Текст книги "Святой вор"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Тутило все еще стоял на коленях перед небольшим простеньким распятием, висевшим на стене кельи. Он не сразу обернулся, когда ключ звякнул в замке и дверь у него за спиной отворилась. Юноша уже закончил петь и с совершенно отсутствующим видом широко открытыми глазами смотрел перед собой. Когда дверь тяжело затворилась, он обернулся, поднялся с колен и уставился на Кадфаэля, рассеянно улыбаясь, затем сел на свой топчан. Он выглядел несколько удивленным, но ничего не сказал, смиренно ожидая услышать, чего от него хотят на этот раз, и не особенно беспокоясь, поскольку к нему явился всего-навсего Кадфаэль.

– Ничего особенного, – сказал Кадфаэль, отвечая на вопросительный взгляд юноши. – Просто я очень надеюсь, что наша беседа в конце концов принесет результат. Может, вспомнится какая-нибудь мелочь.

– Нет, не думаю, чтобы я что-то забыл вам рассказать. Все мои слова – чистая правда.

– Ну, в этом я не сомневаюсь, – успокоил его Кадфаэль. – Не волнуйся и имей это в виду. Видишь ли, малейшая деталь, которой ты не придаешь никакого значения, может оказаться тем зерном, которое делает мешок по-настоящему полным. Поройся в памяти, глядишь, что-нибудь и вспомнишь. – Монах обвел глазами узкий карцер с голыми белыми стенами. – Тебе тут не холодно?

– Если завернуться в одеяло, получается вполне уютно, – сказал Тутило. – Мне много раз приходилось спать и на более жестком и холодном ложе.

– Нет ли у тебя каких-нибудь просьб? Кое-что я могу для тебя сделать.

– В соответствии с уставом, ты не должен мне ничего предлагать, – возразил Тутило, неожиданно усмехнувшись. – Но, честно говоря, я хотел бы попросить об одной вполне законной вещи. Я блюду часы молитвы, хоть и в одиночестве, но кое-какие места из евангелия я подзабыл. А кроме того, я коротал бы за чтением время. Даже отец Герлуин одобрил бы это. Не принес бы ты мне молитвенник?

– А куда подевался твой? – спросил Кадфаэль, удивившись. – Я помню, у тебя был такой потрепанный. Переплет был затертым настолько, что края страниц раскрошились. Чтобы читать такую книжку, нужны хорошие глаза, но у тебя-то глаза молодые, и зрение должно быть острым.

– Я свой молитвенник потерял, – сказал Тутило. – Он был со мной во время мессы, за день до того, как меня заперли здесь, но где я его позабыл или выронил, не припомню.

– Он был с тобой в тот день, когда ожидали прихода Альдхельма? В тот день, точнее, тем вечером, когда ты нашел его на тропе?

– Это последнее, что я отчетливо помню. Боюсь, я вытряс его из сумы или выронил где-нибудь в темноте по дороге. Я плохо соображал в тот вечер, – горестно сказал Тутило. – После того как нашел Альдхельма. Покуда бежал в город, я мог потерять молитвенник где угодно, даже в реку мог уронить. Быть может, его давно уже унес Северн. А молитвенник мне надобен, – искренне промолвил юноша. – Я встаю даже к полночной службе и прославлению. Правда!

– Я оставлю тебе свой молитвенник, – сказал Кадфаэль. – Ну что же, выспись хорошенько, раз ты намерен встать вместе с нами в полночь. Если хочешь, лампадку пока не гаси, здесь масла еще много. – Кадфаэль кончиком пальца проверил наличие масла в плошке. – Спокойной ночи, сынок! – Не забудь закрыть за собой дверь, – сказал Тутило ему вслед и засмеялся, но в голосе его не чувствовалось горечи.

