Текст книги "Зеркало и чаша"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что же я, дикий, что ли, совсем, вежеству не учен? – ответил Зимобор. – Не сделаю я никому зла, выслушайте меня только.

– Заходи, – разрешила женщина.

Она открыла дверь, осветила факелом порог, пропустила вперед Зимобора, потом вошла сама. Миновав сени, он оказался в клети. Здесь его ждали, сидя на лавках, три женщины – одна старуха, одна молодая и третья – беглянка. Хозяйки, как видно, поднятые со сна, были одеты в рубахи и закутались в плащи, чтобы не мерзнуть в полуостывшей клети. Волосы даже у старухи были распущены – это означало, что они не имеют семьи и детей и посвящают себя только служению божеству.

Увидев Зимобора, беглянка приняла особенно гордый, даже надменный вид, и заметно было, что от искушения торжествующе показать ему язык ее удерживает только почтение к священному месту. Теперь он мог смотреть на нее сколько угодно, но взять ее было не в его власти. За ним стояла большая дружина, а за ней – несколько женщин, и все же ее защищала высшая сила, которую не одолеть никакому войску. Если бы здесь Зимобор причинил ей какой-то вред или хотя бы взял за руку без ее согласия, то и он, и каждый из его людей мог бы отныне считать, что проклят собственной матерью.

Вошедшая вслед за ним женщина средних лет вставила факел в кольцо на стене, сняла полушубок и сказала, обращаясь к старухе:

– Вот, матушка, гость наш неурочный. Князь смоленский, Зимобор Велеборич. Говорит, что привела его к нам великая нужда, а какая, то сам расскажет.

– Здоров будь, Зимобор Велеборич, если не со злом пришел. – Старуха кивнула. – Слышали мы, что явился ты на наши земли, на Жижалу-реку, с большим войском. Детей наших растревожил, искать спасения заставил. Чего же от нас хочешь? Смотри – боги везде одни, если обидишь дом Макоши, дом Рода на Жижале-реке, то и твою землю Род и Макошь благословения лишат.

– Не хочу я делать зла ни дому Рода и Макоши, ни Жижале-реке. Я пришел забрать вот эту девицу. – Зимобор кивнул на свою беглянку. При этом на ее лице отразилось возмущение: ишь, чего захотел!

– И как же ты думаешь ее забрать, если она вольная девица, вольных отца и матери, здешнего, жижальского корня? Здесь, в доме Макоши, она сама вольна решать, пойдет с тобой или нет, и никто ей приказать не может, – спокойно ответила старуха.

– Может, – сказал Зимобор. – Сама богиня и может ей приказать. Если богиня укажет, что ей угоден я и все мои желания, ты сама девицу со мной отпустишь, мать.

– Хочешь, чтобы я спросила богиню-мать?

– Да. Вот смотри, кто со мной пришел. – Зимобор вынул из-за пазухи венок.

Жрицы глянули на венок из засохших ландышей и переменились в лице. Они догадывались, что это может означать. А старшей жрице за ее долгую жизнь даже случалось видеть похожие венки, которыми одаривали своих избранников лесные вилы. По растению, из которого был свит венок – из березовых или ивовых ветвей, из велес-травы[13]13
  Велес-трава – васильки.


[Закрыть], из кувшинок, – можно было определить, кто его подарил. Но ландыш был посвящен младшей из Вещих Вил, и такого венка старшая жрица еще не видела.

– Дай воды. – Она кивнула женщине, и та вынесла из чулана большой глиняный сосуд с широким горлом.

На его плечиках был прорисован узор со знаками воды – он предназначался для гаданий о судьбе. Младшая жрица взяла ковш и подала его старухе. Та черпнула воды из ведра и вылила в горшок, шепча что-то; потом она передала ковш средней, и та сделала то же. Последней ковш снова взяла младшая. Зимобор вспомнил трех вил: там тоже первой подходит к младенцу старуха, вытягивающая нить, потом идет средняя, мотающая жизненную нить на веретено, и только потом подходит младшая со своими острыми ножницами, чтобы перерезать нить судьбы. Для них это – миг единый, а для человека успевает пройти целая жизнь...

