355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елизавета Мусатова » Время красивых людей » Текст книги (страница 4)
Время красивых людей
  • Текст добавлен: 20 января 2022, 11:00

Текст книги "Время красивых людей"


Автор книги: Елизавета Мусатова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 8

Время в горячих точках засчитывается солдатам в двойном объеме, день за два. Никто не знает, справедливо ли это. Привычное мерило – часы, минуты, секунды – больше не работает. Время начинает то тянуться расплавленной на летнем солнце жвачкой, которая вытянулась ниткой между горячим асфальтом и резиновой подошвой чьего-то кирзового сапога, то свистит мимо уха со скоростью пули, выпущенной из винтовки «галиль». На территории, охваченной войной, иное, неэнштейновское понятие времени. За сутки можно постареть на десять лет. Секундами исчисляют людей, с которыми больше не потравишь анекдоты и не выпьешь из одной фляжки. Годы мирной, цельной жизни перечеркиваются такими единицами времени, для которых и названия-то не придумали, потому что обычно человек их просто не замечает.

Часы на кухне госпожи Марии встали. Мика поискал ключ, но гвоздик, вбитый в боковину корпуса, пустовал. Сама госпожа Мария только винила Йоцу за то, что весь в делах и вечно все теряет, никакого порядка в этом доме.

Приемник вернули на кухню. По нему как заведенное крутилось одно и то же сообщение. Алиса настаивала оставить хотя бы минимальный звук, Мика был против. Марко внес в спор решающий голос, и Мика, забрав свою кружку, пошел сидеть в спальню. Теперь обращение к согражданам и призыв молиться за повстанцев тихо бубнил у ножки дивана. Алиса поднялась было со стула, но Марко поцокал языком:

– Посиди, русская. Поговорим.

Шторы оставались задернутыми, и только по узкой полоске сбоку можно было понять, что за окном день вступил в свои права. Выпили по две кружки кофе, а разговор не заканчивался. Алиса достала из рюкзака блокнот и делала быстрые пометки.

– Массовая забастовка таксистов два года назад?

– Это не наши, – уверенно сказал Марко. – Шушера эти таксисты. Мафия. Себе на уме. Только бы нагреться на чужих карманах.

– Тогда почему столько машин с шашечками на баррикадах?

– Может, у них гражданская позиция!

– Ты же только что сказал, что они мафия.

Марко зыркнул так, что Алиса добавила:

– Хорошо, пусть будет мафия с гражданской позицией. Что насчет протестов против застройки набережной? Помнишь, такие, с желтыми утками? Против элитного комплекса жилья?

– Это народ! Стихийно объединились!

– Не пойму, Маки. Ты говоришь, что все спланировано заранее, а как начну расспрашивать, все у тебя спонтанно и по воле народа.

– Ну, народ объединился и спланировал! Чего докапываешься, русская? Теории заговора строишь?

– Работа у меня такая. Была.

– А куда сплыла?

– Неважно. А про таксистов ты прав. Кто тут у вас в водители идет? Мужчины средних лет, которые хотят подзаработать. В основном, уж извини, не великого ума и не склонные к рефлексии. Что кум за ракией сказал, то, значит, и есть правда. Вот уж кто точно верит в теории заговоров. В Ватикан и геев, которые хотят захватить мир.

Марко засопел, но промолчал, а Алиса продолжила вслух, словно сама с собой разговаривала:

– Их легко накрутить, выгнать на улицы. Все сходится. Протесты с утками, забастовка таксистов, выступления недовольных студентов, молебенные ходы против сепарации Косово каждые выходные в центре, сидячий протест у Парламента после ковидного карантина в прошлом году. Ты прав, Маки, это и правда мафия. Поводили зажигалкой, подогрели, да и запалили фитилек. Балканы – вечная бочка сухого пороха, каждые двадцать лет что-то да рванет.

– Просто люди устали это терпеть!

– Какие люди? Какие, как ты думаешь, люди, заранее позаботились о том, чтобы из Сербии эвакуировали дипломатов? Простой народ? Твои ребята?

– Мои ребята – патриоты! Не звери же!