Девушка стояла в самой тени прямо и неподвижно. Она вжалась в каменную стену, когда Кадфаэль завернул за угол. Слабый свет лампадки, льющийся из зарешеченного окошка карцера, чуть освещал ее лицо, словно сияние светлячка, выхватывая из темноты его неуловимый овал и строгие черты. Однако идущий еще из церкви свет из западного окна, едва ли теперь более яркий, нежели лампадка юноши, позволял видеть сияние в глазах девушки и сверкающие искорки, исходившие от серебряного шитья, которым было подрублено ее нарядное платье, ибо только что она пела для Роберта Боссу. Ее напряженное и тревожное присутствие ощущалось в безмолвной тьме. Даални, королева Партолана, полубогиня из блаженной страны на западе…

– Я слышала ваши голоса, – промолвила девушка, ее голос был едва ли громче шепота или звуков ее дыхания. – Я боялась позвать его, могли бы услышать. Кадфаэль, что теперь с ним будет?

– Надеюсь, ничего страшного, – ответил монах.

– Сидя долго в тюрьме, он перестанет петь. А потом и вовсе умрет. А послезавтра мы уезжаем с графом в Лестер. Реми уже отдал распоряжения, завтра я начну упаковывать инструменты, чтобы они не повредились в дороге, а на следующий день утром мы отправляемся. Бенецет займется лошадьми и прогуляет коня Реми, дабы убедиться, что тот совсем поправился. И мы уедем. А Тутило останется. На чью же милость?

– На милость божью, – уверенно ответил Кадфаэль. – И на попечение святых. Или, по крайней мере, одной святой, ибо она только что одарила меня хорошей мыслью. Теперь же отправляйся в постель и надейся на лучшее, ибо ничего еще не потеряно.

– А что в этом толку для меня? – промолвила девушка. – Пусть десять раз докажут, что он не убивал, но тогда его уволокут обратно в Рамсей и отомстят сполна, причем не столько за кражу, сколько за то, что кража эта с треском провалилась. Полдороги до Рамсея он поедет с сильным графским эскортом, так что едва ли ему удастся сбежать. – Даални опустила свои горящие глаза на широкую, смуглую руку Кадфаэля, в которой он держал ключ, и улыбнулась. – Теперь-то я знаю, какой нужен ключ.

– Ключ можно перевесить на другой гвоздь, – заметил Кадфаэль.

– Я знаю, но все равно. Таких ключей там только два, а бородку первого я хорошо запомнила. Второй раз я не ошибусь.

Кадфаэль уже собирался было предоставить девушке действовать по своему усмотрению, а небесам творить свое правосудие, но неожиданно его посетило видение небесного правосудия, каким иногда представляет его церковь, в вере твердой, но страшной, со всею ее добродетельной неумолимостью и безжалостностью, глухотой и слепотой к бесконечному разнообразию натур человеческих, со всеми их ошибками, побуждениями, нуждами и забывчивостью к евангельским истинам, относящимся к мытарям и грешникам. И Кадфаэль подумал о сидящих в клетке певчих птицах, чахнущих с петлей на шее из-за невозможности полетать, не желающих петь и знающих, что скоро умрут. Теперь в этой стоящей подле него смуглой девушке перед Кадфаэлем стояла половина человечества, и эта половина имела все права и основания влиять на ход событий ничуть не в меньшей степени, чем половина мужская. В конце концов, обе половины в равной степени несут ответственность за продолжение рода человеческого. Нет на свете ни архиепископа, ни аббата, не имевшего матери во плоти и крови и не произведенного на свет в результате страстного совокупления.

Пусть Даални поступает как хочет. Он вернет ключ на место, а за сохранность его он ни в коей мере не отвечает.

– Ладно, ладно! – сказал Кадфаэль, вздохнув. – Пусть эту ночь он поспит. А там, кто знает, не станут ли завтра небеса яснее?

Кадфаэль оставил девушку и направился через большой двор к воротам, дабы вернуть ключ брату привратнику.

– Спокойной ночи! – тихо сказала Даални ему вслед.

Голос ее был ровный, учтивый, как бы без всякого выражения, просто слова прощания, прозвучавшие во мраке.