– Положи сюда. – Не прикасаясь к венку сама, старуха показала на сосуд.

Зимобор осторожно опустил венок на поверхность воды.

Три жрицы подошли, встали с трех сторон от сосуда и протянули к нему руки. Губы их дрогнули, они только хотели начать заклинание, но вдруг от венка поднялся яркий столб чистого жемчужного света. От неожиданности жрицы ахнули и отшатнулись.

А в столбе света появилась Младина. У Зимобора оборвалось внутри от потрясения – ведь больше полугода он не видел этого лица и забыл, как оно прекрасно. Гибкий стройный стан сиял жемчужной белизной, блестящие золотистые волосы окутывали фигуру мягкими волнами, каждая черта в лице Вилы излучала свет, глаза блестели звездами. Румяные губы улыбались Зимобору, и он не чувствовал своего тела, растворяясь в приливах ужаса и восторга – как и тогда, при первой встрече с ней. На глазах выступали слезы, сердце разрывалось – близость божества была непосильная для слабого человеческого тела и духа.

Вещая Вила улыбнулась Зимобору и пропала. Всего какой-то краткий миг она парила в столбе жемчужного света над гадательной чашей, но четырем женщинам и мужчине, наблюдавшим ее появление, этот миг показался долгим, очень долгим.

Свет растаял, венок лежал на поверхности воды. Зимобор дрожащими руками поднял его: венок снова был свежим, как будто сплетен из только что сорванных цветов. Он протянул венок по очереди всем трем жрицам, словно хотел показать получше, и все они смотрели расширенными глазами. Даже старшая из них никогда не видела воочию Вещую Вилу, и жрицу, земное воплощение Матери Макоши на Жижале-реке, это потрясло не меньше, чем любого смертного. Младшая жрица утирала слезы, средняя прижимала обе руки к бьющемуся сердцу.

По избе разливался чарующий аромат ландыша, вызывая в памяти месяц ладич.

– Ну что, матушка? – спросил Зимобор у старшей жрицы. – Видели?

– Видели. – Старуха кивнула. – Теперь знаем, кто за тобой стоит. Судьбе и вилам перечить нельзя, и если волю ее ты исполняешь, то мы тебе на пути не встанем. Только скажи... – Старуха помолчала, подбирая слова. Теперь, немного опомнившись, она осознала все случившееся и сильно встревожилась. – Скажи, чего же ты хочешь, князь смоленский? Зачем ты к нам пришел?

– Вещая Вила явила мне волю свою, чтобы стал я смоленским князем. Родня моя не хотела власть мне отдать, смерти моей искала, изгнала из дома отчего прочь. Но милость вилы была со мной, и обещала мне вила, что в любом поединке я одержу победу, что всего чего пожелаю, добьюсь. И сбылась ее воля: я князь смоленский. И все земли, какие захочу покорить, под мою руку пойдут. С людей ваших мне нужна легкая дань: по белке с рала. Скажи своим детям, мать, чтобы не противились, не заставляли меня проливать кровь свою и вашу. Все равно ведь будет по-моему, потому что Вещая Вила за мной стоит. А чтобы Оклада и родичи его сговорчивее были, заберу я эту девицу, его дочь.

– Хорошо. – Старуха кивнула, и девица, от всех этих чудес забившаяся в самый угол, обиженно нахохлилась. – Она твоя, если желает того Вещая Вила. Только... зачем тебе девица, если вила в обмен на свою любовь никого другого тебе любить не позволяет?

– У меня дружина есть. – Зимобор улыбнулся, хотя напоминание старухи о его обязанностях перед вилой больно кольнуло в сердце. – Найду ей мужа другого. Захочет Оклада мне другом быть – дам ей мужа боярского рода. А не захочет – конюхам тоже жены нужны.

Девица нахохлилась еще сильнее. На глазах у нее заблестели злые слезы, и похоже, ее сильно подмывало в знак своего возмущения показать язык самой судьбе.

– Я пойду завтра в Верховражье и поговорю с моими детьми, – сказала старуха. – Постараюсь склонить их к миру и благоразумию. Ведь глупо стоять против того, за кем судьба.