– Что бы сделали твои ребята, Маки, попадись им американский консул на улице? Проводили бы до ближайшего убежища, где он бы дождался эвакуации? Машину у подъезда видел? У нее номера дипломатические. Это не народ. Народ сейчас на улицах продолжает штурмовать стратегически важные точки, а те, кто затеял взрыв бочки, сидят сейчас в безопасных кабинетах и наблюдают. Что в головах у народа, я примерно представляю. Мне нужно знать, что в головах у этих, из кабинетов. И что бы там ни было, это, уж извини, точно не благо Родины.

Марко еще посопел. Сжал широкую пухлую ладонь на кружке.

– Ты, русская, конечно, братишка. Но Родину не трожь, поняла? Что ты про Родину знаешь?

Три года в добровольном изгнании, где Алиса пряталась от всех, кто мог ее разыскать, и писала рекламные тексты и эссе для американских студентов на заказ, чтобы платить за крошечную студию, кофе и свежие плюшки из пекарни. До этого – больше двадцати лет между Ближним Востоком и страной, которая перестала быть домом и превратилась в перевалочный пункт вроде гостиницы для журналистов. Алиса посмотрела на Марко, и уголки губ поползли в кривой, на половину лица, улыбке.

– Ничего, – сказала она. – Я действительно ничего не знаю про Родину. Давай завтракать.

Разделили обязанности. Марко ушел в другую комнату, прижимая к груди кочующий по квартире приемник, и сначала было слышно, как он включает его в розетку и прибавляет громкость, а потом Мика попросил сделать потише, чтобы не разбудить госпожу Марию, и Марко закрыл дверь. Алиса с Микой в четыре руки принялись за завтрак. Он вскрывал банки, и, пока она разогревала содержимое на сковороде, резал хлеб на бутерброды: часть с оставшимся с вечера паштетом, часть с засахаренным джемом. Убрались тоже сообща. Сложили в пакет банки, очистили и вымыли пепельницу, перемыли посуду.

– Хочешь, окно откроем? – спросила Алиса.

Мика пожал плечами, и тогда она собрала два полотнища ткани ближе к центру. По краям получились две узкие длинные бойницы, через которые солнце косо ложилось на кафельный пол.

Завтрак для госпожи Марии Мика отнес в спальню, но сразу же и вернулся.

– Спит. Ты что делаешь?

Алиса успела поставить тарелки с подогретым овощным рагу, доску с бутербродами и кружки с кофе на пол у окна, прямо в широкие полосы теплого света, и теперь открывала ящики в поисках салфеток. Она не обернулась в ответ на вопрос, только пожала плечами и сухим тоном сказала:

– Сидим в темноте вторые сутки. Это плохо для здоровья.

Задвинула последний ящик, в котором салфеток так и не оказалось, и теперь повернулась, забегала глазами по шкафчикам, как будто прикидывала, где еще можно поискать. Спросила, все так же не глядя на Мику:

– Ты не против, если мы на солнце?

– Можем и на солнце.

– Можно плед взять, чтобы удобнее.

– Давай возьмем.

Она постелила плед неловкой буквой V: так, чтобы получилось сесть почти напротив друг друга. Отнесла тарелки в соседнюю комнату, где Марко дежурил в обнимку с приемником. Вернулась. Мика уселся по-турецки, и Алиса осторожно опустилась рядом, опираясь для верности обеими ладонями в пол, и вытянула ноги так, что ступни почти касались кадки с фикусом.

– Приятного аппетита?

– Приятного.

Алиса поддела рагу на вилку и подняла брови, когда увидела, что Мика вместо тарелки тянется за бутербродом с джемом и запивает кофе. Хотела сказать, что остынет, холодным будет невкусно, но не стала. Вспомнила ресторан напротив школы. Кирпичные стены здания, просторный внутренний двор со столиками под посаженными в большие керамические горшки оливковыми деревьями. Перед занятиями она иногда заходила туда выпить кофе и смотрела, как ловко снуют официанты в длинных черных фартуках, разнося по четыре тарелки с чем-то пестрым, сочным, разноцветным. Иногда туда же заходили другие ученики из ее группы, танцоры постарше и сами инструктора. Махали Алисе, салютовали чашками и бокалами, она поднимала в ответ руку с открытой ладонью, а потом торопливо делала глоток и отводила глаза, чтобы не вздумали подзывать присесть к ним. Так и не узнала, стал бы ее кто-нибудь приглашать, если бы не отводила.

