Текст книги "Время красивых людей"

Автор книги: Елизавета Мусатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4

Голос монотонно бубнил, словно читал заупокойную молитву. Слов было не разобрать, хотя звуки раздавались совсем близко.

Алиса прижала палец к губам, потом ткнула себя в грудь и стрельнула глазами в угол. Мика покачал головой. Когда Алиса встала, он поднялся за ней. «Сядь», – сказала Алиса одними губами, без звука. «Нет», – так же ответил он.

Бормотание стало громче, и в нем уже можно было различить отдельные слова:

– …ну как же так, мы же собирались ехать на море…

Они переглянулись. Мика вскинул брови, и на мгновение лицо у него стал точь-в-точь, как когда кто-то из подкрашенных возрастных учениц пытались флиртовать с ним на уроке.

– «На море», – все так же губами сказал он. И повторил, уже шепотом: – На море!

Голос стал громче:

– …а он мне говорит: «Маца, в этом году мы никуда не едем», но ведь знает же, что врачи прописали ему ежегодный морской курорт для сердца.

Мика хихикнул и опустился обратно на кухонный диван. Алиса позвала:

– Эй!

Но голос не только не ответил, а даже не прервался.

– …ты же знаешь, какой он упрямый, мой Йоца.

Звук шел из дальнего угла, отгороженного кадкой с фикусом. Алиса бросила быстрый взгляд на Мику, но Мика в ответ даже не посмотрел. Тогда она развернулась и пошла на голос.

– Эй! Вы меня слышите? Меня зовут Алиса. Это Мика. У вас было открыто.

За фикусом она нашла дверь, крашенную в цвет стены. Постучала тихонько. Рассказ про море и упрямого Йоцу не прерывался. Тогда Алиса надавила на ручку и осторожно потянула дверь на себя.

Первое, что она увидела, были старческие руки с узловатыми пальцами в прозрачных сетчатых перчатках. Руки аккуратно лежали на коленях поверх темной ткани строгой юбки. Лицо закрывали поля шляпки. За спиной дамы тянулись деревянные полки под потолок, почти пустые, со случайными стеклянными банками и бутылками то тут, то там. Кладовка. Посреди которой почему-то стояло кресло-качалка. Дама покачивалась в нем и продолжала говорить с кем-то, кого в помещении не было:

– Так что мы с Йоцей остались в этом году дома, ну и хорошо, главное, что в командировки не едет, проведем время вместе, осень уже скоро, а там и новый год, а в новом году все будет по-новому, правда, дорогая?

– Вы меня слышите? – попробовала еще раз Алиса.

– Она не глухая, – сказал Мика почти в ухо, и Алиса вздрогнула. Не слышала, как он подошел этой своей скользящей неслышной поступью. – Это деменция. Она просто не знает, где она, и разговаривает с кем-то в воображении. Видишь, какие у нее глаза?

Глаза у дамы были мутные, словно оконное стекло в конце долгой зимы, которое ни разу не мыли за весь год. Наверное, никого, кроме воображаемых собеседников, такие глаза рассмотреть и не могли.

– Это хорошо, – шепотом ответила Алиса. – Значит, все по плану.

– Какому плану?

– Который придумаем. Подвинься, пожалуйста.

Когда Мика, еще не понимая сути просьбы, шагнул назад, она вышла вслед за ним из кладовки и закрыла дверь.

– Что ты делаешь? Ты что, ты ее так оставишь?

– Мика, ее давно оставили. И родственники, судя по квартире, и разум. Она нас даже не видит.

Алиса хотела сказать что-то не то. Хотела объяснить возмущенному мальчику, что иногда нужно делать выбор, и если она что-то понимала в происходящем – а она понимала больше, чем хотела бы – то таких выборов им в ближайшем будущем придется делать много. Что Мика уже оставил школу, значит, сможет оставить и пожилую хозяйку квартиры в деменции, и лучше это сделать прямо сейчас, потому что чем больше он будет про это думать, тем труднее будет решиться.

Солнце за окном успело сменить позицию, и теперь лицо Мики пополам пересекала полоска света, который просачивался через щель в шторах. Он прищурился и шагнул в сторону, чтобы выйти из луча. Сказал:

– Нет.

