Текст книги "Недержание истины"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ну, Грымзин-то ему чем не угодил? – скорбно покачал головой Серапионыч.

– А вот это вы напрасно, господин Святославский, – перебил режиссера детектив Дубов. – Ведь Грымзин как раз покровительствует искусствам, даже свой дом предоставляет для ваших постановок.

– И что, теперь я ему должен каждодневно в ножки кланяться? – разозлился Святославский. – Он миллион наворует, а потом пятак на искусство жертвует. Тоже мне Сорос!

– Нет, ну Грымзин-то все же получше других будет, – неуверенно вступился было Щербина, однако Святославский уже никого не слушал:

– Грымзин еще хуже других, другие хоть откровенно наживаются и не претендуют на звание меценатов и покровителей. А ваш Грымзин…

– Все же на вашем месте я бы Грымзина не трогала, – заметила баронесса. – Каков бы он ни был, но если до него дойдут ваши речи, то вряд ли господин Грымзин еще когда-либо предоставит вам свои помещения.

– А мне плевать! – выкрикнул Святославский. – Довольно юлить и выворачиваться, довольно лебезить перед власть и деньги имущими! Для меня настал момент истины, когда я должен высказать все, что думаю, и плевать на последствия!

– Недержание истины, – вполголоса заметил Серапионыч. – Редкая болезнь. И весьма опасная, главным образом компликациями. – Заметив, что последнее слово не все поняли, доктор пояснил: – То есть осложнениями.

– А все-таки это черт знает что, – покачал головой инспектор. Извините, господин Святославский, но, по-моему, ваш «момент истины» не имеет ну ни малейшего отношения к предмету исследования. Мы, кажется, собрались воссоздать отношения Моцарта и Сальери, а не выслушивать ваши обличения современных олигархов.

– Опять сто двадцать пять! – пуще прежнего взвился режиссер. – Что я вам, колдун Лонго, чтобы оживлять покойников? Мне важно довести человека до той кондиции, до которой обстоятельства жизни двести лет назад довели Сальери, неужели это так трудно понять?! Да, меня можно упрекнуть в непоследовательности, в необъективности, в некорректности и еще черт знает в чем, но где вы видели, чтобы настоящий художник был последователен, объективен и корректен? Да это будет не художник, а тупая машина! – И, резко обернувшись к Щербине, Святославский спросил: – Ну как, вы уже дошли до кондиции?

– В каком смысле? – удивился Щербина. Однако, увидев яростную, почти безумную в этот миг физиономию режиссера, на всякий случай решил не спорить: – Дошел, дошел.

– Вот и чудесно! – обрадовался Святославский. – Ах да, так на чем же я остановился?

– На олигархах, – подсказала баронесса.

– А точнее, на банкире Грымзине, – добавил Серапионыч.

– Да-да, на Грымзине! – звучно хлопнул себя по лбу Святославский. Очень хорошо. А ведь я не высказал еще и четверти того, что о нем думаю…

Между тем Дубов украдкой оглядел обеденную залу, неспешно встал из-за стола и подошел к сцене:

– Господин Святославский, к вашему сведению, банкир Грымзин находится здесь.

Это была чистая правда – несмотря на свои пресловутые богатства, Грымзин предпочитал деньгами не сорить и экономил даже на еде. Поэтому он иногда посещал и «Зимнюю сказку», где имели место быть так называемые «комплексные обеды» со скидкой. Вот и на сей раз кислоярский Рокфеллер скромно сидел за дальним столиком и неспеша поглощал вегетарианское рагу, запивая его виноградным соком. Обличительных речений Святославского он даже не слышал – его внимание было сосредоточено на книжке, лежащей поверх пустой тарелки из-под первого: «Теория и практика банковского дела». Как раз сейчас Грымзин запойно штудировал главу «Способы невозврата авуаров вкладчикам», и происходящее на сцене воспринимал не более как назойливый шумовой фон, даже не пытаясь вникнуть в его содержание.

Узнав о присутствии Грымзина, Святославский вовсе не смутился, а напротив – обрадовался:

– Очень хорошо! Это как раз тот редкий случай, когда гора сама пришла к Магомеду. Что называется, легка на помине. – С этими словами Святославский двумя пальцами взял с рояля рюмочку и протянул ее Щербине.