– Ты бы поел. На хлебе с джемом долго не пробегаешь.

Мика промолчал. Тогда Алиса пододвинула к нему тарелку.

– Хочешь, мои тоже возьми. Мне хватит.

– Нет, спасибо.

Они продолжили молча. Алиса подвинулась так, чтобы солнце падало поперек колен, и чувствовала, как противная ноющая глухая боль в суставах мало-помалу рассасывается в тепле. Смотрела искоса, как изящно Мика держит в пальцах ломоть булки с темным вязким джемом, и вспоминала, как он кормил с руки хозяйку квартиры и вытирал ей перепачканные губы.

– У тебя большая семья?

Мика ответил не сразу, сначала прожевал, запил из кружки.

– Мама. Сестренка. Отец.

– Старшая? Сестра?

– Младшая. На четыре года. Ей восемнадцать.

– А я думала, у тебя племянники есть.

– Двоюродные. И троюродные.

– А на праздники вместе собираетесь?

Мика снова помолчал. Потом ответил, держа на весу кружку двумя ладонями.

– Двоюродные в Будапеште. Троюродные в Германии и в Суботице, на венгерской границе. Мои в Белграде. Отец в праздники то в клинике, то в командировках. Ты обещала сказать, что мы будем делать дальше.

Теперь замолчала Алиса. Они просидели над тарелками и стынущим кофе столько, что снаружи облака начали затягивать небо, а белые полоски света стали тускнеть, пока совсем не исчезли.

– Подождем новостей, – сказала, наконец, Алиса. – Ты сам слышал. Город перекрыт на сектора. Там штурм. Толпа. Но люди не будут вечно сидеть по домам. Им есть нужно. Больницы должны работать. Марко сказал, будут патрули, пропуски. Их можно где-то достать. Выменять. Украсть. Можно подкупить патруль, можно уболтать. Я что-нибудь придумаю, Мика, честно. Мне только нужно, чтобы вместо толпы появились люди, с которыми можно поговорить. Мы не дипломаты и не сотрудники взятых на карандаш учреждений. На нас никто не охотится. Подождем еще немного.

– Ты уже выходила в город, – возразил Мика. – И вернулась. Даже не одна. Значит, можно идти.

– Это было ночью и по ближайшим улицам.

– За окном тихо, ни звука не доносится. Можем пойти прямо сейчас.

– Мика, я знаю, что обещала…

– Я могу пойти прямо сейчас.

Алиса со стуком поставила кружку на пол. Вдохнула, как сквозь облако газа собралась пробираться.

– А госпожу Марию со мной оставишь?

Это было нечестно, она знала. Может быть, почти так же нечестно, как то, насколько искривился сейчас рот Мики, как прищурились коньячного цвета глаза, как он весь подобрался и начал вставать с пола. Может быть, не нужно было продолжать цепочку несправедливостей, а нужно было погасить ее как огонек на бикфордовом шнуре, пока не добрался туда, где будет поздно. Может быть, не поздно еще погасить.

Дальше все произошло очень быстро. Мика вставал. Алиса уперлась ладонью в пол и перевалилась на бедро, чтобы подняться. Задрожало оконное стекло. Мика выпрямился. Алиса подтянула ноги. Вслед за тонким дребезжанием донесся нарастающий гул. Инстинкт сработал мгновенно – Алиса упала обратно на пол и потянулась, чтобы схватить Мику за лодыжку. Он сделал шаг, пальцы схватили пустоту. Гул усиливался, нарастал уже со свистом. Мика обернулся. Алиса увидела, как раздраженная гримаса превратилась в почти детское удивление. Схватила все-таки за лодыжку, рванула. Мика пошатнулся, но удержал баланс. Алиса рванула еще раз. Тогда он упал на нее сверху, едва успев выставить руку. Она прижала его неловко к груди, оттолкнулась от пола. Перекатились к окну, когда рвануло и осколки брызнули внутрь.

В ушах звенело. Гарь жгла слизистую. На изнанке век расцветали красные и зеленые пятна. Алиса почувствовала, как что-то тяжелое ворочается в ее руках. Мика вывернулся, на нетвердых ногах поднялся, сделал качающийся шаг, другой. Алиса скорее угадала, чем услышала, что он кричит имя хозяйки квартиры.