Взялся за ручку. Открыл дверь.

– …и обязательно, обязательно приезжайте, чтобы на следующую Славу подгадать, мы вас ждем! Ну все, все, душа моя, целую тебя, скоро поговорим. Маленьких за меня обними, и мужу привет. Мне пора, у меня гости.

Дама умолкла на секунду, вздрогнула, как будто кто-то щелкнул невидимым рычажком, и повернула голову к двери. Теперь Алиса разглядела, что глаза у нее совершенно нормальные, никакой мутью не подернутые. Живые глаза.

– Добрый день, – сказала дама. – Как я могу вам помочь?

Мика обернулся и посмотрел на Алису. Еле заметно покачал головой из стороны в сторону. Развернулся обратно к хозяйке квартиры, подошел, медленно согнул ноги и элегантно присел так, чтобы оказаться с ней вровень.

– Добрый день, – сказал он. – Не бойтесь, пожалуйста. Меня зовут Мика. Мы зашли к вам с улицы, у вас было не заперто.

Голос его звучал совсем не так, как только что в разговоре с Алисой. Он сочился какой-то нежностью, которую Алиса от него не слышала даже на занятиях. Как будто весь он превратился в солнечный луч, прорвавшийся в помещение сквозь плотные шторы, и купал в своем тепле пожилую женщину, которая медленно сняла перчатки и взяла его узкую изящную кисть в свои морщинистые руки с толстыми венами.

– Ты такой хороший мальчик, – сказала она. – Спасибо, что пришел навестить нас с Йоцей. Йоца! Йоца, почему ты не сказал, что у нас гости? Позвони в пекарню, пусть принесут рогаликов! С повидлом! Вечно он так, гостей позовет и даже не скажет. Ну ничего. Сейчас все будет. Давай-ка я пока сварю тебе кофе.

– Нет, давайте я сварю вам кофе, – ласково сказал Мика.

– Я здесь хозяйка, я и кофе варю. Ты пока присядь и расскажи, что у тебя нового. Как в школе, успеваешь?

Алиса наблюдала за ними, привалившись плечом к дверному косяку. Дама, кажется, ее и не видела. Когда она встала со стула и пошла в кухню, то даже головы не повернула в сторону Алисы. Как и Мика, который вышел следом, только уголком губ дернул на словах про школу.

Хозяйка направилась к плите, пожурила вслух Йоцу, который вечно все продукты достанет, а за собой не уберет, и достала из ящика, который Алиса не успела исследовать, пачку кофе. Отмерила три ложки с горкой в закопченную турку, залила водой и поставила на плиту. Поплыла обратно в кладовку и взяла с полки бутылку. Выставила на стол три кофейных чашечки и три чоканя – маленьких стаканчика для ракии. Третий, поняла Алиса, вовсе не для нее, а для невидимого Йоцы.

На плите зашипел кофе. Понесло крепким ароматным духом. Дама ловко сняла турку и сноровисто разлила пенную темную жидкость. Протянула бутылку Мике.

– Ну-ка, будь джентльменом, разлей.

Мика принял бутылку двумя руками. На его лице, все еще подсвеченным нежностью, расцветала первая за день улыбка. Расцветала – и стерлась, как только перевел взгляд с дамы на бутылку.

– Госпожа, – сказал он. – Она пустая.

– Как пустая? Вот негодник! Йоца, ну как так можно? Ты подожди, пожалуйста, я его сейчас приведу. Прилег, наверное, с книжкой, и задремал.

– Госпожа, подождите…

Но хозяйка квартиры уже взяла курс на спальню. Только тогда Алиса сделала шаг в кухню от дверного проема. Мика перевел на нее взгляд, и свет на его лице погас. Она направилась к шкафчику с посудой, мазнула глазами по трем оставшимся парам кофейного сервиза, и взяла большую кружку с видом Белграда на боку. Поставила рядом с плитой. Взяла банку с растворимым кофе, насыпала три ложки, залила остывающей водой из чайника. Ложечка со стуком заходила о бока кружки.