– Мудра ты, мать! – Зимобор вздохнул. – Уж постарайся и Окладе хоть чуть-чуть мудрости твоей передать. А я пойду пока. Спасибо, что приняли и выслушали. Поговорил с вами, добрые женщины, и на душе легче!

Он встал и поклонился. Старуха глянула на беглянку; та нарочито медленно стала собирать в кучу руки-ноги, чтобы вылезти из угла.

– Сиди пока! – Зимобор махнул рукой. – Тут и тепло, и место есть, а у меня там мужики друг у друга на головах сидят. Пусть она пока у вас, мать, побудет. Я тебе верю, ты не обманешь, что мое – то никому не отдашь. Обещаешь?

– Обещаю! – с облегчением ответила старуха. Видно было, что ей совсем не хотелось немедленно отсылать девушку к сотне чужих мужчин. – Спасибо, княже! Ведь она, егоза эта, мне племянница внучатая! Сердце болит, кровь-то своя...

Девушка подошла и уткнулась лицом в плечо старухи.

– Племянница внучатая? – Зимобор, затягивая пояс, поднял глаза. – Выходит, Оклада твой племянник?

– Сестры моей старший сын.

– Ну, материной сестры только глухой или совсем беспутный не послушается! – Зимобор обрадовался. – Надеюсь на тебя, мать, чтобы нам дело миром решить и крови напрасно не проливать! Ведь не с варягами воюем, не с чудью какой, а со своим же кривичским корнем.

– Да помогут нам Род и Макошь...

Назад к своим, мерзнувшим у подножия холма, Зимобор вернулся в одиночестве, но вполне довольный. (И старуха не обманула. Уже к полудню она появилась перед воротами Верховражья, одетая торжественно, как в дни больших жертвоприношений. Вся в черном, как подобает воплощению Старухи, она надела старинный головной убор с коровьими рогами, а ее длинные седые волосы вились по ветру, придавая ей истинное сходство с Мареной. За ней шли две другие жрицы, средняя – в красном, младшая – в белом платье.

Оклада сначала не хотел открывать им ворота, опасаясь смолян, но те не приближались, и, наконец, жриц впустили внутрь. Пробыли они там довольно долго, а когда показались опять, Зимобор зазвал их к себе.

– Сказала я Окладе все, что Макошь вложила мне в душу, – рассказала старуха. – Говорит он, что подумает, посоветуется с родом и с людьми жижальскими. Говорит, что не платила Жижала-река дани смоленским князьям, и не хочет он такой дурной памяти в роду о себе оставить, стать, дескать, тем, кто жижальцев под чужую руку приведет.

– Так не под мою руку, значит, под руку Вяткиных детей! Прошли те времена, мать, когда каждый род сам по себе жил и сам собой правил! Теперь надо вместе жить – вместе с заморскими землями торговать и вместе от врагов отбиваться. А для того голова нужна общая, то есть князь. И если не Смоленску, значит, вятичским князьям будет Жижала дань платить. Разве лучше чужому корню подчиняться?

– Ох, сынок, тяжело мне все это! – Старуха вздохнула. – Не мое это дело – князей и земли разбирать. А что делать, если то все – судьба моих детей родных?

– Ты, мать, мудра, правильно рассудишь.

– Ну, дай Макошь мудрости.

Жрицы ушли. Проводив их, Зимобор опять послал к Верховражью Ранослава с несколькими кметями. Тот вернулся и принес ответ Оклады: сегодня он думает с родом и старейшинами, завтра соберет в городке на вече всех, кто там оказался, и завтра к вечеру даст смолянам ответ.

– Ну, обождем! – согласился Зимобор.

– А сдается мне, что эти козлы время тянут, как кота за... – буркнул Красовит.

– До завтра тянут? – усомнился Зимобор. – А какой смысл?

– Может, они к вятичам послали за помощью, – поддержал Красовита озабоченный боярин Корочун. – Раз они с ними почти что в родстве. Так, мол, и так, князь Сечеслав, обижают тебя, невесту твою полонили...