Она сам не знала, откуда взялись силы на тигриный прыжок. Обняла его за колени, вниз утянуть не смогла, только прижалась грудью, обвила руками и бормотала по-русски:

– Нет. Нет. Нет. Не пущу. Нет. Не пущу.

Где-то в квартире кричал Марко. Кричала госпожа Мария. Кричали из разбитых окон невидимые люди. Алиса кашляла, жмурилась, держала Мику как боксер в клинче, и как молитву перед аналоем повторяла:

– Я тебя не отпущу. Я тебя не отпущу.

Глава 9

Из разбитого окна тянуло едкой гарью и кислым огненным духом. Слышались крики людей, похожие на скорбные чаячьи вопли. Где-то выли сирены.

Мика вырвался из рук Алисы. На нетвердых ногах, спотыкаясь и натыкаясь на мебель, пошел в спальню. Алиса плохо помнила, как дошла за ним: кажется, доползла на коленях до порога кухни, потом по стенке поднялась, в коридоре снова упала на четвереньки, и тут ее подхватил Марко. Закапало теплым на кожу: из рассеченной осколком брови по его лицу лилась кровь, и Марко то и дело утирался рукавом, который уже промок насквозь. Он повел было Алису в комнату, но та упрямо замычала, мотнула головой в сторону другой двери.

Госпожа Мария сидела на кровати невредимая, прижав к груди подушку и поджав ноги. Она раскачивалась из стороны в сторону и сквозь сжатые губы тянула монотонный тоненький звук. Лицо ее совсем сморщилось и напоминало некрасивые личики новорожденных, которые уже в первый час своей жизни выглядят как маленькие старички.

Мика сидел рядом и гладил ее по ступням в шерстяных носках. Чем дольше гладил, тем тише становился звук, пока из воя не превратился в тихое посвистывание. Алиса стояла в дверях, держалась за косяк и смотрела, как в едином ритме двигалась рука Мики и вздымается и опускается грудь госпожи Марии. Сама Алиса дышала тяжело, с трудом проталкивая воздух в легкие по расцарапанной дымом носоглотке.

Она не в первый раз видела, как Мика двигается с кем-то в одном ритме, как держит в руках чье-то тело, которое отзывается на касания, скользит по танцевальному паркету, по-кошачьи переставляет ступни на острых каблуках, послушно разворачивается бедрами в узкой юбке с глубоким разрезом, касается прядями волос уха Мики. Все это повторялось из раза в раз каждое занятие, каждую милонгу, в каждом новом видео на страничке школы в фейсбуке. Каблуки, бедра и пряди имели на Мику все права, и это Алиса могла понять. Но для старческих рук с варикозной сеткой вен и ног в шерстяных носках объяснения не было. Что-то чуждое, недоступное происходило сейчас на кровати.

Где-то вдалеке жахнуло. Еще взрыв.

На улице кричали. Доносились обрывки фраз: «…воды!», «гаси, гаси её!», «…пожалуйста, пожалуйста!».

– Надо уходить, – сказал Марко. – Там бегают, руками машут. Прорвемся под шумок.

– Тебе умыться надо, – сказала Алиса, не глядя на него.

– На себя посмотри, чумазая как черножо…

– Сале! – раздался охрипший от дыма голос. – Сале, при гостях не выражаются!

Госпожа Мария смотрела прямо на Марко и качала головой.

– Взрослый уже, в пятый класс пошел, а ведешь себя как маленький. Иди в свою комнату и вернись, когда будешь готов вести разговор вежливо.

Марко в очередной раз провел по лицу рукавом и часто заморгал. Булькнул горлом. И еще раз. Только с третьего из горла прорвался рваный смешок. Алиса сама почувствовала, как что-то спазмом сжимает глотку. Попыталась откашляться. Собственный смех вороньим граем покинул горло, смешался в воздухе со смехом Марко. Так они и стояли вдвоем, не глядя на друга, и сипло смеялись, пока Мика только взгляд переводил с одного на другого.

– Идите оба умойтесь, – наконец, сказал он. – А то правда как маленькие.

