Текст книги "Оливия Киттеридж"

Автор книги: Элизабет Страут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ох, Хармон, – откликалась Дейзи, и глаза ее увлажнялись. – Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

Она рассказывала ему, как однажды утром она сорвала грушу в палисаднике миссис Кеттлуорт, а ее мама велела отнести грушу обратно: какое смущение охватило ее тогда. Он рассказал ей про квотер, который нашел в грязной луже на дороге. Она – про то, как пришла на свой первый школьный бал в мамином платье и ее никто не пригласил танцевать, кроме директора школы.

– А я бы тебя пригласил, – сказал Хармон.

Дейзи призналась, что ее любимая песня – «Когда я чувствую страх…», и она тихонько спела ее Хармону; глаза ее светились добрым теплом. Он рассказал ей, что, когда он впервые услышал по радио, как Элвис поет «Собирайтесь, дураки…», ему показалось, что они с Элвисом давние друзья.

В такие утра, направляясь к своей машине, оставленной у марины, Хармон порой удивлялся тому, как вдруг изменилась земля: было так приятно двигаться сквозь бодрящий, свежий воздух, слышать шорох дубовых листьев, похожий на шепот друга. Впервые за многие годы он стал думать о Боге: ему представлялось, что он когда-то убрал Его на дальнюю полку, как фаянсовую копилку, а теперь достал, чтобы рассмотреть новым, вдумчивым взглядом. И Хармон задавался вопросом: да не так ли чувствуют себя молодые ребята, когда курят травку или принимают этот наркотик – экстази?

Как-то в октябрьский понедельник в местной газете появилась статья, где сообщалось, что в доме Леза Уошберна были произведены аресты. Полиция прервала вечеринку в помещении, где на подоконнике была обнаружена выращиваемая в горшках марихуана. Хармон, внимательно прочитав статью от начала до конца, нашел там имя Тимоти Бёрнема и «его подруги Нины Уайт», которой было предъявлено дополнительное обвинение в нападении на полицейского.

Хармон не мог себе представить эту девочку с коричными волосами и тоненькими ножками нападающей на полицейского. Он размышлял над этим, проходя между стеллажами скобяной лавки, доставая шаровые опоры для Грега Марстона и туалетную грушу для Марлен Банни. Он написал на ярлыке «Скидка 10 %» и прикрепил его к последней барбекюшнице, выставленной прямо у входа. Хармон надеялся, что Кэтлин Бёрнем зайдет в магазин, а может, кто-то с лесопилки, кого он мог бы расспросить, но никто не появлялся, а другие покупатели ни словом не упоминали о статье. Тогда Хармон позвонил Дейзи. Та сказала, что просмотрела статью и надеется, что с девочкой все в порядке. «Бедная малышка, – сказала Дэйзи, – она, видно, ужасно испугалась…»

В тот вечер Бонни вернулась домой из книжного клуба и сообщила, что Кэтлин Бёрнем рассказывала, как неудачно получилось, что ее племянник Тим пригласил к себе друзей, а они музыку запустили на полную мощность, да еще некоторые курили травку, в том числе и подружка Тима. Когда явилась полиция, девчонка принялась пинаться и царапаться, как дикая кошка, и ей пришлось надеть наручники, впрочем, видимо, обвинения с них снимут, просто им всем придется уплатить штраф и каждый пробудет год под надзором.

– Идиоты, – заключила Бонни, покачав головой.

Хармон промолчал.

– Она ведь больна, знаешь? – добавила Бонни, бросая книгу на диван.

– Кто болен?

– Да эта девушка. Подружка Тима Бёрнема.

– Как это – больна?

– У нее эта болезнь, когда человек ничего не ест. И видимо, довольно давно началась – даже сердце ей уже успела как-то повредить. Так что она и вправду идиотка.

Хармон почувствовал, как капельки пота выступают у него на лбу.

– Ты уверена?

– Что она идиотка? Да ты сам подумай, Хармон. Если ты молодая и у тебя плохо с сердцем, то тебе нельзя по вечеринкам мотаться. И уж точно никак нельзя голодом себя морить.

– Она не морит себя голодом, Бонни. Я же видел ее в кафе на марине с этим пареньком. Они в кабинке сидели, завтрак заказывали.