Солнце за окном мазнуло комнату в последний раз, и стало смурнее. Наверное, небо затягивало облаками. По прогнозу вечером был дождь. Это сейчас было бы на руку. В городе, где дождь мгновенно создает транспортные заторы на несколько часов, где отменяются дружеские планы и деловые переговоры, стоит холодным каплям зарядить с неба, можно было надеяться, что смоет и толпы с улиц, и ошметки стекла с темными пятнами на асфальте, и, может быть, даже неловкую тишину на этой кухне.

Чтобы смыть тишину, дождя не понадобилось. Из глубины квартиры раздался горестный птичий крик. Мика вздрогнул и со стуком поставил чашку на блюдце. У Алисы дернулась рука, и темная теплая жидкость потекла по пальцам.

– Йоцааа! – завыла хозяйка квартиры. – Умер! Умер! Йоца!

Мика рванул из комнаты первым. На ходу ударился рукой о косяк, но даже не вскрикнул, только руку прижал к груди. Алиса догнала его уже у входа в спальню и успела увидеть, как Мика падает на широкую кровать, обвивает руками пожилую женщину за плечи, прижимает к себе и начинает укачивать, а она пытается отлепить его руки, брыкается и показывает куда-то за спину Мики. Шляпа слетела с головы, укладка растрепалась.

Алиса встала на пороге. Вой бился в ушах: сначала как звук заведенного на четыре утра будильника, потом как сирена воздушной тревоги, потом как свист снарядов.

Один пролетел у Алисы над головой и разорвался где-то далеко за спиной. Второй ближе. Обдало горячим воздухом, кто-то вскрикнул, когда его зацепило осколком. Визжали залпы. Визжали люди. Кто-то справа зашелся в кашле, и у Алисы тоже запершило в горле от дыма. «Беги», – сказала она себе. Сделала шаг.

– Стой, – сказал Мика.

Вот почему она не бежит. Фигура в облаке дыма. Голос. Мика. Она вернулась за Микой. Алиса сделала еще шаг.

– Стой, – повторил он. – Не подходи, ты ее напугаешь.

А когда Алиса сделала еще шаг, Мика выставил руку и мягко, но решительно упер ей в живот ладонь, не позволяя приблизиться. От прикосновения Алиса вздрогнула.

Дым рассеялся. Не было никаких залпов и кашляющих людей. Была только старая безумная женщина, которая сорвала голос от крика и теперь тоненько, по-детски подвывала и звала маму, глядя в одну точку, пока Мика качал ее и гладил по голове:

– Все хорошо, – говорил он. – Все хорошо.

– Мамочка, мамочка, – лепетала она.

– Все обязательно будет хорошо.

Алиса как завороженная смотрела за ладонью Мики, которая плавала вверх-вниз по седым волосам, и считала количество движений: раз, два… Свист в ушах постепенно затихал. Вместо него пришла ватная тишина, в которой все было недвижно, кроме одной-единственной пульсирующей точки. Точка стучала в такт счету, и с каждым разом стук становился все отчетливее. У каждого удара был свой звук.

«Не-чест-но»,– пульсировало где-то в животе.

От этого стука внутренности начало сводить спазмом. Пульсация крепла, удары лупили по стенкам желудка и сколачивали пустоту в нем в липкий холодный комок. Алиса попыталась перестать считать. Врач учил ее переключать внимание на предметы в комнате. Пять вещей, которые видишь, четыре звука, которые слышишь. Мика – раз. Шляпа – два. Окно – три. Фотография на комоде – четыре.

Комок в животе екнул и замер, уступил профессиональному чутью. От фотографии Алиса провела мысленно прямую черту, которая прошла через кончик вытянутого указательного пальца старческой руки и закончилась в отчаянном взгляде хозяйки квартиры.

В несколько шагов Алиса подошла к комоду и опрокинула рамку фотографией вниз. Женщина всхлипнула и замолчала. Было слышно, как Мика выдохнул.

Алиса прошла мимо них, не глядя. Вышла из комнаты, закрыла за собой дверь. Вернулась на кухню. Сделала большой глоток из кружки. От остывшей горькой жидкости комок в животе встрепенулся. Она попробовала сглотнуть, но он поплыл вверх, подобрался к горлу, и ничего не оставалось, кроме как нагнуться над раковиной и позволить тому, что билось внутри, покинуть ее тело.

