Текст книги "Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4

На полях продолжалась жатвенная суета – на одном участке, где начинали раньше, волнуемые ветром нивы сменялись частыми копенками, а песни жниц, согнутые спины и белые платочки перемещались на другие, где жито зрело позднее. Более многочисленные роды, быстрее справившиеся с делом, уже выходили помогать соседям и родичам, кому не хватало рабочих рук.

Наступил месяц густарь. Волхву Росоману, одетую в красное платье невесты и покрытую белым покрывалом, все женщины и девушки Ратиславля с плачем проводили в святилище Велеса. Теперь она, в нарочно устроенном подземном покое, будет жить до весны, пока не оттает земля и богиня Лада не освободится из подземелья. Молигнева рыдала и причитала, как по мертвой, как причитает мать по дочери, выходящей замуж и умирающей для прежнего рода. С этих пор и пока Лада не вернется, ее мать, Макошь, носит белый повой в знак своей скорби.

Лютава, провожая Росоману в долгое зимнее заключение, плакала неподдельно, без помощи сырого лука, к которому обычно прибегают, если для обряда нужны слезы, а заплакать по-настоящему не получается. Под белым покрывалом лица молодой волхвы было не видно, и Лютава видела в ней свою мать, Семиладу, которую вот так же провожали в подземелье каждый год, сколько она помнила. И шесть лет назад, после ее, Лютавы, посвящения, Семилада вот так же ушла в Велесово святилище и не вернулась. Она исчезла зимой, в новогодье, исчезла из подземного покоя, и Велесовы волхвы, обязанные служить ей в это время, клялись всеми богами, что не знают, как и куда она подевалась. Богиню Ладу угренского племени и в самом деле забрал к себе Велес – иного объяснения никто не мог предложить.

Но все эти дела не заставляли Лютомера хоть на миг забыть о Галице. Страж Пограничья не имел права сойти со следа, пока враг не настигнут. С того самого утра, когда Плакун привез ему пояс с отравленной иглой, Замилина чародейка исчезла, как сквозь землю провалилась. Она не показывалась в Ратиславле, и даже Замила не знала, куда делась ее верная помощница. Ее отсутствие сильно тревожило Лютомера и Лютаву. Духа-помощника не для того семь лет кормят кровью жертв, чтобы сидеть потом сложа руки. И если Галица исчезла с глаз, не побоявшись перед этим обнаружить свои новые силы, значит, для нее пришло время действовать.

Нигде в округе обычными средствами разыскать ее не удалось. Лютомер рассылал бойников и ездил сам на несколько дней вверх и вниз по Угре, по всем ручьям и речкам, по всей волости. Галицы или какой-то другой непонятной женщины (она ведь могла изменить внешность) нигде не было, и никто не видел, чтобы она хотя бы проходила мимо. Значит, пришло время поискать ее иными средствами.

Вечером, уже в первых сумерках, Лютомер и Лютава вдвоем ушли с Волчьего острова. Путь их лежал прямо в лес – сначала тропинкой к реке, потом несколько верст вдоль берега Угры до поляны. Это была та самая Русалица, на которой Лютава когда-то впервые встретилась с берегиней Угрянкой. Чтобы поговорить с ней, Лютава старалась прийти на место их первой встречи – если обстоятельства не требовали, чтобы вызов духа происходил в присутствии множества людей.

Лютомер расположился на траве за деревьями – без большой надобности ему, мужчине, не следовал посещать место девичьих обрядов и встреч с берегинями.

Слегка постукивая в кудес, Лютава обошла поляну знакомым путем противосолонь,[6]6
  Противосолонь – против солнца, то есть с запада на восток.


[Закрыть] настраиваясь на путешествие в Навный мир и прислушиваясь, нет ли каких перемен. Ничего особенного не замечалось – хотя во всем, в деревьях, травах и воде, ощущалось легкое беспокойство. Присутствие брата ей не мешало, но он и сам не хотел слишком навязчиво лезть на глаза чужим духам, пусть и дружественным.