– И сколько она съела из того завтрака?

– Этого я не знаю, – признался он, вспомнив ее худенькую спину, когда она наклонилась над столом. – Но она вовсе не выглядит больной. Она миловидная девочка.

– Вот и Кэтлин так говорит. Тим с ней познакомился, когда колесил по стране следом за какой-то рок-группой. Не то «Фиш», не то «Пиш». Что-то вроде того. Помнишь, Кевин рассказывал про «Мертвые головы» – про тех, кто всюду следовал за той группой, – как они назывались? – «Благодарные трупы»? Я всегда считала, что это оскорбительно.

– Он же умер, – сказал Хармон. – Тот толстый парень, Джерри, из их группы. [21]21
  Джерри Гарсия, лидер популярной в 1960–1970-е гг. калифорнийской психоделической группы Grateful Dead,умер в 1995 г. Упомянутую группу Phishсчитали своего рода их «наследниками» в 1990-е.


[Закрыть]

– Что ж, надеюсь, он умер благодарным, – ответила ему Бонни.

Деревья уже наполовину облетели. Норвежские клены все еще держались за свои желтые листья, но большинство оранжево-красных, что украшали сахарные клены, отыскали себе путь к земле, оставив позади голые ветви: они, холодные и мрачные, казались протянутыми руками с тонкими, как у скелетов, пальцами. Хармон сидел на диване рядом с Дейзи. Он только что упомянул, что больше ни разу не встретил ту юную пару, а она сказала – их ведь вышвырнули из дома Уошберна после той вечеринки, что привела к арестам. Дейзи не знала, где они теперь поселились, однако слышала, что Тим по-прежнему работает на лесопилке.

– Бонни говорила, что у девочки эта болезнь, когда голод до смерти доводит, – сказал Хармон. – Не знаю, правда это или нет.

Дейзи покачала головой:

– Красивые молодые девушки устраивают себе голодание, а потом доводят себя до смерти. Я статью про это читала. Они голодают, думая, что смогут себя контролировать, а потом это выходит из-под контроля и они уже не могут остановиться. Это так печально.

Хармон и сам начал худеть. Это оказалось не так уж трудно, он просто перестал съедать лишнюю порцию за ужином, брал себе кусок кекса поменьше. И стал чувствовать себя лучше. Он сообщил об этом Дейзи.

– То же самое у меня с курением. Постепенно откладывала первую утреннюю сигарету на попозже и теперь так ее отодвинула – курю только три днем.

– Это замечательно, Дейзи.

Хармон заметил, что она не курит утром по воскресеньям, но не хотел об этом упоминать. Битва с аппетитами тела – интимная штука.

– Скажи мне, Хармон, – Дейзи стряхнула что-то у себя с брючины и взглянула на него с лукавой улыбкой, – кто была твоя первая любовь?

В четвертом классе он совершенно потерял голову из-за Кэнди Коннелли. Он вставал позади нее на игровой площадке, чтобы смотреть, как она поднимается по лесенке на высокую металлическую горку для спуска на ковриках, и как-то раз она упала. Когда она расплакалась, он почувствовал себя совершенно обессилевшим от любви. Ему было девять лет.

Дейзи рассказала, что, когда ей было девять лет, мама сшила ей желтое платье – пойти на весенний концерт, который ежегодно устраивали в школе.

– В тот вечер она приколола к платью веточку белой сирени перед самым уходом из дому, – рассказывала Дейзи с тихим смехом. – Мы шли в школу… ах, я чувствовала себя такой красивой!

Мать Хармона не умела шить, но она делала на Рождество сладкие шарики из воздушной кукурузы. Говоря об этом, он чувствовал, как что-то к нему возвращается, неисчислимые утраты всей жизни откатываются прочь, словно глыбы, и за ними ему открываются – под сочувственным взглядом голубых глаз Дейзи – утешение и сладость того, что было когда-то.

Когда он пришел домой, Бонни сказала:

– Что это ты так долго? Мне надо, чтобы ты слазил и привел в порядок водосточные желоба, ты сто лет уже обещаешь это сделать.

Хармон протянул жене пакет с пончиком.

