Текст книги "Одного человека достаточно"

Автор книги: Эльс Бэйртен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Доктор Франссен

На следующее утро я зашла на кухню посвистывая.

Наша мать уже встала.

– Ты вчера так поздно явилась домой. Тебе понравилось?

А я думала, что ей будет совершенно наплевать. Я радостно ей улыбнулась. Сейчас я ей все расскажу. И о том, что у меня отличные челюсти, и о том, как я на нее похожа, и о том, что я хотела бы в сентябре поехать в Хасселт учиться.

– Все просто блестяще, ма.

Она не улыбнулась в ответ.

– Как хорошо, что ты не увидела, как мне стало плохо, и это не испортило тебе вечер, а то едва ты уехала, как началось: сначала кишечник, а потом весь живот. Доктор Франссен сразу пришел. Он что-то прописал, и мне сейчас, слава богу, стало получше. Я должна тебе кое-что сказать. Это тебе не понравится, но я все равно скажу. Я думаю, что твои уроки пения – плохая идея, Жюльетта. Я целую неделю сижу тут в четырех стенах, мне очень нужны эти воскресные вечера, иначе я с ума сойду. Ты должна меня понять, детка.

Я уставилась на нее. Неужели она хоть раз не может вести себя не как моя мать? Ведь не может же это быть так сложно? Просто выслушать и порадоваться за меня?

– Я пошла на работу, – сказала я.

– Ты ничего не съела.

– Ничего, в обморок не упаду.

– О да, не упадешь. Ты не упадешь. – Затем она подняла глаза и тяжело вздохнула на тот случай, если я вдруг не поняла: она-то упасть может.

Она, всегда она.

Я вышла на улицу. Уличные фонари еще горели. День еще не начался, а я уже в пути. Если бы можно было шагать вечно. Если бы только так было можно.

Доктор Франссен зашел одним из первых.

– Твоей маме вчера стало плохо, – сказал он серьезно.

Я пожала плечами.

– Она так скучает по вашему отцу.

– Я тоже.

– Я знаю, детка.

– А она нет! Чуть что, начинает злиться, доктор Франссен! А теперь хочет отнять у меня уроки пения! Но этому не бывать!

Он нахмурил лоб.

– Знаешь что, Жюльетта, твоя мать не такой человек, чтобы дома сидеть целыми днями. Ей нужно чем-то заняться. Я узнаю, что можно сделать.

Тем вечером он зашел снова. Я лежала в кровати, но слышала, как они разговаривали, и на следующее утро узнала, о чем. Если подумать, возможно, уроки пения мне не повредят, сказала мать. Я могу не волноваться, она разрешает мне продолжать. И у нее теперь есть работа. В аптеке нужна уборщица. Доктор Франссен замолвил за нее словечко. Очевидно, это помогло, потому что с завтрашнего дня она уже может приступать.

Я не могла дождаться, чтобы рассказать об этом Луи. Чуть раньше восьми он зашел в магазин.

– Ты чего такая радостная, – сказал он.

– У нее есть работа. Наконец-то, Луи.

– Посмотрим, надолго ли.

Я чуть не прогнала его без хлеба.

Удача

Все последующие дни мать вставала вместе со мной, готовила кофе для меня и бутерброды для Миа, потом будила ее и помогала собраться в школу. Каждый вечер, когда я приходила домой, на столе стояла еда, такая же вкусная и ароматная, как когда был жив папа, а мама была самой быстрой, самой умной и самой красивой, а еще самой лучшей поварихой в округе. Она лихо, между делом, ободрала обои со стен в комнате и на кухне, и ей понадобилось всего два вечера, чтобы наклеить новые. Давно уже пора было это сделать, сказала она, достала из шкафа вазу, наполнила ее водой и поставила туда сирень из сада, так что вскоре наш дом стал пахнуть так, словно папа никогда не умирал. То, что я отняла у нее воскресные вечера, ее больше не злило. По субботам на танцах публика даже лучше, Жюльетта, вот бы она знала это раньше, настоящие друзья, Жюльетта, люди, которым не наплевать, еще существуют, они учили ее всем танцам в мире, она эти танцы ни за что не сможет запомнить, так их много.

