Текст книги "Как огонь от огня"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Куда же ты бежишь от меня? – Берегиня протянула к нему руки, и у Искрена дрогнуло сердце – такая страстная, повелительная тоска слышалась в ее голосе, что противиться ей казалось преступлением против всех мировых порядков.

– Чур меня защити! – бормотал Искрен, и ему хотелось зажмуриться, чтобы не видеть этой чарующей красоты, но глаза не хотели жмуриться.

– Разве я нехороша? – с нежной тоской вопрошала берегиня, шажок за шажком подкрадываясь к нему поближе. При этом она робко поднимала белые руки, словно хотела прикоснуться к оберегу на шее Искрена, но не смела. – Где ты еще найдешь такую? У тебя невесты нет – где же ты найдешь такую, что со мной может сравниться? Возьми меня в жены.

– Да разве ты в невесты годишься? – отозвался Искрен.

Он знал, что берегиня не может быть женой простого смертного, но почему – сейчас не помнил, и все предостережения ничего не стоили рядом с ее непобедимой красотой и ее жаждой живого тепла.

– Чем же я не невеста?

– А где же твоя невестина лента? – Искрен так осмелел под защитой полыни, что даже улыбнулся. – Невестам лента полагается.

– Какая лента? – в недоумении спросила берегиня.

– А такая. Каждая девица, как в возраст войдет, получает ленту на голову, что, значит, взрослая она и к ней можно свататься. Называется «красота», и носят ее, пока замуж не выйдут.

– А где же берут такую ленту?

– От старших сестер получают, под завитой березкой в Ярилин день. Особый девичий праздник для этого есть.

– В Ярилин день, значит?

– Он самый.

– А если добуду ленту, тогда полюбишь меня?

– Там посмотрим, – Искрен опять улыбнулся. Вот и берегиня-росеница заговорила с ним так, как не раз говорили смертные девушки.

Но только где же ей добыть девичью ленту-красоту? На березы их не вешают, потому что берегиня – не живая женщина. В жены их не берут, а значит, знак рода и семьи им не полагается.

– Так на Ярилин день встретимся. – Берегиня улыбнулась ему, и у Искрена сладко заныло в груди, как будто перед ним и правда была живая девушка. – Смотри, не забудь меня. Не забудешь?

Искрен против воли покачал головой, точно зная, что и правда не забудет. Как можно ее забыть – прекрасную, как жемчужная роса на зеленом листе, и такую же холодную! А когда выйдет солнце, чтобы согреть ее зябкую красоту, – глядь, а ее и нет.

«Не забудешь меня?»

Она могла бы не спрашивать. Уже наутро Искрен вспоминал свое приключение в Ладиной роще как сон. В воспоминаниях облик берегини виделся каким-то смутным жемчужно-белым искрящимся облачком, он не помнил ее лица, но впечатление чего-то невыразимо прекрасного переполняло его. В ушах звучал ее голос, то низкий и страстный, то звонкий и нежный, и везде, куда бы он ни пошел, на него веяло ароматами лесных цветов.

Утром он без труда вышел на опушку и там же нашел Будилу, крепко спящего и вполне невредимого, хотя и порядком измотанного. Родичам они рассказали, что всю ночь проспали под дубом и никого не видели. Не все им поверили, а дед погнал в баню очищаться травами и водой с уголька. Но несмотря на это, Искрен знал, что Ладина роща так и не отпустила его до конца. В стволе каждой березы ему мерещилось стройное гибкое тело, движение ветвей на ветерке напоминало волны густых русых волос, в бликах поверхности воды под солнцем ему улыбались самые прекрасные на свете глаза, а в шорохе листвы он слышал тихий, лукавый, призывный смех. Ни одну из девушек округи он больше не замечал.

О Метелице он даже не вспоминал. А вот она хорошо о нем помнила и ни разу за весь месяц травень, когда молодежь собиралась погулять, не ходила туда, где могла встретить неревических парней. Вечерами она по большей части сидела дома. Турица, пока еще вынужденная сидеть вместе с ней, чуть ли не подпрыгивала на лавке от нетерпения и считала дни, самолично делая зарубки на палочке. И никогда еще время от Берегининого дня до Ярилина не тянулось для нее так долго. Но уж когда долгожданный день настал, ни один петух на огнище Куделичей не успел проснуться раньше Турицы.