Глава 5

Когда Мика вернулся на кухню, Алиса стояла у окна и посматривала через щель в шторах на улицу. На город опускались летние сумерки. Небо за крышами домов окрасилось в карамельно-зеленый, какой бывает в солнечном южном июне. Такой вечер должен пахнуть цветущими липами и звучать как биты из колонок и гомон голосов на открытых террасах городских баров. Сейчас, когда в квартире угасли все звуки, можно было различить далекий гул, и приглушенные расстоянием выкрики и выстрелы, но на ближайших улицах все было тихо. Дом напротив щерился пустыми глазницами окон, в которых не горел свет. Большинство были скрыты от мира опущенными жалюзи или задернутыми занавесками. В одном окне Алиса различила мутный белесый овал чужого лица: кто-то вжимался в стекло щекой в попытке рассмотреть, что происходит на краю двора.

Присутствие Мики на кухне она сначала почувствовала так же, как чувствовала его на улице: зашевелились тонкие волоски на затылке, и кожа потеплела. Потом услышала шаги. Не подала виду, продолжила смотреть в окно, но теперь уже не видела ни слепых окон, ни лица. Смотрела на янтарный фонарь во внутреннем дворике, который разливал мягкий свет сквозь ветви огромной липы, отчего листва казалась восковой. На ветку опустилась большая черная ворона. Смешно запрыгала бочком в сторону, но, едва дойдя до края пятна света, каркнула и заковыляла обратно.

Когда Мика подошел поближе, тепло на коже усилилось. Алиса подобралась, поджала плечи, прижала локти к бокам точно так же, как делала на занятиях каждый раз, встречаясь с обещанием скорого касания другого человека. Кожа помнила, как из точки соприкосновения начинает тянуться теплый луч внутрь, сквозь мышцы и фасцию, до самых выстуженных годами работы костей.

Касания не случилось. Мика сел за стол. Что-то легонько стукнуло.

– Заснула, – сказал он.

– Угу.

– Что на улице?

– Я не смотрела. Тут окно во двор.

Алиса ждала, что он спросит, почему она не стоит у другого окна, почему не всматривается и не вслушивается в улицу, которую можно было бы попробовать сделать своим союзником, почему вместо того, чтобы понимать, что им теперь делать, она смотрит на фонарь и нелепую птицу, которая то подпрыгивает к свету, то бежит от него.

Но вместо этого Мика сказал:

– Ее зовут Мария.

Алиса все-таки обернулась. Мика сидел за столом и смотрел на ту самую фотографию. Он вынул ее из рамки и теперь рассматривал обратную сторону. Провел кончиком пальца по бумаге. Зачитал вслух:

– Мария и Йосип Станкович, тысяча девятьсот семьдесят второй год, Белград.

Он перевернул фотографию лицом. Алиса ее и так помнила: семейный портрет. Судя по белому платью и шляпке с вуалеткой на молодой еще хозяйке квартиры – может быть, даже свадебный. Рядом с хозяйкой сидел статный мужчина с серьезным, словно из дерева вырубленным лицом, в парадном кителе с наградами. Если свадьба, в этом году была бы золотая. В другой ситуации она бы присела за стол, взяла снимок и рассмотрела. Поговорила бы с соседями, расспросила про Марию и Йосипа. Может быть, рассказала бы эту историю миру: как они были вместе и как вышло, что все, что осталось от Йоцы в этой квартире, был снимок и похоронный плач Марии при взгляде на него.

Она могла бы и сейчас это сделать. Не нужно соседей, не нужно архивов, она и так сможет понять: по мимике, позам, одежде. Она могла бы рассказать об этом Мике. Как сказку на ночь, как ложное «все будет хорошо», как подарок на их первый урок, как доказательство ее, Алисы, мастерства найти правду там, где ничего неизвестно. Доказательство того, что ей можно верить. Можно довериться.