– И из трубы под раковиной сколько недель уже капает в ведерко! Не смешно ли – ты ведь хозяин скобяной лавки!

Ни с того ни с сего на Хармона вдруг волной накатил ужас. Он опустился в свое кресло в эркере. Через минуту спросил:

– Слушай-ка, Бонни, тебе не хотелось бы переехать?

– Переехать?

– Ну, скажем, во Флориду или еще куда.

– Ты что, с ума сошел? Или шутишь?

– Туда, где солнце круглый год. Где дом не такой большой и не такой пустой.

– Я на такую нелепость даже отвечать не собираюсь. – Она заглянула в пакет. – С корицей? Ты что, разве не знаешь? Я корицу терпеть не могу!

– Других там не было. – Хармон взял журнал, чтобы не смотреть на Бонни. Однако через минуту спросил: – Слушай, Бонни, тебя никогда не беспокоило, что никто из мальчиков не хочет принять магазин?

Бонни нахмурилась:

– Мы ведь об этом уже говорили, Хармон. С какой стати это должно нас беспокоить? Они свободны поступать так, как им самим хочется.

– Ну конечно. Но как было бы здорово! Хоть один из них оставался бы рядом.

– Ох уж этот твой негативизм! Он меня просто из себя выводит.

– Негативизм?

– Мне просто хочется, чтобы ты взбодрился. – Она смяла пакет с пончиком. – И вычистил эти желоба. Это очень неприятно, Хармон, что мне постоянно приходится тебя пилить.

В ноябре все листья опали, деревья вдоль Мейн-стрит стояли голые и небо было часто затянуто тучами. Дни становились все короче, и к Хармону вновь вернулось отрезвление души, какое то ненадолго отступало, то вновь наступало в течение довольно долгого времени: нечего удивляться, что Бонни велела ему взбодриться. Но втайне и совсем чуть-чуть ему все же удавалось взбодриться. Потому что теперь, когда он обходил торговый зал перед закрытием или продавал гвозди забежавшему в последний момент покупателю, он обнаруживал, что с нетерпением ждет воскресных утренних встреч с Дейзи, ждет с радостным чувством вовсе не тех кратковременных моментов украдкой, когда на несколько месяцев они оказались «…дружками». Вроде бы яркая лампочка засияла в городе, где быстро спускается ночная тьма, и порой, направляясь домой, он выбирал кружной путь, чтобы проехать мимо коттеджа Дейзи. Как-то он заметил у нее на въездной аллее помятый «вольво», весь обклеенный бамперными стакерами, и подумал, а не приехали ли к Дейзи из Бостона какие-нибудь родственники Коппера – погостить.

В следующее воскресенье, у самой двери, Дейзи сказала, приглушив голос:

– Входи, Хармон. Ох и новость я тебе приготовила! У меня в маленькой комнате Нина спит. – И она прижала палец к губам.

Они сели за обеденный стол в столовой, и Дейзи шепотом рассказала ему, что несколько дней назад девочка и Тим поссорились – они жили в каком-то мотеле у шоссе № 1, с тех пор как их выставили из дома Уошберна, – и Тим исчез вместе с их мобильником. Нина постучалась в дверь к Дейзи в таком отчаянии, что Дейзи чуть было не отвезла ее к врачу. Все же девочке удалось разыскать парня, и он приехал ее забрать. Дейзи уж было решила, что они помирились. Однако прошлой ночью девочка постучалась к ней опять: новая ссора и девчушке просто негде голову приклонить. Так что теперь она здесь, наверху. Дейзи тесно сжала лежащие на столе руки.

– Господи, как закурить хочется!

Хармон плотнее уселся на стуле.

– Все-таки удержись, если сможешь. Мы с этим разберемся.

Наверху скрипнула дверь, послышалось какое-то движение на лестнице, и появилась Нина. На ней были фланелевые брюки и тенниска.

– Привет, – произнес Хармон так, чтобы не испугать девушку, потому что сам сильно испугался.

Он не видел ее несколько недель, с тех самых пор, как они с Тимом были у него в магазине: ее с трудом можно было узнать. Голова девочки казалась слишком велика для ее тела, по обеим сторонам лба резко проступили вены, а обнаженные руки были тонки, как перекладинки в спинке стула, за которую она сейчас держалась. Хармон едва не отвел глаза.