Именно она разбудила Тешанку и Младинку, для которых этот день был так же важен, и вывела их за ворота. Встав под тремя шумящими березами, они запели:

 
Вы кумушки, голубушки, подружки мои!
Пойдете вы в зеленый лес – возьмите меня;
Вы станете цветочки рвать – сорвите и мне;
Вы станете венки плести – сплетите и мне;
Пойдете вы на реченьку – возьмите меня…
 

В ответ на их призыв из ворот показались и пять взрослых девиц во главе с Первушей, неизменной «воеводой» девичьего войска. С корзинками в руках, красивые, нарядные, похожие на живые цветы среди яркой свежей зелени, все вместе они двинулись в сторону Ладиной рощи. Снова отыскав свою любимую березу, они сложили у корней корзинки со своим угощением, свернули низко опущенные ветви в виде венков и осторожно, чтобы не повредить хрупкие косы березы, перевили их цветными лентами, вплетая между прядями цветы на длинных стебельках. Особенно много было темно-голубого барвинка, и такой же венок красовался на голове каждой девушки. Барвинок еще называют «Ладины очи» и говорят, что глаза богини любви точь-в-точь такого же цвета.

 
Березка, березка,
Завивайся, кудрявая!
К тебе девки пришли,
К тебе красные пришли,
Пирога принесли!
 

Метелица старалась, чтобы по ее лицу никто не заметил, как ей грустно, но сама с трудом удерживала слезы. Всего два года назад и она сама вот такая же, как Турица, возбужденная и счастливая, румяная, с горящими от восторга глазами, принимала девичью ленту из рук Купавки, своей любимой старшей сестры и лучшей подруги, которая тем же летом и вышла замуж, далеко, за полтора дня пути. Тогда она верила, что найдет доброго жениха и будет счастлива. Но судьба обманула ее, и ей не на что надеяться сегодняшним вечером – никто не возьмет ее за руку и не поведет в хоровод, никто не потянет ее в сумерках погулять в темную рощу, не обнимет, прячаясь за толстой березой. А если кто-то и захочет – это будет не тот, кого она любит. Искрен совсем забыл ее. А никто другой ей не был нужен. И зачем ей эти цветы и ленты, зачем пышный девичий венок, если некому его порвать?

Стараясь справиться с горькими чувствами, Метелица в свой черед подошла к венку на березе и повязала красную ленту на голову Младинки, которая подошла к нему с другой стороны. Младинка в ответ подала ей вышитый платок, поклонилась и отошла. Лицо ее сияло, она даже сделалась как будто выше ростом от радостного сознания, что теперь она взрослая и может ждать женихов.

В березовом венке показалась еще чья-то склоненная голова. Кто-то перепутал порядок, но это не беда; Метелица быстро вынула из венка вторую ленту, тоже красную, и просунула ее через венок. Голова придвинулась ближе, чтобы ей было удобнее повязать ленту, но лицо оставалось опущенным. На Метелицу повеяло свежим и пряным запахом трав, на душе вдруг стало легче. Пусть ей плохо, но выросли новые девушки, которые непременно будут счастливы. Сама земля в уборе расцветшей весны была юной прекрасной невестой и делилась своим счастьем со всеми, с каждой из своих смертных дочерей.

Она повязала ленту, головка кивнула в знак благодарности, светлое личико поднялось и лукаво улыбнулось. Метелица изумленно моргнула: она этой девушки не знала. Сперва ей показалось, что это Тешанка, потом в лице мелькнули и тут же пропали черты Турицы, потом еще одной девчонки, внучки рыбака Скрипилы, который со своей семьей жил за излучиной Капели… Что за морок такой?

Белая ручка просунулась сквозь венок и протянула ей длинные бусы из белых зерен. Метелица безотчетно взяла их, ручка исчезла, светловолосая головка с новой красной лентой затерялась в хороводе, мелькнула, пропала…

– Ты что, сестра, заснула? – Ирица со смехом подтолкнула ее в бок, схватила за руку и потянула. – Забыла, как ходят? Пойдем, покажу!