Глядя, как его сестра медленно кружит по поляне, и настороженно прислушиваясь, чтобы не пропустить появление тех, кого она звала, Лютомер невольно вспоминал, как однажды, чуть больше двух лет назад, уже присутствовал при этом. Купальской ночью, когда над Угрой горели костры, воздух оглашался песнями и криками, воплями, смехом, плеском воды, когда носилась по широкой поляне ошалелая молодежь в мокрых рубахах и с растрепанными венками на головах, он – такой же ошалелый, такой же взмокший, тяжело дышащий – лежал на траве и смотрел, как Лютава покачивается, постукивая в кудес. Белая рубаха с широкими длинными рукавами, такая же промокшая, липла к телу, отчего все его очертания особенно бросались в глаза, растрепавшиеся волосы занавесили ей лицо не хуже личины, которую волхвы используют, чтобы отгородиться от Явного мира во время разговора с Навным… Особых ухищрений детям Семилады тогда не требовалось – в Купальскую ночь грань между Явным миром и Навным становится такой тонкой, что ее может преодолеть почти любой. И особенно – они двое, ибо вся их сила стремилась к наиболее полному слиянию с божествами. В человеческом мире на этом лежал запрет, но их боги слышали их и шли им навстречу. Лютомер и Лютава оба находились там и здесь одновременно, причем не теряя связи друг с другом.

Сила Ярилы кипела в нем и почти разрывала жилы, этим силам было тесно в его человеческом теле, они искали выхода, дух жаждал вырваться, и Лютомер с горячим мучительным нетерпением ждал появления ее духа-покровителя, варги Радома, чтобы предложить ему на эту ночь свое тело… Потому что этой весной они поняли, что это сильнее их… Если дух согласится, то они наконец смогут уступить своему влечению, не опасаясь гнева духа-покровителя. Если же нет, то Лютомер почти с той же страстью жаждал драки, схватки с соперником в борьбе за обладание Лютавой, борьбе, которая даст выход его силам. И, вполне возможно, принесет победу. В эту ночь за ним стояли такие силы, которые позволяли не бояться даже самых могучих духов Навного мира.

И даже сам варга Радом это понял. На призыв Лютавы он откликнулся немедленно. Видно, кружил поблизости, опасаясь, как бы не ускользнула добыча, которую он дожидался уже четыре года. Он не согласился на то, что они ему предлагали, но ответил на их вопросы. Все оказалось не так, как они предполагали. И если поначалу они были его ответами разочарованы, то вскоре поняли, что ограничения не так строги, как им казалось раньше.

Сам Лютомер считал, что эту схватку выиграл. Ему пришлось кое-что пообещать варге Радому, а в обмен тот согласился несколько смягчить свой запрет. Дух-покровитель знал, что Лютомер не больше его самого хочет увидеть Лютаву в объятиях кого-либо из чужих мужчин и никого к ней не подпустит. Что, в конце концов, идет на пользу и варге Радому тоже.

С тех пор между двумя оборотнями, ныне живущим и когда-то жившим, соединенными таким странным соперничеством за любовь женщины, с которой один из них состоял в ближайшем родстве, а другой умер за три века до ее рождения, установилось что-то вроде молчаливых союзнических отношений. В глубине души Лютомер даже находил это забавным и сейчас не опасался новой встречи.

Но зато если на зов Лютавы или без зова явится кто-то не дружественный, то он всегда сумеет прийти на помощь. С тех пор как вокруг них заварилась эта мутная каша, Лютомер был особенно насторожен. Как знать – а вдруг таинственный покровитель Галицы тоже наблюдает за развитием событий и захочет вмешаться? Мощь этого покровителя Лютомер теперь представлял себе, а тот ведь тоже понимает, что они опасны для него.

Уже совсем стемнело, только луна бросала молочно-желтоватые блики на медленно текущую воду. Там жила Угрянка, и Лютава хотела ее увидеть. Постукивая в кудес, она стала притоптывать на месте и слегка покачиваться в такт, полуприкрыв глаза, чтобы не отвлекаться на блеск лунного света.