Успокоившаяся было Алиса снова прыснула и зашлась в хохоте. Марко, глотая воздух между приступами, сказал:

– На себя-то глянь, танцор балета! Совсем не маленький! Сидишь такой. Старушку гладишь. С пары пива тебя развозит. На улицу девчонку вместо себя послал.

На каждой фразе Алису только больше развозило, выбрасывало из глотки новую порцию смеха. На последнюю она тоже по инерции хохотнула, хотя спину уже обдало противным холодком. Надо остановиться. Но смех толкался и толкался, и не было другого способа его закончить, кроме как дать выплеснуться до конца.

– М-марко… – все-таки выдохнула она.

– Тебе, танцор балета, семь лет. Так что сам сходи умойся!

– Марко.

– А то чумазым в школу не пустят!

– Марко!

Наконец, смех прекратился, и Алиса рявкнула на верхушке легких. Одновременно с ней госпожа Мария приподнялась на кровати и строго сказала:

– Дети!

Замолчали все трое. Марко переминался с ноги на ногу. Алиса потупилась и только искоса поглядывала на кровать. Мика снова успокаивающе погладил женщину по ступне, но она изящно сбросила его руку одним сдержанным движением.

– Вы мешаете Йоце работать. Играйте потише.

В комнате стало тихо. Всех четверых накрыло тишиной как тяжелым шерстяным одеялом. Крики с улицы остались снаружи, толстая ткань их не пропускала. Может быть, вот так выглядел мир госпожи Марии, подумала Алиса. Может быть, она живет под эти одеялом как в детском домике с каркасом из стульев. Почему-то в этом домике из стульев пелена истерики начала спадать. Трое спорящих посмотрели друг на друга молча. Марко первым сделал шаг вперед:

– Уходить надо. Сейчас. Пока не рвануло снова.

От его слов пробилась брешь в одеяле. Снова зазвучала охваченная паникой улица. Снова запахло дымом. Алиса кивнула:

– Я поищу, есть ли тут еще рюкзак.

– Я за припасами.

– Приемник надо упаковать.

– Само собой.

Она задержалась на минуту, когда Марко вышел. Достаточно, чтобы сказать Мике:

– Я соберу лекарства, какие найду, и обыщу ящики. У таких, как Йоца, бывает оружие. Ты не против?

Алиса смотрела на Мику. Мика смотрел на госпожу Марию. Госпожа Мария смотрела на фотографию на комоде, все еще хмурилась и беззвучно шевелила губами. Наверное, рассказывала Йоце о том, как соседские дети опять разыгрались на весь дом.

– Госпожа Мария? – позвал Мика. – Я вас оставлю ненадолго, хорошо? Я рядом. Нам нужно собраться. Мы пойдем на прогулку, хорошо? Я и вы.

– Йоца работает.

– Господин Йоца сделает перерыв и прогуляется вместе с нами. Врачи ведь сказали, что ему полезно быть на свежем воздухе? Можно, я помогу собрать его вещи, чтобы не отвлекать, пока он заканчивает работу?

– Какой у нас хороший мальчик в гостях, Йоца. Вежливый. Не помню только, чей он племянник.

Только тогда Мика повернулся и сказал Алисе:

– Я сам поищу в спальне.

Сначала все втроем умылись по очереди в ванной. Алиса нашла бутылочку с перекисью. Ваты не было, так что смочила салфетку, обработала рассеченную бровь Марко под его недовольное шипение и залепила пластырем. Мика помог госпоже Марии дойти до ванной, намочил полотенце и осторожно протер ее лицо, помог вымыть руки.

Собирались споро, под аккомпанемент неутихающих криков и плача, под бухающие где-то вдалеке залпы, под звук топота ног из подъезда. Слова тратили как воду из последней бутылки на марше: скупо, по делу. Только один раз сорвались и поспорили с Марко, стоит ли взять бутылку ракии, которая запоздало нашлась в кладовке. А вот пистолета не нашли, как и рюкзаков. Пришлось обойтись Алисиным.