А я всю неделю ждала воскресенья. Луи каждый раз встречал меня на углу нашей улицы. Когда я ему сказала, что уже знаю дорогу и не боюсь темноты, он сперва растерялся.

– Ты не представляешь, насколько здорово ты поешь.

– Как будто ты меня ходишь слушать, – засмеялась я. – Когда ты ее уже поцелуешь?

– Всему свое время, Жюльетта.

Наступил май.

– Месяц Девы Марии, – сказала наша мать; взяла ведро с водой и губку и отмыла грот в саду от голубиного помета.

– Будем молиться, – сказала она, – сколько сможем. Самое время.

– А о чем нам нужно молиться? – спросила я.

– Об удаче, – ответила она. – Наконец она к нам пришла. За то, чтобы небеса снова не отобрали ее у нас.

Весь май она читала молитвы Розария[8]8
  Цепь молитв, совершается при помощи четок, по одной молитве на бусину.


[Закрыть] и жгла свечку за свечкой у изображения Девы Марии. При этом по утрам она напевала, когда вставала с постели, вкусно готовила и без умолку сплетничала о посетителях аптеки. Каждую субботу она надевала свои лучшие наряды, уходила танцевать довольной и возвращалась еще более довольной.

До одной субботы.

Уже в 11 вечера она была дома.

– Мужчины, Жюльетта. – Она глубоко вздохнула. – Они все одинаково дурны, и нет, ничего у меня не спрашивай, ты все равно не поймешь.

Кто-то запал ей в душу. Это было непривычно для нашей матери, она явно потеряла голову. Без наигранных слов и жестов, никакой комедии в этот раз. Она казалось по-настоящему несчастной. Я не хотела знать, кто ее так ранил и любит ли она его так же, как нашего отца. Это ведь невозможно, зачем тогда спрашивать.

– Иди, – сказала я, – иди спать, мама. Утро вечера мудренее.

Слова нашего отца: сколько раз я слышала, как он их произносит. К моему удивлению, они словно сами собой сорвались с губ. Я могу на тебя положиться, говорил он, он всегда это знал.

На следующий день было воскресенье. Она сидела за столом в халате, когда я ушла работать в пекарню, и когда я вернулась после полудня, сидела там же.

– Хочешь, чтобы я сегодня осталась дома, ма? Можем поиграть в карты, отвлечешься.

– Ах, детка, ты всегда так ждешь свой урок. Я сегодня лягу спать вовремя, высплюсь хорошенько и буду свежа завтра в аптеке. Никто не увидит твою мать поверженной.

Она засмеялась.

И сидя вот так, в халате и тапках, с нечесаными волосами и сонным лицом, она выглядела сильной, как сто лошадей.

Я засмеялась в ответ.

– Я в тебя верю, – сказала я.

Когда я вернулась домой с полной музыки головой, она лежала на диване с Миа на коленях.

– Малышка, – сказала она. – С ней что-то не так.

Я села рядом с Миа и потрогала ее лоб.

– Температуры нет.

– Пока нет, но может и подняться. На всякий случай я сообщила доктору Франссену.

Она кивнула Миа.

– Расскажи-ка Жюльетте.

– Я кашляю. – Миа покашляла. Прозвучало смехотворно.

– И у нее болит живот, – добавила мать.

Полчаса спустя нашу Миа вывернуло наизнанку в туалете.

– Она больна, – сказал доктор Франссен. – Это ясно.

Словно приз выиграла, вот как выглядела наша мать в этот момент. Но у нее не было никакого приза, у нее заболела Миа.

– Вероятно, желудочный грипп, – сказал доктор Франссен.

– Но у нее все еще нет температуры, – сказала я.

– Не у всех бывает температура при желудочном гриппе. Меня больше обеспокоит, если это окажется чем-то другим. Сейчас грипп повсюду носится. Сами знаете, дети цепляют все подряд. Я ей что-нибудь дам от поноса.

Он посмотрел на нашу мать.

