Текст книги "Святой вор"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Трудно служить двум хозяевам, – промолвил Кадфаэль, улыбнувшись. – Даже если вас двое братьев и заботы можно разделить пополам.

– Есть и другие, и заботы у них те же, – сказал Хью.

– А будет еще больше, с потомками отсюда и оттуда. Однако у нас тут свои заботы, Хью. Даже если граф передумает, то Герлуин – ни в коем случае. Насколько я понимаю, ты препроводил сюда святую Уинифред в целости и сохранности, а я вот пока толком ничего не выяснил о ее исчезновении.

– Вряд ли у тебя была такая возможность, да и вряд ли она появится в будущем, – успокоил его Хью.

– А вот и нет! Я уже послал за тем парнем в Аптон, как и обещал аббату Радульфусу. К повечерию он должен быть здесь, и правда выйдет наружу. Нам уже известно, как ковчег вынесли из храма и как его увезли, осталось лишь получить показания того парня и узнать имя вора. Невысок ростом, голос молодой, как утверждает Альдхельм, помогавший ему и видевший его в лицо, причем близко. Если не требовать абсолютной справедливости, то эти показания не так уж и нужны. Герлуин высок и не молод. А кому из наших братьев в Шрусбери доставило бы радость отправить на повозке в Рамсей нашу самую могущественную покровительницу? Этот метод годился раньше, годится он и теперь. Кому тут быть, как не Тутило?

– Дерзкий парень! – воскликнул Хью, не сумев подавить удивленную усмешку. – Его таланты погибнут под рясой. И, знаешь, я сильно сомневаюсь, что Герлуин стал бы возражать против такого воровства, удайся оно. Но теперь, когда затея провалилась, он, боюсь, спустит с Тутило шкуру. – Хью встал, собираясь уходить, и широко потянулся, разминая затекшие мускулы, еще не отошедшие от долгой езды верхом. – Я пошел домой. Тут нет во мне нужды, покуда не придет Альдхельм, чтобы указать пальцем на беднягу Тутило. А ты уверяешь, что он придет к вечеру. Так скоро я все равно не поспею. Короче, если я понадоблюсь, пусть все остается до завтра.

Кадфаэль проводил друга лишь до выхода из травного сада, ибо у него были еще кое-какие дела. Брат Винфрид, здоровенный молодой детина, стоял у края овощной грядки, облокотясь на лопату, и провожал взглядом фигуру тщедушного человека, только что свернувшую за угол живой изгороди и исчезнувшую в направлении большого монастырского двора.

– Что это брат Жером вынюхивает подле твоего сарайчика? – спросил брат Винфрид, пришедший в сарайчик уже под вечер, дабы поставить лопату на место.

– Жером? – равнодушно отозвался Кадфаэль, растирая в ступке траву, предназначенную для микстуры. – Обычно он сюда не заглядывает.

– Была охота, – сказал брат Винфрид, по своему обыкновению не выбирая выражений. – Небось хотел вызнать, что тебе шериф рассказывал. Несколько минут он стоял у самого входа, пока не услышал, что вы собрались выйти. Тут он сразу взял ноги в руки и наутек. Как пить дать, на свой счет он ничего хорошего не услышал.

– На свой счет он не мог ничего услышать, – сказал Кадфаэль. – Да и вообще ничего для него интересного.

Реми Перти настроился было уезжать в тот самый день, когда в аббатство неожиданно прибыл граф Лестерский, и это заставило трубадура переменить планы и отменить свои распоряжения, ибо Бенецет и Даални уже принялись укладывать вещи. Хромавшую лошадь подлечили, и она была готова продолжать путь. Однако теперь, когда само провидение привело в монастырь этого могущественного графа, явно имело смысл повременить с отъездом и выяснить, какие в связи с этим открываются возможности. Дело в том, что Реми не был лично знаком с графом Лестерским и насчет радушного приема со стороны Ранульфа у трубадура не имелось никакой уверенности. С другой же стороны, Реми пришел к заключению, что, судя по слухам, Роберт Бомон человек весьма образованный и знает толк в музыке. Как бы то ни было, граф Лестерский здесь, он остановился в том же самом странноприимном доме аббатства, и они трапезуют за одним столом. Зачем же упускать такой случай и ехать в дальние края, причем еще неизвестно зачем?