– Даже если они сразу к вятичам за помощью послали, как про нас узнали, то гонец еще до Угры не добрался. – Зимобор покачал головой. – А вятичи живут-то не на Угре, а за Угрой, еще дальше. До завтра ничего они не дождутся. А если сами не надумают, значит, завтра ночью будем город брать. Ты, Корочун, как за дровами поедешь, прикажи там в лесу несколько хороших бревен вырубить. Все одно топорами стучать, они не догадаются.

– И жердей таких, покрепче, – добавил Любиша. – Зарубки сделаем, на стены лезть сподручнее.

Короткий зимний день скоро прошел, стемнело. Еще в сумерках поднялась метель – не слишком сильная, но мелкий снег сыпал густо, и в нескольких шагах, ничего не было видно. Дежурные десятки несли службу, наблюдая загородом и оглядывая окрестности, но сквозь снег не видели даже обрыва над рекой.

Зимобор сидел в углу, который вчера занимала беспокойная беглянка. Ему вспоминалось вчерашнее видение. Младина была прекрасна так, что даже в воспоминаниях от ее красоты захватывало дух. Ее помощь была неоценима: ее венок помог ему справиться с ведуном и тем подружиться с сежанами, он же привел на его сторону Макошиных жриц. И даже если жрицы не уговорят жижальцев сдаться, венок Младины обеспечит ему победу в открытом столкновении. Ну так почему у него так тяжело на душе, почему мысль о покровительстве Вещей Вилы не радует, а угнетает?

Он понимал, что красота ее облика существует только до тех пор, пока она хочет казаться ему прекрасной. Если он все-таки обманет ее и возьмет жену, то увидит совсем другую деву судьбы – такую, что душа будет стыть от ужаса. Или сама красота ее превратится в ядовитое жало, которое будет терзать его всю оставшуюся жизнь.

Но что делать? Он запутался в чарах Вещей Вилы, как муха в паутине. Весна приближалась, и в душе он изо всех сил торопил ее приход, считал дни, которые отделяли его от равноденствия, после которого можно будет идти искать Дивину. Искать, чтобы найти. Но чтобы быть счастливым с ней, сначала надо как-то выйти из-под власти Вещей Вилы. Как?

Зимобор далеко не в первый раз думал обо всем этом, но ничего придумать не мог. Даже сама Дивина не знала... Она сказала ему только: «Ищи Старуху...».

Старуху...

Зимобор вдруг встал. Старуха! А ведь теперь он знает подходящую старуху – с убором в виде коровьих рогов на голове, воплощение Макоши на реке Жижале. Старуха знает о том, то он принадлежит виде, она далее видела саму вилу... И если она не знает средства борьбы с ней, то ей ведь доступна связь с той Старухой, которая приходит с клоком кудели к каждому рождающемуся младенцу. А та Старуха, как и Мать, встреченная им на Ярилиной горе в купальскую ночь, на его стороне.

Есть только одна загвоздка. Здешняя старшая жрица помогает ему именно потому, что за ним стоит Вещая Вила. Если он расскажет ей, что хочет избавиться от этого опасного покровительства, жрица перестанет ему помогать.

Значит, нужно дождаться, когда ее помощь как князю ему уже не понадобится, и тогда попросить помощи как простому человеку.

В сенях стукнула дверь, кто-то ворвался и кого-то сшиб, а потом раздался крик запыхавшегося Гнездилы:

– Князь! Всем скорее! Из города напали!

Все в избе мгновенно вскочили, схватились за полушубки и оружие. Зимобор рванул занавеску, так что совсем сорвал ее с жерди.

– Что такое?

– Напали какие-то козлы! – докладывал Гнездила, кметь из Судимирова десятка. – Не видно там ничего, не слышно, а вдруг на дозор накинулись!

– Много их?

– А хрен их маму знает, не видно же ничего, говорю!

Кмети уж толпой валили наружу, на ходу затягивая ремешки шлемов, толкались, разбирая в сенях щиты и копья. Во дворе кричали десятники, пытаясь собрать своих, но увидеть их сквозь метель могли только вплотную.