 
Из-за леса, леса темного,
Из-за полюшка широкого,
Летит лебедь, лебедь белая… —
 

негромко запела Лютава. Явный мир подрагивал, мягко расходился, как вода, раздвигаемая руками, и сквозь его прозрачные слои проступал иной мир, Навный, – проступал и снова скрывался, проглядывал и прятался вновь, потом опять показывался, уже яснее и ближе. Голова слегка кружилась, но это было приятно – возникало ощущение, что она плывет, как лебедь по воде, по токам бытия. Лютава ощущала эту дорогу как глубокую заводь с прозрачной, чуть желтоватой теплой водой, с травами на дне и ивами на берегу, заводь, через которую она плыла и не ощущала недостатка воздуха. Чувство счастья пронизывало все тело, растворялось в крови, наполняло до кончиков пальцев и срывалось с них теплыми искристыми каплями…

– Здравствуй, сестра! – сказал рядом с ней знакомый голос, нежный и певучий, как теплая вода. – Ты звала меня, вот я здесь.

– Здравствуй, сестра! – повторил другой голос, глубокий и низкий.

Лютава продолжала видеть полуприкрытыми глазами поляну, реку, старые ивы, свесившие ветви в воду, точно волосы, но сквозь него видела духов – двоих помощников и еще других, много мелких духов реки и леса. Все они находились в подчинении у Угрянки, часто приходили вместе с ней и вреда причинить не могли. Саму Угрянку Лютава видела как пятнышко света, жаркую белую искру, горящую, как капля росы под солнцем. Ее можно было уловить боковым зрением, но нельзя увидеть прямо перед собой – только в русалий месяц берегиням позволено принимать человеческий облик.

Чуть далее темной глыбой шевелился второй ее покровитель. В этой глыбе Лютава уже почти ясно видела черного волка с горящими желтыми глазами – навный облик варги Радома.

– Приветствую тебя, варга Радомер! – внутренним слухом уловила она знакомый голос и одновременно ощутила рядом присутствие брата.

Почувствовав появление духа, Лютомер мигом сам перешел на Ту Сторону – все выглядело так, будто он лишь задремал, сидя на земле и опираясь спиной о березу. А Лютава отчетливо увидела рядом с собой белого волка – навный облик Лютомера, в котором он мог выходить и в Явный мир.

– Здравствуй и ты, Ярилин волк! – низко прорычал, почти пророкотал дух. – Что, опять пришел говорить?

– Не о том, о чем ты думаешь, варга Радомер.

– Хотели мы вас о помощи просить, – заговорила Лютава. – В тот раз помогли вы мне, поклон вам за это низкий. Но не отстала от нас беда. Тот, кто богов оскорбил, нашу землю покинул, да тот, что остался, еще его хуже. Искали мы колдунью, что духа-помощника кровью жертв семь лет выкармливала, да не нашли. Не оставила она следов на тропах мира Явного, оставила только черепа да кости людей, ею погубленных. Помогите, родные мои, отыскать ее, откройте, не хочет ли нам зла, научите, как то зло отвести.

– Вовремя ты позвала нас, сестра, – ответил ей низкий голос Радомера.

– Можно бы и раньше, да не догадывалась ты о том нас спросить, – подхватила Угрянка.

– Но и теперь еще беде помочь можно.

– Идем с нами.

Угрянка взмыла вверх и полетела, указывая путь.

Лютава выронила кудес, опустилась на колени, упала в мягкую траву. Она ощущала свое тело лежащим на поляне, а дух вылетел, точно повинуясь позвавшей его Угрянке, и вот уже бежит через темный лес молодая серая волчица-охотница – ее образ в Навном мире. Бежит и чуть-чуть прихрамывает – как прихрамывала та волчица, что этой весной передала ей свой дух вместе со способностью принимать этот облик.

Рядом с ней мигом оказался белый волк – дух Лютомера. Где-то позади угадывался Радом. Он почти сливался с темнотой, но Лютава знала, что он не покинул их и идет следом.