В итоге Реми решил воспользоваться сложившейся ситуацией и продемонстрировать свои таланты во всей красе, – а уж если он постарается, ему будет что показать. Бенецет служил у Реми давно и прекрасно знал свои обязанности в подобных обстоятельствах. Он тут же втерся в доверие к хлопотавшим на конюшне сквайрам графа и держал ушки на макушке, стараясь выяснить вкусы и пристрастия их господина. Полученные сведения весьма обнадеживали. Такой покровитель мог обеспечить трубадуру полную безопасность и сравнительно роскошную жизнь, а также работу по душе. Вызнав на конюшне все, что нужно, Бенецет отправился обратно в странноприимный дом и по пути заметил брата Жерома, который, опустив голову и весьма поспешно, вышел из-за изгороди травного сада. У Бенецета сложилось такое впечатление, что брат Жером весьма взволнован и ему не терпится поделиться с кем-нибудь своими беспокойными мыслями. А таким человеком для брата Жерома мог быть лишь приор Роберт. Само собой разумеется, Бенецет, даже походя, не хотел упускать возможности узнать что-нибудь такое, что при случае могло послужить ему на пользу. Он замедлил шаг, проследил за Жеромом и пошел за ним в здание монастыря.

Приор Роберт находился в дальнем конце скриптория, он стоял перед устроенным в нише шкафом, где хранились церковные книги. Брат Жером быстро подошел к приору и принялся излагать ему все, что узнал. Бенецет проскользнул следом и затаился в темной кабинке, где его было совсем не видно. Как нельзя кстати уже стало смеркаться, да и монахи, которые занимались здесь чтением и перепиской рукописей, уже оставили свои труды, предоставив приору Роберту лично убедиться в том, что все книги поставлены на свои места. В наступившей тишине голоса звучали вполне отчетливо. Брат Жером сильно волновался, но голос приора Роберта, который так не любил слушать кого бы то ни было, звучал ровно и величественно. Бенецет подумал, что кое-что полезное подчас можно обнаружить в самых неожиданных местах.

– Отец приор, – сказал брат Жером со смешанным чувством гнева и удовлетворения, – я узнал нечто такое, что должны узнать и вы. Кажется, отыскался некий человек, который помогал переносить ковчежец святой Уинифред из храма на повозку с лесом для Рамсейской обители. Сделал он это по неведению, его попросил помочь один из братьев нашего ордена. Так вот, этот человек сказал, что может узнать того монаха, и как раз нынче вечером он придет в монастырь. Святой отец, почему нам об этом никто даже словом не обмолвился?

– Это мне ведомо, – снисходительно и вместе с тем величественно промолвил приор, закрывая дверцу стенного книжного шкафа. – Милорд аббат рассказал мне. А не оглашалось это, дабы не спугнуть преступника.

– Но, святой отец, понимаете ли вы, что это значит? Стало быть, именно порочность человеческая заставила святую Уинифред уйти из-под нашего попечения. К тому же я слыхал, как было названо имя этого нечестивого вора, который осмелился нарушить покой нашей святой покровительницы. Подумать только, сама невинность – рамсейский послушник Тутило!

– Этого мне не сказали, – недовольно заметил приор Роберт. – Наверное, потому что аббат не хотел обвинять человека до того, как свидетель определенно укажет на злодея. Остается лишь подождать немного, и мы получим все доказательства.

– Святой отец! Какое чудовищное преступление! И как тут следует наказать преступника? Да за это на него должны обрушиться все громы небесные и испепелить его на месте!

– С возмездием можно и не спешить, – заметил приор Роберт и направился к выходу. Неуклюжий брат Жером последовал за ним. – Но возмездие свершится неизбежно. Часа через два злодей получит по заслугам.