Она спешно вынимала из него свои вещи, чтобы решить, что взять, а что оставить. Блокнот. Два мягких пенала, купленных в сувенирном магазинчике на туристической пешеходной улице Князя Михаила: одна с ручками и карандашами, другая с обезболивающими, пластырями, активированным углем и антибактериальными салфетками в индивидуальных упаковках. Книжка в мягком переплете. Зарядное устройство от телефона. Визитница с картонными карточками, которые она собрала за три года от таксистов, со стоек книжных магазинов и на кассах антикварных лавочек. Зажигалка – сама Алиса упорно бросала, но носила по привычке, вдруг кто-то попросит прикурить. Ключи от квартиры. Новенькие танцевальные кроссовки, купленные неделю назад в бутике на Дорчоле, где на полках стояли нарядные пары пестрых туфель: блеск, глянец, атлас, лакированная кожа, блестки, и так до дальнего угла за прилавком, где были выставлены кроссовки с укрепленным носком и скользящей подошвой.

Алиса тогда примерила их наскоро. Топнула пару раз ногами в пол и кивнула: беру. Продавец спросил, не хочет ли она пройтись, подвигаться, почувствовать, как сидят на ноге, как держат ступни, не жмет ли в ширине. Он и сам танцует – может, включить музыку и попробовать в деле? Алиса отказалась от музыки и для вида походила туда-сюда, а когда продавец отвернулся за коробкой, все-таки сделала неловкое переднее очо, выставив вперед руки в имитации танго-объятия, как учили на тренировке. Продавец обернулся. Она схватила с полки ближайшую туфлю, изумрудный атлас с серебряной каймой, и принялась рассматривать подошву.

– Это не ваш размер, – мягко сказал продавец. – Примерите, может быть, вон те, красные? Или есть черные, очень элегантные, как раз на вашу ногу. И каблук небольшой, всего пять сантиметров.

Алиса покачала головой, вернула изумруд с серебром на место и полезла в карман за кошельком. Продавец упаковал в коробку атласный мешочек на длинном шнурке и с раздельными карманами для каждой кроссовки, за счет заведения.

Сейчас она выложила кроссовки в этом мешочке из рюкзака на диван. Погладила шелковистую ткань кончиками пальцев.

– Русская, где рюкзак? Бутылку вот нашел с ракией, влезет?

– Не влезет. И так еды мало.

Поспорили.

– В карман положу.

– Стекло побьется, Маки. Я бы и сама взяла. Валюта же.

– Скажешь тоже, валюта. Тогда в каждом доме, бре, по валютному сейфу! Менять не дам.

В рюкзак утрамбовали под завязку консервы, редкие блистеры с просроченными уже таблетками и пластыри, найденные на полочке в ванной, спички и пару зажигалок. Молотый кофе пришлось оставить, а растворимый из банки пересыпали в полиэтиленовый пакет и завернули еще в один, для верности. Алиса добавила пару кухонных ножей, предварительно обмотав лезвия найденными в комоде носовыми платками с вышитыми инициалами.

Радиоприемник Марко убрал под объемную куртку. На рюкзаке распустил лямки посвободнее и закинул его на спину. Алиса прошлась по платяным шкафам и ящикам комода. Нашла старую поясную сумку на регулируемом ремне. Лет двадцать пять назад с такими ходили новоявленные коммерсанты и первые заграничные туристы. Сейчас их носили модные девочки, сошедшие на улицы прямо с глянцевых реклам сетевых магазинов одежды. Эта была не из сетевого магазина, а из того, коммерсантско-туристического прошлого, добротная, но потрепанная жизнью. Алиса застегнула сумку на талии, подтянула ремень. Вернулась на кухню. Внутрь удобно поместился блокнот, ручки и собственная аптечка. Она взяла мешочек с кроссовками, покачала в руке, как будто взвешивала. Распустила шнурок, сдвинула ткань так, что показались уплотненные кожаной пластиной задники.

– Я вот это нашел, – в кухню зашел Мика с компактной картонной коробочкой в руке. – Это пригодится?

Алиса повернулась. Мика мазнул взглядом по ее рукам. Она быстро подтянула кромку мешочка, дернула шнурок, бросила кроссовки на диван.

– Это ружейные патроны. Охотничьи. Для них еще ружье надо найти. Хотя возьми, пусть Марко к себе в карманы упакует.

Взяла с дивана ключи, положила в поясную сумку, застегнула молнию и вышла в коридор.

– Кроссовки свои не возьмешь? – спросил в спину Мика.

