Текст книги "Лесная невеста"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

– О чем грустишь, ясный сокол? – шепнул прямо в уши нежный голос, и мягкое дуновение, как бесплотная, но теплая рука, ласково коснулось щеки. – Отец твой хорошо свой век прожил, рубаха его души вышла белая и гладкая, и в Ирии не придется ему стыдиться узлов и пятен. И не чужие его там ждут, а предки и родичи, деды и бабки, пир ему приготовили, да не простой, а свадебный. Невеста его – лебедь белая, краса ненаглядная. Нет там болезни и старости, нет тоски и печали, только юность цветущая и радость несказанная до конца времен. О чем грустишь?

– О себе, – честно ответил Зимобор.

Он не знал, произнес эти слова вслух или скорее подумал, но та сущность, что говорила с ним, смотрела прямо в душу. Это была сама судьба, общая для всего людского рода, но своя для каждого.

– Отец умер, своего наследника не назвал. Я – мужчина, а сестра старше и родом знатнее, ее мать – верховная жрица, а я же на святилище дружину не поведу, и жены у меня нет, чтобы дать смолянам другую княгиню и жрицу ей на смену. Не хочу над отцовской могилой с единокровными сестрой и братом воевать, а добром они не уступят.

– Хочешь, я тебя сделаю смолянским князем, – легко пообещала темнота, и парящие звездные искры задорно мигнули. Кроме этого звездного блеска, Зимобор не видел ничего, но голос был так звонок и нежен, навевал образ такой красоты и прелести, что захватывало дух и все тяжелые мысли исчезали.

– Раздора в роду не хочу и своей кровной родне вреда не пожелаю, – тихо ответил он.

Когда тебя спрашивает такой собеседник, надо очень и очень хорошо подумать, прежде чем отвечать.

– Как скажешь, так и будет, – невидимо улыбнулась звездная бездна. – С древних веков обычай ведется: о чем спор зайдет, то поединком решают. Зови на поле того, кто не хочет признать тебя. Если вызовется быть тебе соперником младший брат, выходи на бой без тревоги – победа будет твоя. А сестра от поединка откажется – значит, опять твоя победа.

– Нет, она упряма. – Зимобор покачал головой. – Так просто не отступит. Она потребует «сиротского права» [10]10
  «Сиротским правом» назывался обычай древнего суда: в случае назначения судебного поединка тот, кто не способен биться сам, например женщина, мог выставить вместо себя другого бойца.


[Закрыть]и выставит против меня своего человека, варяга. А это боец крепкий!

– «Сиротское право»? – Вила усмехнулась. – А ты на это ответишь перед всем народом: «Смоляне, если за вас выйдет сражаться варяг, кто же будет вами править?»

– А если она потребует, чтобы меня закопали по пояс в землю, и выйдет сражаться сама? Она это может!

– Тогда ты скажешь: «Смоляне, у вас много врагов, но ни один из них не позволит закопать себя в землю еще до битвы». Что она ответит на это? И что скажет народ?

Зимобор улыбнулся: Дева Судьбы давала очень умные советы.

– Пока я с тобой, ничего не бойся, – шепнула звездная тьма. – По нраву ты мне пришелся – я все для тебя сделаю, весь белый свет к твоим ногам положу. Полюбишь меня?

Теплое мягкое дуновение снова повеяло в лицо, нежно коснулось губ, как поцелуй невидимой тени. На миг вспыхнуло ощущение немыслимого блаженства, разлилось по жилам, наполнило до корней волос и растворилось в крови, растаяло, как кубок драгоценного вина, вдруг вылитый в широкую реку.

Зимобор открыл глаза. Проснулся… А он спал – сидя на лавке, привалившись спиной к бревенчатой стене? Спали три старухи, одна храпела, две посапывали. Баня снова стала такой, как всегда, на лавке покоилось мертвое тело князя Велебора, уже окончательно сброшенная одежда души.

Нет, это был не сон. Зимобор протер лицо, взъерошил волосы. Небо за окошком побледнело, созвездие Трех Вил погасло. Близилось утро, кричали петухи.

Он не спал. Младшая из трех вещих вил, Дева Будущего, говорила с ним. Обещала помощь. Зимобор хорошо помнил ее советы, но не мог сообразить, что же такое она сказала на прощание. Что-то такое хорошее, но… тревожное. Что-то слишком невероятное, чтобы быть правдой.

