– А разве, живя в Хейзлтоне, ты не окружена людьми? Тебе там скучно? Вот с этим я незнакома. У меня совсем нет времени скучать, особенно теперь, когда у меня двое таких милых гостей – ты и Герман Зигварт! Ты ведь знаешь, что он приехал к нам?

– Да, Гунтрам сообщил мне об этом, когда ехал сюда, – холодно и равнодушно подтвердила Алиса.

– Как мы обрадовались, когда он приехал! – продолжала Траудль. – Мы многим обязаны ему!.. Если бы он тогда так энергично не вмешался и не обратился к твоему отцу, кто знает, где и как пришлось бы Адальберту начинать свою новую жизнь? Впрочем, все это ты знаешь.

– Приблизительно. Мне кажется, папа интересовался этим Зигвартом и его талантом. Что же, вышло из него что-нибудь?

– Да ведь Зигварт – автор национального музея в Берлине, один из первых знаменитостей, наша слава! Он получил первую премию, заткнув за пояс лучших архитекторов и в силу этого отказался от предложения твоего отца ехать в Хейзлтон. Разве ты это забыла? Мистер Морленд лучше осведомлен об этом.

– Возможно, у папы великолепная память, – небрежно ответила Алиса. – А меня он и тогда мало интересовал. К тому же с тех пор прошло столько лет. Можно ли все помнить?

Траудль стало обидно. Для нее в то время решалась ее судьба. Но в эту минуту мальчики внезапно вскочили и помчались по лугу, завидев шедших к дому дядю Германа и Гофштетера.

Последний вытянулся в струнку перед гостьей, зная, как надо здороваться с дочерью Вильяма Морленда, но после этой неприятной обязанности быстро скрылся в одной из хозяйственных пристроек, пока Зигварт поднимался по ступенькам террасы.

– А, это вы, Герман! – воскликнула Труда. – Мы только что говорили о вас. Но не гордитесь этим, Алиса вас почти не помнит.

Герман непринужденно поклонился.

– Я не так смел, чтобы претендовать на внимание и память графини, притом я главным образом имел дело с мистером Морлендом.

Алиса слегка приподнялась и протянула ему свою красивую холодную руку, но он едва к ней притронулся.

– Я все же рада видеть вас, мистер Зигварт. Вы побывали в Хейзлтоне, как говорил мне Гунтрам?

– Только проездом, потому что меня здесь ждали. Но я надеюсь впоследствии основательно ознакомиться с этим величественным произведением мистера Морленда.

– И тогда вы, конечно, навестите моего отца? Он всегда интересовался вами и будет рад случаю повидать вас.

– Не премину этого сделать, – вежливо согласился Герман, но, несмотря на это, чувствовалось, что вряд ли он последует приглашению.

Зигварт сел против дам, и между ними завязался разговор. Его поддерживали главным образом Траудль и Зигварт, Алиса же снова приняла свою спокойно-небрежную позу, изредка вставляя в разговор замечания и разглядывая «советника Зигварта» как незнакомца. За эти годы он, несомненно, сильно изменился к лучшему. В нем чувствовалась спокойная уверенность человека, который, не будучи о себе слишком высокого мнения, в то же время отлично знает, чего он стоит и какое положение ему подобает. Прежде в нем не замечалось этой свободы и уверенности в движениях, но зато исчезло то, что привлекало американку: пылкие порывы бурного, едва сдерживаемого темперамента, бессознательное проявление замкнутой, но глубоко страстной натуры. Теперь он сидел против нее и спокойно говорил о своих впечатлениях от путешествий и излагал свои планы относительно дальнейшей поездки в Южную Америку.

И это был человек, некогда стоявший перед ней и боровшийся с охватившей его страстью! Каждый нерв дрожал в нем, когда у него помимо воли вырвалось признание в любви. Но он не захотел быть рабом и расстался с ней. Неужели все это действительно было? Теперь он казался таким уравновешенным и корректным и стал для нее заурядным человеком. Он сделал карьеру, стал известностью, далее знаменитостью, но зато прежний Герман Зигварт, со своей резкой, но привлекательной индивидуальностью, исчез, к сожалению, навсегда.

На веранде появились Гунтрам и Залек. На бароне был новый спортивный костюм, который, казалось, преобразил его – в присутствии Алисы он стал прежним офицером одного из аристократических полков с безукоризненными манерами. Он сейчас занял место за ее стулом, и это было принято довольно благосклонно. Алиса, взглянув на него, небрежно проговорила:

– Удастся ли нам нынче поохотиться?

Его глаза загорелись. «Нам»! В этом слове заключалось разрешение сопровождать ее и на этот раз.

– Удастся сверх всякого ожидания, – оживленно ответил он. – Я обошел весь участок леса и наметил удобные места. На этот раз мы можем рассчитывать даже на медведей, я видел следы.

Усталое лицо молодой женщины оживилось.

– А, это было бы интересно! С тех пор как окрестности заселяются, медведи стали редкостью.

– Ты поедешь с нами, Герман? – спросил Гунтрам. – Это не то, что безопасная охота в наших немецких лесах.

– Разве господин Зигварт тоже охотник? – холодно спросил Залек.

– Да, я уже в четырнадцать лет научился обращаться с ружьем, – спокойно подтвердил Герман, – и, кажется, еще не настолько разучился, чтобы не принять участия в охоте.

– Во всяком случае, вы отличный ездок, – заметил Залек умышленно небрежным тоном, – вы прекрасно сидите на лошади, хотя постоянно живете в столице.

– У меня нет времени для прогулок пешком, но двигаться необходимо. Поэтому я завел верховую лошадь и каждый день катаюсь рано утром, барон.

– Как комично звучит, когда люди так торжественно величают друг друга! – громко засмеялась Траудль. – Здесь мы от этого совсем отвыкли.

– Да, мы-то отвыкли, – насмешливо проговорил Залек, – но европейцы придают титулам и званиям большое значение, и с этим приходится считаться.

– Европейцы, к которым принадлежите и вы, – вставил Зигварт.

– Принадлежал. Я уже давно выбросил из головы всю эту ерунду, но все же, безусловно, уважаю ваше звание, господин архитектур-советник.