Три волка – серый, белый, черный – бежали через лес, но это был не тот лес, в который вошли Лютомер и Лютава. Это был Лес на Той Стороне, Навный мир, обиталище духов, так сходный с дремучим лесом, что и сказать нельзя, где кончается один и начинается другой. Каждое дерево здесь было духом одного из некогда живших: старые деревья – умерших давно, молодая поросль – тех, кто лишь недавно покинул Явный мир. Этот лес был полон жизни и звуков, более четких и громких, чем те, что на явной стороне различает самое чуткое и опытное ухо. Все здесь имело смысл – блеск луны в небесах, крылатая тень лебеди, бегущая перед волками по земле, шепот трав, гул деревьев. Множество духов, здешних обитателей, попадалось навстречу, но все они мигом исчезали с дороги, испугавшись трех волков. В разрывах ветвей было видно небо – особое небо Нижнего мира, всегда сумеречное: здесь не бывает ни полудня, ни полуночи, а всегда только серый цвет перехода, цвет грани, рубежа, который и призваны охранять Велесовы псы – волки.

Путь их пересекла темная тень – Лютава насторожилась, готовясь защищаться, но услышала сзади голос Лютомера:

– Привет, братец старший! И у тебя дела нашлись?

– И ты не болей, братец средний! – прокаркал сверху черный ворон, делая круг, и Лютава узнала старшего из трех сыновей Велеса, Черного Ворона, которого встречала прошедшей весной в земле вятичей. – Слышал я, ты младшенькому нашему сестру в жены отдал? На свадьбу зовет!

– Отдал, было дело. Он, младшенький, так просить умеет, что и захочешь, а не сумеешь отказать.

– А мне когда же?

– Смотря какую захочешь.

– Самую лучшую!

– Самая лучшая – вот, да ее не у меня, а вон у кого просить надо! А он зол – не отдает!

– Уж вижу! – насмешливо каркнул ворон. – Уношу крылья, пока цел! Прощай, братец средний! Нужна будет помощь – зови!

– Уж позову, не забуду!

Лютомеру не требовалось иных друзей и помощников в Навном мире, кроме его братьев, таких же сыновей Велеса, как и он сам. Этой весной ему пришлось однажды помочь Черному Ворону – именно в ту ночь вятичи увезли Лютаву, пока он не мог этого заметить. Но чуть позже Черный Ворон помог в благодарность и ему.

Три волка бежали и бежали вслед за берегиней, а тревога вокруг все сгущалась. Сам воздух становился густым и вязким, как вода. Все громче гудели деревья, все сильнее гнулась трава под быстрыми лапами, словно хотела уйти с дороги, спрятаться под землю. Ощутимо пахло силой Бездны – таинственная щель была все ближе. Угрянка и Радом вели их туда, куда сами они не нашли бы пути.

– Здесь! – крикнула лебедь Угрянка и взмыла вверх, растаяла в ночном небе – берегине не годилось приближаться к таким созданиям, и она против них была бессильна. Боги не дали ей ни когтей, ни зубов, ни звериной силы и ярости.

А Лютава увидела перед собой широкую яму в земле, изнутри которой пробивался слабый огненный отблеск. Лютомер первым нырнул в лаз, она протиснулась вслед за ним и увидела целое подземелье. Посередине его горел костер, а возле огня устроилась прямо на земле женщина.

С первого взгляда Лютава узнала Галицу. Та сидела с распущенными волосами, лицо ее в полутьме выглядело бледным, осунувшимся, исхудалым, но глаза горели решимостью. Левую руку она держала перед собой приподнятой, как делают, когда кормят кого-то с ладони. Правую руку она придерживала на весу, и на запястье правой был виден широкий кровавый порез. Темная лужица блестела на ладони левой руки, а какие-то юркие, шустрые существа теснились вокруг, отталкивая друг друга, наперебой лакали черную кровь.

Почувствовав чье-то приближение, Галица вскинулась, вскочила. Маленькие существа отшатнулись от нее и с перепугу бросились в небольшую корзину, стоявшую возле огня.

Сразу поняв, что все это значит, Лютава прыгнула вперед. Галица метнулась ей наперерез, заслоняя собой корзину, в руке ее блеснул нож с длинным лезвием – тот самый, который она и раньше носила на поясе и которым резала себе запястье, чтобы своей кровью питать духов-выкормышей.

Белый волк бросился на нее из темноты – опрокинул, повалил. Галица дико вскрикнула, извернулась с нечеловеческим проворством – и вскочила с земли уже собакой!