Но где-то в глубине души сохранились последние отголоски, воспоминания о мгновенном блаженстве, которое подарило ему ее прикосновение. Это было на самом деле, такого не выдумаешь.

Храпящая старуха вздрогнула, чуть не свалилась с лавки на пол, завозилась – проснулась. Зимобор неслышно встал и скользнул за дверь, благо, ее смазали, чтобы не скрипела. Никому не надо знать, что он провел возле тела последнюю земную ночь души. То, что с ним случилось, принадлежит только ему.

В последующие дни княжий двор и весь городок, стоявший на холме у впадения в Днепр речки Свинец, был полон гостей: понаехали старейшины со всех подвластных земель, и княгиня принимала их весьма радушно и с почетом. Собрать, как в былые времена, всех взрослых свободных мужчин племени было уже невозможно, и прибывали только старейшины, которым надлежало говорить от имени своих родов, – с верхнего течения Днепра, с Вопи и Вотри, с верховий Сожа, где жило немало кривичей, плативших дань смолянскому князю; с Межи, Каспли и Осьмы. От Кореничей прибыли только трое: нынешний старейшина Журавель, дальняя Зимоборова родня, и с ним двое подростков, никогда прежде не выезжавших из своего гнезда и смотревших на все вокруг изумленно расширенными глазами, – разводя руками, Журавель вздыхал, что после голодных зим и от рода-то мало кто остался…

По вечерам в обчине святилища, где собиралась вся смолянская и приезжая знать, не утихали споры. Старейшины хотели что-то решить между собой еще до веча, но договориться никак не удавалось.

– Служил я князю Велебору верно, в чем дух его над нами свидетель! – говорил воевода Беривой. – Хочу и дальше роду Велеборову, роду князя Тверда и потомков его, служить. Перун и Макошь князя Велебора благословили добрыми сыновьями, и сыну его старшему Зимобору я в верной службе поклянусь. Кто обычай предков чтит и племени смолян славы хочет – тот говори, как я. Верно, дружина?

– Верно! Верно! Хорош у князя старший сын – лучше нам не надо! – кричали кмети ближней князевой дружины. Они дружили с Зимобором, не раз ходили с ним в походы и были совсем не прочь увидеть именно его своим новым повелителем.

– Дай я скажу! – Вперед вышел Секач. – Не одним сыном боги князя нашего благословили. Старшее его дитя – княжна Избрана, и в ней благословение богов. Мать ее, княгиня Дубравка, род свой ведет от князя Белояра, сына Живодары и Стоимера, внука Радимова. В ней две реки княжьей крови священной сливаются воедино. И княжна Избрана, как заря ясная, земле смолян послана богами, в ней сама Избрана, Кривова дочь, к нам воротилась. После всех неурожаев нам больше всего милость Макоши нужна, чтобы поля наши родили, скотина плодилась. А чьи мольбы скорее услышит Великая Мать, как не правнучки и служительницы своей? Пусть княжна Избрана будет княгиней – тогда благословят боги нас и землю нашу! А случится война – изберем воеводу, как предками завещано.

Никто не ждал, что Секач сможет говорить так красиво и гладко. Подобной речи следовало бы ожидать от волхва, и волхвы, кстати, согласно кивали. Зимобор заметил напряженное лицо княгини и сообразил: истинным творцом этой красивой речи была она, а воевода ее затвердил, как ребенок, чтобы теперь произнести своим громким уверенным голосом.

Но гораздо больше удивляло то, что Секач поддерживает уже не Буяра, своего воспитанника, а Избрану. Правда, удивлялся Зимобор недолго. «Изберем воеводу…» Понятно, кто будет этим воеводой. Похоже, Дубравка и Избрана твердо пообещали Секачу, что эта должность будет его, и поклялись той самой богиней, именем которой он теперь убеждает остальных… В этом отношении Избрана как княгиня для него даже более выгодна, чем Буяр, который ведь и сам может войско водить.

– Да большой милости на княжне не видно! – крикнул Бражко, староста одного из близ живущих родов. – Мужа у нее Макошь быстро отняла, детей не послала. А больше замуж она идти не хочет, вон какие князья к ней сватались, а все попусту! Ждет, что ли, когда к ней сам Перун явится?