Ее затянули в хоровод, и Метелица пошла вместе с увеличившимся девичьим войском вокруг березы, но голова у нее кружилась, и если бы не Ирица и Рябинка, державшие ее за руки с двух сторон, и впрямь не смогла бы идти. Что это было? Уж не заснула ли она в самом деле? Оглядывая хоровод, Метелица пыталась пересчитать девушек, но хоровод двигался, кто-то все время оказывался по другую сторону от ствола березы, кого-то заслоняли венки, да и у нее самой так кружилась голова, что она не в силах была сосчитать до восьми.

 
Покумимся, кума, покумимся,
Чтобы нам с тобой не браниться,
Вечно дружиться.
 

Девушки по очереди подходили к венку с разных сторон и целовались через него, тем обещая друг другу вечную любовь и согласие. К Метелице тянулась губами очень довольная и непривычно важная Тешанка: Метелица поцеловала ее и подала вышитый платочек в обмен на пару медных заушниц, отошла, их место заняла другая пара. Кто-то мелькнул за деревом, девушка в красивой белой рубахе показалась из-за ствола и исчезла. Длинные светло-русые волосы были распущены и спускались ниже бедер, но на голове ее красовалась яркая красная лента!

 
Кумушки, покумитеся,
Где сойдетеся – поклонитеся,
Домой пойдете – не бранитеся,
Распроститеся.
 

Хоровод опять поднес Метелицу к березовым венкам, и опять какое-то румяное личико тянулось к ней с поцелуем. Яркие, как у самой богини Лады, синие глаза улыбались ей ласково и лукаво; как одурманенная, Метелица наклонилась и поцеловала гладкую, прохладную, как свежий березовый лист, щечку. И сердце вдруг защемило так радостно и тревожно, словно в небе для нее одной раскрылись какие-то сияющие ворота к счастью.

Все это было неспроста. В хоровод с ними затесался кто-то чужой, не из их рода и вообще не из их округи. Но Метелица молчала: неведомая сила не давала ей сказать хоть слово, как будто она была призвана беречь какую-то священную тайну.

Спев все песни, девицы уселись на траве под березой и принялись за угощенье. Из дома каждая принесла нарочно выпеченный небольшой каравай, в который была вложена яичница: у молоденьких девиц с одним глазком, а у взрослых – с тремя. Третья часть от каждого каравая полагалась богине, и ее долю клали в траву у корней березы.

Метелица еще раз посчитала взглядом знакомые головы: их было восемь, вместе с ней самой, все родные и привычные, и Рябинка, как водится, уже успела разлохматиться. Но ее не оставляло ощущение, что они на этой поляне не одни, что чьи-то лукавые глаза наблюдают за ними из-за стволов и кустов. Это была она, та, которой Метелица повязала вторую ленту. Та, которая не пела с ними песен, а только молча улыбалась ей, благодарно, дружески и немного заговорщицки. У них была какая-то общая тайна, и Метелица не решалась даже думать, что же это такое.

Вдруг она вспомнила про подарок – про бусы из белых зерен, которые и сейчас были у нее на груди. Опустив глаза, Метелица ахнула. Это было не белое стекло, как ей подумалось вначале. На груди у нее мягким перламутровым светом сияли крупные жемчужины, одна к одной, не мельче горошин, круглые, гладкие – такие, что их впору носить только чуроборской княгине.

– Ой, что это у тебя? – Любопытная Веретейка сунулась посмотреть и тоже ахнула: – Глядите, жемчуг! А я и не видела! Да где же ты такое достала? К тебе что, сватался кто-то?

– Да кто же у нас такой жемчуг подарить может, ты глаза протри… – начала было Первуша и прикусила язык: она тоже разглядела, что жемчуг настоящий.

– Подарили… – прошептала Метелица, чувствуя, что и сейчас не может сказать, кто ей это подарил. Не может, хотя сама уже знает.