Лютава метнулась к корзине. Внутри слышались возня, шевеление, точно там сидел десяток мышей, но только эта возня казалось такой противной, что под шкурой от нее пробегала мерзкая дрожь. Запах шел отвратительный – пронзительный, едкий, влажный, схожий с запахами затхлого подземелья, и разлагающихся тел, и чего-то еще не мертвого, но глубоко чуждого. Преодолевая отвращение, Лютава прихватила край корзины зубами и бросила ее в огонь.

Дико завизжала в углу собака Галица, будто пламя жгло само ее тело, и это было почти так – все муки этих маленьких существ она сейчас воспринимала как свои. Выкормыши лезли из опрокинутой корзины, вертелись в огне и отчаянно визжали. Хмурясь и рыча от гадливости, Лютава била лапой тех, кто все-таки ухитрялся выбраться из огня, обжигалась, трясла лапой и снова била. Эти твари выглядели чем-то средним между змеенышами и детенышами какого-то хищного зверя – длинные тельца с четырьмя короткими лапками, покрытые серой блестящей чешуей, с огромными пастями, полными острых зубов, с выпученными глазами, они дергались, извивались, шевелили своими лапками, хлопали ртами, верещали, и все это было так мерзко, что хотелось плеваться. Она понимала, откуда они взялись, но старалась не думать об этом – от этих мыслей делалось совсем дурно.

И вдруг что-то огромное, темное ворвалось в подземелье и бросилось на белого волка. Эта тварь точь-в-точь походила на детенышей из корзины, но только ростом была с самого Лютомера. Белый волк и серый зверозмей сцепились и покатились по полу подземелья. Лютава взвыла от ужаса и подскочила ближе, забыв о выкормышах, – она жаждала помочь своему брату, боясь за него гораздо больше, чем за себя, но не знала, как это сделать, видя перед собой мелькающий клубок двух тел.

В подземелье стояли рев, визг, крик, звериное рычание. Лютава почувствовала рядом с собой какое-то движение и отскочила, потом обернулась – рядом с ней очутилась Галица в облике собаки, и Лютава всем существом ощущала исходящие от нее ожесточение и ненависть. Лютава приготовилась к прыжку, Галица метнулась в сторону, пытаясь ее обойти и подобраться к огню, где еще визжали и корчились плоды ее многолетней ворожбы.

Со стороны дерущихся послышался низкий рев – Лютава обернулась и взвизгнула. Серый зверозмей придавил белого волка своей тушей к земле и тянулся к горлу зубами, а Лютомер рвал его брюхо когтями всех четырех лап, но не мог прорвать слишком крепкую шкуру, покрытую чешуей.

Не думая, сможет ли что-нибудь сделать, Лютава хотела прыгнуть на зверозмея, но опоздала. Словно родившись из самой тьмы, на него набросился огромный черный волк. Схватив гада зубами за шею, он оторвал его от белого волка и откинул прочь. Зверозмей рычал и хрипел, а черный волк крепче сжимал челюсти, стараясь сломать хребет или задушить.

Белый волк поднялся, пошатываясь и стараясь прийти в себя. Зверозмей дико извивался, задними лапами и хвостом бил по голове Радомера. Лютава с яростным рыком кинулась вперед и вцепилась в заднюю лапу зверозмея, навалилась всей тяжестью, не давая врагу ударить черного волка мощной и гибкой задней частью тела. Ее мутило от отвращения, но она сжимала челюсти изо всех сил, чувствуя, как острые зубы помалу пронзают гладкую прочную чешую. Она грызла и вертела лапу, стараясь хотя бы изувечить это чудовище.

Вдруг вся туша, продолжая рычать и хрипеть, содрогнулась в последний раз и затихла. В ноздри ударил тот же запах неживой крови, который Лютава уже давно чувствовала в пасти.

Она выплюнула изгрызенную лапу и подняла голову. Зверозмей лежал на боку, вывернув голову. Его грудь была разорвана когтями и зубами, белый волк, пошатываясь, терся мордой о землю, пытаясь стереть с нее кровь. Черный волк стоял над поверженным врагом, тоже опустив голову и тяжело дыша.

