Текст книги "Проклят и прощен"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Глава 15
В доме лесничего, посреди обширного фельзенекского округа, царило необыкновенное оживление: ожидали ни более, ни менее как самого барона. Конечно, теперь это было не такое неслыханное дело, как месяцев шесть тому назад, потому что с тех пор, как барон поселился в Верденфельсе, он отчасти отказался от своей прежней недоступности и замкнутости, но все-таки это было из ряда вон выходящее событие.
Причиной посещения барона было следующее обстоятельство. Дом лесничего представлял собой старое, ветхое строение, которому сильно повредили бури и снежные заносы последней зимы. Перестройка оказалась крайне необходимой, и лесничий обратился по этому поводу к барону Раймонду с письмом. Тот изъявил свое согласие, из города должен был приехать архитектор, чтобы все осмотреть и представить доклад. Но все это было неожиданно отменено: барон сам пожелал приехать, чтобы на месте лично сделать нужные распоряжения, и предупредил о дне своего приезда.
В этот день Эмма Гофер случайно была у своих родителей. Она приехала накануне, чтобы провести в лесничестве несколько дней, как нередко случалось; на сей раз ее сопровождала Анна Гертенштейн. Лесничий и его жена были настолько же обрадованы, насколько и удивлены этим визитом: их дочь привозила иногда с собой Лили, но Анна еще ни разу не была в доме лесничего, находившемся вблизи Фельзенека. Она только на один день приняла предложенное ей от всего сердца гостеприимство, намереваясь уже на следующий день вернуться обратно в Розенберг.
Барона ожидали к полудню, так как он сперва должен был заехать в Фельзенек. Лесничий со всем персоналом приготовился встретить хозяина в полном параде, а его жена и дочь находились в нижней комнате, чтобы наконец увидеть Раймонда Верденфельса, о котором ходило так много рассказов. Разумеется, раньше они знали его, когда он часто приезжал в лесничество, но с тех пор пошло много лет, а в Фельзенеке он был для них так же невидим, как и для всех других.
У окна гостиной, находившейся в верхнем этаже, одиноко сидела Анна Гертенштейн, глядя на покрытый снегом лес. По волнению молодой женщины, с трудом сдерживаемому, можно было догадаться, что ее пребывание здесь как раз сегодня не было случайным. Она то вставала с места и начинала в тревоге ходить по комнате, то снова подходила к окну и смотрела на проезжую дорогу. Она не видела Раймонда несколько месяцев – со времени своей встречи с ним на горном лугу. Перед ее глазами постоянно было бледное, утомленное лицо, глаза, полные мрачной задумчивости, вся усталая, надломленная фигура мужчины, который удалился от жизни и лишь в минуты крайнего волнения приходил в лихорадочное возбуждение, а затем снова впадал в прежнюю апатию. Такой он был тогда. Каким-то стал он теперь, после всех перенесенных им в Верденфельсе неприятностей? Борьба оказалась неравной, он должен был сдаться.
Наконец вдали раздался звон колокольчика, и вскоре к дому лесничего подъехали сани. Был суровый, пасмурный зимний день, дул резкий, пронизывающий ветер, но Раймонд приехал в открытых санях, и даже не в шубе, а в обыкновенном пальто, так же, как и сидевший с ним рядом Пауль. Молодой человек первым вышел из саней и хотел помочь дяде, но Верденфельс, казалось, не заметил этого и быстро, с почти юношеской легкостью выскочил из саней. Его болезненное неприязненное отношение к людям, по-видимому, изменилось: он даже не нахмурился, увидев служащих, собравшихся, чтобы его встретить. Спокойно, без малейшего высокомерия, не и без всякой фамильярности ответил он на приветствия, а когда заговорил с лесничим, в его обращении не было прежней вялости и утомления. По-юношески стройный, он держался прямо, и теперь стало видно, что ростом он выше Пауля. Спрятавшись за занавеской, Анна следила за ним, и эта перемена бросилась ей в глаза. Неужели в той самой борьбе, в которой она уже видела его побежденным, Раймонд снова обрел свою давно утраченную энергию? Похоже было на то.