После полудня, когда девушки Куделичей уже ушли из рощи, русоволосая красавица с красной лентой на голове одна стояла под березой с завитыми на ветвях венками. Подобрав с земли обломок каравая с яичницей внутри, она повертела его в руках, будто впервые видела такую простую и нужную вещь, как хлеб, потом поднесла к лицу, понюхала. Еще раз осмотрела со всех сторон, сомневаясь, как за это браться, потом осторожно откусила совсем маленький кусочек и подержала в зубах, сомневаясь, что делать дальше. Она никогда не ела человеческой пищи, но этот хлеб был нарочно выпечен и надлежащим образом посвящен Ладе, Леле и берегиням, а значит, она могла его есть. Осторожно прожевав, девушка проглотила кусочек и застыла, прислушиваясь к своим ощущениям.

Приглаживая новую ленту, она попыталась заправить за ухо длинную непослушную прядь. С пальцев ее сорвалась капля воды, сверкнула, упала в траву и осталась лежать круглой белой жемчужиной.

К вечеру широкая луговина перед святилищем Лады на мысу была полна людей, голосов и движения. Стоявшее над рекой Капелью святилище называлось Капельской Ладой и дало название всей округе. По большим весенним праздникам сюда собирались сотни людей, и, чтобы вместить их, к святилищу были пристроены длинные хоромины с открытыми очагами в земляном полу, где жители Капельской Лады пировали в Медвежий день, Ярилин день и на Купалу.

Будила уже присмотрел себе молоденькую, лишь сегодня утром принятую в круг невест, русоголовую красавицу из заречных Бобровичей и теперь все кивал на нее своим родителям, и те благосклонно улыбались. Девушка была высокая, сильная, яркий румянец и живой блеск глаз обещали им неутомимую работницу и много здоровых внуков.

Горели костры, парни и девушки ходили хороводом, и только Искрен не находил там себе места. «Увидимся в Ярилин день», – вспоминалось обещание, данное ему голосом озерного тумана. Он и не верил, что снова ее увидит, но не мог быть среди простых живых людей, его тянуло прочь от них, в тишину и прохладную тьму священной рощи. Десятки самых красивых девушек улыбались ему и бросали призывные взгляды, но он отводил глаза. Ему хотелось спрятаться от них от всех, хотелось обнять прохладный березовый ствол, как будто только священное дерево богини Лели могло утолить его томление.

Кто-то сзади положил руку ему на плечо, и от этого легчайшего прикосновения Искрен вздрогнул. Повеяло прохладой со свежим запахом трав и цветов, и сердце упало от недоверчивого счастья – неужели… Он обернулся: рядом с ним стояла она – стройная, белая, как березка, с красной лентой на распущенных русых волосах. Прямо ему в лицо смотрели сияющие синие глаза.

– Вот мы и свиделись, как я тебе обещала! – прошептал голос, глубокий и прохладный, как тихая вода. – Ты рад, желанный мой?

– Ты… зачем пришла? – прошептал Искрен.

– Потому что люблю тебя! – ответила берегиня и положила руки ему на плечи. Сквозь рубашку он чувствовал, что ее ладони гладки и холодны, как листы кувшинки, и от нее веяло прохладной влагой, как от текущей воды. – Как увидела я тебя тогда в роще, так и полюбила навек. Не отстану от тебя, пока ты меня не полюбишь. Ну, разве я не хороша?

Искрен против воли обнял ее, и берегиня вздохнула. Ее прохладные свежие губы коснулись его губ и прижались так сильно, словно она хотела выпить все его тепло. И даже сквозь дрожь и головокружение Искрен чувствовал, как в самое его сердце проникает холод лесной воды, а тело берегини под его руками теплеет, теплеет… Его тепло перетекало в нее, и она задышала чаще, на ее белых и бледных, как жемчуг, щеках проступил румянец.

Холод в груди застывал и превращался в лед, грозил разорвать. Из последних сил Искрен оттолкнул берегиню. Но она не хотела отходить и цеплялась за его руки, и в ее тонких пальцах тоже появилось живое тепло. Зато его била дрожь, как будто он стоял в одной рубахе не в теплой роще Ярилиного дня, а в самый мороз солнцеворота.

– Зачем же ты меня гонишь? – часто дыша и всем телом устремляясь к нему, шептала берегиня. – Полюби меня! Сам Перун-Отец Землю-Матушку в эти дни любит, оттого и родится на ней все живое! Кто любить не хочет, тот против богов идет. Тому счастья не будет! Полюби меня!