И никто из них не успел заметить в пылу борьбы, как собака подхватила зубами последнего из детенышей, который все-таки сумел выбраться из огня, как он юркнул к ней на грудь и обвился вокруг шеи и как она кинулась прочь из пещеры, унося спасенного и спасая от расправы саму себя. Она канула в темноту, а три ее врага были слишком утомлены, чтобы заметить ее бегство и тем более ее преследовать.

Уже рассветало, когда Лютава очнулась. Она лежала на поляне, на мокрой от росы траве, и в первый миг удивилась, ощутив на себе человеческое тело. За эту ночь она так сроднилась с волчьим обликом, что быть человеком ей теперь казалось как-то странно и неловко.

Было холодно – густарь не кресень, ночи уже студеные по-осеннему. К тому же все тело отчаянно болело, каждая мышца ныла и вопила, каждая косточка стонала. Голова шла кругом. Постанывая, как старая бабка, Лютава с трудом перевалилась на бок, встала сначала на колени, потом кое-как выпрямилась. В нескольких шагах от нее была вода Угры, еще слегка подернутая утренним туманом.

Сообразив, что произошло, Лютава немного посидела на земле, проверяя, закрыла ли двери в Навный мир. Оставлять их открытыми после путешествия нельзя, это одно из первых правил, которым учат, – ведь вслед за зваными гостями в открытые ворота могут явиться и незваные, такие, с кем потом хлопот не оберешься. А тем более они были у рубежа Бездны и оставили свой след оттуда сюда. Но все было в порядке. Как она закрывала двери, как вообще вернулась из подземелья и из Навного мира, Лютава не помнила.

Хотелось пить, но Лютава, с трудом поднявшись, первым делом отправилась искать брата. Лютомер обнаружился за тем кустом, где она вчера его оставила. Тоже в человеческом облике, он крепко спал, положив голову на выступ корня, и Лютава торопливо разбудила его. Она уже видела, что дух его вернулся в тело, но очень хотела убедиться в этом обычными человеческими способами. Она была далеко не так, как он, опытна в хождении по тропам незримых и после ночной битвы отчаянно тревожилась – а вдруг что-то пойдет не так? Недаром волхвы рассказывают такое множество кощун о трудностях, подстерегающих путешественника на тропах Навного мира. Они столкнулись с настолько грозным врагом, что даже их объединенной силы не хватило бы для борьбы с ним, если бы не помощь духа-покровителя. Вспоминая, на грани какого ужаса находилась, Лютава содрогалась; ей хотелось сбросить с себя этот ужас, до сих пор липнувший к коже, будто черная влажная пыль.

Едва она прикоснулась к нему, как Лютомер вздрогнул, открыл глаза и сел. Увидев сестру, которая смотрела на него с тревогой и ожиданием, он облегченно перевел дух и улыбнулся. Обняв ее, он прижался лицом к ее прохладным волосам – он тоже беспокоился за нее и был рад, что все в порядке, если не считать того тягостного чувства близкой черной пропасти, без которого вообще не обходятся путешествия на Ту Сторону. Потом Лютомер быстро поднялся, поднял сестру и потянул к берегу:

– Пойдем, остатки надо смыть.

Глядя, как он раздевается, Лютава постаралась собраться с духом – время купаний уже прошло. Ведь не месяц кресень – Мать Марена уже окунулась, выстудила воду. Но делать нечего – Лютомер прав. Текущая вода смывает с тела и души все то лишнее, что к ним прицепилось во время общения с Навным миром, и уносит туда, где всему этому и надлежит находиться.

– Ну, иди! – Лютомер, зайдя по колени в воду, обернулся и призывно махнул Лютаве, которая, зябко оглаживая себя по плечам, мелкими шажками приближалась по прохладному песку.

И взгляд его изменился, в нем появилось новое, но хорошо знакомое ей выражение. Лютава подошла, жалобно повизгивая, как маленький зверек. Лютомер улыбнулся – не хочется, а надо! И едва она приблизилась, как он неожиданно схватил ее и бросился вместе с ней на глубокое место.