Лесничий проводил приезжих в дом, и они немедленно приступили к осмотру комнат нижнего этажа, затем поднялись в верхний, и вскоре у двери гостиной послышался голос барона.
– Нет, Гофер, о перестройке не может быть и речи: дом слишком ветх. Вы останетесь здесь до тех пор, пока не будет готов новый дом, там, возле леса, а этот пойдет на слом. Архитектор уже на будущей неделе представит мне планы, чтобы можно было поскорей начать работы.
Лесничий рассыпался в благодарностях, но Верденфельс почти не слушал его, глядя на двери по обе стороны сеней. Вдруг одна из них отворилась, и на пороге показалась Анна. Пауль невольно отступил, менее всего ожидая увидеть здесь молодую женщину, стоявшую в дверях подобно прекрасному видению. Раймонд, наоборот, не выказал особенного удивления при этой неожиданной встрече, поклонился Анне с холодной вежливостью и проговорил:
– Я очень сожалею, если мы вам помешали.
– Я здесь только гостья, – в тон ему возразила Анна, – но я слышу, что вы осматриваете дом, господин Верденфельс, и хотела просить вас не стесняться моим присутствием. Эта комната наравне с прочими подлежит осмотру.
Она отступила назад, чтобы дать им пройти. Пауль нашел это предложение странным, тем более, что оно было принято его дядей. Какое значение имела эта комната, если судьба дома была решена? Но Раймонд, по-видимому, был другого мнения, так как вошел в комнату, но на пороге обернулся и произнес:
– Хозяйственные постройки, вероятно, тоже не в лучшем состоянии? Не будешь ли ты так любезен, Пауль, взять их осмотр на себя? Гофер проведет тебя туда, а я полагаюсь на твое решение.
Молодой человек был смущен шевельнувшимся в его душе неопределенным подозрением. Его взгляд медленно переходил от барона к Анне, но он ничего не мог прочитать ни на прекрасном, серьезном лице молодой женщины, ни на сосредоточенном лице Раймонда.
– Как тебе угодно, – ответил он. – А сам ты останешься здесь?
– Да, – коротко и решительно сказал Верденфельс, входя в комнату.
Пока лесничий затворял дверь, Пауль оглянулся со странным выражением на лице, но ничего не сказал. Сойдя со своим провожатым с лестницы, он вдруг остановился и глухим голосом спросил:
– Госпожа Гертенштейн давно у вас?
– Со вчерашнего дня, – простодушно ответил лесничий. – Мы были очень рады, что она хоть раз решилась приехать с моей дочерью навестить нас.
– Вот как! А сколько времени думает она пробыть у вас?
– К сожалению, она хочет покинуть нас сегодня после обеда, так как спешит обратно в Розенберг.
– Действительно, короткий визит, не стоило и ехать так далеко в зимнее время. Госпожа Гертенштейн, конечно, не знала о намерении моего дяди осматривать сегодня лесничество?
– Об этом никто не знал. Я сам получил это известие только вчера, а госпожа Гертенштейн узнала о нем уже после своего приезда, иначе она, вероятно, выбрала бы другой день.
– Вероятно, – коротко сказал Пауль. – Что ж, пойдемте!
Лесничий повиновался, но не мог не удивляться, что молодой барон вдруг сделался молчаливым и рассеянным. Пауль не слушал объяснений своего спутника, почти не взглянул на хозяйственные постройки и, насколько было возможно, сократил осмотр, явно спеша покончить с ним.
Между тем, оставшись наедине с Анной, Раймонд остановился перед ней и с холодной сдержанностью спросил:
– Анна, ты меня звала?
– Да, – тихо сказала она. – Мне нужно поговорить с тобой. Ты получил мою записку?
– Три строки, написанные твоей рукой, в которых мне назначалось свидание в доме лесничего? Да!
– У меня не было другого выхода. Ты понимаешь, что я не могла позвать тебя в Розенберг.
– Почему? Потому что Вильмут запретил бы тебе это свидание?
– Запретил бы? Неужели ты думаешь, что я в полной зависимости от его воли?