– Не могу я тебя любить! – Искрен пятился, сжимая в кулаке оберег с полынью, который сегодня уже почему-то не помогал.

– Почему же? Я – невеста не хуже других. Меня ваши девушки в свой круг приняли, подарками со мной менялись, вот, и лента у меня. Называется «красота»! – Берегиня горделиво показала ему красную ленту на своих волосах.

– Девушки тебя в круг приняли? – Искрен изумился.

– Ну, да! Я с ними хороводом ходила, и для меня песни пели, меня караваем угощали, теперь и я тоже невеста. Возьми меня!

– Да какая же ты невеста! – в отчаянии воскликнул Искрен, не зная, как отвязаться от этого губительного счастья.

– Чего же еще мне не хватает?

– Ты же не человек! Ни души, ни живого духа в тебе нет, оттого ты и холодная, как лягушка болотная! – Искрен и сам был измучен своим влечением к ее красоте, с которым так трудно было бороться. – Ты и меня погубишь, и сама не согреешься. Уходи, не тревожь меня, все равно нам вместе не быть.

– Как же я от тебя уйду, желанный мой! – Облик берегини заколебался, как туман. Черты растаяли, но голос оставался таким же страстным и нежным. – Навек ты меня приворожил своими очами ясными, бровями соболиными, сердцем огненным. Ты – мое солнце ясное, ты мой месяц светлый, как же я от тебя уйду? Хочешь не хочешь, а быть нам с тобой вместе.

– Человеку только человека любить полагается. А дух человеческий и тепло живое ты, нежить озерная, как ленту, просто так на голову не наденешь!

– Где же я возьму человеческий дух? Где возьму душу?

– Где? – Как же мог простой парень ответить на этот вопрос. – У людей они есть. А у вас, нелюдей, так, видимость одна. И не морочь ты меня, отстань, не могу я тебя любить.

И прежде чем она что-то ответила, Искрен повернулся и бегом бросился из-под тени берез на широкий луг, где ярко горели костры в светлой летней ночи, кружились широкие хороводы и живые человеческие голоса пели песни в честь расцвета всего живого в земном мире.

Метелица бежала, как будто за ней гнался волк, бежала изо всех сил, потому что действительно не хотела, чтобы ее догнали. Красивая, статная, нарядная девушка нравилась многим, особенно из дальних, кто ее не знал, и не один, не два и даже не три парня из Бобровичей, Ставичей, Глушатичей и еще каких-то подмигивали ей в хороводах, норовили оказаться с ней рядом и взять за руку, выбирали ее в играх и тянули в полутьму берез. В такой день нельзя гневить богинь открытой нелюбезностью, поэтому Метелица терпела все это, улыбалась даже, но улыбка выходила безжизненная, и вся она была как неживая. Здесь не было ее судьбы, и ни один из этих парней не мог заставить ее сердце биться. Их это не смущало: в молодой крови вовсю бурлил Ярила и внушал уверенность, что самую суровую зиму можно растопить, если как следует взяться.

Где-то позади еще звучали веселые визги девушек и азартные выкрики парней, кто-то в стороне кричал «ау», но рядом никого не было. Метелица пошла медленнее, чтобы не рвать без надобности травы, сняла с головы помятый венок и несла его в руках. Может, зря она так? Может, дай она тому здоровому из Ставичей, кажется, поймать себя и разорвать ее венок, все изменилось бы к лучшему. Она вышла бы замуж, уехала аж к Турьей горе, никогда бы больше не видела Искрена и забыла бы свое несчастье… Но нет, и незачем себя обманывать. Она знала: образ его так глубоко пророс в ее сердце, так опутал его корнями, что вырвать его из груди можно только с самим сердцем.

Впереди открылось широкое, свободное от деревьев пространство. Блеснула вода, и Метелица остановилась: она вышла к Вилиному Оку. Сегодня священное озеро лежало как-то по-особому молчаливо и умиротворенно и было похоже на дом, который хозяева заботливо убрали и украсили к празднику, а сами ушли на гулянье.