На прикрытие метели и на неожиданность и рассчитывали Оклада «с родом и старейшинами», досоветовавшийся именно до этого. От старой жрицы они узнали, что Окладина дочь в святилище и среди чужаков ее нет. Оклада уже думал об этом, когда выговаривал у смолян время до завтрашнего вечера, и совет его поддержал. Одно дело – заключать союз с каким-то князем, пусть и вятичским, как равный с равным, и совсем другое – силой быть принужденным платить дань. На Жижале сидели многочисленные и сильные роды, и смириться с принуждением просто так они не хотели.

Под пологом летящего снега верхневражская дружина вышла из городских ворот, и смоляне ее не заметили, И как они могли заметить, если густо падавшие хлопья не позволяли видеть дальше, чем за пару шагов, а костры, от ветра загороженные со всех сторон щитами, только эти щиты и освещали?

Когда из метели прямо в паре шагов вдруг стали выскакивать какие-то темные фигуры и набросились на них с топорами и рогатинами, кмети ничего не поняли, но спасла привычка отражать удар не думая. Гнездила кинулся будить остальных, а дозорные десятки обороняли избы, не давая жижальцам напасть на неодетых и не готовых к битве смолян. Плохо, что врагов не было видно. Те, в свою очередь, тоже не видели смолян, но они знали, где избы и прочие постройки, и где обоз. Зимобор понимал, что обоз с собранной данью тоже станет целью нападавших. У обоза была своя охрана, но на помощь ей он послал Красовита с его дружиной.

Сколько бы ни собралось в Верхневражье жижальцев, едва ли их могло быть больше трех сотен. Смоляне были лучше вооружены, все кмети имели шлемы, и даже у воев в обозе у каждого имелся щит. У жижальцев щитов не было, потому что в обыденной жизни он ни к чему, а воевать они ни с кем не собирались. Главная сложность для тех и других была в том, чтобы в метели отличить своих от чужих.

Битва разгорелась бурная, но путаная и бестолковая до крайности. Завидев среди снега темную фигуру, каждый из смолян первым делом кричал: «Рарог!» Иногда после этого фигура кидалась на него с оружием, и приходилось вступать в бой; иногда фигура тоже кричала в ответ «Рарог!», а значит, это был свой. Жижальцы кричали: «Жижала!», но за свистом ветра и грохотом оружия не всегда удавалось расслышать, что же там кричат. Своих смоляне отличали в основном по щитам и шлемам, если успевали их рассмотреть.

Побегав туда-сюда с мечом наготове, Зимобор быстро понял, что этим они ничего не добьются. Все смоляне уже были одеты и вооружены, защищать избы не имело смысла, а обоз обороняли Предвар с посадскими, Любиша с сельским ополчением и Красовит со своими. Вылавливать в метели верхневражцев и опознавать на ощупь можно было до утра. Оставалось одно верное направление удара – на сам город.

Но чтобы это сделать, Зимобору пришлось опять же чуть ли не на ощупь вылавливать в метели своих людей и собирать в кучу. Каждый из кметей так же, как он сам, рыскал в поисках врага и почти с негодованием отталкивал обнаруженных своих. Трубить в рог Зимобор не хотел, чтобы не дать врагу знать о своих намерениях. И при этом все прислушивался: не затрубят ли от обоза, не надо ли бежать помогать туда? Но пока ничего такого не было слышно.

Обозной страже легче: все, кто сюда лезет, – чужой, а значит, руби, и будешь молодец.

Вдруг кто-то схватил Зимобора за рукав и сразу закричал голосом Коньши:

– Княже, это я, свои!

– Чего ты? – Зимобор обернулся. – Что у вас?

– Бежим скорей, я уже город взял! – возбужденно дыша, доложил Коньша.

– Как взял?

– А так! Прибегаю! Ворота нарас... пашку! Никого! Я туда! Там козел какой-то на меня... с топором! А тут Хорошка бежит, Корочунов, я ему... Короче, идем скоре, там уже драка, если не нажмем, ворота закроют, и опять весь хоровод сначала!

Свистнув тем, кого успел собрать, Зимобор вслед за Коньшей побежал к воротам. Бежать было трудно: снег все шел, под ногами было вязко и пушисто. В черно-белой тьме трудно было что-то найти, но где город, смоляне помнили, и он был достаточно большим, чтобы его не потерять.