– Я думаю, что во всем, касающемся меня, твоя воля скована им. Я уже испытал это.
Анна молчала, чувствуя справедливость упрека, но ее глаза с удивлением остановились на бароне. Только теперь, когда он стоял перед ней, она убедилась, как велика была перемена, которая бросилась ей в глаза уже при первом взгляде на него. Лицо Раймонда было еще бледно, на нем еще лежало прежнее мрачное, серьезное выражение, но усталость и убийственное равнодушие исчезли, а с ними и неприятно поражавшее мертвое спокойствие. Теперь на этом лице можно было ясно видеть следы не только глубокой горечи, но и неоспоримой энергии. В глазах еще виднелась грустная задумчивость, но в них светился и отблеск пламени, скрывавшегося за этой задумчивостью. Видно было, что этот человек воспрянул от своей апатии; он пробудился, может быть, для страданий, борьбы и горя, но и для жизни.
– Ты видишь, я пришел, – снова начал Раймонд. – Что ты хотела сказать мне?
– У меня есть к тебе просьба, – тихо и торопливо сказала Анна. – Я боялась, что письмо не тронет тебя, а потому приехала сама. Уезжай из Верденфельса!
Раймонд, казалось, меньше всего ожидал такой просьбы, однако тотчас же решительно ответил:
– Нет!
– Но твоя жизнь там в опасности, – настаивала Анна. – До сих пор твоим врагам не удавалось исполнить свои злые намерения, но если ты не уедешь, они добьются своей цели. Возвращайся в Фельзенек или куда хочешь, только покинь Верденфельс!
– Чтобы меня опять презирали, как труса? Нет, на сей раз я останусь и буду бороться до конца. Не страх принудил меня в первый раз отказаться от борьбы, ты это хорошо знаешь. Теперь мне нечего ни выигрывать, ни терять, разве только жизнь? Но эта потеря для меня на самом деле не велика.
– А если я прошу тебя, Раймонд? Разве ты и моей просьбы не исполнишь? Я сама вызвала тебя из Фельзенека, да, но тогда я не подозревала, что ожидало тебя здесь. Я звала тебя к жизни, к людям, надеясь на примирение, и думала, что борьба будет по крайней мере открытой и честной. Теперь я умоляю тебя удалиться, чтобы избежать покушений на твою жизнь, угрожающих тебе на каждом шагу. Зачем ты хочешь пожертвовать собой ради безумной ненависти этих людей? Ты видишь, на что они способны. Они не успокоятся до тех пор, пока ты действительно не падешь их жертвой.
Это была страстная, тревожная мольба, но она, казалось, нисколько не тронула Раймонда.
– Так что же, если я погибну в борьбе? – спросил он. – Кому от этого будет горе? Вильмут и его верные прихожане увидят в этом лишь исполнение заслуженного приговора. Пауль после моей смерти станет владельцем Верденфельса. Я знаю, что он искренне ко мне привязан, но богатое наследство скоро утешит его в утрате, а ты... может быть, вздохнешь свободно, когда вместе с моей смертью изгладится воспоминание о прошлом, иногда мучительно врывающемся в твою жизнь.
– Раймонд!..
В этом возгласе слышались и гнев, и упрек. Раймонд на, миг остановился, и его суровый до сих пор голос зазвучал мягче, когда он снова заговорил:
– Или ты поплакала бы обо мне? Неужели у тебя есть еще слезы для меня?
Молодая женщина подняла на него взор, полный горячих слез, и эти слезы ответили ему прежде, чем ее уста произнесли:
– Тебя ничто не привязывает к жизни? Так подумай обо мне и о моем страхе за тебя! Береги себя... ради меня...
Щеки барона покрылись легким румянцем, его лицо слабо озарилось отблеском юности и счастья; он быстро сделал шаг вперед, как будто хотел задержать этот взгляд, полный слез, и этот дрожащий голос.