Что же в итоге он вынес из этих повторных расспросов Тутило, предпринятых в слепой надежде припомнить нечто, что пролило бы свет на истину, подобно тому, как отворяют ставни летним утром? Всего-навсего следующее: Тутило потерял где-то свой молитвенник, не помнит, когда именно, но случилось это в день убийства. Если молитвенник вообще стоило искать, то обыскать следовало полмили по лесной тропе и две-три сотни ярдов по переулкам Форгейта, а также на поспешном его пути в город и обратно. Да и вообще, молитвенник можно заново переписать… Однако же, если все это пустое, то откуда ощущение, будто святая Уинифред нетерпеливо трясет его за плечо и шепчет ему на ухо, что, мол, он отлично знает, откуда следует начать поиски, и заняться этим лучше с самого утра, ибо время не ждет?

Глава двенадцатая

Кадфаэль встал с постели задолго до заутрени, он открыл глаза вместе с первыми жемчужными лучами мглистого утра, обещавшего быть ясным и тихим. Монахом владело ощущение необходимости сделать нечто, что было уже давно решено и лишь ожидало своего завершения. К тому же Кадфаэль хотел убить сразу двух зайцев. Первым делом он отправился в свой сарайчик, дабы собрать лекарства, запас которых в лазарете приюта святого Жиля, что находился на окраине Форгейта, ему следовало пополнить, – главным образом мази и примочки для язв на коже – так как в приют, ища убежища и лечения, приходили странники, которые влачили жалкое, полуголодное существование, причем в этом часто не было их собственной вины. Кадфаэль взял также и лекарства от простуды, особенно для стариков, чье дыхание поскрипывало и скрежетало в легких, подобно тому, как скребут землю по обочинам дороги гонимые ветром сухие листья. Собрав полную суму, Кадфаэль огляделся в сарайчике, прикидывая в уме, какую работу задаст брату Винфриду, чтобы ее хватило тому на все утро.

После заутрени Кадфаэль оставил Винфрида усердно вскапывающим грядку под капусту, после чего отправился к привратнику за ключом. Дело в том, что на полпути к святому Жилю, в дальнем конце ярмарочной площади, находилась принадлежащая монастырю большая конюшня с сеновалом, куда во время наводнения перевели всех лошадей с конюшенного двора аббатства. Именно там стояли телеги с лесом из Лонгнера, покуда возчики помогали спасать монахам церковные ценности, и именно там, пройдя через кладбищенские ворота, появился Тутило, потянул за рукав Альдхельма и помимо его воли вовлек пастуха в свое святотатственное воровство. А кроме того, именно здесь, по словам Даални, в тот вечер, когда был убит Альдхельм, они с Тутило спрятались, дабы избежать встречи лицом к лицу со свидетелем, которая грозила Тутило разоблачением, и осмелились покинуть конюшню лишь после удара колокола к повечерию. К этому времени опасность и впрямь миновала, ибо ни в чем не повинный свидетель был уже мертв.

Кадфаэль отпер ворота конюшни и отворил одну створку. В пахнущем соломой полумраке нижнего помещения находились стойла для лошадей, правда сейчас все они пустовали. Во время конской ярмарки многие шропширские коннозаводчики ставили сюда на постой своих лошадей, однако сейчас, ранней весной, этой конюшней пользовались очень редко. Примерно посередине располагалась деревянная лестница, ведущая к люку в потолке, на сеновал. Кадфаэль поднялся по лестнице, отодвинул крышку люка и оказался на втором этаже, куда проникал утренний свет, льющийся из двух узких окошек без ставней. В дальнем конце монах увидел несколько бочек, в ближнем углу стояли вилы и грабли, а также находилась порядочная куча сена, которое осталось здесь после зимы, ибо укосы за последние два года были весьма обильными.

На куче сена остались следы. Сомнений у Кадфаэля не было – здесь побывали двое, причем совсем недавно, он ясно видел две вмятины, словно уютные гнездышки. Именно две, и это обстоятельство само по себе заставило Кадфаэля задуматься на некоторое время и поразмышлять. Вмятины были расположены довольно близко, для тепла и уюта, но все-таки раздельно, никоим образом не соприкасаясь. Здесь провели вечер вовсе не двое деревенских любовников, но двое перепуганных грешников, искавших убежища от гонений судьбы, пусть даже удар ее готов был обрушиться уже на следующий день. Должно, они сидели здесь тихо-тихо, опасаясь даже шевелиться, чтобы не создавать лишних шорохов.