Было темно и совершенно тихо. Она была совсем одна здесь, наедине с молчащей водой и старыми ивами. Они были слишком стары, чтобы идти плясать вместе со всеми, их стволы прогнили дуплами, и ноги уже не несут их в круг с молодыми…

Метелица села на одну из самых толстых, лежащих на земле ветвей, положила на колени обтрепанный венок, который сегодня столько рук пыталось у нее вырвать. Зачем он ей? Вокруг царил покой и умиротворение священной теплой летней ночи. Земля была влюблена и счастлива, как и каждый из ее молодых детей, и только она, Метелица, была одинока и горька, как вдова-горлица на сухом дереве. Теперь никто ее не видел, а от сознания блаженного покоя вокруг жалость к себе с нестерпимой силой разрывала грудь. Слезы закапали на ее сложенные руки, на венок, и Метелица не старалась их утирать. Вот так бы и сидеть здесь, пока вся душа не вытечет ручейком в священное озеро, но зато тогда ей уже не будет так больно…

– Отчего ты плачешь, сестра? – с участием спросил ее нежный голос, и легкая рука коснулась плеча.

Метелица обернулась. Рядом с ней стояла необычайно красивая, стройная девушка с красной лентой на голове, и ее густые светло-русые волосы, когда она наклонялась, касались земли.

– Кто ты? – испуганно шепнула Метелица, глотая слезы, хотя сама уже узнала ее.

Это была та самая красавица, которую она мельком видела всего лишь сегодня утром, та самая, что подарила ей жемчужное ожерелье, и эта лента на ее голове была повязана руками самой Метелицы.

– Я – твоя сестра! – звонким и нежным голосом ответила та, и ее синие глаза смотрели на Метелицу с теплым сочувствием. – Ты мне ленту подарила, ты меня через венок поцеловала и любить всю жизнь обещала, теперь и я тебя всегда любить буду и чем смогу, помогу. Какая твоя печаль, расскажи мне! Расскажи, сестра! – убеждала она, присев на ветку рядом и взяв руку Метелицы.

Рука ее была прохладной и легкой, нежной, как у младенца, и на душе у Метелицы вдруг полегчало. Может быть, судьба смиловалась над ней в эту священную ночь, может быть, озеро поможет ей там, где не помогут человеческие силы?

– Полюбила я парня, и он меня полюбил, а теперь покинул, – тихо сказала она.

«Цвели в поле цветики, да поблекли, любил меня миленький, да покинул». Даже песни про это поются. Сколько людей могли рассказать о себе эту же самую, такую короткую повесть, и в тех же самых словах, но от повторения она не утрачивает своей остроты и причиняет всем новую и новую боль.

– Уж чем я ему нехороша, не знаю. Не велела Лада, наверное. Против ее воли не пойдешь, а душа так болит, что жить не хочется.

– Душа? – живо переспросила берегиня. – У тебя есть душа?

– Есть, конечно, – Метелица даже не удивилась этому вопросу. – Не было бы, не любила бы я тогда, и сердце не болело бы. Жила бы я, горя не знала.

– Не печалься, я тебе помогу! – Берегиня подумала немного, потом улыбнулась и нежно прижалась щекой к ее щеке. – Ты мне ленту подарила, и я тебя отблагодарю. Любви его я тебе не могу дать, а вот покой и мир я тебе подарю. Ты сестра моя, я для тебя все сделаю. Идем со мной.

– Куда?

– А вот увидишь!

Берегиня поднялась, держа ее за руку, и мягко потянула за собой. И там, где только что был берег и тихая гладь воды, Метелица вдруг увидела какое-то светлое, жемчужно сиявшее облако. На нее повеяло запахом цветов, запах был необычайно сладким, манящим, и с каждым шагом на сердце делалось все легче и легче, как будто горе оставалось позади, отставало, теряло над нею власть. Она уходила туда, куда ему дороги не было.

Две девичьи фигуры одна за другой уходили все дальше в воду священного озера и вот скрылись совсем. Вода всколыхнулась, принимая их, и затихла. Мелкие волны широко разошлись, ударились о противоположные берега и растаяли.