– Ради тебя, Анна? Ты так уверена в своей власти? А ты еще не знаешь, чем когда-то была для меня! Единственным солнечным лучом в моей жизни, полной мрака и отчаяния, единственным счастьем, поманившим меня, чтобы исчезнуть, как сон, когда я хотел заключить его в свои объятия. Я воображал, что все это погибло в тоске разлуки, но нет, оно было со мной все годы моего одиночества, и только оно одно и привязывало меня к жизни. Ты также не смогла победить это чувство, не можешь уйти от прошлого. Анна, неужели счастливый сон должен был кончиться? Неужели он никогда не может стать действительностью?
В этих словах Анне снова послышались давно умолкнувшие звуки, умолкнувшие, но не позабытые. Таким тоном говорил ей Раймонд о своей любви, это были опять те же глаза мечтателя, вспыхнувшие ярким пламенем, от которого самые мрачные глубины словно озарялись солнечным сиянием. Они помогли ему найти путь к сердцу молодой девушки, которая была приучена смотреть на жизнь, как на ряд тяжелых, строгих обязанностей, и которая тогда в первый раз узнала блаженство и радости жизни.
Хотя этому сну и суждено было вскоре прекратиться, но в нем было безграничное счастье, и гордая женщина с сильной волей еще и теперь поддавалась его очарованию. Не в силах противиться ему, она прислушивалась к старым, сладким звукам, завладевающим ее душой...
Раймонд тихо наклонился к ней и взял ее за руку, но это прикосновение разрушило все очарование. Анна вздрогнула, словно до нее дотронулись раскаленным железом, и оттолкнула руку невольным движением, выражавшим несомненный ужас.
Верденфельс смертельно побледнел, вспыхнувший было в его глазах свет погас, лицо стало по-прежнему сурово.
– Ты права! – глухо сказал он. – Я забыл, что нас разлучило.
Казалось, молодая женщина только теперь осознала, как глубоко поразил его ее отказ.
– Прости! – беззвучно сказала она. – Я не хотела огорчить тебя... это случилось невольно.
– Что ты меня оттолкнула? Разумеется! Движение было невольно, и именно потому совершенно искренне. Теперь я знаю достаточно. Не будем вызывать прошлое из его могилы!
Анна видимо старалась прийти в себя, и наконец ей удалось вернуть утраченное самообладание: она стала спокойнее и теперь сама подошла к барону.
– Будь со мной откровенен, Раймонд! – серьезно сказала она умоляющим тоном. – Что было в том письме, которое ты послал мне после нашей разлуки? Ты не хотел сказать мне, но я чувствую, что там было объяснение и оправдание. Может быть, я была к тебе несправедлива и слишком скоро осудила тебя. Скажи мне правду, я... больше не отступлю в ужасе.
Она сделала движение, точно хотела протянуть руку, но Верденфельс не протянул своей, и его обращение осталось сдержанным и холодным.
– Слишком поздно, – сказал он. – Твое невольное движение сказало слишком ясно. Я не буду больше обманывать себя, даже если бы ты сама хотела обмануться. Может быть, ты пересилила бы себя и подала мне руку, если бы даже все знала, но в каждой улыбке, в каждом пожатии руки я чувствовал бы дрожь ужаса, которую ты преодолевала бы лишь силой воли. Это создало бы из моей жизни ад, который был бы для меня хуже, чем вся ненависть, какую мне приходится переносить. Ты не хотела выслушать меня, когда я просил тебя об этом, в одном этом видя спасение; ты пальцем не шевельнула, когда Вильмут предавал пламени мое признание. Так пусть же оно и остается похоронено там.
Эти слова достигли своей цели. Анна опустила голову, но не делала дальнейших попыток вырвать у него тайну. Только когда он собрался уходить, она с пробудившимся страхом спросила:
– Так ты не хочешь покинуть Верденфельс?
– Нет! Ты вызвала меня на поле битвы – теперь победа будет за мной. Пусть Вильмут натравит на меня все население, пусть прибегает к каким угодно средствам, я не хочу отступать и не отступлю! В этом можешь быть уверена.
Он ушел, и дверь за ним закрылась. Это уже не был «пустой мечтатель», на которого Вильмут с презрением смотрел сверху вниз и который с болезненным страхом избегал всякого общения с людьми. Это «я не отступлю» звучало железной твердостью, доказывавшей, что человек научился бороться и жить.