– Дай мне знать, если через пару дней не пройдет.

– Ты завтра зайдешь?

– У некоторых пациентов высокая температура, первым делом я должен навестить их.

Мать кивнула.

– Не беспокойся, мы сами о себе позаботимся.

Я кивнула. В этот раз она была права. Мы много месяцев удерживались на плаву. Уж грипп-то мы точно переживем.

Весь вечер у изображения Девы Марии горела свечка. За нашу удачу, говорила мать, за то, чтобы мы ее не потеряли. Когда свечка догорала, ставили следующую. И следующую. Но нашу удачу мы все же потеряли.

Праздник

Поскольку Миа болела, мать оставалась днем дома. К вечеру, когда я возвращалась и могла присматривать за малышкой, она шла на работу в аптеку. Миа не задавала нам много работы. Целыми днями она спала, не просыпаясь даже ради завтрака, обеда и ужина.

– Ей надо поесть, ма.

– Больного принуждать нельзя.

– Ты видишь то, что хочешь видеть, ма.

– Послушай детка, все будет в порядке. Раз доктор Франссен не паникует, то и мы не будем.

Хорошо, что он был рядом. Он заходил каждый день после полудня. Я его ни разу не видела, но это было не важно. Он приглядывал за нашей Миа, чтобы она совсем не ослабла.

В тот день я его увидела.

Пекарь с женой отмечали двадцать пять лет со дня свадьбы, мы поели торт, спели «Долгих лет жизни»[9]9
  Традиционная песня-поздравление в Нидерландах и Фландрии.


[Закрыть] и могли расходиться по домам. Когда я вышла на улицу, шел дождь.

– Подожди, пока не кончится, – сказала жена пекаря.

Я покачала головой.

– Наша Миа болеет.

– Ты за нее боишься.

– Она уже какое-то время почти не ест.

Жена пекаря кивнула.

– Ты нужна матери, иди, девочка. – Она отрезала от торта большой кусок. – Может быть, этим твоя сестра соблазнится.

Я завернула торт в бумагу из-под масла и на велосипеде поехала под дождем домой.

Там был доктор Франссен. Мать сидела рядом с ним в своем самом красивом платье. На столе стояла бутылка вина. Бутылка была пуста, а рядом поблескивали два бокала. Мать не открыла ни единой бутылки с тех пор, как умер отец. Даже пока он был жив, у нас дома вино пили только в особые дни. Наверное, сегодня было что отмечать. У доктора Франссена день рождения? Я тепло кивнула ему.

– У вас праздник?

– Ты права, Жюльетта, – сказала наша мать с широченной улыбкой, – у нас действительно праздник, ведь доктор Франссен понял, чем больна Миа, и это прекрасно лечится.

Как же я обрадовалась.

– Ох, доктор Франссен, – выдохнула я.

Он слегка улыбнулся.

– Я имею основания предполагать, что у нее дефицит железа. Я взял немного крови на анализ, через пару дней узнаю результаты. А пока ей можно начать принимать лекарства, чтобы побыстрее выздороветь.

Он говорил с такой радостью. Он правда в это верил. А если верил он, то и мне нужно было поверить.

– Спасибо вам, доктор Франссен, – сказала я, – за все ваши заботы.

– Это мой долг, детка. Кстати, о долге – меня ждет следующий больной.

Он посмотрел на нашу мать.

– Если хочешь, можем вместе доехать до аптеки. Жюльетта же пришла.

Мать кивнула и поднялась.

– Еду найдешь на кухне, Жюльетта. Малышка наверху, спит. Дай ей поспать.

Они уехали.

Дать ей поспать? Сейчас, когда нашей Миа стало получше, она, наверное, голодна. Кусок торта! Я сняла с него бумагу, положила на тарелку и с радостным возбуждением кинулась наверх.

В кровати нашей Миа не было. Она сидела на полу прислонившись к стене. Ее трясло так, словно весь мир вокруг нее рушился. Она смотрела на меня глазами полными ужаса. Времени размышлять, что это и насколько опасно, не было. Я рывком подняла ее и прижала к себе. Она принялась пинать ногами воздух, попала по торту. Я закричала, что это я, Жюльетта, что мир вокруг не рушится и что она не умрет.

Вдруг она резко наклонила голову. Словно что-то пролетело над ней. Что-то, что хотело ее уничтожить.

Люди могут мгновенно сходить с ума. Но не наша Миа. Я все еще обнимала ее, когда она вдруг перестала пинаться и отбиваться. Ее глаза закрылись, но она не уснула – слишком уж неровно дышала.

Ее длинные черные волосы прилипли к щекам, мокрые от пота. Я убрала их, заправила за уши. Ее лицо горело. У нее был жар, а с жаром я знакома. Жар можно победить.

Я обшарила глазами комнату. На шкафу стояла бутылочка из-под лекарства, я схватила ее. На ней была наклеена бумажка с незнакомым названием. Лауданум. Миа проследила за моим взглядом. На секунду мелькнула улыбка, и тут же ее лицо скривилось от судороги. Она надавила на живот, указала на бутылочку. Может быть, это то лекарство, о котором говорил доктор Франссен? В любом случае про высокую температуру на этикетке ничего не было написано. Найду что-нибудь другое внизу. Я опять обняла Миа, уложила ее в постель и накрыла покрывалом. Она тут же сбросила его и сердито уставилась на меня. Вцепилась в бутылочку и начала откручивать крышку. Я вырвала лекарство у нее из рук, толкнула ее в постель и сверху туго натянула одеяло, чтобы не дать ей быстро выпутаться.

Меньше чем через минуту я вернулась. Она уже успела выскользнуть из-под одеяла.

– Холодно, – простучала она зубами.

Я сдернула одеяло с кровати, завернула ее в него и сунула стакан с жаропонижающим. Она с размаху швырнула стакан в стену.

Я пораженно посмотрела на мокрое пятно, оставшееся на стене, на осколки на полу. Потом опять на Миа – та уже сбросила с себя одеяло, обхватила колени руками и заплакала с долгими всхлипами. Вскоре она начала захлебываться.

Мать. Ее Миа послушается.

Я обняла ее, уложила опять.

– Послушай, я схожу за мамой. А ты просто полежи пока, договорились?

Я очень старалась говорить спокойно, пока заправляла простыню под матрас так туго, как только могла.

– Не бойся, – говорила я скорее себе, чем ей. – Я мигом вернусь.

Я очень осторожно прикрыла дверь. А потом бросилась по лестнице вниз, на улицу. Словно за мной гнался дьявол, я кинулась бежать по улице, за угол, к нашей матери.

Люди не умирают ни с того ни с сего

Я ворвалась в аптеку.

Аптекарь удивленно посмотрел на меня из-за прилавка. Рядом с ним стояла наша мать с тряпкой.

– Жюльетта?!

– Наша Миа, ма. – Я задыхалась. От страха или от бега, или от всего сразу. – Пошли со мной, быстро. У нее температура, и ее трясет непонятно от чего!

Она побледнела как смерть.

– Высокая температура? Какая? Она еще дышит?

– Да, мам, конечно же, она еще дышит!

– Ты ей уже что-то дала? – спросил аптекарь.

Я подумала о бутылочке, что стояла у Миа над кроватью. Она все еще была у меня в кармане. Я достала ее и показала им.

– Она хотела вот это, но я не знала, можно ли.

Мать выхватила у меня из рук бутылочку и засунула в карман куртки.

– Да что ты делаешь?!

– Забираю у тебя, разумеется. Пока ты не уронила.

– А что там? – спросил аптекарь.

– Кое-что от поноса, названия правда я не…

– Название там написано, – сказала я, – Лауда и как-то дальше.

– Лауданум. – Он удивленно посмотрел на нашу мать. – Я помню, как ты приходила с рецептом. Но это было очень давно. Нельзя, чтобы он валялся где попало, ты ведь знаешь, от него вреда может быть больше, чем пользы.

Наша мать серьезно кивнула.

– Я уже давно его не употребляю, – сказала она, засовывая руки в рукава и запахивая куртку. В следующую секунду она уже была застегнута.

– Ну и чего ты до сих пор тут торчишь, Жюльетта.

Мать распахнула дверь спальни.

В нос ударил запах мочи. Наша Миа лежала на кровати, свернувшись калачиком и уставившись в точку на стене.

Мать быстро склонилась над ней, обняла и прижала к себе.

– Доченька моя, – сказала она, – ну что ж ты так разболелась.

Она посмотрела на меня. И улыбнулась. Точно так же она улыбнулась, когда я сообщила ей, что умер отец. Люди ни с того ни с сего не умирают, сказала она. Дала нам с Миа по носовому платочку. Потом поставила воду на плиту и насыпала кофе в фильтр. Когда вода закипела, она начала лить ее в кофе, лила и лила, пока вода не потекла со стола на пол. А она стояла и с улыбкой смотрела на это. Наш папа будет рад, ведь мы угадали, что он захочет кофе, когда придет из кафе, сказала она. И вообще, она не удивлена, что он там отключился, после не пойми какой по счету кружки пива.

Вошел Луи. Его губы скривились от горя. Но даже тогда наша мать продолжала улыбаться. Мы ее до чертиков напугали, сказала она Луи.

А вдруг она права – я никогда не забуду теплую волну, что меня захлестнула в тот момент. Вдруг сейчас дверь откроется, и там будет стоять наш отец. И пусть он даже будет пьян вдрызг, но главное – он войдет на своих ногах. А может быть, он уже стоит в коридоре, вдруг он уже повесил шляпу на вешалку и теперь причесывается?

Я взглянула на Луи.

По его лицу я увидела, что наш отец по-прежнему мертв. Потом Луи произнес это вслух. Что отец весь посинел, и что пусть она даже не вздумает класть его в открытый гроб. Что некоторые вещи просто нельзя делать с человеком, и это – одна из них. И если наша мать не сможет этого уяснить, то он ей растолкует.

– Жюльетта, давай быстрее, – сказала наша мать. – Ты же видишь, она описалась. Принеси теплую воду. Мыло и полотенце. И что-нибудь от жара.

Улыбка пропала с ее лица. И я знала почему. Потому что наша Миа никогда не писалась в кровать. От нашей Миа никогда не пахло плохо. Наша Миа никогда не выглядела так, словно видит, как рассыпается мир.

Я выскочила из комнаты.

Проси, и будет тебе дано

Мы помыли нашу Миа. Потом я намочила платок холодной водой, сложила вдвое и накрыла ее лоб. Ее перестало трясти. Просто раз – и перестало.

– Надеюсь, она проспит до утра, – сказала мать. – А мы пока почитаем молитвы Розария вместе.

Мы осторожно спустились вниз. На кухне мать зажгла свечу перед Девой Марией, взяла четки и обернула вокруг пальцев.

– Радуйся, Мария, благодати полная! – начала она. – Господь с Тобою, садись рядом, Жюльетта, благословенна Ты между женами… давай, помолись, это пойдет тебе на пользу.

Наша мать доставала четки только в самые плохие моменты. Когда она наконец осознала, что отец умер и ни о каком чудесном воскрешении речи не идет, было то же самое. Сначала она час плакала, затем высморкалась и сунула нам всем в руки по платку. Прочтем молитву Розария, сказала она тогда.

Слезы сдавливали горло: как же я могла молиться. Мать неодобрительно взглянула на меня. Ты так отцу не поможешь, Жюльетта, давай детка, закрывай глаза и делай свое дело.

Я закрыла глаза. Пока наша мать громко молилась, я видела, как наш отец опять лежит на полу, глаза распахнуты, неподвижный взгляд устремлен вверх. Словно там ничего нет – вот такой у него был взгляд.

– Где теперь наш па? – спросила я Луи после молитвы.

– Ты не должна задавать такие вопросы, Жюльетта.

– Но я хочу знать, – сказала я.