Но Мика снова погладил снимок, и она вспомнила, как его рука недавно так же гладила пожилую женщину по голове, а самой Алисе досталась ладонь в живот и сухое «стой».

– Отнеси обратно. А то проснется, не увидит, снова начнет кричать.

Пока Мика укладывал снимок обратно в рамку, прилаживал заднюю часть и закреплял гвоздики, Алиса выносила из кладовки банки и вынимала из шкафчиков тарелки и приборы. Мика больше не протестовал. Может быть, больше не задумывался, можно ли брать чужую еду, а может, воспринял приглашение на кофе от хозяйки как разрешение и на все остальное.

Ели молча. Хлеба так и не нашлось, поэтому приспособились нарезать паштет толстыми ломтями и класть на него ложкой домашний айвар. Мика выложил несколько импровизированных бутербродов на отдельную тарелку, положил с края салфетку, другой салфеткой закрыл, чтобы не обветрилось. Потом он взялся варить свежий кофе, но отвлекался на каждый шорох, прислушивался, не из спальни ли доносились звуки, и упустил момент, когда турку нужно было снять с огня. Черная пена зашипела и залила глянцевую белую поверхность плиты. Запахло жженым.

Пили кофе из чистых чашек, заедали найденным в кладовке джемом, который черпали прямо ложками из банки. Шторы оставались плотно задернутыми. Как будто внутри квартиры они играли в детскую игру, где нужно закрыть глаза ладонями, чтобы поверить, что нехитрым обманом ты перестал существовать для всего мира, раз не видишь его сам.

Пока ели, стемнело. Алиса зажгла лампу в матерчатом абажуре над столом. После ужина, не сговариваясь, не глядя друг на друга и то входя в пятно света, то выходя из него, в четыре руки убрали со стола: перемыли, вытерли полотенцем и убрали на сушилку посуду, закрыли банки, протерли стол. За окном раздался далекий визг сирены.

Оба молча вернулись за стол. Сели друг напротив друга. Проверили телефоны, убедились, что сигнала по-прежнему нет. Алиса положила руки на стол ладонями вниз и забарабанила пальцами по столешнице. Мика сцепил пальцы в замок на телефоне.

– Что теперь? – спросил он.

– Будем решать, что делать дальше.

Мика поднял на нее глаза. Переспрашивать не стал, только издал позабавленное тонкое «х-ха», как делал, когда кто-нибудь на занятии делал что-то особенно неудачное.

– Слушай, – заторопилась Алиса, – пока что у нас все получалось. Нужно просто продолжать. Сегодня это не закончится, завтра тоже. Видел танки? Это не очередной протест, который покажут по телевизору, а потом все протестанты разойдутся пить пиво и ругать власть. Это штурм. А раз танки, значит, либо власти к нему были готовы, либо…

– Либо?

Алиса поджала губы. До этого момента то и дело хотела швырнуть правду Мике в лицо, а как дошло до дела, засомневалась.

– Либо танки на стороне протестующих.

Когда Мика ничего не ответил и даже в лице не поменялся, она пояснила:

– Это переворот.

– Х-ха.

– Вломились в центр прайда – хорошо, допустим, толпа на нервах, ждут стычки с жандармами. Люди в школе – пусть озверевшие от вседозволенности мародеры. Машина на улице – пусть…

При упоминании школы Мика отвернулся и поджал губы. Алиса хотела продолжить, но осеклась и теперь подбирала слова с трудом. У нее всю жизнь только и было, что слова. Она научилась словами пересекать загранпосты, попадать в бункеры, проходить по территориям повстанцев. Научилась разворачивать судьбы пойманных в жернова войны людей: бросала слова в эти жернова, и случалось, что это замедляло их беспощадный ход достаточно, чтобы спасти человека, семью, деревню. Она не в первый раз становилась вестником горящего мира, который нес новости людям за пределами пекла. Людям, которые порой этих новостей и вовсе знать не хотели, чтобы те не разрушили стабильный привычный мир.

Мика тоже не хотел. Никто и никогда не хочет знать, что горит именно он. Но чем раньше узнаешь, тем больше шанс побегать с пожаром наперегонки.

– Ты мне поверь, просто поверь, что это серьезно. Не на день. Людей на улице нет, сидят по домам, свет бояться зажечь. Смотрят сквозь занавески и не знают, что смотрят уже на другой мир. А я знаю. Знаю, Мика. Не знаю пока, какой он, но мне нужен интернет и полчаса времени. Сеть лежит, но не вечно же. К утру восстановится, а, может, и быстрее. Переждем здесь, переночуем, а утром я скажу, какой план.

– Какой план?

– Как остаться в живых.

Теперь Мика уже откровенно засмеялся. Алиса выждала немного. Если человек смеется, нужно дать ему сбросить напряжение. Все равно не сможет слушать, пока не перестанет. Но Мика не останавливался. Голос набирал громкость, и остановился он, только когда из спальни донесся приглушенный шум. Тогда Мика оборвался на середине смешка и прислушался. Шум стих.

– Ты-ы, – сказал он Алисе.

– Я?

Мика покачал головой. Тогда Алиса кивнула и подтвердила:

– Я. Я знаю, Мика.

– Я знаю, что мне нужно домой.

– Мы пока не можем домой.

– Это ты не можешь домой, со своими выдумками!

Алиса почувствовала, что колени снова начали ныть. Положила на них ладони, сжала: «тихо, тихо». Сильнее. И еще, так, чтобы стало не лучше от тепла ладоней, а больнее от давления. Посмотрела в сторону, на торшер. По лицу Мики пробежала тень.

– Извини.

– За правду не извиняются, – сказала она сухо.

Они помолчали. Мика снова принялся вертеть телефон в руках, а Алиса смотрела на подсвеченный изнутри абажур, пока не заломило глаза.

Они больше не сказали друг другу ни слова за вечер. Мика встал первым, взял тарелку, накрытую салфеткой, и отнес в спальню. Судя по негромким голосам, хозяйка квартиры проснулась, и теперь Мика уговаривал ее поесть, а она бормотала что-то: сонно, по-детски.

Алиса проверила еще раз все окна. Издалека продолжали доноситься звуки, но на улице, насколько хватало обзора, было тихо и безлюдно. Вернулась в спальню. Посмотрела, как Мика ласково с руки кормит хозяйку бутербродами и вытирает мазки айвара с ее губ салфеткой.

– Нужно поесть, госпожа Мария, – приговаривал он и гладил по плечу, когда она слишком быстро пыталась проглотить и заходила в кашле. – Вот так. Хорошо.

У него хорошо получалось. Как будто не впервой. Как будто знал, как нужно разговаривать со взрослыми с разумом ребенка. Или просто с детьми? Алиса представила его в типичной сербской семье: Рождество на сорок человек из четырех поколений. Не складывалось. Не вписывался Мика в обрамление составленных буквой «П» столов под белыми скатертями и батареей тарелок с роштитем, салатами и пирогами, среди тетешканья детей и степенного раскуривая сигарет под сливовицу взрослыми. В этой картине Мика изящно сидел на углу стола и в такт музыке в своей голове постукивал кончиками пальцев по кромке чоканя: пам-пам, пам-пам-пам.

– Все тихо, – сказала Алиса. – Сети еще нет. Я спущусь, посмотрю, что там. Если можно, пройдусь, поищу супермаркет.

Мика молча кивнул, скормил госпоже Марии последний бутерброд и только тогда повернулся к Алисе.

– Я пойду.

– Не надо. Посиди с ней. А то еще напугается опять.

– Хорошо. Тогда подожди.

Мика встал, отнес на кухню тарелку, а вернулся уже с бумажником в руках. Открыл, достал несколько купюр, протянул Алисе.

– Это что?

– Возьми. Если супермаркет найдешь.

– Мика. Там уже вряд ли кто-то…

– Возьми.

Алиса проглотила концовку фразы. Помедлила, но деньги взяла, аккуратно свернула и положила в карман. Уже на пороге, приоткрыв дверь на щелочку и прислушиваясь к недвижной тишине в подъезде, шепотом спросила у Мики, который ждал за ее плечом:

– Тебе что взять?

Мика так же шепотом ответил:

Сигарет. И печенье, «плазму».