– Садись, милая, – сказала Дейзи.

Девочка села, вытянув на столе длинные-предлинные руки. Поистине казалось, с ними за стол сел маленький скелет.

– Он звонил? – спросила она у Дейзи.

Лицо ее уже не светилось коричным румянцем, кожа стала мертвенно-бледной, непричесанные волосы были похожи на шерсть какого-то мохнатого зверька, но не всамделишного, а чучела.

– Нет, милая. Не звонил.

Дейзи протянула Нине бумажный носовой платок, и Хармон разглядел, что девочка плачет.

– Что же мне теперь делать? – спросила она, глядя мимо Хармона за окно, на дорогу. – Я хочу сказать – Виктория! Кто бы мог подумать! Господи, ведь она считалась моей подругой!

– Ты можешь у меня еще на денек остаться, разобраться во всем, – сказала Дейзи; девочка обратила к ней огромные светло-карие глаза, словно глядя откуда-то издалека. – Тебе надо что-то съесть, милая, – посоветовала Дейзи. – Я понимаю, тебе не хочется. Но это надо.

– Она права, – вмешался Хармон.

Его тревожила мысль о том, что девочка может упасть без сознания или даже замертво прямо здесь, у Дейзи, в этом маленьком коттедже. Он вспомнил, как Бонни говорила, что у девочки повреждено сердце.

– Посмотри, – сказал он, подталкивая к Нине пакеты из кафе на марине. – Вот пончики.

Девочка рассматривала пакеты.

– Пончики?

– А как насчет полстаканчика молока? И всего полпончика? – спросила Дейзи.

Нина снова заплакала. Когда Дейзи ушла за молоком, Хармон полез в карман, извлек оттуда белоснежный платок и протянул девочке. Та перестала плакать и рассмеялась.

– Ого! – произнесла она. – Ну и круто! Я и не знала, что кто-то еще пользуется такими штуками.

– Давай, пользуйся, – сказал Хармон. – Но ради всего святого, выпей молока.

Дейзи принесла молоко, достала из пакета пончик и разломила пополам.

– Этот грёбаный Люк… – произнесла вдруг девочка с внезапным всплеском энергии, – Под грёбаный надзор меня упек за то, что я булку разрезала.

– Подо что? – спросила Дейзи, усаживаясь за стол.

– Да в больнице. Я как-то раз свою булку разрезала пополам. А по правилам там… не полагается заниматься– это они там такое слово употребляют, – заниматьсяедой иначе как ее есть. Так у меня в кармане был такой ножик, пластмассовый, я и разрезала булку пополам, а на меня Люку донесли. «Я слышал, ты свои булочки разрезаешь, Нина», – говорит мне Люк, скрестив руки на груди. – Девочка нелепо выкатила глаза, заканчивая рассказ. – Булка-Люк. Паршивец траханый.

Дейзи и Хармон переглянулись.

– А как же ты выбралась из больницы? – спросил Хармон.

– Сбежала. Но в следующий раз, родители сказали, они меня принудительно туда отправят, вот тогда мне пиздец.

– Лучше съешь пончик, – сказал Хармон.

Девчонка хихикнула:

– Вы вроде как чокнутый.

– Он не чокнутый. Он о тебе тревожится. А теперь ешь пончик, – мелодично произнесла Дейзи.

– Ну так, интересно, что тут у вас происходит? Между вами двумя, а? – Девочка переводила взгляд с Дейзи на Хармона и обратно.

– Мы друзья, – объяснила Дейзи.

Но Хармон заметил, что щеки у нее порозовели.

– Ладно. – Нина снова перевела взгляд с одного на другую. Слезы опять выступили у нее на глазах и поползли по щекам. – Не знаю, как я буду без Тима, – сказала она. – И не хочу обратно в больницу.

Ее начало трясти. Хармон снял с себя толстый шерстяной кардиган и накинул девочке на плечи.

– Конечно не хочешь, – согласилась Дейзи. – Но тебе надо поесть. И у тебя еще будут друзья – другие парни, ты и сама это знаешь.