Поднялся шум, все заговорили разом.

– Не гневи богов! – возмущенно крикнула княгиня. – Сам Перун будет ей небесной защитой, а на земле защитник найдется!

Тесня друг друга, вперед выбрались несколько старост и волхв. Все заговорили разом, но только мешали друг другу. Княгиня злилась, но не могла их прервать. Кмети и даже челядинцы зашумели.

– А ну, тихо! Молчи! – кричал Беривой, потрясая могучими кулаками. – Говори один! Не на торжище!

– Княжна Избрана благословение богов, на ней лежащее, явила нам! – выкрикивал волхв Радомысл, которого выпустили-таки вперед. – После славной княгини Летомеры не бывало у князей кривичских такой девицы, как княжна Избрана. Разумом она остра, как молния Перунова, помыслом быстра, как вихрь, мудрость ее, как море Варяжское, широка, как Велесово подземелье, глубока. Суд она судить может, ибо все законы и обычаи ей ведомы, и справедливостью ее Перун наградил в полной мере. Духом она тверда, как меч булатный, и нет такой беды, какая ее устрашила бы. Разумность, справедливость, доброту и милость дадут нам боги в ней.

– Коли она так хороша, то забирайте ее себе в святилище, нам не жалко! – опять закричал староста Бражко. – Да всех ее варягов крутолобых в приданое дадим! А князь должен меч в руке держать, а не веретено!

Опять поднялся шум, в гриднице засмеялись.

– Княгиня Летомера правила, пока князь Зареблаг в возраст не вошел, и никакого урона не было! – крикнул Секач.

В давние времена однажды был избран князем семилетний мальчик, единственный прямой потомок старинного рода, – правда, его мать, княгиня Летомера, и при жизни мужа пользовалась большим уважением, да и сама происходила от правнуков Крива. А ее родной брат был прославленным воеводой, так что, собственно, этим-то двоим вече и вручало судьбу племени. Но все-таки предание помнило, как кривичами правила женщина, хоть и от имени сына.

– Так у нас есть княжич в возрасте – куда уж лучше! – отвечал Беривой, показывая на Зимобора. – Ждать нечего!

Кругом кипел спор, только сами Избрана и Зимобор молчали. Их черед говорить еще не пришел. Избрана держалась прямо и гордо, только ее тонкие светлые брови сдвинулись, а глаза сверкали острым блеском, как голубые звезды. А Зимобор думал о той ночи, когда три вещие вилы шили рубаху для Велеборовой души. «Хочешь, сделаю тебя смолянским князем», – сказала ему Дева, та самая, во власти которой переменчивое и ненадежное будущее. Сама судьба была на его стороне, и что значили перед ее волей все происки княгини Дубравки, все вопли ее сторонников? Ему дана такая сила, которую не одолеет никто. Страх перед нечеловеческим существом прошел, теперь Зимобор твердо верил, что младшая из вещих вил поможет ему.

Но не только надежда на помощь его согревала. Дева не показала ему своего лица, но ее нежный ласковый голос, чарующий аромат ландыша, само ощущение блаженства от ее присутствия кружили голову даже в воспоминаниях.

– Если княжна Избрана так хороша и богами любима – место ей в святилище, пусть богам служит! – кричал тем временем десятник Достоян. – А на княжьем столе мужчина нужен! Засмеют нас, смолян, все племена, если мы при двух взрослых сыновьях княжеских девицу позовем нами править!

– А кто смеяться вздумает, тот вот что понюхает! – Секач выразительно показал могучий кулак.

– Надо вопрошать богов, кто угоден им! – восклицала княгиня Дубравка.

Вопрошать богов… Княжеский посох со смертью Велебора забрали в святилище, и теперь он ждет нового владельца перед идолом Перуна. Но если божеские знамения разойдутся с волей племени, никакое решение вообще не может быть принято. Тогда нужно будет приносить жертвы, чтобы склонить богов на свою сторону, или переубеждать народ, и дело затянется на неопредленный срок.

Крики становились все громче и беспорядочнее, никто уже не слушал других, ожесточение нарастало. Пора было вмешаться, пока дело не дошло до драки.

Зимобор встал и поднял руку.