Потом вода снова зашевелилась, и одна из девушек выбралась на берег. Целые потоки текли с ее волос, с рубашки, с рук и ног. Дрожа и постукивая зубами от холода, она стянула рубашку, кое-как выжала ее и запрыгала, чтобы немного согреться. Она пыталась отжать и волосы, но из них все текла и текла вода, и каждая капля, коснувшись земли, превращалась в круглую блестящую жемчужину, а потом укатывалась обратно в озеро.

Но вот девушка немного отогрелась, натянула влажную рубаху и попыталась расправить ее, но та липла к телу и не слушалась. Небо чуть-чуть посветлело. Ночь кончилась, начинался день, еще один из дней священной русальей недели.

Хмуря брови, девушка кое-как расправила неумелыми пальцами тяжелые, слипшиеся от воды пряди волос и попыталась соорудить из них косу, но даже такое простое дело не очень-то дается, когда делаешь его в первый раз. Пряди путались, она клала сверху то одну, то другую, но они никак не хотели ложиться ровным ручейком.

Наконец она бросила это занятие и опять повязала на голову промокшую красную ленту. Не беда. Скоро взойдет солнце и все это высушит.

И она пошла навстречу солнцу – в ту сторону, откуда обычно приходили к этому озеру ее новые земные сестры.

Несмотря на то что ночью поспать почти не пришлось, утро уже никого не застало дома. Все были в поле: пришла пора сеять лен и овес. Завозившись по хозяйству – тяжело одной женщине в доме! – Былятиха едва успела собрать мужу и двоим старшим обед в поле и теперь брела обратно вдоль березняка, вялая и сонная. Двое ее младших, Неугомон и Немил, мальчишки девяти и шести лет, с воплями носились вокруг нее и палками срубали крапиву и траву на опушке. У обоих на шее болталось по маленькому мешочку с полынью – хоть они и были еще слишком малы, чтобы привлекать вил, оберег лишним не бывает.

Глядя на них, Былятиха вспоминала вчерашнее веселье и вздыхала. Ее старшему, Шумилке, который уже работал с отцом в поле, исполнилось четырнадцать, то есть через годик и он тоже будет плясать с молодежью в хороводе. Еще дождешься, наутро невесту приведет! Она вспомнила Рябинку, такую славную девушку из Куделичей, опять вздохнула: нет, для этой Шумилка еще молод, недоросточек! И еще год, не меньше, ей одной хлопотать по хозяйству, одной управляться со всеми женскими делами в доме, где муж, четверо сыновей и дед по прозвищу Сыч, седой, ворчливый, доживающий седьмой десяток и твердо намеренный скрипеть еще лет двадцать. Так всем и говорит. Пока, дескать, праправнуков не увижу, не помру, и не ждите.

– Ой, мама, смотри! – Самый младший, Немил, вдруг подбежал к ней и задергал за рукав. – Там спит кто-то!

– Где? – Былятиха обернулась.

– А вон там, на опушке! – Мальчик показал своей палкой, в ошметках крапивы.

– Кто спит?

– Девка какая-то. Не из наших.

– Не из наших? – Былятиха удивилась. – Может, из приезжих кто по темноте в лесу заблудился?

Мальчик подвел ее к ореховому кусту на опушке, и она действительно увидела спящую на земле девушку. Сын был прав: этой девушки и она тоже не знала, но, едва увидев ее, так и всплеснула руками от восхищения. Девушка была хороша, как самая сладкая мечта, скорее даже как исполнение самой сладкой мечты. Тонкая, стройная, с длинными светлыми волосами, разметавшимися по земле, с белыми руками, с мягкими и нежными чертами лица, она лежала в зеленой траве, как солнечный блик, как свежий цветок, и румянец ее щек был сладок, как спелая земляника.

– Откуда же ты такая? – в изумлении прошептала Былятиха и, наклонившись, осторожно тронула девушку за плечо: – Эй, голубушка! Проснись-ка, давно уж утро!

Девушка тут же пошевелилась, приподнялась, на Былятиху глянули яркие, как Ладин цветок-барвинок, сине-голубые глаза.

– Не бойся, милая! – приветливо сказала ей женщина. – Иду мимо, а ребята говорят, спит тут кто-то. Ты из каких будешь? Что же ты от своих отбилась?

Девушка ничего не ответила, но улыбнулась ей – так открыто и радостно, словно дочь, после долгой разлуки проснувшаяся наконец в родном доме, возле матери. И от этой теплой, ласковой, еще немного сонной улыбки у Былятихи так защемило сердце, что она всхлипнула и краем платка утерла глаза. Это и правда была ее мечта – мечта о той дочери, которую она когда-то родила и потеряла еще до исхода первого дня ее жизни.

– Ты чья же? – повторила Былятиха. – Откуда к нам-то?

– Я… отсюда, – низким спросонья, но теплым, как парное молоко, голосом ответила девушка и села.

– Где же ты живешь?

– Жила – там, – девушка показала на березняк позади себя. – А теперь – не знаю. Теперь мне там нельзя жить.

– Как – нельзя?

– Ушла я от своего дома, мне теперь в нем жить нельзя.

– Отчего же? – Былятиха всплеснула руками. – Тебя что же, из дома выгнали? Что же ты натворила, голубушка моя?

– Ничего я не натворила, матушка. Я просто… сама ушла.

– Зачем же?

– Полюбила я… парня одного. Вот и пошла туда… где он есть.

Девушка говорила неуверенно, словно не знала, какие слова выбрать.

– Какого же парня?

– Искрен его зовут. Не знаешь ли ты такого, матушка? Где мне его найти? – Девушка встала с травы и жалобно посмотрела на Былятиху. – Где он живет? Я ради него из дома ушла, а где теперь искать его, не знаю.

– Знаю я такого, – растроганная женщина кивнула. Она знала, что в красивого парня с огнища Неревичей влюбляются многие девушки, в том числе и ее собственная племянница Метелица. – Что же, он тебя звал к себе? Обещал в жены взять?

– Обещал, – девушка кивнула. – Сначала говорил, что я ему не гожусь, потому что у меня ленты невестиной нет и еще… еще чего-то нет, – она вдруг смутилась и не договорила, но Былятиха ничего особенного не заподозрила. А если она что и подумала, то уж совсем не то, что было на самом деле. – А теперь у меня лента есть, все есть, что он просил! – Осознав все это, она как будто заторопилась и схватила Былятиху за руку. – Матушка, отведи меня к нему!

– Прямо так к нему же тебе идти нельзя! – Былятиха покачала головой, но не отняла руки. – Девушки сами к женихам не ходят. Раз обещал, то сам прийти за тобой должен. А тебе надо его дома ждать.

– Я из дома ушла и назад мне дороги нет, и он туда за мной прийти не сможет! – твердо ответила девушка, и Былятиха сразу как-то поняла, что это правда и спорить бесполезно. – Судьба моя с ним быть, и раз он за мной не придет, я сама к нему приду.

– Так дела не делаются… – в растерянности пробормотала Былятиха, не зная, что же тут придумать. – Лучше вот что: идем-ка мы с тобой к нам, а вечером, как с делами управлюсь, сама я сбегаю к Неревичам и ними потолкую.

– К Нере… Это что?

– Ну, род их живет на Нереве-речке, речка тихая, оттого и зовет не-ревой. А их род Неревичами прозывают. Ты разве не знала?

– Нет…

– Ну, я тебе расскажу. А мы – Лютичи, идет наш корень от Люта Старого, он на нашем пригорке жил уже лет двести назад. Сама-то я из-за Скотинки-реки, издалека меня Былята высватал. И наши вчера на праздник приезжали, сейчас, поди, еще в дороге, только завтра, может, до дому доберутся…

Женщина замолчала, пораженная какой-то новой мыслью.

– Звать-то тебя как? – спросила она.

Но вместо ответа на этот простой вопрос девушка лишь улыбнулась и пожала плечами.

– Меня еще никто не звал, – сказала она. – Только ты вот голубкой назвала. Может, это мое имя?

Былятиха открыла было рот, потом закрыла, помолчала и сказала:

– Ну, пойдем. Неугомон-то мой вона куда уже усвистал… – И она оглянулась, выискивая глазами старшего из мальчиков.