Анна стояла не двигаясь, с опущенным взором. Значит, шаг, на который она решилась с таким трудом, оказался напрасным. Раймонд остался, и грозившая ему опасность также не исчезла. Перед охватившим Анну ужасом все другие чувства отступили на второй план. Да, она добилась того, что, будучи проклят и осужден, Раймонд снова вступил в жизнь, но какой ценой!
Дверь снова отворилась, и на пороге показался Пауль Верденфельс.
– Мой дядя собирается уезжать, – сказал он с вежливым поклоном, в котором чувствовалась какая-то отчужденность, – и я хотел проститься с вами.
Анна взглянула на него, и в ее голове вдруг созрело решение. Она жестом пригласила молодого человека войти и произнесла:
– Господин Верденфельс, прошу вас, войдите на несколько минут.
Пауль повиновался, и его взор с тревогой устремился на молодую женщину: он увидел, как она бледна и взволнована.
– Недавно я была невольной свидетельницей вашего разговора с пастором Вильмутом, – начала она. – Вы тогда высказали намерение при теперешних угрожающих обстоятельствах оставаться в Верденфельсе возле дяди. Вы сдержите свое слово, неправда ли?
– Разумеется! Не сомневайтесь в этом.
Анна чувствовала холодность в его словах, но все-таки продолжала:
– Барон нуждается в друге и, может быть, еще более в защитнике. Он вполне сознает грозящую ему опасность, но, несмотря на это, не хочет покинуть Верденфельс и даже не думает принять какие-либо меры предосторожности.
– Он сам вам сказал об этом? – спросил Пауль с горечью, которую не мог скрыть. – Впрочем, я видел, что вы желали разговора без свидетелей.
– Господин Верденфельс, – в голосе Анны зазвучала трогательная мольба, – вы любили меня, добивались моей руки, и хотя я думаю, что эта любовь существовала больше в вашем воображении, чем в сердце, я обращаюсь к вам, зная, что теперь требую от вас слишком многого. Слыша, как мужественно и энергично вы выступили против моего кузена Вильмута, я поняла, насколько вы выше и лучше других, и это придает Мне мужество высказать вам свою просьбу. Оставайтесь при Раймонде! Я боюсь, что на него будет еще больше покушений, чем до сих пор. Оберегайте и защищайте его, насколько это в вашей власти!
Наступило молчание. Пауль страшно побледнел и, казалось, не находил ответа.
– Вы знали моего дядю раньше? – наконец спросил он.
– Да, – тихо сказала Анна.
– И он был вам близок?
– Да!
Губы молодого человека болезненно дрогнули.
– В таком случае я понимаю отказ, выпавший на мою долю.
– Господин Верденфельс...
– О, я говорю это без всякой горечи. Я хорошо узнал Раймонда в последние месяцы и знаю, что при всей своей мрачности и замкнутости, при всех своих странностях он обладает чертами, которых у меня нет. В нем есть что-то такое, что невольно привлекает к нему, вероятно, невозможно было противостоять его обаянию, когда он еще не удалился от жизни и был счастлив...
Анна тихо покачала головой.
– Он никогда не был счастлив, даже тогда, когда я с ним познакомилась, и жизнь, к которой он теперь возвращается, всегда встречала его враждебно. Господин Верденфельс, поручаю вам защиту Раймонда. Если вы когда-нибудь любили меня, берегите его!
– Это будет сделано, – с твердостью сказал Пауль. – Я не покину его, насколько это от меня зависит, он будет в безопасности.
Анна протянула ему руку и воскликнула:
– Благодарю вас, благодарю от всего сердца.
Эта благодарность шла прямо из сердца. В голосе Анны, всегда казавшемся молодому человеку таким холодным и спокойным, теперь звучали горячие, трогательные ноты. Он в первый раз услышал этот задушевный тон, относившийся к другому, и, безмолвно склонившись над протянутой рукой, прижал ее к своим губам. Хотя Пауль уже начал превозмогать свою безнадежную страсть, но в эту минуту он с особенной ясностью почувствовал, чего лишился. Его сердце сжала острая боль потери, и глаза были влажны, он хоронил свою юношескую любовь...