– Коньяк? – принюхался поэт.

– Яд! – гордо ответствовал режиссер.

– Настоящий? – удивленно и чуть испуганно проговорил Щербина, отдернув руку.

– Ну конечно же настоящий! – радостно воскликнул Святославский. – Этот, как его, цианистый стрихнин. Я же сказал – никаких шуток. Все будет по-всамделишному, без дешевой театральщины.

– И зачем? – пролепетал Щербина.

– Да вы вообще слушали, о чем я тут пол часа распинался? – вновь взъярился режиссер. – Поверьте, на голодный желудок это очень и очень непросто. Вы возьмете яд и поступите с ним так, как сочтете нужным и возможным. Либо вольете его в стакан господину Грымзину, либо не вольете. Поскольку вы сами признали, что находитесь в той же кондиции, что и некогда Сальери, то ваши действия наконец-то дадут ответ на спорный вопрос: отравил ли Сальери Моцарта, или нет. Вы поняли всю ответственность стоящей перед вами исторической задачи?

– Да, – чуть помедлив ответил Щербина и решительно принял от Святославского рюмку.

А Святославский, как ни в чем не бывало, приветливо замахал рукой банкиру:

– Добрый денек, господин Грымзин! Не желаете ли присоединиться к нам?

Банкир нехотя оторвал взор от «Авуаров», вылизал кусочком хлеба соус и, взяв недопитый стакан, направился к сцене. Не то чтобы Великий Олигарх так уж жаждал побеседовать с Великим Режиссером – скорее, его внимание привлекли инспектор Столбовой и частный детектив Дубов. У них он надеялся что-то выведать о ходе расследования очередного ограбления в филиале его банка. (Прижимистый Грымзин экономил не только на еде, но и на охране, и за это иногда приходилось расплачиваться).

– Василий Николаевич, постарайтесь отвлечь его внимание, – торопливо проговорил Святославский, соскочив со сцены. Щербина в полустолбнячном состоянии следовал за ним, держа рюмку с ядом на расстоянии вытянутой руки, будто змею.

Дав напутствие Дубову, Святославский не стал садиться за стол, а отошел чуть в сторонку и водворился прямо под сценой рядом со Щербиной.

Грымзин подошел к столику и уселся на место Святославского.

– Добрый день, господа, – поздоровался он сразу со всеми. – И, заметив баронессу, поправился: – Ну и дамы, конечно, тоже.

– Очень рад, что мы встретились, Евгений Максимович, – совершенно непринужденно заговорил Дубов. – Я как раз хотел отчитаться перед вами о проделанной работе. Мне удалось выяснить, что… Простите, ради бога, друзья мои, – перебил сам себя детектив, – у меня к господину Грымзину чисто профессиональный разговор, вы не будете против, если мы вас на минутку оставим?

И детектив увлек банкира за соседний пустующий столик, причем усадил его спиной к тому столу, где сидели их сотрапезники и остался стакан с недопитым соком. Сам же Дубов прекрасно видел все, что там происходило.

– Ну, быстрее же, – вполголоса поторапливал Святославский Щербину, искоса глядя на беседующих банкира и детектива. Бледнее полотна, Щербина двинулся в сторону столика, по-прежнему держа рюмку двумя пальцами. Святославский, ни на шаг не отставая, следовал за ним. Весь зрительный зал затих, как бы предчувствуя скорую развязку.

– Ну, давайте же, у нас мало времени, – чуть не прошипел Святославский. Щербина сел на место Дубова и осторожно, чтобы не пролить, поставил рюмку возле грымзинского стакана. Святославский стоял за спиной Щербины, хотя вернее было бы сказать – стоял над душой.

– Вы хотя бы теперь воздержались от воздействия на господина Щербину, неодобрительно покачала головой баронесса. – Он сам должен решить, как ему поступать.

– Ну ладно, молчу, – нехотя согласился режиссер. – Даю вам минуту на размышление. А то яд совсем выдохнется.

– Да тише вы, – Серапионыч указал глазами на соседний столик.

– Ну, это-то как раз ерунда, – дрожащим голосом промямлил Щербина. Грымзин с молодости глуховат на оба уха.

– Ага, так вы с ним знакомы? – радостно нарушил Святославский обет минутного молчания.

– В одном классе учились, – зло проговорил Щербина. – Он у меня еще алгебру всегда списывал. А теперь даже не здоровается, олигарх хренов. Давайте сюда яд!

С этими словами поэт схватил рюмку и решительно вылил содержимое в стакан Грымзина. Зал на миг замер, а затем разразился аплодисментами. Святославский раскланялся, а затем чуть не силой поднял Щербину из-за стола и вновь увлек к подножию сцены. Тот передвигался, словно в бреду – казалось, он и сам толком не осознавал, что он совершил.

– М-да, выходит, что эксперимент дал положительный результат, глубокомысленно заметил доктор Серапионыч.

– Смотря что считать задачей эксперимента, – возразил инспектор Столбовой. – Из него ясно одно – поэт Щербина… Да что там Щербина оказывается, любого, самого безобидного человека с легкости можно довести до такого состояния, что он готов преступить все божеские и человеческие заповеди!

– Любопытно бы посмотреть на физиономию Щербины, когда он увидит, что Грымзин жив и здоров, – усмехнулась Хелен фон Ачкасофф. – Как вы думаете, что он при этом испытает?

– Глубочайшее разочарование, – пробурчал инспектор.

– А я думаю, что глубочайшее облегчение, – возразил доктор. – По-моему, он уже приходит в себя и начинает сожалеть о содеянном.

– Не поздно отыграть назад, – сказала баронесса. – Ведь Грымзин еще не выпил свой сок.

– Боюсь, что Святославский не даст ему пойти на попятный, – покачал головой Серапионыч.

– Отчего же? – удивился Столбовой. – Ведь наш режиссер уже доказал себе и всему миру, что Сальери все-таки отравил Моцарта. Какого рожна ему еще надо?

Тем временем Дубов, увидев, что его задача выполнена, стал закруглять разговор:

– Ну что же, Евгений Максимович, думаю, что поиски завершатся успешно. Во всяком случае, мы с Егором Трофимычем будем держать вас в курсе дела.

– Да, конечно, – рассеянно кивнул банкир. – Ну что ж, Василий Николаич, всего доброго. Пойду. Дела, дела…

– Как это пойду? – искренне возмутился Василий Николаевич. – Вы же еще сок не допили.

– Да, совсем забыл, – согласился Грымзин. – Раз уплочено, то хочешь не хочешь, а допивать придется.

Банкир подошел к общему столику и, не садясь, потянулся за стаканом. Щербина рванулся было вперед и даже попытался что-то крикнуть, но Святославский, как и предполагал доктор, удержал его и даже на всякий случай прикрыл ему рот ладонью.

Грымзин неспешно опорожнил стакан.

– Ну все, представление окончено, – негромко произнес доктор Серапионыч. Инспектор Столбовой глянул на часы:

– Ну вот, опять на работу опоздал. А у меня столько дел…

Но тут пустой стакан выпал из рук банкира, а сам Грымзин со стоном повалился на пол.

– Что с вами, голубчик? – Серапионыч бросился на помощь потерпевшему. А Столбовой заученным движением выхватил из кармана служебный револьвер:

– Всем оставаться на местах! – И, переведя взор на Святославского и Щербину, добавил: – А вы арестованы. Доигрались, понимаешь ли…

– Шаг вправо, шаг влево – побег, – негромко произнесла баронесса. Впрочем, Щербина пребывал в таком жалком состоянии, что вряд ли мог бы куда бы то ни было убежать, если бы даже очень этого захотел. Святославский же никуда бежать и не собирался – он упивался собственным триумфом.

– Свершилось! – выкрикнул режиссер, перекрывая все прочие голоса. – Я же говорил, что искусство – ничто перед ликом подлинной жизни!

– Но как это могло случиться? – недоуменно пожала плечами баронесса. Мы же все видели, что там был чай…

– Значит, в какой-то момент был подбавлен яд, – уверенно заявил Дубов. И подчеркнул: – Настоящий яд. И сделать это мог любой из нас. Яд мог находиться в одной из трех емкостей – либо в стакане с соком Грымзина, либо в кружке с чаем Святославского, либо, извините, дорогая баронесса, в вашей рюмке из-под Довганя. Однако ясно и другое – предварительно он не мог находиться ни в одном из названных сосудов, так как все трое из них уже пили…

Похоже, что Василий решил всерьез пуститься в дедуктивные построения, достойные Великих Сыщиков прошлого и настоящего, хотя момент для этого был явно не самый лучший.

Тем временем Серапионыч продолжал возиться возле Грымзина.

– Ну, как? – подошел к нему Столбовой.

– Увы, пациента спасти не удалось, – вздохнул доктор. – Экзитус леталис.

– С этими словами он привычным движением закрыл банкиру глаза.

По зрительно-обеденному залу пронесся тяжкий вздох. Те, кто был в головных уборах, поспешили их снять. И лишь один Щербина, к общему удивлению и возмущению, неожиданно воспрял духом:

– Да, я отравил его, и вот он лежит передо мною во прахе, во всей своей мертвой самости. И я ничуть не сожалею о содеянном, ибо теперь я – первый музыкант всех времен и народов!

Почтеннейшая публика зароптала.

– Что он говорит! – послышались выкрики из зала. – Убил человека и еще бахвалится!

– Всем оставаться на местах! – почувствовав настроение зала, еще раз приказал Столбовой. – Никакого самосуда я не допущу, и не надейтесь. – А вас, господин Щербина, я попрошу отвечать только на мои вопросы. Стало быть, вы признаете, что намеренно отравили банкира Грымзина?

– Какой еще Щербина? – высокомерно глянул отравитель на инспектора. – Я – Сальери. И отравил я своего соперника Моцарта. Вы спрашиваете, намеренно ли? О да, еще как намеренно! – С этими словами Щербина взбежал на помост и торжественно зачитал:

 
– …Ты заснешь
Надолго, Моцарт!.. Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы – и не был
Убийцею создатель Ватикана?
 

Последние строки он прочел столь страстно, что публика не удержалась от аплодисментов. А Святославский не преминул заметить:

– Вот вы мне не верили, а я таки заставил его перевоплотиться. И пускай теперь кто-нибудь усомнится в чистоте эксперимента!

– Ну все, крыша поехала, – вполголоса проговорил Дубов.

– У кого? – переспросила баронесса. – У Святославского или Щербины?

– У Щербины, разумеется, – вздохнул Серапионыч. – А у Святославского, как мне кажется, она всегда была слегка не на месте.

Между тем Щербина вновь присел за рояль и стал наигрывать попурри из «Мурки» и «Реквиема» – должно быть, помутневшее сознание подсказало ему, что именно такую музыку должен исполнять композитор-отравитель над прахом убиенного им собрата по искусству.

– Стало быть, Щербина сознался и надобность в вашей дедукции отпадает? – не без доли ехидства спросила баронесса Хелен фон Ачкасофф.

– Сознался не Щербина, а Сальери, – усмехнулся Дубов. – К тому же от только влил яд в стакан, а настоящий виновник – тот, кто дал ему этот яд и внушил, что он должен отравить, а Грымзина ли, Моцарта ли, не суть важно. Нет-нет, я не имею в виду Святославского – похоже, что он и сам, подобно Щербине, оказался невольной марионеткой в руках искушенного манипулятора. Так что следствие еще впереди…

Полеты дедуктивной мысли прервал шум со стороны входной двери – это в залу протискивались прибывшие одновременно две бригады: подкрепление из милиции и морговские санитары.

Два милиционера по приказу Столбового тут же взяли под конвой Святославского, а два других, взобравшись на сцену, стали дежурить возле рояля, за которым Щербина продолжал с отрешенным видом что-то наигрывать.

А санитары тем временем принялись укладывать на носилки то, что еще несколько минут назад было банкиром Грымзиым. Хлопотавший возле них Серапионыч заметил, что у покойника раскрылся один глаз.

– Нехорошая примета, – озабоченно пробормотал доктор и попытался закрыть глаз банкира, но тот открылся вновь, а за ним и второй.

– Что за черт, – нахмурился Серапионыч, и в этот момент покойник приподнял голову.

– Живой, елки-моталки, – дыхнул перегаром один из санитаров. – Ну, доктор, вы, блин, даете!

– Да, факт летальности оказался несколько преувеличен, – вынужден был признать доктор. И распорядился: – Однако заберите пациента, окажем ему последнюю помощь… То есть скорую, – поспешно поправился Серапионыч.

Санитары подхватили носилки с Грымзиным и понесли их к дверям. Рядом семенил Серапионыч и на ходу пытался поставить диагноз.

– Все свободны, – распорядился инспектор Столбовой. Публика с явным облегчением потянулась к выходу. – А вас, господа, я попрошу остаться, строго добавил Егор Трофимович, обращаясь уже к Щербине и Святославскому. Первый по-прежнему «терзал расстроенный рояль», а второй подбоченясь стоял между двух милиционеров, и весь вид его словно говорил: «Вяжите меня, больше ничего не скажу!»

– Ну и что вы теперь скажете? – не без некоторой подколки спросила баронесса.

– Неужели яд оказался просроченным? – растерянно проговорил Дубов. Знаете, поначалу я больше всего грешил на доктора – он ведь в силу профессии и в ядах лучше других разбирается, да и разговор на Сальери навел. Но теперь главным подозреваемым становитесь вы, уважаемая госпожа Хелена!

– Почему именно я? – возмутилась госпожа историк.

– Вы очень уж ярко расписывали яды эпохи Борджиев и Медичей, усмехнулся детектив. – А теперь решили воспользоваться их рецептами.

– Если бы я ими воспользовалась, то яд бы не дал осечки, – с едкой учтивостью возразила баронесса.

– Не скажите, баронесса, не скажите, – покачал головой детектив. – Да, для своего времени эти яды действовали безотказно. Но тогда человечество еще не знало всяких там гербицидов, пестицидов и выхлопных газов. А в наше время люди настолько пропитаны этой гадостью, что ядом каких-то Медичей их уже не возьмешь.

– Ну и шуточки у вас, Василий Николаевич, – пробурчала баронесса.

– В каждой шутке есть доля шутки, – афористично заметил Дубов.

Вялую пикировку детектива и историка прервало появление Серапионыча. Вопрошающие взоры немногочисленных оставшихся в обеденном зале устремились к доктору.

– Все, кризис миновал, – сообщил Серапионыч. – Жить будет.

– Сорвались ваши гнусные замыслы, – ехидно бросил Егор Трофимович в сторону Щербины и Святославского. – Господин Грымзин остался в живых.

Щербина на миг прервал игру:

– Ну и пускай себе живет на здоровье. Главное – Моцарт мертв. Ха-ха-ха! – И Щербина взял бравурный аккорд.

– Ничего не сорвались! – возмутился Святославский. – Наконец-то дан ответ на вопрос, занимавший человечество два века, и теперь потомки Сальери могут не подавать в суд на Пушкина – ничего не выйдет!

– Слава богу, с Грымзиным все обошлось, – приземлился доктор за столик рядом с Дубовым и баронессой. – А вот со Щербиной, чувствую, придется повозиться…

– Владлен Серапионыч, так что это все-таки было – отравление или что-то другое? – окликнул доктора инспектор Столбовой.

– Самое что ни на есть отравление, – подтвердил доктор. – Комплексным обедом. Его же здесь готовят из таких отходов, которые и свиньи не едят! Ну ничего, промывание желудка дало положительный результат.

– Не гонялся б ты, банкир, за дешевизной, – негромко проговорил один из милиционеров.

– Ну, коли так, то арест отменяется, – распорядился инспектор. – А вот руководством ресторана займемся всерьез…

– А лично я всерьез займусь историко-драматургическим экспериментированием, – вдруг заявил Святославский. – Завтра же реконструирую ситуацию с Борисом Годуновым. Надо бы заранее наметить, кто будет Борисом, а кто – царевичем Димитрием…

– Да-да, это же очень интересно! – с жаром подхватила баронесса. – Тем более что эпоху Бориса я знаю гораздо лучше, чем времена Моцарта и Сальери.

– С точки зрения криминалистики это весьма занимательно, – поддержал Дубов. – Как зарезать царевича таким образом, чтобы все подумали, что он закололся сам, по неосторожности? И как потом выяснить, что же в действительности было – несчастный случай или замаскированное убийство?

– Вот вы и будете царевичем Димитрием, – неожиданно предложил Святославский. – Да не беспокойтесь, Василий Николаевич, здесь все ножи тупые, так что до смертоубийства дело не дойдет. – И, подумав, режиссер глубокомысленно добавил: – Я так надеюсь.

– А, делайте что хотите, – пробурчал инспектор Столбовой. – Только без меня.