– Тихо! – рявкнул на расходившуюся толпу воевода Беривой. – Дайте княжичу сказать!

– Не буду оспаривать достоинства сестры моей Избраны, но и себя в обиду не дам! – заявил Зимобор, положив руки на пояс. Народ умолк, люди тянули шеи и хмурились, стараясь ничего не упустить. – О чем вы спорите, смоляне? Не дочерям своим, но внукам отдал Крив в наследство свою землю. И не девы, но мужчины из рода князя Тверда наследуют его посох. Я, Зимобор, старший сын князя Велебора, заявляю свое право на княжий стол моих предков. Если кто-то видел мою трусость – пусть сейчас выйдет и скажет. Если кто-то терпел от меня обиду или несправедливость – пусть выйдет и скажет. Именем Перуна я вызову на божье поле любого, кто хочет оспорить мое право.

– Вот молодец! – одобрительно воскликнул Беривой. – Это дело! Нечего богов гневить бабьей болтовней.

– Я выставлю человека биться за мое право! – звонко объявила Избрана и тоже вскочила, словно само ее сердце рвалось в битву.

– Что это за человек? – быстро спросил Зимобор.

Избрана поймала его пристальный взгляд и поняла, что для нее приготовлен подвох. Но отступить она не могла и не хотела.

– Вот мой человек! – Княжна без раздумий указала на Хедина, стоящего чуть позади нее, и варяг расправил плечи в знак своей готовности.

– Смоляне! – Зимобор обернулся к людям. – Если за вас будет биться варяг, кто же будет вами править? Хотите, чтобы чужак был вашим воеводой?

По толпе пробежал гул: вручить варягу оружие на священном поединке означало дать ему и в дальнейшем слишком много прав. Избрана изменилась в лице: поняла, что такая замена и смолянам неугодна, и опасна в будущем для нее самой.

Но ее не зря хвалили за твердость духа: она была готова на все, лишь бы настоять на своем, и первое же препятствие не могло ее остановить. Мать порывалась что-то тайком подсказать ей, но она не слушала.

– Тогда… – так же звонко, со стальной решимостью объявила Избрана, – тогда я сама буду биться с моим братом! Как велит обычай: пусть его зароют в землю по пояс и дадут мне оружие – я своей рукой отстою мое право!

Толпа опять заволновалась: смелость и сообразительность княжны вызывали восхищение.

– Эх, жаль, что двое вас! – задорно крикнул кто-то. – Ни одного князя – беда, а два – две беды! Один бы кто из вас был – вот тут бы мы зажили!

– Смоляне! – воскликнул Зимобор, перекрикивая шум возбужденной толпы. – У вас много врагов! И ни один из них не позволит зарыть себя в землю еще до битвы!

Толпа шумела не переставая: теперь назвать князем девицу казалось немыслимо, и сами разговоры об этом выглядели досужей болтовней. Княгиня Дубравка в ярости сжала кулаки: все ее приготовления оказались напрасны. Даже если бы Зимобора не поддерживал ни один человек, он все равно имел право отстоять свое наследство поединком. Да и вече едва ли пойдет против воли богов, явленной на божьем суде. А ее дочь не могла принять вызов, и древняя слава, на которую они хотели опереться, повернулась против них!

– Да, у нас много врагов! – воскликнула княгиня. Все же не зря эта женщина вела свой род от князей и жрецов. – Но ты, Зимобор Велеборич, можешь ли ты сказать, что у тебя нет врагов?

– О чем ты, матушка? – изумился Зимобор. Что у него имеются враги, видел и слепой, но едва ли княгиня говорит о себе!

– Скажи-ка, нет ли у тебя врагов на Той Стороне? – внушительно и вместе с тем вкрадчиво намекнула княгиня. – Всем известно, что княжич Зимобор был обручен, что невеста его умерла, но не дала ему свободу! Он связан с мертвой, связан обручальным кольцом и обетом, и она считает его своим! Все об этом знают! – Дубравка с торжеством обвела взглядом притихшую толпу. – Все знают, что мертвая невеста не позволяет Зимобору найти себе жену. Всякую девушку, что приблизится к нему, душит и сушит мертвая! Как можете вы, смоляне, отдать свою судьбу в руки человеку, который связан брачным обетом с мертвой! Рано или поздно она утянет его за собой, а с ним и вас!

– Ну, мать, это ты что-то… не того загнула… – Беривой тоже был ошарашен, но пытался найти возражение. – Если так рассуждать… Это что же тогда – если у кого жена померла или там, скажем, муж… Ты, княгиня, – вдова! И дочь твоя – вдова! – осенило его. – Так что же, теперь и вас по ночам мертвые мужья душить придут? Так, что ли? Чем вы лучше-то, ты мне скажи!

– Мой муж достойно погиб и достойно погребен, он ни разу за семь лет не тревожил моего покоя, а по прошествии семи лет я снова свободна, как девица! – с торжеством объявила Избрана. Ее глаза сияли, она гордилась умом своей матери, который, разумеется, и сама унаследовала. – А что мы знаем о смерти твоей невесты? – Она бросила на Зимобора уничижительный взгляд. – Скажи, ты знаешь, как она умерла? Где она погребена, приносят ли ее душе жертвы, чтобы она не держала обиды на живых?

Зимобор молчал. Ничего этого он не знал. Посланцы полотеского князя просто сообщили о смерти малолетней невесты, без всяких подробностей, а спросить ему не пришло в голову. Мало ли от чего умирают девочки-подростки? Марена никого не щадит – ни старых, ни малых, ни простых, ни знатных.

– Ты не знаешь! – Избрана правильно истолковала его молчание. – Тебе не сказали правды. Наверняка дочь Столпомера умерла дурной смертью! [11]11
  «Дурная смерть» – преждевременная смерть от каких-то причин природного происхождения: утонуть, пропасть в лесу, упасть с дерева, быть убитым молнией, загрызенным зверем и т. д. В такой смерти выражался гнев богов, и очень долго сохранялось представление, что умершие «дурной смертью» не лежат в могиле, а выходят и причиняют вред живым.


[Закрыть]Поэтому ей нет покоя в могиле. И она не даст покоя тебе! Никогда! Она погубит тебя, а ты навлечешь на землю смолян великие беды! Ты никогда не сможешь жениться, потому что она задушит любую твою избранницу! У тебя не будет детей, и ты не оставишь наследника! Так не лучше ли тебе… не навлекать на нашу землю такой опасности, от которой ты не можешь ее защитить?

Понятно… Последний пример ревнивой злобы его мертвой невесты, Стоянку, все видели вот только что. А Буяр наверняка нажаловался матушке. А матушка сделала выводы… И попробуй ее опровергни…

– Так… это… ее прогнать как-то можно? – Десятник Моргавка вопросительно посмотрел сначала на княгиню, потом на волхвов. – Невесту-то эту пропащую? Вы, отцы мудрые, чего ждали-то столько лет? Давно бы занялись да освободили нашего княжича!

– Правильно говоришь! – крикнул Беривой. – Вы бы мух не считали, а своим делом занялись, у княжича уже была бы жена достойная да трое сыновей!

– Может, и можно. – Громан, Перунов жрец, пожал плечами. – Только сперва надо выяснить, отчего она умерла, где похоронена, могилу искать, вопрошать Велеса, – он кивнул в сторону Велесовых волхвов, одетых в медвежьи шкуры, – чем она недовольна, жертвы приносить… Еще вызнать, какая жертва ей угодна… А мало ли чего она запросит! Княжеский сын – дорогая добыча, за цыпленка не выкупишь!

А Зимобор снова вспомнил о вещей виле, и у него мелькнула надежда. Она – та, кто перерезает нити человеческих жизней. Она, несомненно, знает о его мертвой невесте все, как знает обо всех живших и умерших, сколько бы их ни было.

– А может, это не так трудно, как ты думаешь! – ответил он Громану, уже без прежнего уныния глянув на жреца, а потом на княгиню. – Я узнаю, как она умерла и чего теперь хочет. Это моя невеста, и я сам с ней разберусь. А живые пусть на нее не надеются и за мертвую не прячутся. Что я сказал про поединок – так и будет.

– Так и поединщик тебе будет! – рявкнул Секач и, схватив Буяра за плечо, вытолкнул того вперед. На щеках младшего княжича полыхал румянец, а душу переполняла отвага.

– Я выйду на суд божий против брата моего Зимобора! – крикнул он. В раздоре старших брата и сестры он мог неожиданно оказаться победителем. – Я тоже сын князя Велебора и княгини Дубравки, во мне кровь Тверда и Белояра! Если я одолею – буду смолянским князем!

– Нечего тут воду толочь! – раздавалось со всех сторон. – Как повелось! Кто одолеет – тот наш князь! Тот богам угоден! А кто проиграет, тот, стало быть, больше не спорь! А драться нам нечего, чтобы всю землю нашу в чужую добычу отдать!

Но выступление нового поединщика Зимобора не смутило. «Если вызовется быть тебе соперником младший брат – выходи на бой без тревоги, победа будет твоя», – обещала ему вила. Ее предсказание уже являлось решением, поединок, по сути, был окончен, еще не начавшись, только Буяр об этом не знал. Да и без вилы Зимобор мало сомневался бы в своей способности одолеть младшего брата, поскольку был сильнее, опытнее и хладнокровнее. С семилетнего возраста они чуть не каждый день сражались между собой тупым учебным оружием, соотношение сил им обоим было известно, и надеяться Буяр мог только на особую милость богов, о чем ему твердила мать. Зимобор хоть сейчас готов был перечислить все те приемы, которые попытается применить Буяр, и ошибки, которые тот наверняка сделает. Где ему одолеть ту, что держит в руках судьбу каждого из смертных?

Неподалеку от холма, на котором располагался частокол города, широко раскинулось так называемое Княжье поле: по преданию, там был погребен князь Тверд. Княжеский курган и сейчас оставался самым длинным, ведь после каждого очередного погребения он еще вытягивался. Небольшие родовые насыпи простых смолян были разбросаны поодаль. С годами жальник все рос, и в поминальные дни здесь было оживленно: везде дымили костры, «греющие души» дедов и бабок, на высоких курганах знати приносились жертвы и пелись поминальные песни, повсюду слышался говор – живые рассказывали мертвым про оставленную ими жизнь.

Все дни, пока готовилось погребение, старухи со всего города, распустив седые космы и посыпав головы золой, причитали по умершему князю.

 
Одолеет нас забота неизбывная,
Зашибет тоска-кручина горемычная:
Без тебя, могучий князь-отец,
Не раскинутся поля наши широкие,
Не взойдет трава в лугах зелененьких,
Не пойдет к нам рыба в сети, в неводы,
Не пойдет к нам зверь лесной в копье, в стрелу,
Не пойдет и птица в частый перевес…
 

Вечером последнего дня перед погребением дружина собралась на кургане Твердичей. В густеющей прохладной тьме весеннего вечера еще издалека было видно дрожащее пламя. Цепочка огней колебалась примерно на высоте человеческого роста и ограждала довольно большое пространство. При взгляде на эти факелы Зимобора пробирала дрожь. Ребенком, пятнадцать лет назад, он уже видел эту цепочку из огней, горящих как бы в воздухе, как бы сами по себе. Стена из факелов на высоких подставках окружала временную могилу, куда тело помещали перед погребением. Когда-то он видел внутри такой временной могилы своего деда, князя Годомысла. Зимобор и сейчас помнил это зрелище: выдолбленный дубовый ствол, в нем, как птенец в яйце, лежит тяжелое неподвижное тело со страшным, опухшим мертвым лицом под варяжским шлемом, с седыми усами, такими знакомыми и совсем чужими… Зрелище было жуткое и неприятное. Невозможно было поверить, что там, за этими огнями, теперь точно так же лежит отец. Вернее, то, что от него осталось. Сброшенная одежда души, которая давно ушла по радужному мосту в белой рубахе, сотканной из нити дней и дел его…

Пронзительный голос вопленицы взлетел последний раз и умолк: ночью не причитали. Во тьме мертвец был опасен: ведь неизвестно, какое порождение мертвого мира пожелает воспользоваться освободившимся телом. Для безопасности зажигалась цепочка освященных огней, позади нее ставили второй заслон, из воткнутых в землю копий, остриями вверх. Места плакальщиц занимали волхвы, с железными ножами и секирами, с трещотками и билами, которыми они гремели всю ночь, отгоняя Марену и все ее черные порождения.

Красноватое поле вечерней зари на закате все больше одевалось темнотой, багряные отблески таяли – солнце умирало на ночь, отдавая землю во власть тьмы. Священные огни сиротливо трепыхались на ночном ветерке и казались такими жалкими под черными крыльями Марены. Стало холодно, и Зимобор почувствовал себя бесприютным, словно изгой [12]12
  Изгой – изгнанный из рода, что в ранние эпохи означало как минимум гражданскую смерть, а затем и физическую, поскольку выжить в одиночку было практически невозможно.


[Закрыть], а не наследник славнейшего из кривичских князей.

Хорошо, что Судимер позаботился о бочонке березовой браги: она и согревала, и, как и песни, которые тут сегодня пелись, прогоняла излишнюю мрачность. Воевода Беривой сам, играя на гуслях, густым голосом пел старинные песни о подвигах князя Тверда и его битвах:

 
Выходил тут князь во поле во широкое,
Начал он по полюшку похаживать,
Ухватились за князя три велета [13]13
  Велеты – одно из западнославянских племен, живших примерно в районе современной границы между Польшей и Германией. Они же вильцы или лютичи. Слово «велет» также употреблялось в значении «великан».


[Закрыть]:
Он первого велета взял – растоптал,
Второго велета взял – разорвал,
А третьего велета взял он за ноги,
Стал он по полю похаживать,
Начал сильными руками помахивать,
Стал велетов поколачивать:
В одну сторону махнет – станет просека,
В другую махнет – чисто полюшко!
 

Уже совсем стемнело, на вершине кургана горел костер, и на верхушке каждого из старых курганов тоже был виден огонек. Казалось, сами могильные насыпи проснулись и теперь переглядываются между собой, правят своим собственным ночным вечем. Зимобору были хорошо видны все эти огоньки в темноте, и казалось, что это светятся души умерших. Он знал каждого из них: князя Тверда, которого сейчас восхваляет песней Беривой, и следующих смолянских князей: Гремислава, его младшего брата Вышегора, его сына Молислава и его жену Святогневу, мудрейшую ведунью. Одним из самых любимых в Смолянске было сказание о том, как княгиня Святогнева сама ездила за море сватать своему сыну невесту, хитростью и мудростью отбилась от посягательств на нее саму заморского правителя и привезла Велебору невесту, прекрасную, как ясная звезда, от которой родился его сын Радогость. О княгине Летомере и ее сыне Зареблаге была другая песня: о том, как взрослеющий княжич, входя в силу, вызывал на кулачный бой целые роды и всех побивал, приходя в такое исступление, что только одной его матери и было под силу его унять, о чем ее слезно просили отцы и матери:

 
Добрая ты наша княгинюшка,
Прими ты от нас дорогие подарочки,
Самоцветных камней да черных куниц,
А уйми ты дитя твое милое,
Молодого княжича удалого!
 

Все это было живо, ярко – прошлое никуда не делось, оно существовало здесь и сейчас, наравне с настоящим и будущим, и только легкая невидимая грань скрывала его от невнимательных глаз, но для Зимобора этой грани сейчас не было. Река времен едина, и чуткая душа может жить в любой ее струе. Тверд, Гремислав, Молислав, прапрадед Велебор, Радогость, Годомысл, иначе дед Годоня, которого Зимобор застал в живых, – все они были здесь, стояли цепью, как воины в строю, вдоль длинной насыпи Твердова кургана, и Зимобор вдруг осознал, что на темном, пока пустом краю есть место и для него. А за ним потянутся сыновья, внуки, обретая свое место в строю поколений… Сердце сильно билось, дух захватывало.

А с неба смотрели на него звездные глаза той, которая обещала ему победу всегда и во всем. Она сказала: «Ты будешь смолянским князем», и Зимобор уже чувствовал себя им. Предки смотрели на него десятками огненных глаз и ждали, что он не опозорит свою кровь, текущую от самого Перуна.

Поднявшись на ноги, Зимобор побрел вниз с кургана в ночную тьму. Ему хотелось побыть одному, послушать землю, вдруг заговорившую с ним в полный голос, и он взмахом руки остановил кметей, по привычке потянувшихся за ним. Коньша и Жилята послушно сели: от браги у них ослабели ноги, и в мыслях тоже наступила блаженная расслабленность.

У Зимобора слегка кружилась голова. На самого себя он смотрел как бы издалека, в общем течении реки веков, и судьбу свою видел как уже свершившуюся. О нем тоже сложат песни, в которых будет все, что нужно князю: его рождение, его взросление, приобретение оружия, борьба за далекую прекрасную невесту…

А может быть… Зимобор стоял у подножия еще одного старого, темного кургана, заросшего травами, и вспоминал старинное сказание, которое часто пели на свадьбах. Это уже случилось однажды в его роду: молодой князь Смелобран, внук самого Крива, охотился в лесу, отбился от дружины и увидел в густой чаще круглое озеро, а в нем купались девять прекраснейших девушек. Лебединое оперение лежало на берегу, и князь тайком утащил пару крыльев. Восемь девушек обернулись лебедями и улетели, а одна осталась… От жены-вилы у князя Смелобрана был сын, вот только сама Белая Лебедь покинула его через три года, вернулась в небо, к своей заоблачной родине… Конечно, это сказание – почти сказка, но… Но ведь одна из трех вещих вил сама пришла к нему и обещала что-то такое… Сердце тревожно сжималось, по коже пробегала дрожь наслаждения, Зимобор сам боялся своих мыслей и упивался ими.

Вдруг под сердцем кольнуло внезапное предчувствие опасности, и тут же, словно соткавшись из ночного мрака, перед ним выросли три безмолвные фигуры. В неверном свете луны они казались огромными и жуткими. Мысль о возможной угрозе еще только складывалась в голове, а наученное тело уже начало действовать. Его поединок за право владеть отцовским наследством уже начался – внезапно, без жертв богам и просьб о благословении, без свидетелей и судей, не считая молчаливых курганов, хотя они-то, пожалуй, и были самыми зоркими, самыми справедливыми судьями.

Зимобор шагнул вправо, не давая неведомым теням, кто бы они ни были, его окружить, левая рука метнулась вперед, перехватывая древко занесенного для удара топора, и тут же крепкие пальцы ухватили его за шиворот.

– Держу! – прокаркал незнакомец, оказавшийся, к немалому облегчению, существом из плоти и крови, и тут же охнул, получив под ребра две пяди холодного железа.

Прикрываясь телом врага, Зимобор развернулся и, высвобождая нож, толкнул негодяя на двух других. От такого поворота дела те на миг опешили, а он, не теряя времени, бегом кинулся туда, где под высоким княжеским курганом залегла особенно густая тень. Сзади бухали шаги преследователей.

Обогнув курган, Зимобор бросился под удачно подвернувшийся куст ракитника и укрылся там, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Ждать пришлось недолго: через несколько мгновений появился один из преследователей. Не замечая Зимобора, прикрывшего для верности лицо полой темного плаща, убийца настороженно озирался. Короткий рывок – и тяжелое лезвие меча обрушилось ему на загривок, опрокинув лицом во влажную траву.

И тут же княжич услышал подозрительный шорох прямо над головой: третий враг решил забраться повыше на склон, чтобы осмотреться, и теперь бросился на него сверху. Времени повернуться не оставалось, и Зимобор просто упал на колено, прикрыв спину поднятым клинком. Сталь скрежетнула о сталь, чуть левее о землю с шумом ударились ноги злодея, и княжич развернулся, нанося мощный удар по широкой дуге. Он уже почти чувствовал сопротивление плоти, рассекаемой острым лезвием, но противник ушел в сторону и тут же сам быстро нанес несколько ударов. Своим длинным мечом он владел не хуже Зимобора, и тому пришлось отступить на шаг под этим яростным натиском, затем еще, пятясь к кургану.

Хуже всего было то, что в темноте удары приходилось больше угадывать, полагаясь на чутье и удачу. Продолжая отступать, Зимобор оказался прижат к кургану, кожаная подошва оскользнулась на крутом склоне, и княжич упал на спину.

Как оказалось, внезапное падение спасло ему жизнь: меч убийцы просвистел над самой головой, зато сам он, при ударе подавшись вперед, напоролся горлом на клинок Зимобора, выброшенный в длинном колющем выпаде. Сверкнула зарница, на миг высветив бледное лицо с дико выпученными глазами; из раскрытого в немом крике рта ударила струя темной крови, ослепив наследника смолянского стола.