Мстительные причитания неудовлетворенного брата Жерома затихли у южного выхода из монастыря. Бенецет вышел во двор, постоял, обдумывая услышанное, затем неспешно двинулся в странноприимный дом. Этим вечером забот у него немного. Он и Даални отдыхали, так как Реми собирался вместе с графом трапезовать у аббата, намереваясь сделать первый шаг в поисках покровителя. Слуги ему там не нужны, так как хотя музыка и не помешала бы после окончания трапезы, но девушка-певица едва ли подходящее развлечение для покоев аббата. Так что вечером слуги были свободны и могли заняться чем заблагорассудится.

– Мне нужно тебе кое-что сообщить, – сказал Бенецет Даални, которая сидела с ребеком подле одного из факелов. – Нынче вечером за твоим Тутило начнется охота, и лучше бы ему избежать ее. – И Бенецет рассказал девушке все, что подслушал. – Ты уж, пожалуйста, предупреди его, – сказал он дружеским тоном. – Пусть поостережется. Возможно, это явится лишь отсрочкой, но и отсрочка бывает весьма кстати. Надеюсь, у него хватит ума что-нибудь придумать или, скажем, убедить свидетеля изменить показания. Сама посуди, зачем мне желать этому парню худшей беды, чем он сам на себя накликал?

– Тутило не мой, – сказала Даални. Однако она положила ребек плашмя на колени и пристально посмотрела на Бенецета. – Ты сказал мне правду?

– Что же еще? Сама слышала, о чем тут болтают, дело худо. А ты сегодня свободна как птичка и всегда успеешь вернуться в свою клетку. Впрочем, поступай как хочешь, но я на твоем месте предупредил бы парня об опасности. А сам я сейчас прямиком в город, покуда можно. Короче, я ничего тебе не говорил, ничего не знаю.

– Тутило не мой, – повторила Даални почти безразличным тоном, все еще сомневаясь.

– Как бы то ни было, он боится поднять на тебя глаза, хотя явно не прочь, – заметил Бенецет, ухмыльнувшись. – Оставь его им на съедение, если хочешь.

Девушке этого вовсе не хотелось, и Бенецет все отлично понимал. Он был уверен в том, что еще до окончания вечерни, если не раньше, Тутило будет предупрежден о грозящей ему опасности.

Направляясь обедать в покои аббата Радульфуса, субприор Герлуин, весьма польщенный приглашением на трапезу в обществе столь высоких особ, увидел перед собой посреди монастырского двора робкого просителя в лице потупившего взор брата Тутило, который испрашивал у него дозволения отлучиться из аббатства, дабы нанести визит к леди Донате в Лонгнер.

– Отец, эта леди снова просит меня прийти и поиграть для нее, как в прошлый раз. Будет ли на то ваше дозволение?

Все мысли Герлуина были поглощены предстоящей трапезой, и он обдумывал доводы в свою пользу, касающиеся его претензий на святую Уинифред. Кроме того, ему ни слова не сказали ни об имевшихся подозрениях, ни о том, что нынче вечером в монастырь должен прибыть главный свидетель. Поэтому Тутило получил испрашиваемое дозволение без особого труда. Совершенно открыто, ничуть не таясь, он вышел из ворот аббатства и направился по тракту через Форгейт, на тот случай, если кто-либо следит за ним и желает удостовериться, что юноша идет в надлежащую сторону. Ушел Тутило совсем недалеко, разумеется не в Лонгнер, но на вполне достаточное расстояние, дабы избежать непосредственной угрозы. Юноша никоим образом не рассчитывал на то, что беда пройдет стороной, когда Альдхельм ни с чем возвратится домой, – Тутило вовсе не был столь наивен и готовился встретить то, что ему уготовила судьба. Но всему свое время. А сегодня он чистосердечно радовался тому, что беды удалось избежать.

Известие о том, что птичка, которую брат Жером столь жаждал, уловить в силки, упорхнула и теперь находится на безопасном расстоянии, шло по аббатству своим чередом и достигло наконец ушей личного писца приора Роберта. Брат Жером прямо-таки позеленел от досады и злости. Он заключил, что едва ли можно надеяться на справедливый суд, в том числе и суд небесный, ибо диавол не дремлет и постоянно печется о своей выгоде.