По незначительной смене выражения на бледном лице Хармон вдруг понял, что именно этого девочка и страшится – жить без любви. Кто же этого не страшится? Но он понимал и то, что у ее проблем длинные и запутанные корни, что уют и покой маленького коттеджа Дейзи не дадут ей сколько-нибудь длительного облегчения. Девочка очень больна.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать три. Так что вы не можете меня насильно в больницу упечь. Это-то дерьмо мне известно, – добавила она. – Так что и не пытайтесь.

Хармон протянул к ней раскрытые ладони:

– Да я и не пытаюсь ничего. – Он опустил руки. – А разве тебя не арестовывали?

Нина кивнула:

– Ага. Пришлось в суд явиться. Мы оба ГПН [22]22
  ГПН (англ.ACD) – «год под надзором», фактически – год условно, применяется как наказание за мелкие правонарушения, например курение марихуаны, мелкую кражу из супермаркета и т. п.


[Закрыть]получили, а я дополнительно лекцию должна была прослушать. Я же с теми грёбаными полицейскими как последняя задница себя повела.

– А что такое ГПН?

Но силы у Нины иссякли, она сложила руки и опустила на них голову – точно так, как Хармон видел это в тот день, в кафе на марине. Хармон и Дейзи обменялись взглядами.

– Нина, – тихо произнес Хармон, и она повела глазами в его сторону. Он взял со стола пончик. Сказал: – На моей памяти я никогда никого ни о чем не умолял. – (Нина едва заметно улыбнулась ему.) – И вот я умоляю тебя: поешь.

Девочка медленно выпрямилась на стуле.

– Только потому, что вы со мной по-доброму, – прошептала она.

Она так жадно принялась за пончик, что Дейзи пришлось сказать ей, чтобы она ела помедленнее.

– А он у вас украл, – сообщила Нина Хармону с набитым ртом. – Резиновые трубки. Кальян для марихуаны сделать. – Она взялась за стакан с молоком.

– Тебе без него лучше, – сказала Дейзи.

Громкий стук в дверь кухни заставил всех повернуться в ту сторону. Дверь отворилась и с грохотом захлопнулась. «Здрасте!»

Нина всхлипнула, выплюнула пончик в платок Хармона и стала подниматься со стула. Кардиган Хармона свалился с ее плеч на пол.

– Нет, милая. – Дейзи положила ладонь на руку девушки. – Это просто женщина, которая собирает деньги для Красного Креста.

В дверях столовой возникла Оливия Киттеридж, почти целиком заполняя дверной проем.

– Ну посмотрите-ка на эту компанию за утренним чаем! Привет, Хармон. – И девушке: – А ты кто?

Нина взглянула на Дейзи, опустила взгляд на стол, пальцы ее крепко сжимали носовой платок. Подняв глаза на Оливию, она спросила саркастическим тоном:

– А вы-то сами кто?

– А я – Оливия, – ответила Оливия. – Вымаливаю у людей деньги, и это совершенно сбивает меня с ног. Думаю, это последний год, что я занимаюсь сбором пожертвований.

– Принести вам кофе, Оливия?

– Не-а. Спасибо. – Оливия обошла вокруг стола, опустилась на стул. – Но этот пончик выглядит замечательно. А еще есть?

– По правде говоря – есть. – Дейзи открыла второй бумажный пакет, мельком взглянув на Хармона – ведь это был пончик для Бонни, – и подтолкнула пакет к Оливии, водрузив на него пончик. – Дать вам тарелку?

– На черта мне тарелка? – Оливия ела пончик, наклонившись над столом.

В комнате воцарилась тишина.

– Давайте я пока схожу за чеком. – Дейзи встала и вышла в соседнюю комнату.

– Как Генри? В порядке? – спросил Хармон. – А Кристофер?

Оливия кивнула: рот ее был занят пончиком, она усердно жевала. Хармон знал, как, впрочем, знало большинство жителей города, что Оливии не нравится молодая жена сына; однако Хармон полагал, что Оливии вообще не могла понравиться какая бы то ни было жена ее сына. Молодая жена – врач, умница, из какого-то большого города – Хармон не помнил, из какого именно. Может, она тоже варит овсянку в пакетиках, йогой занимается – он понятия не имел. Оливия внимательно смотрела на Нину – Хармон проследил ее взгляд. Нина сидела неподвижно, неловко ссутулившись, сквозь тонкую тенниску четко обозначалось каждое ее ребро, она сжимала его платок рукой, похожей на лапку чайки. Голова казалась слишком большой, чтобы ее мог поддерживать иззубренный стержень позвоночника. Вена, шедшая от линии волос вниз через лоб, была зеленовато-синего цвета.