Кадфаэль осмотрелся в поисках вещи, которую собирался отыскать здесь, хотя и без особой надежды, повинуясь лишь внутреннему убеждению, что именно в это место послал его некий благой указующий перст. Едва монах приподнял крышку люка, как сразу же наткнулся рукой на то, что искал. Квадратная деревянная крышка люка, видимо, сдвинула молитвенник на несколько дюймов в сторону и того совсем не было видно. Маленькая книжечка в грубом кожаном переплете, обтрепанная, потертая и белесая по краям, так как ее долго носили в суме и держали в руках. Скорее всего, когда они уходили, Тутило положил молитвенник на край люка, чтобы освободить руки и помочь Даални спуститься по лестнице, а потом, покуда устанавливал крышку люка на место, позабыл его забрать.

Кадфаэль поднял молитвенник и с благодарным чувством держал его в руках. Оказалось, что книжечка заложена длинной желтой соломинкой как раз на том месте, где находились тексты, относящиеся к службе повечерия. В темноте они, конечно, не могли читать ее, но Тутило наверняка знал все слова наизусть, а молитвенник достал просто по привычке как знак того, что они свято блюдут часы молитвы. Кадфаэль подумал, что не так уж и трудно влюбиться, и влюбиться опасно, в такого одаренного мошенника, подчас спокойного, но часто озлобленного. Не последнюю роль в этом сыграл, конечно, его ангельский голос, щедрой рукою дарованный существу, которое ни в коей мере не является ангелом.

Кадфаэль стоял совершенно неподвижно, в двух шагах от открытого люка. Неожиданно он услышал какие-то звуки, доносившиеся снизу. Ворота он оставил открытыми, и войти в конюшню мог кто угодно, однако шагов монах что-то не слышал. До его ушей донесся грубый скрежет, какой производят трущиеся друг о друга предметы из обожженной глины, – похоже, кто-то сдвигает крышку большого глиняного чана, в котором хранился запас зерна. Этот чан наполнили, когда перевели сюда лошадей, а остаток зерна на всякий случай не стали забирать, ибо реки все еще были полноводными и угроза нового наводнения отнюдь не миновала. И вот снова раздался тот же короткий скрежет перемещаемой крышки чана. Звук был совсем тихий, но Кадфаэль ясно слышал его.

Монах осторожно передвинулся поближе к люку, чтобы поглядеть вниз, но тут же кто-то, услышав движение, приветливо окликнул его.

– Ты там, брат? Все в порядке! Я тут забыл кое-что, когда уводили лошадей. – Теперь Кадфаэль услышал шаги по устланному соломой полу и увидел слугу трубадура. Бенецет поднял к нему улыбающееся лицо, помахивая уздечкой, поблескивавшей позолотой орнамента, которым были украшены недоуздок и повод, – Это уздечка моего господина! С тех пор как его конь оправился от хромоты, я впервые вывел его. Вся упряжь оказалась на месте, а вот уздечку я позабыл здесь. Она понадобится хозяину завтра. Мы собираем вещи.

– Да, я слыхал, – сказал Кадфаэль. – Вы поедете с надежным эскортом.

Он сунул молитвенник за пазуху, так как суму свою оставил внизу, затем осторожно полез в люк и стал спускаться по лестнице. Бенецет ожидал его внизу, помахивая уздечкой.

– Я вовремя вспомнил, где оставил ее, – сказал слуга, протирая большим пальцем позолоту на поводе. – Я спросил у привратника, и он сказал, мол, брат Кадфаэль взял ключ от конюшни и должен быть здесь. Вот я и поспешил сюда, пока ворота открыты. Если ты, брат, уже закончил, мы можем вернуться вместе.

– Мне еще надо к святому Жилю, – ответил Кадфаэль и повернулся, дабы поднять свою суму. – Если ты тут ничего больше не забыл, то ступай. Я запру и пойду своей дорогой.

– Нет, больше ничего, – сказал Бенецет. – Хорошо, что я вспомнил, иначе лучшая упряжь хозяйского коня осталась бы висеть на этих яслях, и мне пришлось бы заплатить за нее из своего кармана или своей шкурой.

Он коротко попрощался и не оборачиваясь вышел на тракт и двинулся через Форгейт в сторону аббатства. А ведь он даже не взглянул на чан с зерном, что стоял в темной нише! Однако уздечку взял, по его словам, с самых дальних яслей. Значит, он, по меньшей мере, произвел здесь какие-то действия, в которых как будто не было никакой необходимости.

Кадфаэль подошел к чану и сдвинул крышку. На внутренней кромке горловины и на земле подле чана лежали просыпанные зерна. Не очень много, но их было видно. Монах запустил обе руки в чан и пошуровал там до самого дна, пропуская холодное зерно между пальцев, однако не обнаружил ничего постороннего. И все же, что бы ни прятали в этом зерне, природа и форма этой вещи были таковы, что, когда ее вынимали, несколько зернышек просыпалось. Будь это уздечка, все они свалились бы обратно в чан. Быть может, что-нибудь со складками, в которых застряли зерна? Ткань?

А может, он просто полюбопытствовал, много ли осталось зерна? Почему бы и нет? Люди вообще подчас делают странные вещи просто так, походя, без всякой мысли. И все-таки тут что-то есть. Странные на первый взгляд вещи имеют подчас чрезвычайно большое значение. Кадфаэль отряхнулся, закрыл тяжелые ворота и отправился в приют святого Жиля.

Когда Кадфаэль вернулся в аббатство и с пустой сумой шел через большой монастырский двор, он заметил некое неторопливое, но целенаправленное движение, сопровождавшее приготовления к скорому отъезду. Спешить со сборами было и впрямь некуда, впереди еще целый день. Два сквайра Роберта Боссу сновали туда-сюда подле странноприимного дома, упаковывая те вещи, которые не должны понадобиться графу в дороге. Граф путешествовал налегке, но любил, чтобы прислуживали ему как следует, что обычно исполнялось без каких-либо специальных указаний с его стороны. Управляющему Николу и его более молодому товарищу, тому самому, которого оставили в Вустере и которому пришлось пешком возвращаться в Шрусбери, собирать особенно нечего, теперь все собранные для Рамсейской обители пожертвования будут размещены среди поклажи графа Роберта на той самой повозке, на которой прибыл в Шрусбери ковчежец святой Уинифред, так что графские тяжеловозы благополучно довезут до Лестера все добро субприора Герлуина. Роберт Боссу щедро одаривал Герлуина мелкими знаками внимания, стараясь не задевать его достоинство.

Была тут еще и третья группа отъезжающих, правда, уезжали они все вместе.

Вот им-то как раз было о чем позаботиться, готовясь в дорогу. Даални осторожно спускалась с высокого крыльца странноприимного дома, держа в руках переносной орган. Она вытягивала вперед шею, чтобы видеть перед собой ступеньки и не оступиться, ибо свои музыкальные инструменты Реми ценил едва ли не выше, чем свою певицу. Для органа имелся специально изготовленный дорожный чехол, однако он был слишком громоздким, и, вследствие тесноты в доме, его оставили на конюшне. Даални шла через двор, неся на руках инструмент, она ласково прижимала его к себе, словно младенца, ибо любила его ничуть не меньше, чем сам хозяин. Увидев Кадфаэля, она с суховатой улыбкой подняла на него глаза, но без особой радости, словно понимала, о чем мог зайти разговор с этим собеседником, и не очень-то желала такого разговора.

– Тебе не тяжело? – спросил Кадфаэль. – Давай помогу.

Девушка снова улыбнулась, уже теплее, и отрицательно помотала головой.

– Я отвечаю за него, так что если и уроню, то сама. Он не такой уж и тяжелый, просто громоздкий. Там, на конюшне, находится дорожный чехол для него. Кожаный и мягкий внутри. Если хочешь, помоги мне уложить в него инструмент. Тут в одиночку не управиться, нужно, чтобы кто-нибудь держал чехол раскрытым.

Кадфаэль пошел вместе с девушкой на конюшенный двор, где послушно подержал раскрытым чехол, покуда Даални укладывала орган внутрь. Наконец она закрыла чехол и плотно затянула ремни на пряжках. Неподалеку занимались своими делами графские сквайры, работали они ловко и сноровисто, со свойственной молодости грацией. В дальнем конце конюшенного двора Бенецет чистил седла и упряжь, развешанные на деревянных козлах вместе с подседельниками, сушившимися на неярком, но начинавшем уже пригревать солнышке. Узорчатая уздечка трубадура тоже висела рядом на крюке.

– Твой хозяин любит красивую упряжь, – заметил монах, кивая головой на уздечку.

Равнодушно проследив его взгляд, Даални сказала:

– Это не хозяйская уздечка, она принадлежит Бенецету. Уж и не знаю где он такую раздобыл. Небось украл где-нибудь. Но сам он помалкивает, так что лучше и не спрашивать.

Кадфаэль не сказал ни слова. К чему так глупо лгать? Похоже, Бенецет лгал без всяких видимых оснований, и одно это заставило монаха задуматься Возможно, Бенецет солгал об истинном хозяине столь богато украшенной уздечки, не желая привлекать внимание и вызывать лишние вопросы о ее происхождении, подобные тем, что возникли у Даални. Кадфаэль решил развить эту тему.

– Не очень-то он о ней позаботился – заметил монах равнодушным голосом, – Он позабыл ее в конюшне на ярмарочной площади, там она и провисела с самого наводнения. Он спохватился о ней лишь нынче утром.

На сей раз Даални с удивлением повернулась к Кадфаэлю, не закончив затягивать последнюю пряжку.

– Он так сказал? Рано утром он целых полчаса начищал уздечку. Нигде он ее не забывал, я видела ее много раз и после наводнения.

В широко раскрытых глазах девушки светилось раздумье. Кадфаэль не имел желания заострять ее внимание на этой уздечке. Он и без того, против обыкновения, слишком близко подпустил ее к своим делам, и, чего доброго, она могла решиться на какое-нибудь необдуманное действие накануне своего отъезда в Лестер, так ничего и не выяснив до конца. Уж лучше держать ее подальше от всего, если, конечно, удастся. Однако Даални соображала очень быстро и тут же мертвой хваткой уцепилась за несоответствие. Кадфаэль пожал плечами и равнодушно произнес:

– Может, я его не понял? Я увидел его с этой уздечкой нынче поздним утром и думал, что он пришел за ней на конюшне. Я понял так, что она хозяйская.

– Может, и не понял, – согласилась девушка. – Я и сама удивляюсь, откуда она у него. Наверное, из Прованса. Но, сказать по правде, я сомневаюсь в том, чтобы он оговорился. – Кадфаэль близко-близко видел ее сверкающие глаза. Даални не смотрела в сторону Бенецета. – Что же ему понадобилось в конюшне на ярмарочной площади? – В голосе девушки слышалось простое любопытство, словно интересовал ее лишь вопрос, но никак не ответ, однако блеск глаз ясно свидетельствовал об обратном.

– Откуда мне знать? – сказал Кадфаэль. – Я был наверху, на сеновале, когда Бенецет пришел туда. Может, он зашел просто так, узнать, отчего открыты ворота?

Возразить девушке было особенно нечего, однако глаза ее округлились, словно она боялась поверить мелькнувшей у нее надежде.

– А что ты делал на сеновале?

– Я искал доказательство правоты твоих слов, – ответил монах. – И я нашел его. Известно ли тебе, что Тутило позабыл там свой молитвенник?

– Нет! – воскликнула девушка почти неслышно и с надеждой глубоко вздохнула.

– Вчера вечером я отдал ему свой молитвенник. Он не мог припомнить, где потерял свой, но я подумал об одном месте, где явно стоило поискать. Там он и оказался, причем был заложен соломинкой как раз на службе повечерия. Доказательство это, конечно, не очень твердое, но все-таки очевидное. И скоро я предъявлю его Хью Берингару.

– Он освободит его? – тем же жарким шепотом спросила Даални.

– Насколько я знаю Хью, вполне вероятно. Но есть еще Герлуин, от которого так просто не отвертишься.

– А есть ли необходимость рассказывать шерифу? – спросила Даални с тревогой в голосе.

– Ну, не всю же правду. Хью поверит мне и на слово. Я скажу ему, что есть верное доказательство непричастности Тутило к убийству, но ему незачем знать, где вы были и что делали в тот вечер.

– Мы не делали ничего дурного, – сказала девушка с горечью к миру, в котором бедность приравнивается ко злу, коего в мире предостаточно, к миру, который не имеет сострадания к слабому. – А не может ли аббат Радульфус приказать Герлуину? Ведь здесь распоряжается он, а не рамсейские власти.

– Аббату придется соблюдать устав. Он не может задерживать здесь Тутило, не отпуская его к своим рамсейским братьям. Остается лишь ждать! Посмотрим, быть может, и Герлуина удастся убедить, чтобы он отпустил юношу.

Кадфаэль не стал размышлять далее над тем, что будет в этом случае, ибо ему казалось, что страсть к монашескому призванию у Тутило существенно поостыла и померкла перед чарующей перспективой вызволить из рабства королеву Партолана. Ну и что же? Уж лучше бросить плуг и заняться другим полезным делом, нежели продолжать пахоту, оставляя за собой все более мелкие борозды, покуда не предашь весь внешний мир анафеме и не отвернешься с презрением от всего человечества.

– Извести меня, – сказала Даални твердо, почти требовательно.

Лишь когда Кадфаэль ушел к воротам дожидаться приезда Хью Берингара, девушка взглянула на Бенецета. Зачем ему понадобилась столь бессмысленная ложь? Может, он и впрямь хотел, чтобы люди думали, дескать, эта уздечка принадлежит не ему, а хозяину, опасаясь их неуместного любопытства. Но зачем было вообще что-либо объяснять? Зачем этому угрюмому молчуну понадобилось распускать попусту язык и лгать без особой нужды? И вот еще вопрос: чьей бы ни была эта уздечка, его или хозяйская, ведь в конюшню на ярмарочной площади он ходил явно не за ней. Это просто отговорка, не более. Так зачем же он туда ходил? Забрать что-нибудь другое? Что-нибудь, вовсе не забытое, но оставленное там специально? Завтра все они уедут в Лестер. Если он и впрямь припрятал там нечто, чего не хотел показывать здесь, то забрать это следовало как раз сегодня.

Более того, если все это правда, то что бы там ни припрятал Бенецет, спрятал он это во время наводнения, когда речная вода залила церковь и в полной суматохе все ценности перемещали в безопасное место. В ту самую ночь, когда Тутило совершил свою кражу и (увы, признала Даални) тем самым посеял и взрастил семя смертоубийства. Убийства, в котором сам Тутило не был повинен. Убийства, совершенного каким-то другим человеком, который тоже имел причину не допустить того, чтобы Альдхельм пришел в аббатство и рассказал о, событиях той ночи. Могла ли быть иная причина, заставившая кого-то убить ни в чем не повинного молодого человека, пастуха из соседнего манора за рекой?

Даални не спешила закончить со своим делом, так как не хотела упускать из виду Бенецета, покуда тот возится на конюшенном дворе. Ей, правда, пришлось сходить в странноприимный дом за малыми инструментами, и она сделала это со всею возможной поспешностью, и теперь, вернувшись на конюшенный двор, неторопливо упаковывала их, не сводя глаз с Бенецета. Младший из графских сквайров, заинтересовавшись сарацинским удом, который еще отец трубадура привез из крестового похода, подошел полюбопытствовать, и его присутствие послужило Даални отличным прикрытием для наблюдения за слугой и благополучно затягивало ее сборы, которые иначе завершились бы в течение часа, не оставив ей более повода находиться подле конюшни. Флейты и свирели не требовали особых хлопот, для ребека и мандолины имелись специальные дорожные сумки, впрочем, раму ребека все равно нужно было упаковывать весьма тщательно.

Время уже приближалось к полудню. Сквайры графа Роберта приготовили всю свою поклажу к тому, чтобы завтра с утра погрузить ее на повозку, и удалились в странноприимный дом, дабы не оставлять без внимания своего господина и прислуживать ему за обедом. Даални затянула последний ремешок и завязала седельную сумку, в которой были сложены флейты.