Должно быть, из-за избытка желчи Жерому стало плохо, так как весь вечер его никто не видел. Не то чтобы это осталось без внимания. Однако приор Роберт вспоминал о своем личном писце лишь в том случае, если ему нужно было послать Жерома с каким-либо поручением или если ему требовалось его подобострастное присутствие, которое самым целительным образом восстанавливало душевное равновесие приора, когда кто-либо наносил оскорбление его приорскому достоинству. Монахи же большей частью сторонились Жерома, а в его отсутствие отдыхали душой, благодарили небеса и забывали о нем. Послушники и ученики, в свою очередь, всячески старались держаться от него подальше, когда это было возможно. Поэтому до самого повечерия, на котором брат Жером так и не появился, никто его не хватился и не забеспокоился – была охота! Тем не менее после службы субприор Ричард, по-доброму относившийся даже к тем, кого недолюбливал, заволновался и пошел искать Жерома. Он нашел его в общей комнате. Тот лежал в постели совершенно больной – бледный, дрожащий, с диким взглядом.

Вообще говоря, в этом не было ничего удивительного, ибо брат Жером часто страдал желудком, – ну разве что на этот раз приступ оказался особенно сильным. Брат Кадфаэль принес Жерому теплого питья и крепительную микстуру для желудка, после чего больного оставили в покое.

И все же это событие едва ли могло оказаться более значительным, чем ожидавшееся нынче ближе к ночи. За эти полчаса после повечерия все сомнения могли разрешиться. Однако молодой пастух из Аптона, долгожданный свидетель, который должен был открыть истину, что-то задерживался.

Гости аббата чинно разошлись, Реми и граф Роберт, мило беседуя, направились в странноприимный дом. Бенецет вовремя вернулся после своей прогулки в город и был готов служить своему господину, а графа с готовностью поджидали два его сквайра. Даални сидела в комнате для женщин и расчесывала свои длинные волосы, прислушиваясь к болтовне вдовы купца из Уэма, которая, следуя по пути в Уэнлок, остановилась на ночь в странноприимном доме аббатства. Все в аббатстве готовились ко сну.

Альдхельм так и не пришел. Не вернулся в монастырь и Тутило, ушедший вечером в Лонгнер к леди Донате.

Распорядок церковных служб шел своим чередом, невзирая ни на какие болезни или проступки, – ровно в полночь, как и во все предыдущие дни, в общей комнате пробил колокол, зовущий братьев к ночной службе. Монахи встали и, протирая глаза, направились по внутренней лестнице в церковь. Кадфаэль, которому было достаточно одного усилия воли, чтобы мгновенно проснуться или уснуть, любил особенную торжественность ночных служб, когда в бездонной глубине темного нефа над головой тонет колеблющийся свет свечей и кажется, что он устремляется в бесконечность. Кроме того, в такие полночные часы земная тишина придавала особую красоту тишине космической, когда малейший шорох, нарушавший течение молитвы, казалось, потрясает основания земли. Об этом Кадфаэль и размышлял в перерыве для медитации между молитвами и прославлением. И тут он услышал слабый, короткий скрип двери, ведущей в церковь из монастыря. Слух у Кадфаэля был весьма чуткий и еще не ослаб с годами. Наверное, кроме него, никто этого скрипа и не расслышал. Должно быть, кто-то вошел в церковь, очень осторожно, и теперь затаился, не решаясь пройти в хор, чтобы не прервать вторую службу этого дня. Вскоре тихий, придыхающий голос, шедший со стороны входа, осторожно присоединился к общему хору.

Закончив службу, монахи потянулись к выходу, дабы продолжить сон. Стоявший на коленях невысокий человек в рясе поднялся на ноги и медленно, но решительно вышел на освещенное место, словно не рассчитывал на теплый прием, но был готов ко всему. Ряса Тутило, промокшая на беззвучном весеннем дожде, который зарядил еще с вечера, поблескивала на плечах, влажные кудри юноши слиплись, и когда он провел по волосам рукой, чтобы отвести их со лба, на нем осталась темная полоса. Тутило испуганно озирался, лицо его, там, где он не запачкал его грязной рукой, было совершенно бледным.

Увидев своего послушника, Герлуин отступил от приора Роберта и, издав возмущенный возглас, направился к Тутило. Он набрал воздуху в легкие, дабы обрушить на голову провинившегося неминуемую лавину горьких упреков, но Тутило опередил его.

– Святой отец, – промолвил юноша, – я сожалею, что опоздал, но у меня не было выбора. Мне пришлось сперва отправиться в город, точнее в крепость, где такие известия должны получать в первую очередь. Дело в том, святой отец, что на обратном пути, по дороге от переправы через лес, я обнаружил мертвого человека. Его убили… Святой отец, – сказал юноша, показывая свои перепачканные руки, – я говорю то, что знаю, что мне стало ясно даже в потемках. Я осмотрел его, у него голова проломлена.

Глава шестая

Увидев свои руки на свету, Тутило дернулся и отстранил их от себя, не желая прикасаться ими к рясе, ибо его правая ладонь и ямочки между пальцами были все в засохшей крови, равно как и кончики пальцев левой руки, словно юноша прикасался ими к окровавленной одежде. Тутило не хотел, а может, просто не мог продолжать свой рассказ, покуда не умоется. Он с ожесточением тер свои ладони, словно вместе с кровавыми пятнами намеревался содрать с них кожу. В конце концов его препроводили в приемную аббата Радульфуса, куда пришли еще приор Роберт и Герлуин, а также брат Кадфаэль, на присутствии которого настоял сам Тутило. Лишь после этого юноша смог более или менее связно поведать о подробностях случившегося.

– Я возвращался в обитель по тропе, что идет от переправы через лес, и в том месте, где деревья подступают совсем близко, споткнулся о лежащего человека. Он лежал поперек тропы, я опустился подле него на колени. Темно там было хоть глаз выколи, только узкая полоса неба над головой все-таки позволяла видеть дорогу. Но у самой земли уже почти ничего не было видно. Пришлось действовать на ощупь. Я думал, он пьяный, но он не шевелился и не издавал ни звука. Я ощупал его и не почувствовал ни дыхания, ни вообще каких-либо признаков жизни. Господи, я дотронулся до его проломленной головы и понял, что он мертв. И это не несчастный случай! Я ощупал его разбитую голову…

– Нет ли у тебя предположений, кто этот человек? – спросил аббат ровным, мягким голосом.

– Нет, отец. Было слишком темно. Как тут разберешь без факела, без фонаря? Поначалу я просто перестал что-либо соображать, а потом подумал, что этим следует заняться шерифу, ибо святой церкви незачем вмешиваться в дела, связанные со смертоубийством. Поэтому я сразу отправился в город и все рассказал в крепости, а лорд Берингар послал своего человека сторожить то место до рассвета. Больше мне нечего рассказать, остальное, наверное, выяснится с рассветом. А еще, святой отец, он попросил, то есть лорд Берингар попросил, вас сообщить обо всем брату Кадфаэлю и позволить, чтобы утром я провел его в то место, где его будет ждать шериф. Вот почему я позвал сюда брата Кадфаэля. Утром я провожу его туда и, если у него есть сейчас вопросы, постараюсь на них ответить. Он сказал, то есть Хью Берингар сказал, мол, брат Кадфаэль знает толк в ранах, так как много лет был воином.

Казалось, юноша уже был на грани обморока, однако он с облегчением вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелую ношу.

– Раз уж то место охраняют, – заметил брат Кадфаэль, встретив вопрошающий взгляд аббата, – то, что бы там ни было, мы увидим это завтра. А сейчас, наверное, не стоит нам заниматься домыслами, ибо так слишком легко впасть в глубокое заблуждение. У меня лишь один вопрос. Тутило, в котором часу ты ушел из Лонгнера?

Юноша встрепенулся, последовала неожиданно долгая пауза, прежде чем он ответил.

– Было поздно, уже после повечерия.

– Ты никого не встретил на обратном пути?

– Нет, никого по эту сторону реки.

– Полагаю, нам следует подождать до тех пор, покуда то место не осмотрят при свете дня. Тогда и выяснится личность несчастного, – заметил аббат Радульфус. – А теперь закончим! Отправляйся в постель, Тутило, и да дарует тебе господь спокойный сон. Когда мы встанем к заутрене, у нас еще будет время подумать, прежде чем делать какие-либо выводы.

Однако улегшись в свою постель и не имея сна ни в одном глазу, Кадфаэль подумал, что едва ли кому-нибудь из них пятерых, один из которых рассказывал, а четверо слушали, удастся заснуть в эту ночь. А трое, знавших о том, что нынче вечером именно этой тропой в обитель должен был прийти молодой пастух из Аптона, едва ли долго раздумывали, прежде чем назвать имя убитого, и, наверное, уже сообразили, кому было выгодно, чтобы свидетель никогда не дошел до аббатства. Аббат Радульфус, разумеется, не упустил этого из вида, но скорее всего воздержится от каких-либо действий, покуда ситуация не прояснится. Приор Роберт, надо отдать ему должное, все время молчал, ибо попусту он обвинять никого не стал бы, но ума у него вполне достаточно, чтобы свести воедино мелкие улики и сделать свои выводы. Сам же Кадфаэль решил действовать согласно тому, что советовал обычно другим, то есть с выводами не торопиться, ведь так легко впасть в заблуждение. Ибо один господь знает, сколь трудно, ступив на неверный путь, вернуться затем на путь истинный.

«Что же мы имеем? – размышлял Кадфаэль. – Быть может, Альдхельм просто забыл, что обещал прийти вчера вечером в аббатство и указать на искомого монаха, и сейчас он преспокойно спит в своей постели? Братьям-монахам ничего не сказали, об этом визите знали лишь аббат, приор, Хью и я. Посыльный мальчик не в счет, он лишь бегал с поручением, не зная сути дела, и наверняка тут же забыл обо всем, выполнив поручение и получив заслуженное вознаграждение. Герлуину тоже ничего не сказали, и он, видимо, пребывает в полном неведении. Равно как, надеюсь, и сам Тутило. И все же странно, что именно этим вечером Тутило отправился в Лонгнер. Посылали ли за ним? Это нетрудно проверить. Скажем, если он каким-либо образом пронюхал о том, что должен был явиться Альдхельм, то он получал лишь отсрочку, не более того, ибо рано или поздно ему пришлось бы вернуться. А вот, скажем, если Тутило вернется, а Альдхельм не придет… Ни вечером, вообще никогда…»

Так, шаг за шагом, у Кадфаэля стала вырисовываться версия, в которую он, однако, не мог поверить. Он почел за благо отложить свои размышления до тех пор, пока собственными глазами не осмотрит и место, где произошло убийство, и самого убитого.

Свет раннего утра с трудом пробивался сквозь голые кроны деревьев и густое переплетение ветвей подлеска, смутно освещая узкую лесную тропу, бурый и влажный ковер гниющей прошлогодней листвы и редкие выходы камня, которым пересечение теней придавало вид каменных ступеней, ведущих к старым лесопосадкам, где стройные деревца росли в правильном порядке. Солнце еще не вышло из-за края тучи на востоке. Вечером прошел дождь, и солнечный свет казался тусклым и бесцветным, но вполне позволял увидеть то, что заставило Тутило встать во тьме на колени, а также то, чего он не заметил.

Как и говорил Тутило, убитый лежал поперек тропы, немного наискось и не то чтобы ничком, а скорее на правом боку – правая рука откинута назад левая, согнутая в локте, хорошо видна на фоне темных складок его одежды с капюшоном. Когда этот человек падал, капюшон, видимо, откинулся на спину. Убитый лежал, вдавившись правой щекой в мокрые листья. Левая, открытая, часть его головы была темной от запекшейся крови, – именно эту зияющую рану Тутило нащупал руками в темноте и с ужасом отдернул руку.

Теперь, утром, Тутило держался довольно спокойно, стоя подле кустов у края тропы и пристально разглядывая то, что вчера от него скрыла темнота. Полуприкрытые веки юноши отчасти скрывали его золотистые глаза, губы были плотно сжаты – единственный знак, выдававший усилие, которое он делал над собой, чтобы оставаться внешне невозмутимым. С постели он встал очень рано, наверное, так и не заснул, и если не считать его хриплого пожелания доброго утра, то всю дорогу до этого места в густом лесу юноша не проронил ни единого слова, послушно выполняя все, что от него требовалось.

Лица убитого было почти не видно. Кадфаэль встал на колени и осторожно просунул ладонь под правую щеку покойника, желая повернуть его голову и увидеть лицо.

– Ты знаешь, как его зовут? – спросил Хью, стоявший рядом с убитым.

Вопрос адресовался к Тутило, и избежать ответа было невозможно, да тот и не пытался.

– Нет, я не знаю его имени, – тут же ответил юноша, нисколько не смутившись.

Как это ни странно, Тутило сказал чистую правду, ибо в тот суматошный, дождливый вечер никто не называл имен. Тутило с Альдхельмом не знали друг друга по имени.

– Но ты знаешь этого человека?

– Я видел его, – подтвердил Тутило. – Он помогал нам в церкви во время наводнения.

– Его имя Альдхельм, – промолвил Кадфаэль и встал с колен, вновь опустив голову мертвеца в гниющую листву. – Вчера вечером он шел к нам в аббатство, но так и не дошел.

Если Тутило не знал этого раньше, то пусть узнает сейчас. Тот выслушал слова монаха, но ничем себя не выдал. Он явно замкнулся, и теперь нелегко будет его разговорить.

– Ну хорошо, посмотрим, что тут еще, – сказал Хью и повернулся спиной к сгорбившемуся, подавленному юноше, робко стоявшему поодаль. – Он шел по тропе от переправы, – продолжал Хью, – а в этом месте ему проломили голову. Смотри, как он упал! Вот здесь, чуть позади, где кусты погуще. Кто-то ударил его сзади, выскочив из засады с левой стороны.

– Похоже на то, – согласился Кадфаэль, осматривая кусты, выходившие в этом месте чуть ли не на середину тропы. – Когда Альдхельм шел, кусты хлестали его по ногам, и шуму было вполне достаточно, чтобы скрыть движения человека, сидевшего в засаде. Хью, похоже, он упал, как лежит, или ты видишь какие-нибудь признаки того, что он двигался?

Почва вокруг мертвеца была устлана толстым ковром прошлогодних листьев, затоптанных во влажное, мягкое крошево, темное и ровное, – на нем не оказалось никаких следов агонии, равно как и следов, оставленных убийцей.

– Дело сделано, пока он лежал оглушенный, – заметил Хью. – Никаких следов борьбы.

– Шел дождь, – подал слабый голос Тутило.

– Верно, – согласился Кадфаэль. – Я помню. Он наверняка накинул капюшон на голову. А убили его уже потом, когда он лежал без сознания.

Юноша стоял неподвижно, опустив глаза на мертвеца. Тутило был в капюшоне, из-под которого едва виднелись его щеки, округлое чело и полуприкрытые глаза. На его длинных, почти девических ресницах блестели слезы.

– Брат, можно я прикрою его лицо? – попросил он.

– Пока нельзя, – возразил Кадфаэль. – Я хочу осмотреть мертвого повнимательней, прежде чем мы унесем его.

Двое сержантов, прибывших вместе с Хью, терпеливо стояли в стороне с носилками и ждали, когда им прикажут отнести мертвеца в крепость или в аббатство, как решит шериф. Стоя поодаль, они наблюдали за происходящим молча и без особого интереса, ибо на своем веку повидали немало насильственных смертей.

– Делай, что считаешь нужным, – сказал Хью. – Дубинка или посох, которым его оглушили, наверняка исчезли вместе с убийцей, но если мертвое тело бедняги может нам что-нибудь рассказать, то следует выяснить это, прежде чем мы унесем его отсюда.