Он обнял меня. Наш папа в нас, а мы в нем, мы одна плоть и кровь, Жюльетта, а одна плоть и кровь не может быть разделена, она вечная. А вечность – это дольше, чем человек может представить.

– Тогда зачем мы так усердно молимся?

Он пожал плечами. Для нашей матери это что-то вроде работы по дому: если человек хорошо помолится, то заработает много очков, а те, кто набрал их больше всех, сразу полетят на небеса. Ответить на вопрос, что же делать тем беднягам, которые не умеют считать или писать, она никогда не могла. Их ставят в угол на веки вечные? Не могут на небесах быть так жестоки, – сказал Луи.

– То есть не имеет значения, молимся мы или нет?

– Мы живем в свободной стране, Жюльетта. Если матери это нравится, пусть молится.

– Молись, Жюльетта, – сказала мать, – и погромче, чтобы там наверху услышали.

– Благодати полная, – сказала я в десять раз громче, чем до того.

– И молись повеселее, Жюльетта. Чтобы они не подумали, что мы это из-под палки делаем.

Повеселее? Да как она могла о таком просить. Тому, кто читает молитву Розария, не весело. Не считая нашей матери, видимо. Ей всегда нужно было быть исключением.

– Просто поверь мне, Жюльетта. Господь с Тобою. Благословенна Ты… давай же, Жюльетта, повторяй, и погромче, я сказала.

– Между женами, – вступила я.

Мы продолжили так громко, как только могли.

«Аве Мария» эхом звучала в доме и внутри моей головы и постепенно вытеснила все остальные мысли.

Проси, и будет тебе дано.

Успокойся, маленькая моя

Прежде чем идти спать, я заглянула к Миа.

Она сидела в кровати прямо. Руки болтались, словно привязанные за веревочки. Как обезумевшая кукла – со взглядом, полным ужаса, словно мир опять рушится. Она начала всхлипывать. Из глаз разом хлынули слезы. Их было так много, что мне на секунду пришла в голову странная мысль, что Миа просто умнее всех нас и знает что-то, чего мы с нашим крестьянским умишком еще не поняли.

– Миа, – взмолилась я.

Я протянула к ней руки, она их оттолкнула. Начала с силой бить себя кулаками в живот.

– Малышка, – сказала я, – успокойся, маленькая моя!

Слова нашего отца опять. Неуместные, словно куртка, которая еще слишком велика.

Она открыла рот. Раздался звук, похожий на вопль кошки, с которой медленно сдирают шкуру. Я схватила ее за руки, оторвала их от ее живота. Я должна была увидеть, двигалось ли что-то у нее под кожей. Должна была увидеть эту кошку.

Как же я надеялась, что это кошка. Что это не наша Миа.

Он не должен был так много у меня просить.

Я наклонилась к ней, наши лица почти соприкасались. Очень нежно я обхватила ее голову.

– Успокойся, маленькая моя! – прошептала я. Только шепотом я могла повторить слова нашего отца.

Открылась дверь, и вошла мать. Она оттолкнула меня, вытащила Миа из кровати, посадила к себе на колени и крепко прижала к себе.

– Быть не может, – пробормотала она – Не так быстро.

Да о чем она, господи?

– Но я вижу то, что вижу.

Она достала из кармана бутылочку и кусочек сахара, открутила крышку, капнула чем-то на сахар и засунула его Миа в рот.

– Рассасывай, – приказала она.

Миа принялась за дело так, словно высасывала из этого кусочка свою жизнь. Движение рта. Я увидела, как она глотает. И еще раз. Потом она открыла глаза. С любовью посмотрела на мать. Наша Миа восстала из мертвых.

Это было невозможно.

Не за пару секунд. Даже в Библии это заняло по меньшей мере два дня.

Я взглянула на бутылочку в руках у матери: на ней не было наклейки.

– Что это, какое-то волшебное зелье?

– Кое-что от жара. Я подумала, что попробовать не помешает.

Мы посмотрели на Миа. Ее глаза опять закрылись.

– Сработало, – выдохнула мать, – наконец-то. Уже завтра ей станет получше.

И тут наша Миа перестала дышать.