Правда, поначалу Зимобор и Коньша ошиблись направлением, бодро вскарабкались на кручу и чуть не рухнули с обрыва на лед. Пришлось сдавать назад и брать левее. Наконец впереди из метели послышались крики и лязг железа. Несколько раз смоляне споткнулись о лежащие тела, среди них были живые, они кричали и стонали, но сейчас было некогда разбираться, свои это или чужие.

Напав на смолян, часть верхневражцев во главе с самим Окладой (с которым Зимобор пока так и не встретился) ввязалась в драку перед избами. Оклада тоже жаждал встречи, надеясь или убить, или захватить в плен смоленского князя, после чего можно будет требовать дань в пользу Верхневражья уже с него. Сборную дружину под предводительством своего брата Кривца он послал захватывать обоз. Дружина эта была сколочена из местных мужиков, искавших спасения в городе от пришлого князя. Каждый из них сам по себе был воин хоть куда: крепкие, сильные, ловко умеющие обращаться с топором и рогатиной, мужики были грозными противниками, а толстые овчинные полушубки и меховые шапки защищали не многим хуже, чем стегачи и кольчуги (поэтому многие из смоленский кметей зимой тоже предпочитали воевать в полушубках вместо стегачей). Не хватало мужикам только одного – привычки драться в строю и быть частью большого единого отряда. По старой родовой привычке каждый держался поближе к своим братьям, отцам, сыновьям и прочим, с кем привык жить. И даже если боярин Кривец посылал налево, мужики бежали направо, потому что именно там им мерещился зять Смарун, дядька Внега, да и сам батяня вроде вон топором машет... Как бы не обидели чужаки батяню, надо подсобить!

В итоге верхневражская дружина вся рассыпалась на множество мелких ватажек, которые и не пытались объединиться. Проще всех пришлось опять же тем, кто добрался до обоза: там уже стало все ясно – вон возы, вон их сторожа, бей, и все будет наше!

Но большую часть своей дружины Кривец растерял в суматохе перед избами. И те ватажки, которые в метели потерялись, но пока уцелели, быстро решили возвращаться в город – каждая сама по себе. Часть вернулась, и на ее крики оставшиеся в городе открыли ворота. Но одновременно к воротам вышли и пять-шесть кметей из Достоянова десятка, которые преследовали убегающих верхневражцев. Сверху защитники города не могли отличить своих от чужих, и луки в такую погоду были бесполезны. Поэтому Коньша, Гремята и Лось оказались в воротах почти плечом к плечу с дядькой Внегой, зятем Смаруном и самим батяней, которого двое сыновей волокли под руки, оглушенного ударом щита по голове.

Сообразив, что за мерзлые бревна перед ними оказались, Коньша и Лось дико заорали и кинулись с мечами на мужиков, отгоняя их от ворот. Достоян и Ерш отбивались от тех, кто изнутри старался выдавить их из города, Гремята, Горбатый и Хотей били и гнали прочь мужиков, которые с поля пытались войти, а Коньша помчался за помощью. Упустить такой случай было бы до крайности обидно, и Коньша молился только об одном: быстро найти еще людей и не потерять потом дорогу к городу.

Словно услышав его, Зимобор к тому времени собрал вокруг себя почти три десятка кметей – частью своих, частью Любишиных и Ранославовых. Вслед за Коньшей они побежали к воротам. За открытые створки к тому времени держались только Достоян и Лось. Зимобор, ударив сзади, разогнал мужиков, и его три десятка вошли в город.

Внутри оставалось совсем мало бойцов, поэтому противники, желающие выкинуть их за ворота, скоро кончились. Основная часть вражеской дружины осталась снаружи – там же, где и своя.

– Чего делать будем? – орал Коньша, широкой ладонью пытаясь стереть с лица снег вперемешку с кровью из рассеченной брови. – Тут сидеть, или назад пойдем?

Зимобор сам не знал: то ли занять город полностью и обороняться изнутри от его бывших хозяев, то ли бросить тын и идти искать Окладу. Оставлять в городе часть людей было рискованно: ведь и Оклада мог взять их в осаду и тем разрезать смолян на две части.