Алиса остановилась. Пальцы автоматически затеребили язычок молнии. Всего-то и нужно, что пройти обратно, подцепить мешочек за шнурок. Он двойной, длинный, завязан петлей. Можно попробовать продеть руки и носить на манер рюкзака. Можно закинуть на плечо и прижать рукой к боку. Можно попросить Марко спрятать в недрах его надежной куртки. Можно примотать к рюкзаку, как делают туристы и хиппи со свернутыми резиновыми ковриками. Можно повернуться к Мике и спросить, зачем.

Спросить, стоят ли эти кроссовки всех усилий, который сейчас придется потратить, чтобы не потерять их и выносить до безопасного места. Когда она выведет их из самого пекла и чертоги революционного Аида останутся за плечами, что сделает Мика, когда она подойдет к нему с этим мешочком в руках и напомнит, что это из-за него она не оставила их в разоренной войной квартирой в старом доме. Когда снова станет можно, вспомнят ли они оба, что сегодня они должны были танцевать в пустой студии среди плюшевых кресел и атласных ламп-корсетов? Когда они оба выйдут вверх по течению к устью Стикс и Ахеронта туда, где над горизонтом после длинной ночи занимается красноватое солнце, захочет ли один танцевать с другим?

За эти два дня Мика, который даже ходил, как по паркету скользил, Мика, которого знали по всей Европе за его ловкие быстрые ступни, Мика, который дышал на танго-бит, ни разу не сделал ни одного танцевального па, ни простенькой разминки после неудобной ночи, не включил в телефоне музыку. Захочет ли вообще кто-то из них когда-нибудь танцевать? Сможет ли?

– Думаешь, стоит взять? – спросила Алиса.

Мика пожал плечами.

«Скажи, что ты бы взял. Скажи, пожалуйста».

«Скажи, что не нужно. Скажи, что не понадобятся они там, куда мы сейчас выйдем».

«Скажи что-нибудь».

– Твои кроссовки. Тебе решать.

Он развернулся и вышел.

Марко уже обувался, прямо с рюкзаком на спине. Мика помог госпоже Марии выйти из спальни. На ней было свежее платье, кожаные туфли на низком каблуке и другая пара перчаток. Мика нес в руке легкий вязаный кардиган.

– Переобуться бы бабуле, навернется еще, – сказал Марко с порога.

– Я просил. Она не согласилась. Сказала, дама без каблука и шляпки из дома не выходит. И она не бабуля.

Марко только фыркнул. Затянул потуже шнурок на берце, разогнулся.

– Готово. Последний рейд сделаю, пока прихорашиваетесь.

– Собрались же уже.

– На всякий случай.

Пока Марко обходил квартиру, Мика подал госпоже Марии кардиган и помог одеться. Пуговицы она застегнула сама, а потом задержалась у настенного зеркала. Достала из кармана кардигана уже потертую гильзу с губной помадой и тщательно, неторопливо провела по нижней губе, по верхней, острым кончиком подкрасила уголки губ.

– Русская! – подал голос Марко из кухни. – Ты тут, кажись, забыла кой-чего.

– Я всё взяла! – поспешила Алиса. – Идем, некогда.

Она затылком чувствовала, как Мика на нее смотрит.

Дальше они втроем стояли у двери и прислушивались. Прятаться было не от кого. По улицам сновали люди, в подъезде чьи-то ноги то и дело топали то вверх, то вниз по лестницам. Алиса подумала, что сейчас они вчетвером стоят у двери не из опаски, а потому, что пока дверь закрыта, мир все еще остается за порогом, снаружи, даже после того, как вломился в их убежище с ноги, вышибив все стекла.

– Русская, ты чего? – шепотом спросил Марко.

Алиса сначала не поняла, а потом почувствовала: по щекам течет. Она отвернулась и стерла слезы тыльной стороной ладони. Посмотрела на коридор, на настенное зеркало, ключницу, распахнутые двери в осиротевшие разоренные комнаты.