Оливия покончила с пончиком, откинулась на спинку стула и сказала:

– Ты голодаешь.

Девочка не пошевелилась, только произнесла:

– Угу.

– Я тоже голодаю, – сказала Оливия. Девочка уставилась на нее молча. – Да, голодаю, – повторила Оливия. – Иначе отчего же, по-твоему, я съедаю каждый пончик, который попадается мне на глаза?!

– Вы-то не голодаете, – с отвращением произнесла Нина.

– Конечно голодаю. Все мы голодаем.

– Вау! – чуть слышно воскликнула Нина. – Клёво.

Оливия принялась рыться в своей большой черной сумке, извлекла оттуда бумажный носовой платок, отерла губы, промокнула лоб. Хармон не сразу понял, что она сильно взволнована. Когда возвратилась Дейзи со словами «Ну вот вам, Оливия» и вручила ей конверт, та только кивнула в ответ и сунула его в сумку.

– Господи, – пробормотала Нина, – да ладно вам. Извините меня.

Оливия Киттеридж плакала. Если в городе и был человек, которого Хармон никогда не ожидал бы увидеть плачущим, то таким человеком была именно она – Оливия Киттеридж. Но вот она сидит перед ним, крупная женщина, с большими руками, губы у нее дрожат, по щекам катятся слезы. Она покачала головой, как бы желая сказать, что девочке не за что извиняться.

– Простите меня, – наконец выговорила она, но осталась сидеть на месте.

– Оливия, могу я чем-то вам?.. – подалась к ней Дейзи.

Оливия снова покачала головой, высморкалась, взглянула на Нину и тихо сказала:

– Я не знаю, кто ты такая, юная леди, но ты разбиваешь мне сердце.

– Я же не нарочно, – оправдываясь, возразила Нина. – Я же просто с этим ничего поделать не могу.

– Ох, да знаю я, знаю, – кивнула Оливия. – Я преподавала в школе тридцать лет. Никогда не видела, чтобы девочки вот так болели, как ты, – тогда этой моды еще не было, тут у нас во всяком случае. Но я знаю по опыту всех тех лет с детьми и… просто по опыту жизни… – Оливия встала, стряхнула крошки с груди и живота. – Ну, все равно вы меня извините.

Она двинулась было прочь, остановилась около девочки. Поколебавшись, она приподняла руку, снова опустила ее, потом опять подняла и коснулась головы Нины. Должно быть, она нащупала что-то под своей большой ладонью, Хармону было не разглядеть что, но рука ее соскользнула на костлявое плечо девочки, и та – из ее закрытых глаз текли слезы – прижалась щекой к руке Оливии.

– Мне не хочется быть такой, – прошептала она.

– Конечно не хочется, – согласилась Оливия. – И мы собираемся сделать все, чтобы тебе помогли.

Девочка покачала головой:

– Уже пробовали. А мне все равно опять становится хуже. Это безнадежно.

Оливия подтащила стул поближе, так чтобы, когда она сядет, голова девочки могла лежать на ее обширных коленях. Она гладила голову Нины и сжимала в пальцах несколько прядок, многозначительно поглядывая на Дейзи и Хармона, прежде чем бросить волосы на пол. Голодая, начинаешь терять волосы. Оливия перестала плакать и задала Нине вопрос:

– Может, по молодости лет ты не знаешь, кто такой был Уинстон Черчилль?

– Да знаю я, кто он был, – устало произнесла та.

– Ну так вот, он говорил – никогда, никогда, никогда, никогда не сдавайся.

– Он ведь толстый был, – сказала Нина, – откуда он мог знать? – И добавила: – Но я же и не хочу сдаваться.

– Конечно не хочешь, – согласилась Оливия. – Но твое тело собирается сдаться, если ему не подбросить горючего. Я понимаю, ты все это уже сто раз слыхала, так что просто лежи и ничего не отвечай. Ну вот только на это ответь – ты что, маму свою ненавидишь?