– Выбери себе десяток, закрой ворота и никого не пускай, ни тех, ни наших! – проорал он в ухо Достояну. – Никому не открывать, пока не рассветет, понял?

– Понял! – прокричал в ответ Достоян.

Собрать свой собственный десяток, поредевший за время битвы, он все равно не смог бы, поэтому взял десять-двенадцать кметей из тех, что оказались под рукой. Остальных Зимобор вывел, и Достоян закрыл ворота. Он сильно рисковал: в городе могло найтись еще немало людей, и тогда ему пришлось бы плохо. Но хотел бы спокойной жизни – сидел бы в селе у отца...

Всех, кто остался с ним, Зимобор снова повел к избам. Здесь уже все было тихо, только иногда идущие спотыкались о тела. Некоторые из этих тел шевелились, подавали голос и пытались ползти, и Зимобор велел осматривать их, выбирая своих. Другие уже лежали тихо, не пытаясь выползти из-под белого смертного покрывала, которым укрывала их Марена...

Избы стояли нараспашку, в них уже собралось десятка два раненых – одни сами пришли, других приволокли. Ведога из Моргавкиного десятка, самый способный в дружине лекарь, уже вовсю возился с перевязками.

– Что там? – спросил он, увидев заглянувшего в избу Жиляту. – Наша взяла?

– Наша его не нашла! – Жилята хмыкнул. – Оставить тебе кого – раненых оборонять?

– Да я и сам! – Ведога показал меч, лежавший рядом на лавке, среди разбросанных тряпичных полос.

Шум битвы доносился только со стороны обоза. Добравшись туда, Зимобор наскочил как раз на Окладу – в верхневражский дружине тот выделялся благодаря одному на всех железному шлему.

Заметив этот шлем, Зимобор без лишних слов рубанул под кромку, надеясь сразу перерубить шею и покончить со всем этим. Но Оклада то ли услышал, то ли так ему повезло, но он уклонился, клинок скользнул по плечу и через полушубок почти не причинил вреда. Отскочив и обернувшись, Оклада присел, обнаружил противника и кинулся на него с топором. Дышал он хрипло и яростно, от него валил пар, а борода, торчавшая из-под шлема искусной восточной работы, была набита снегом. Прикрывшись щитом, Зимобор шагнул к нему, поймал на щит первый удар и ударил мечом в левый бок; Оклада, держа топор обеими руками над головой, успел опустить его и им же прикрыться, но Зимобор, не дав ему времени снова поднять топор, ударил клинком в открытый живот противника. Толстая овчина полушубка смягчила удар, но все же клинок достал до тела. Оклада выронил топор и согнулся. Зимобор мгновенно замахнулся снова и ударил по шее. Оклада упал, черная жидкость потекла из-под шлема, быстро впитываясь в белый снег. А Зимобор уже отвернулся, выискивая нового противника.

Охрана обозов держалась крепко: быстро разгрузив сани, кмети поставили их, уперли в снег и получили нечто вроде маленькой крепости, из которой они вполне успешно обороняли и самих себя, и имущество. Ударив на нападавших сзади, Зимобор с дружиной быстро перебил часть верхневражцев, а оставшиеся разбежались. Преследовать их в темноте и метели не было никакой возможности.

Только казалось, что прошло очень много времени, но на самом деле вся битва длилась не больше часа и до рассвета оставалось еще очень долго. Но отдыхать было некогда. Зимобор приказал немедленно собрать раненых, погрузить их вместе с собранной данью на сани и везти в город.

Вперед он пустил кметей и оказался прав. Совершенно перемешанные дружины, его собственная, боярские и ополченцы, числом около полусотни, подошли к воротам и там наткнулись на такое же число верхневражцев, безуспешно пытавшихся попасть в город. Ворота были заперты, и открывать их Достоян не собирался. Не понимая, почему их не пускают под защиту стен, не зная даже, кто же толком одержал победу в этой метельной битве, верхневражцы колотили в ворота, звали старейшин, окликали оставшихся в городе родичей.