Она не попрощалась сегодня утром со своей светлой студией-гарсоньерой, в которой окна выходили на зелень, солнце и маршрут цыганского мусорного фургончика. Не попрощалась с последней квартирой в России, из которой выезжала на военный аэродром в четыре часа утра с дорожной сумкой через плечо и ноутбуком в рюкзаке. За двадцать пять лет работы она приучила себя думать про дом как про четыре стены и крышу. Как хирургу нельзя думать о своих пациентах как о людях, так ей нельзя думать о жилище как о доме, потому что слишком хорошо знала, как внезапно вспыхивают и быстро горят дома, и как долго потом мечется этот огонь, который давно угас в реальном мире вещей, где-то внутри, выжигая землю в пепел. Выгорание лечится только прикладыванием холода снова и снова, пока обожженные участки не потеряют чувствительность, а потом будут требовать больше льда, чтобы снова не стало больно.

Сейчас, стоя на пороге дома, она за секунду пролистала все свои квартиры как фотокарточки в альбоме. Аккуратные, безликие квартиры, в которых в восемнадцать еще были постеры на стенах и безделушки с блошиных рынков на полочках, после тридцати оставался только минимум хозяйской мебели да снимки с официальных мероприятий, где чьи-то влиятельные руки пожимают Алисину ладонь, а к сорока и снимки она уже не распаковывала из картонной коробки.

Подумала, как здесь жили Мария с Йоцей. Были ли у них дети. Навещали ли они ее после смерти мужа: может, привозили продукты, сидели за столом за чашкой домашнего кофе с бархатистым кусочком рахат-лукума на блюдце рядом с чашкой и чоканем с ракией, пересказывали ей истории своих жизней, которые иногда, в моменты редкого просветления, пробивались сквозь пелену амнезии. А может, не было никаких моментов, и голоса из внешнего мира госпожа Мария слышала в своей голове из уст совсем других людей, которых и в живых-то уже нет. Эти люди жили только в ее ненадежной памяти да в этой квартире. По спальне ходил невидимый Йоца, в кладовке жила невидимая Ясмина, по коридору топотал невидимый хулиган Сале с приятелями.

В этот дом они зашли без воли и ведома хозяйки, и принесли с собой войну, а теперь забрали его жизнь, и хозяйку забрали. Никто не знает, будет ли еще стоять этот дом вечером, и что еще заберется в квартиру через беззащитные оконные проемы, и вернется ли сюда когда-нибудь госпожа Мария.

По мертвым, по крайней мере, устраивают поминки, где люди собираются, чтобы поговорить об умершем. Его проводить добрыми словами, себе напомнить, сколько жизни было, попробовать сохранить ее хоть в словах, хоть в историях, хоть в хмельном смехе и непременных анекдотах, во все более сбивчивых байках о неловких и смешных случаях, которые когда-то переживали вместе с этим человеком. Людям нужна путеводная ниточка, дорожка из камешков в страшном сказочном лесу, по которой можно вернуться из гостей у смерти на сторону жизни. Пока однажды не окажется, что вместо камешков были хлебные крошки, которые склевали черные птицы.

Как отпеть и помянуть дом?

– Я ничего, – сказала Алиса.

Сняла ключи с крючка ключницы, закрыла дверку. Повернулась к своим.

– Все всё помнят? Спускаемся вниз. Потом строго за мной. Мика с госпожой Марией в центре, Марко замыкает. Если остановят, скажем, что были в той части, где дом пострадал больше всего. Идем к родственникам. Если будете отставать, если хоть что-то пойдет не так, кричите. Там сейчас все кричат. Я услышу. Выберемся из толпы – оценим ситуацию. Скорректируем маршрут. Нам бы только узнать, куда можно отсюда дойти.

– Взяли бы ракию, – проворчал Марко. – Выпили бы, когда выберемся.

Он топтался у двери в своей пухлой куртке, переминался по-пингвиньи с ноги на ногу, прижимая руки к бокам, чтобы сохранить приемник в целости. Алиса почему-то вспомнила детские зимы, когда нужно было носить два свитера под пальто, а поверх заматывать пуховый платок, и чтобы варежки на резинке. Как космонавт перед выходом в холодный снежный космос. Как трудно было ходить в тяжелых слоях, получалось только вот так вот переваливаться, и просто переставлять ноги, и как хорошо было, если руку в варежке держала чья-то взрослая ладонь, которая направляла и задавала движение. Хорошо, когда можно довериться ладони и знать, что она приведет туда, где будет тепло, сухо и горячий сладкий чай с сушками.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю