Текст книги "Стая"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Манова Елизавета
Стая

Елизавета МАНОВА

СТАЯ

Будильник задребезжал, и женщина шевельнулась. Она повернулась на спину, не открывая глаз, и мужчина чуть отодвинулся, выпуская ее.

– Холодно, – сказала она. Тихо и жалобно, не открывая глаз, мужчина опять потянулся к ней, но она уже выскользнула из постели в холод и темноту нетопленного жилья, в душный смрад закупоренных наглухо комнат.

Она одевалась в темноте, судорожно натягивала на себя одежду, чтобы сохранить хоть немного тепла, но холодная одежда не согревала, перепутывалась в руках, и мужчина обнял ее за плечи, прижимаясь грудью к ее спине.

– Жаль, что тебе уходить, – сказал мужчина.

– Я скоро, – сказала она. – Спи.

Уже светало, когда она выходила. Еще не свет, но чуть разреженный мрак, и в нем размытые очертания домов, и что-то чуть посветлее в разрывах крыш – то ли дальнее зарево, то ли рассвет.

Сумка оттягивала руку, она и пустая была тяжела, но женщина только чуть подтянула ее, перемещая тяжесть с кисти на локоть. Она застыла в темном подъезде, вдыхая морозную вонь безжизненных улиц, вглядываясь в сумрак, слушая тишину, и только тяжесть сумки была опорой, то, что в ней, и оттого, что _э_т_о_ с ней, она осилила страх и вышла.

Первый громкий шаг по скрипучему снегу, снег выдавал ее, и она жалась к стенам, там темнели вмороженный мусор и скользкие пятна замерзших помоев, но теперь она двигалась очень тихо, и только пар от дыхания шевелился вокруг лица.

Стало почти светло; тускло-серый безрадостный свет, и все уже видно, и теперь она видела их – женщин своей стаи. Они сходились бесшумно, выскальзывали из-за углов, ощупывая друг друга взглядами и снова таяли, исчезали, втягивались в стены.

Совсем обычные лица – молодые и не очень, но это были обычные женские лица, неумытые – потому что в домах давно уже нет воды, шелушащиеся от холода и от грязи, только, может быть, какая-то муть в глазах, но этого никто не увидит, а если увидит...

Они продвигались вперед согласно и непреклонно, а утро медленно проявляло город, он проступал все ясней громадой стылых домов, выстуженных насквозь, как это зимнее утро, заляпанных черными пятнами бессветных окон.

Стая текла через город, и, может быть, не в одном из оконных пятен чье-то лицо прилипло к стеклу и с ужасом и тоскою смотрит им в след, но сегодня у них другая цель, они текут через город, и этот дом такой же, как все другие дома, но они затаились вокруг, прилипли к стенам, исчезли в подъездах, и кругом все пусто – ни шороха, ни дыхания, и даже белые клубы пара не срываются с губ. И только холод – холод сквозь все одежки, холод сквозь напряженную плоть, холод до костей, холод до самого сердца.

Женщину они пропустили. Она была не из стаи, но они ее пропустили, потому что женщина – это опасная дичь. Она долго стояла в подъезде, вглядываясь, вслушиваясь, обоняя, но ни шороха, ни дыханья, и она вышла из темноты на свет, на хрустящий предательский снег.

Она была молода и очень худа подо всем, что было на ней надето, и в глазах ее был отчаянный страх и отчаянная злоба; она шла по улице, по неистоптанной середине, вглядываясь, вслушиваясь, обоняя, но нигде ни шороха, ни дыханья – и она поверила тишине и вернулась.

И тогда появился мужчина.

Они дали ему отойти. Он торопился, но стая была быстрей, потому что голод подточил его силы, а стае еще не пришлось голодать. Они крались за ним, текли, скользили, и их взгляды опутывали его, наверное, он почувствовал эти взгляды, потому что внезапно отпрыгнул к стене.

Но стая уже была вокруг, она стягивалась, зажимала, была безысходна и неотвратима, и мужчина понял, что это конец.

Он был один среди них, молодой и, наверное, когда-то красивый, пока голод и страх не иссушили его. Но теперь в его лице не было страха, отвращение было в его лице и какое-то смутное облегчение: самое страшное совершилось – но это все же лучше, чем ждать.

Никто не ударил первым. Все тесаки упали сразу, и сумки стали легкими, когда из них выхватили тесаки.

Он упал, и быстрые руки сорвали с него одежду; безысходная и беспомощная нагота, но тесаки знали свою работу: уверенно, быстро и деловито, розовато-белые кости и куски парного, багрового мяса, и сумки отяжелели; раздутые, сытые сумки и тряпки, которыми вытирают кровавую сталь.

И только кровавый снег и сизые внутренности, и разрубленная голова с отвращением смотрит на мир.

Она бросила сумку в кухне. Обледенелая лестница совсем доконала ее, и холод сидел внутри, как железный стержень.

– Это ты? – спросил из спальни мужчина.

– Я, – сказала она невнятно. – Замерзла, – сказала она.

Пальто, сапоги и куча платков и шалей, она поскребла стекло, собрала иней и немного оттерла кровь на руках.

– Сегодня ты быстро, – сказал мужчина. – Иди греться.

И она торопливо скользнула в тепло постели, в тепло объятий, в кольцо его рук.