– Мы свои, свои! – вопили они. – Любогостевы мы, дедко, где ты там? Переславко, где отец твой, где Оклада? Открывайте, это ж мы!

По этим воплям смоляне быстро нашли их и снова ударили. Видя, что внутрь их не пустят, верхневражцы пробовали дать отпор, но, без руководства, усталые и растерянные, скоро отступили и разбежались. Метель укрыла их белым покрывалом, а Достоян, услышав снизу голос Зимобора и всем знакомый «вяз червленый в ухо», наконец открыл ворота.

– Кто тут есть? – спросил его Зимобор, держа за плечо и крича в ухо, потому что ветер выл по-прежнему, а вокруг стоял крик и шум.

– Были какие-то, меньше десятка, мы их отогнали, больше никто не показывается! – прокричал десятник в ответ. – Коньша пробежал по улицам, говорит, все тихо, ворота закрыты, печки только топятся. Может, они и не знают тут, чем все кончилось.

– Я тоже еще не понял... – проворчал Зимобор – больше для себя, потому что Достоян его не услышал.

Но что печки топятся – это было хорошо. Смоленское войско входило в городок вместе с обозом и лошадьми, часть распряженных саней волокли люди. На шум то из одного двора, то из другого выглядывали жители, но тут же, увидев совсем близко чужих людей в шлемах, испуганно ахали и прятались. Но запереть двери не удавалось: Зимобор велел быстро занести раненых в тепло и перевязывать, пока те, потеряв много крови, не застыли на холоде.

Захлопали двери: смоляне входили в дома, требовали света, воды и полотна для перевязок. Затаившиеся дворы поднялись: почти нигде верхневражцы не спали, зная, что сегодня ночью решается их судьба, везде горели лучины, освещая испуганные лица – в основном женщин и детей. Все мужчины, способные носить оружие, от подростков до пожилых, ушли с Окладой и Кривцом в метель, и никто не знал, где они теперь и что с ними.

Городок был не так уж велик. Еще пока в ворота втягивались последние сани обоза, Зимобор прошел его насквозь и уперся в двор Оклады – самый большой и богатый, с несколькими хозяйственными постройками и настоящим теремом на подклете. Здесь тоже почти никого не было, только женщины и старики жались по углам, не помня себя от страха, оттого что вместо хозяев-защитников из ночной битвы к ним пришли чужаки-захватчики. Женщины ударились в крик и плач. Все помещения двора быстро осветились: Зимобор велел располагаться на отдых, перевязывать раны, топить печи.

У ворот оставался десяток Достояна. Зимобор велел отнести им горячей воды с медом, наскоро разведенной, хлеба и кое-какой еды, найденной в хозяйских кладовых.

– Быстро отдыхайте, грейтесь, ешьте – скоро пойдете Достояна менять! – велел он Судимиру. – Своих не успеешь собрать – бери кто попадется, лишь бы здоровые были.

Всю ночь Зимобор, воеводы и десятники ходили из избы в избу, со двора во двор, пересчитывая своих людей. Из тех избенок, где вчера ночевали, перевезли остававшихся там раненых и Ведогу, вместе со всеми брошенными там вещами. Теперь вся дружина Зимобора и все ее имущество оказались в городе, ворота снова закрыли. Отдохнувшие кмети наконец сменили измотанных людей Достояна, и Коньша, так отличившийся этой ночью, уснул сидя на полу в сенях Окладиного двора – наклонился поправить сапог и упал. Но теперь у него было время поспать. Можно было ждать утра, чтобы оценить, наконец, что же дала эта странная битва в метели.

***

Зимобор ждал, что разбежавшиеся хозяева скоро дадут о себе знать, и не ошибся. Оказавшись снаружи, под запертыми воротами собственного города, верхневражцы попали в гораздо худшее положение, чем пришельцы. У смолян, по крайней мере, был при себе обоз и припасы. У верхневражцев не было ничего, кроме уцелевшего оружия, нечем было ни перевязать раны, ни перекусить. К тому же в городе оставались все их родичи. Кривец был не так глуп, чтобы брать приступом собственный город: он понимал, что при первой же попытке увидит на стене свою жену и сыновей с ножами у горла.