Кадфаэль вновь встал на колени и внимательно осмотрел рану на голове убитого: посреди сгустков запекшейся крови белели осколки черепа. Голова проломлена чуть выше виска. Кадфаэль не был уверен, но у него сложилось впечатление, что дело обошлось одним ударом. Такой пролом вполне можно сделать тяжелым посохом с набалдашником, однако дыра в голове выглядела великоватой и не особенно ровной. Кадфаэль осторожно взялся за капюшон убитого пастуха и вывернул его наизнанку. В задней части шел шов. Монах провел по нему пальцами и примерно на середине шва обнаружил какое-то уплотнение, которое оказалось пятном засохшей крови. Маленькое пятнышко. Эту рану нанесли, видимо, когда оглушили жертву первым ударом и капюшон был еще на голове. Значит, рана на затылке, так как в крови оказалась лишь середина шва, причем рана небольшая. Кадфаэль расправил складки капюшона, затем стал прощупывать затылок рыжеволосого пастуха, и ближе к макушке, как раз на уровне кровавого пятнышка на капюшоне, который наверняка смягчил удар, обнаружил ссадину и запекшиеся кровью волосы, теперь уже совсем высохшие. Однако в этом месте пролома в голове не было.

– Оглушили его не очень сильным ударом, – заметил Кадфаэль. – Если бы его оставили в покое, он скоро пришел бы в себя. Убийца действовал быстро и не дал ему опомниться. Таким ударом не убьешь. Но злодей все сделал хладнокровно и наверняка. И вовсе не с пьяных глаз.

– Верно, все сделано как по-писаному, – мрачно усмехнулся Хью. – Сперва уложил его на землю, а потом равнодушно прикончил.

Кадфаэль снова вывернул капюшон и вытряхнул из задубевших складок несколько светлых, легких крупинок. Он растер их на ладони – похоже на кусочки трута или гнилого дерева. Чего-чего, а гнилого дерева в этом переросшем, неухоженном лесу было полным-полно, даже после того как мальчишки из Форгейта прошли тут, собирая сушняк для очага. Но откуда это взялось в капюшоне Альдхельма? Кадфаэль поискал на плечах плаща, но больше таких щепочек не нашел. Затем он взял капюшон за край и опустил его на голову убитого пастуха, прикрыв лицо. У себя за спиной он скорее почувствовал, нежели услышал, глубокий вздох Тутило и ощутил, как дрожь пробежала по всему телу юноши.

– Подождите еще немного, – попросил монах. – Посмотрим, не оставил ли убийца следов, покуда сидел тут в засаде, поджидая свою жертву.

В этом месте тропы, идущей от переправы к Форгейту, были и впрямь очень густые кусты. Кадфаэль припомнил, что на вересковой опушке недалеко от реки тропа разделяется на две. Одна тропа вела прямо к ярмарочной площади, а другая, та самая, на которой они стояли теперь, шла лесом и выходила к Форгейту в том месте, откуда видны ворота аббатства. Этой-то тропой Тутило и должен был идти в Лонгнер, а потом по ней же возвращался и обнаружил столь печальную находку. Если только в тот вечер он и впрямь шел из Лонгнера и наткнулся на убитого.

Кадфаэль сначала отступил на шаг, чтобы еще раз взглянуть, в каком положении лежит мертвец, а затем еще на пару шагов назад, туда, где должен был прятаться убийца. Густые кусты, много сухих веток, на земле гнилье. Монах искал обломанные ветки – и нашел их.

– Здесь!

Он двинулся через кусты под деревья, где росла молодая трава, пробившаяся сквозь малую листву и блестевшая влагой из-за прошедшего ночью дождя. Несколько часов назад здесь кто-то беспокойно топтался на мягкой земле. Больше ничего, не считая толстого сухого сука, заброшенного под кусты, а рядом – длинная, блеклая полоса в траве, где этот сук лежал прежде. Кадфаэль взял сук в руки – толстый его конец оказался обломанным, с него сыпались гнилушки. Толстый и тяжелый, но ломкий.