– Ну вот, я и закончила, – сказала она Бенецету. – А ты уже разобрался с упряжью?

Тот как раз выносил свои сумки, они были полупустые, – похоже, в них лежала кое-какая одежда, и все.

«А что под одеждой? – подумала девушка. – Наверное, он припрятал там что-то, пока я ходила в дом за ребеком и мандолиной».

Когда Бенецет повернулся к ней спиной, Даални как бы походя пнула ногой мягкую кожаную сумку, и внутри что-то тихонько звякнуло, как звякают друг о друга монеты. Но ведь в сумке не могло быть ничего подобного! Бенецет резко повернул голову, но девушка как ни в чем не бывало встретила его взгляд и невозмутимо спросила:

– Ну что, пошли обедать? Хозяин сейчас сидит за столом с Робертом Боссу, так что на этот раз тебе не нужно ему прислуживать.

Слушая рассказ Кадфаэля, Хью Берингар недоверчиво вертел в руках молитвенник и улыбался краешком рта.

– Я в ответе за свое графство, но ты же знаешь, что в аббатстве у меня нет власти. Я готов признать, что этот парень не убивал, чего, впрочем, я никогда и не думал. Твоих доказательств мне вполне достаточно, но, будь я на твоем месте, я не стал бы открывать всех обстоятельств даже Радульфусу, не говоря уже о Герлуине. Тут лучше и не соваться. Возможно, ты чувствуешь необходимость доложить о молитвеннике аббату, но я сомневаюсь, что даже он сможет освободить этого беднягу. Свидание с девушкой на сеновале лишь подольет воды на мельницу Герлуина, услышь он об этом хоть краешком уха. Это в любом случае грозит Тутило наказанием, худшим, чем наказание за святотатственное воровство. Я готов снять с него обвинение в убийстве, даже не имея другого подозреваемого, но это все, что я могу тебе обещать.

– Поступай как знаешь, – смиренно согласился Кадфаэль. – Но время не ждет. Завтра все они уедут.

– Как бы то ни было, – сказал Хью, вставая, – Роберт Боссу, со всеми его заботами о наследственных землях семьи Бомон в Нормандии и Англии, едва ли заинтересован в том, чтобы тащить с собой узника, которого в конце пути ожидает уготованный ему монахами ад. Я не особенно удивлюсь, если где-нибудь по дороге дверь его тюрьмы останется незапертой или охранник уснет на посту и погоня отправится в противоположную сторону. До Рамсея им ехать и ехать, – Хью вернул Кадфаэлю молитвенник, все еще заложенный соломинкой в том месте, где его открывал Тутило, когда молился на сеновале вместе с Даални. – Отдай его парню, он ему еще пригодится.

И Хью отправился на аудиенцию к аббату Радульфусу, а Кадфаэль остался сидеть, раздумывая о чем-то и теребя в руках потрепанный молитвенник. Монах и сам не понимал, что ему, собственно, в этом пронырливом парне, который пытался украсть их драгоценную святыню и по ходу дела дал толчок целой цепи событий, стоивших многим порядочным людям немалых тревог и несчастий, а одному человеку даже жизни. Разумеется, Тутило не повинен в этих несчастьях и даже не помышлял о них, но тем не менее он их сотворил и, видимо, будет творить, покуда занимается тем, чем ему не должно заниматься. Даже сама его страстная и искренняя набожность была вовсе не той природы, что соответствует принадлежности к монашеской братии. Ладно, спасибо и на том, что Хью снял с него обвинение в убийстве. В чем бы еще его ни обвиняли, включая его кражу, это уже не относилось к ведению королевского шерифа. Но дальше хрен редьки не слаще, ему придется перенести все то, что перенесли до него многие и многие глупые упрямцы, – отбыть покаяние, смириться со своей участью и в кротости жить сломленному, но в относительной безопасности. Певчая птичка в клетке. Правда, оставалась еще Даални. Она сказала, мол, извести меня. Разумеется, он известит ее. Что бы ни случилось, хорошее или дурное. В приемной аббата Хью коротко изложил свое мнение. Раз уж нельзя говорить всей правды, то чем меньше будет сказано, тем лучше.