Несколько минут спустя от дома лесничего отъехали сани, в которых сидели барон и его племянник, а несколько часов спустя уехала домой и Анна Гертенштейн. В доме лесничего никто и не подозревал, что эта встреча не была простой случайностью.
Глава 16
Вечер уже наступил, когда Раймонд и его племянник достигли Верденфельса. Дорогой они почти все время молчали. Казалось, к Раймонду вернулась прежняя замкнутость, а Пауль со своей стороны был рад, что его избавляли от необходимости разговаривать. Он даже почувствовал облегчение, когда барон тотчас по приезде прошел в свою комнату, так как сегодняшнее открытие поразило его глубже, чем он хотел себе признаться. Когда молодой барон вошел в свою комнату, Арнольд передал ему полученное в его отсутствие письмо, многозначительно добавив:
– Из Розенберга!
Пауль узнал почерк Лили на конверте и поспешно взял письмо. Подойдя к лампе, он распечатал его и принялся читать. Это был ответ на его последнее, очень подробное письмо, в котором он делился с Лили своими планами преобразований в Бухдорфе. Лили усердно вникала во все подробности и хотя иногда и высказывала очень наивные взгляды, но в главном всегда была согласна с будущим преобразователем, а именно в том, что надо дать энергичный отпор кузену Грегору.
Тон письма был такой задушевный и детски чистый, что Паулю показалось, будто в его глубокой грусти вдруг сверкнул яркий солнечный луч. Теперь он почувствовал, какая глубокая бездна отделяла его от Анны, как мало значила для нее его страстная любовь. С сегодняшнего дня он знал, что не он был тем волшебником, одно слово которого могло воскресить жизнь в прекрасной холодной статуе. Задолго до него другой произнес это слово, и к этому другому относились взгляд, затуманенный слезами, и полный нежности тон. При этом воспоминании сердце Пауля снова болезненно сжалось. Но тем отчетливее и милее выступил перед ним в минуту горького разочарования образ его маленькой утешительницы. Он думал о ее сердечном участии к его любви, когда добивался руки ее сестры, о ее трогательном страхе за его жизнь, когда она отняла у него предательское смертоносное оружие. К ней он с первой минуты почувствовал доверие, тогда как Анна всегда была холодна по отношению к нему и его любви.
– Дорогой господин, я думаю, вы успели прочитать письмо раз шесть, – заметил Арнольд, старавшийся найти себе в комнате какое-нибудь занятие и крайне раздосадованный, что к нему не обращались.
Пауль действительно только теперь вспомнил о его присутствии и рассеянно сказал:
– Можешь идти! Сегодня вечером ты мне больше не нужен, оставь меня одного!
Арнольд, как известно, отличался от других слуг тем, что делал противоположное тому, что ему приказывали, и поскольку ему велено было уйти, он, конечно, остался, а раз его молодой барин пожелал, чтобы ему не мешали, он начал дружеский разговор вопросом:
– А как обстоит дело с помолвкой, мой господин?
– Я тебе раз навсегда запретил вмешиваться в эти дела, ты ведь знаешь! – нахмурившись, произнес Пауль.
– Потому-то они и не двигаются с места, – отозвался Арнольд. – Вы больше не доверяете мне. В Италии я обо всем узнавал, хотя вы, к сожалению, и не слушали моих увещеваний. Здесь же я всю зиму ломаю себе голову над тем, почему вы никогда не бываете в Розенберге, а между тем ваша переписка с госпожой Гертенштейн становится все оживленнее.
Пауль не находил нужным объяснять старому слуге, с кем он ведет переписку, и почти не слышал его слов, так как был в седьмой раз занят чтением письма Лили.
Арнольд, которого эта замкнутость невыразимо раздражала, переменил план нападения.
– Я был сегодня перед обедом в Розенберге, – начал он.