Холодная вода обожгла, как огонь, Лютава отчаянно завизжала, стала вырываться, Лютомер смеялся и не пускал ее к берегу. К вершинам ив взлетели вопли, крики, плеск воды, которые старые деревья слышали на этой поляне только в конце весны, на Купалу, но никак не ждали услышать холодным утром месяца густаря, когда между желтыми высохшими стеблями трав раскидывают свои сети пауки и капли росы усеивают их, превращая в жемчужные…

Когда-то Лютомер учил Лютаву плавать – когда она была маленькой девочкой, жившей в Ратиславле с родителями, а он – уже отроком, иной раз приходившим с Волчьего острова, где тогда верховодил варга Ратислав, младший брат Вершины. Тринадцатилетний бойник – рослый, длинноволосый, сильный – казался шестилетней Лютаве совсем взрослым и был в ее глазах воплощением силы и красоты, витязем из кощун и песен. Она отчаянно задирала нос перед всеми ратиславльскими детьми, гордясь, что этот витязь, разумеется самый лучший среди бойников, – ее присный брат и что она – его единственная присная сестра!

Теперь она и сама немало могла и умела, и на нее девочки-сестры смотрели с восторгом, мечтая когда-нибудь стать такой же сильной и мудрой, так же ловко метать сулицы, заклинать духов, плясать русалочьи пляски весной и не робея говорить в собрании отцов. Но на тропах Навного мира она и сейчас чувствовала себя спокойно только с ним – как когда-то в воде теплой летней Угры, среди визга других детей и веселых восклицаний ждущей на берегу матери…

Лютомер толкнул ее сразу на глубину, где даже ему было по плечи, и ей приходилось барахтаться, чтобы не уйти с головой. Лютава цеплялась за него, висла, а он отталкивал ее от себя, чтобы она плыла, двигалась. В пылу борьбы Лютава вдруг почувствовала, как между нею и Лютомером проскользнуло еще чье-то гибкое тело – невидимое, почти не ощутимое. Словно сама вода вдруг сгустилась и приняла форму стройного женского тела – видно, их возня раззадорила Угрянку и той захотелось принять участие. А Лютомер вдруг застыл, выпрямился, стоя по плечи в воде, и лицо его так изменилось, что Лютава испугалась. Но тут же он выдохнул и рассмеялся – Угрянка, пользуясь своей невидимостью, слишком уж осмелела!

От воды и движения тягостное чувство ушло, и Лютомер наконец выпустил Лютаву на берег. Одевшись и попрыгав, чтобы согреться, Лютава почувствовала себя лучше, в голове прояснилось. Да и солнце пригревало – высушило росу и туман. Воздух потеплел, словно лето пошутило, притворяясь ненадолго осенью, а теперь снова улыбнулось во всю ширь.

Подобрав с травы свой мешок, лежащий на прежнем месте, Лютава обтерла кудес, завернула его и спрятала, а взамен достала свежую лепешку.

– Угощайтесь, други мои верные, помощники сильные, – говорила она, разбрасывая кусочки лепешки по поляне. – Тебе, Угрянка, лебедь белая, сестра моя и подруженька милая, тебе, Радом, добрый молодец, черный волк, разрывающий зло! Как помогли вы мне вчера, так помогайте и завтра, не оставьте меня и днем светлым, и ночью темной, на заре утренней и на заре вечерней, в полдень и в полночь, на востоке и на западе, в лесу дремучем, в воде текучей, в поле широком, в лугу зеленом!

Одну лепешку она оставила и, разломив пополам, половину протянула Лютомеру. После всего пережитого обоих охватил волчий голод, захотелось скорее домой, в Варгу, где бойники уж наверное сварили кашу и сидят на бревнах вокруг кострища.

Но мысли обо всем увиденном не оставляли и сейчас. Оба хорошо понимали, что без помощи Радома они едва ли справились бы с тем жутким зверозмеем, которого сейчас не могли вспомнить без содрогания. При одной мысли о нем внутри продирал мороз и становилось пусто, будто все внутренности разом исчезли, а ты летишь в пропасть без надежды за что-то зацепиться. Лютава не хотела даже мысленно возвращаться в ту пещеру. Она понимала, что там они столкнулись с одним из самых неприятных видов волшбы. Семь лет Галица убивала людей, по человеку в год, и скармливала их души духу Нижнего мира, который в обмен тянул для нее силу из Бездны. О сокрытии следов он заботился сам – он ведь не хотел лишиться кормушки, а это произошло бы, прознай об этой связи Галицы или Семилада, или Темяна, или кто-то из прочих ратиславльских волхвов. Выкормленный таким образом, через семь лет, то есть сейчас, этот дух… Лютава мысленно зажмурилась и проскочила не глядя то, что было дальше… пока в корзине у Галицы не зашевелились детеныши. Точные подобия зверозмея, рожденные ею же и полностью покорные ее воле. Выкормыши могли дать ей силу значительно большую, чем сам нижний дух. Уничтожив и зверозмея, и детенышей, они лишили колдунью ее покровителя и оружия разом. Но сама она уцелела. Легко представить, какую ненависть она теперь питает к детям Семилады. Такая ненависть сама по себе может стать оружием. Если у нее не осталось чего-нибудь про запас.

На другой день, отдохнув немного, Лютомер и Лютава вдвоем сходили к Просиму и рассказали ему обо всем.

– Вот отчего ко мне мои сынки во сне-то явились, – сообразил старик и вытер глаза рукавом. – Как разодрали вы того гада, то и душеньки, им погубленные, на волюшку выпорхнули и к дедам в Ирий устремились. Спасибо тебе, Велесович, спас ты сынков моих! – Старик вдруг повалился на колени и наклонил голову к самым башмакам Лютомера. – Прости, что за чудо-юдо тебя зловредное столько лет считал, а выходит, ты мне такую милость оказал, что сильнее и нельзя! Прости, старый я дурак!

И Просим опять заплакал, потому что не мог без слез вспоминать об этой «услуге» – ведь Лютомер сделал, что смог, только для мертвых, а живых сыновей ему не вернут и сами боги.

– Ну, будет тебе! – У Лютомера щемило сердце, и он не знал, как успокоить старика. – Ну-ка, припомни, старший у тебя когда пропал?

– На Купалу… гуляли, – с трудом выговорил Просим.

– Ну, слава чурам! В Ночь Богов умер, стало быть, назад ему дорога не заказана. Теперь жди, дед, правнуков жди! Освободилась его душа, может уже и возвращаться. Как родится у тебя первый правнук – может, это сам твой Упрямка и будет.

– Не дождусь. – Просим, взяв себя в руки, вытер глаза и вздохнул. Лютомер помог ему подняться и усадил на лавку. – Не доживу. У нас старшая, вон, Липушка, да ей восьмой год, замуж лет через восемь только. Не доживу.

– Ну, тоже не беда! – Лютомер улыбнулся. – Ты, главное, сам ухитрись в Ночь Богов помереть. И возродишься, может, сам в детях вашей Липки – в старшем Упрямка, в меньшом ты. Вот и будете еще с ним вместе тут по двору бегать!

Просим хмыкнул, представив, как голозадым мальцом снова носится вот по этому двору наперегонки с собственным старшим сыном, но тут же вздохнул.

Когда средний сын с женой вернулись, то немало удивились, застав у себя в гостях варгу-оборотня и его сестру, с которыми старый Просим беседовал как с лучшим другом.

– Вот она какого духа себе нашла! – говорил старик, когда успокоился и обдумал все услышанное. – Видно, это чудо страховидное было из тех старых выкормышей, что еще ее мать кормила. А потом ей передала, от того старого чуда и новые гаденыши завелись. Тогда она сама их стала кормить. Хорошо, поспели вы вовремя. А не сожгли бы их – они бы в скором времени в такую силу вошли, что и подумать жутко. Ведь этих выкормышей в чужие души подсаживать можно. С этим делом кого хочешь к рукам приберешь и на себя работать заставишь. А если сильный человек, чужой воле не поддастся, то исчахнет, выкормыши из него всю жизнь высосут.

– Да уж, вовремя, – задумчиво соглашался Лютомер. – Но ты, старче, все-таки посматривай. В твоих угодьях ее лаз в Нижний мир, мало ли что объявится.