Это подействовало, наконец; Пауль очнулся от своих грез и стал прислушиваться внимательнее.
– Каким образом ты попал в Розенберг? Ты хотел там что-нибудь выведать?
– Мой господин, вы меня обижаете! – воскликнул Арнольд, принимая глубоко оскорбленный вид. – Я случайно проходил мимо усадьбы, а у ворот случайно стоял садовник, с которым я также случайно познакомился несколько времени тому назад.
Это длинное сцепление случайностей имело, однако, логическую связь. Арнольд был глубоко убежден, что его молодой господин бывал в Розенберге и помолвку держат пока в тайне, потому что между Верденфельсами и Вильмутом была вражда, а священник – близкий родственник госпожи Гертенштейн. Чтобы получить верные сведения, старик снизошел до знакомства с садовником Игнатием, но до сих пор оно оставалось без всякого результата.
– Госпожи Гертенштейн не было дома, – продолжал Арнольд. – Компаньонки тоже не было, одна только маленькая фрейлейн была в саду.
– Какая маленькая фрейлейн? – спросил Пауль.
– Сестра госпожи Гертенштейн, маленькая фрейлейн Лили. Она бросала снежки сперва в ворон на деревьях, а затем в нас обоих, так что мы совсем промокли. Что же, детям надо доставлять удовольствие.
– Не говори про фрейлейн в таких выражениях! – с неудовольствием сказал Пауль. – Фрейлейн Вильмут шестнадцать лет.
– В самом деле? Я думал, она гораздо моложе, она еще играет, как ребенок, вероятно, еще немного подрастет.
Пауль совершенно вышел из себя, услышав, что Лили «еще подрастет». Он вскочил и стал так выразительно требовать большего уважения к фрейлейн, что Арнольд с удивлением посмотрел на него.
– Вы ужасно сердитесь, – сказал он. – Впрочем, можно легко сделаться нервным и расстроенным там, где ни на минуту нельзя быть спокойным за свою жизнь. Всю эту сумятицу подняли против вашего дяди, но по-нашему, это называется «все в одну петлю». Дворецкий утверждает, будто деревенская шайка готова поджечь дом или же толпой ворваться в замок. Как хорошо было бы, если бы мы были в нашем прекрасном, тихом Бухдорфе!
– Не строй себе никаких иллюзий! Когда я примусь управлять Бухдорфом, тамошнему спокойствию тоже придет конец. Я окажу сопротивление пастору Вильмуту, мы уже объявили друг другу войну.
– Господи Боже! Да неужели вы должны во всем подражать своему глубокоуважаемому дяде, даже в его скандалах с крестьянами? – воскликнул старик.
– Я научу своих крестьян уму-разуму, – заявил Пауль воинственно. – Думаю, они не такие упрямые, как верденфельсцы, но несмотря на это, о спокойствии не может быть и речи. Заметь это себе, Арнольд, а теперь уходи и оставь меня одного!
Старый слуга так испугался высказанных Паулем соображений, что в виде исключения повиновался.
Ночь уже давно наступила, в замке было тихо и темно, и даже в комнате барона Раймонда свет был погашен. Пауля, у которого всегда был крепкий, спокойный сон, в эту ночь обуревали тревожные сновидения. Волнения дня не давали ему спокойно спать, среди ночи он проснулся и долго не мог уснуть. При этом он вдруг вспомнил, что письмо Лили лежит в незапертом ящике письменного стола. Он заботливо оберегал эту переписку от любопытных глаз Арнольда и теперь подумал, что когда старик придет утром убирать его комнату, он непременно увидит письмо. Это необходимо было предупредить.
Поднявшись с постели, молодой человек прошел в соседнюю комнату, не зажигая свечи, так как луна достаточно освещала комнату. Он сейчас же нашел письмо, положил его к остальной переписке, запер ящик и хотел возвратиться в спальню, но сперва подошел к окну, чтобы посмотреть, какая погода. Ночь была бурная, луна все время исчезала за проносившимися по небу облаками, а в парке царил полумрак, в котором ничего нельзя было отчетливо различить. Вдруг Пауль остановился в недоумении: ему показалось, что кто-то осторожно прокрался под окнами вдоль стены замка, потом исчез в направлении к комнатам Раймонда.
При других обстоятельствах Пауль едва ли обратил бы на это внимание, но последние происшествия в Верденфельсе сделали его подозрительным, а в ушах еще звучала просьба Анны: «Оберегайте его!». Он решил расследовать дело, и так как был человеком бесстрашным, то ему и в голову не пришло прежде всего обеспечить себя какой-нибудь помощью. Наскоро одевшись, он взял заряженный револьвер и вышел из замка, воспользовавшись для этого боковой лестницей и дверью, предназначенной для прислуги и запертой изнутри на задвижку. Снаружи все было тихо, ничто не шевелилось возле замка, только ветер шумел среди деревьев парка. Пауль подумал, что их тени вызвали, вероятно, обман зрения, но прежде чем вернуться в свою комнату, хотел ради безопасности еще раз осмотреть помещение дяди и медленно пошел вдоль стены, тень которой совершенно скрывала его.
Комнаты барона были расположены с этой стороны замка и выходили в парк, стеклянная дверь вела из комнаты на красивую веранду, которую летом закрывали цветущие кусты. Сейчас они были покрыты плетеными соломенными рогожками для защиты от зимней стужи, а под балконом лежали кучи сухих листьев, защищавших корни от холода. Пауль был уже в нескольких шагах от веранды, как вдруг остановился, снова присмотрелся и ясно увидел, что там что-то шевелится. В следующее мгновение он различил человеческую фигуру, сидевшую на земле на корточках. Молодой человек подумал, что готовится новое посягательство на дорогие растения, и уже решил схватить негодяя, как вдруг ему стало ясно, что у злодея более ужасное намерение. Внизу у веранды мерцал огонек, и Пауль увидел руку с зажженной серной спичкой, увидел, как ее поднесли к соломе, которая сейчас же начала тлеть, и как потом спичка была брошена в сухие листья.
– Негодяй! – крикнул молодой человек, подбежав к поджигателю. Последний, ничего не предчувствуя, повернулся к нему спиной, и Пауль, схватив его за плечи, бросил на землю. – Так вот на что ты покушался! Не трогайся с места! – с угрозой продолжал он, когда тот сделал судорожное движение. – При первой попытке бежать моя пуля догонит тебя!
Он щелкнул курком пистолета, чтобы придать больше силы угрозе, но это, казалось, было излишне. Лежавший на земле человек был так оглушен неожиданным нападением, что не сделал никакой попытки обороняться, не двигался и только глухо стонал. Пауль отвернулся от него, сильным движением сорвал загоревшуюся рогожу и отбросил ее далеко в снег, где она, шипя, погасла; затем он разбросал ногой сухие листья, в которых огонь еще не успел разгореться. Все это было делом нескольких минут, однако от этого шума барон Раймонд проснулся. Его спальня вдруг осветилась, стукнула стеклянная дверь, и с веранды послышался его голос:
– Что здесь случилось?
– Подлость, которой нет подобной! – ответил Пауль голосом, дрожащим от гнева. – Хотели поджечь замок и первым делом имели в виду тебя. Но я поймал злодея, он от нас не уйдет. Позови слуг, Раймонд, а пока я сам справлюсь с негодяем.
Верденфельс ничего не ответил, не позвал никого на помощь, но сошел по лестнице с веранды и через минуту уже стоял рядом с Паулем.
– Что случилось? Кого ты схватил?
– Вероятно, одного из верденфельских крестьян. Я застал его в ту минуту, когда он поджигал рогожу. Если бы я пришел пятью минутами позже, вся веранда была бы уже в огне.
– Встань! – повелительно сказал Раймонд лежавшему на земле, – и отвечай, кто ты?
Человек повиновался, но ему, видимо, трудно было подняться. Судьба избавила его от ответа, так как в эту минуту луна вышла из-за туч и осветила седые волосы и коричневое обветренное лицо старого Экфрида.
– Экфрид! – вскричал Верденфельс, в ужасе отшатнувшись.