– Нет, – ответила Нина. – То есть я что хочу сказать: она довольно жалкая, но я ее не ненавижу.

– Тогда хорошо, – сказала Оливия, и все ее крупное тело при этом содрогнулось. – Тогда хорошо. С этого можно начать.

Хармону эта сцена всегда будет напоминать о том дне, когда в окно влетела шаровая молния и, потрескивая, летала по комнате. Потому что в комнате странным образом чувствовалось что-то вроде теплого электричества, что-то поразительное и не от мира сего, когда эта девочка начала плакать, а Дейзи наконец дозвонилась ее матери, когда договорились, что за Ниной приедут сегодня днем, что обещают не отправлять ее в больницу. Хармон ушел вместе с Оливией, оставив Нину, закутанную в одеяло, на диване. Он помог Оливии Киттеридж усесться в машину, потом отправился пешком к марине и поехал домой, сознавая, что в его жизни что-то переменилось. Он не стал говорить об этом с Бонни.

– Ты принес мне пончик? – спросила она.

– Там были только с корицей, – ответил Хармон. – Мальчики звонили?

Бонни отрицательно покачала головой.

В определенном возрасте начинаешь ждать всякого. Хармон знал об этом. Начинаешь беспокоиться о сердечных приступах, об инфаркте, о раке, о кашле, который превращается в жестокую пневмонию. Можешь даже ожидать чего-то вроде кризиса среднего возраста… Но никакие объяснения не подходили к тому, что с ним теперь происходило: его как бы поместили в прозрачную пластмассовую капсулу, которая оторвалась от земли, и ее швыряло, носило и раскачивало так яростно, что он никак не мог отыскать пути назад, к обычным – банальным – радостям своей прежней жизни. Он был в отчаянии – он вовсе этого не хотел. И тем не менее после того утра у Дейзи, когда Нина плакала, а Дейзи взялась за телефон и договорилась с ее родителями, чтобы те приехали и забрали девочку, – после этого утра ему достаточно было взглянуть на Бонни, как его пробирал холод.

Дом казался похожим на промозглую, неосвещенную пещеру. Хармон заметил, что Бонни никогда не спрашивает его о том, как идут дела в магазине, – вероятно, после стольких лет в таких вопросах она уже не видела необходимости. Сам того не желая, он стал вести счет. Могла миновать целая неделя, а она так и не спрашивала ничего более личного, чем есть ли у него какие-то соображения насчет обеда?

Как-то вечером он задал ей вопрос:

– Бонни, а ты знаешь мою любимую песню?

Бонни читала. Она не подняла глаз от книги.

– Что?

– Я спросил – ты знаешь мою любимую песню?

Теперь она взглянула на него поверх очков:

– А я спросила – что? А что такое?

– Значит, не знаешь?

Она положила очки на колени.

– А что, мне полагается это знать? Мы играем в «двадцать вопросов»?

– А я твою знаю: «В один волшебный вечер…» [23]23
  «One Enchanted Evening» – песня из мюзикла Роджера и Хаммерстайна «South Pacific» («На юге Тихого океана», 1949).


[Закрыть]

– Это – моя любимая песня? Вот уж не знала.

– А разве нет?

Бонни пожала плечами, надела очки, взглянула на книгу.

– «Я вечно гоняюсь за радугами». [24]24
  «I'm Always Chasing Rainbows» – песня-стандарт Гарри Кэрролла и Джозефа Маккарти, основанная на «Фантазии-экспромт» Фредерика Шопена; была написана для мюзикла «Oh, Look!» («Смотри-ка!», 1918).


[Закрыть]Когда я интересовалась в последний раз, она и была твоей любимой.

Когда же был этот последний раз? Хармон едва помнил эту песню. Он уже готов был возразить: «Нет, это „Всегда бросается дурак“…», [25]25
  «Fools Rush In (Where Angeles Fear to Tread)» – поп-стандарт Руба Блума и Джонни Мерсера (1940).


[Закрыть]но Бонни уже переворачивала страницу, и он ничего не сказал.

По воскресеньям он навещал Дейзи, они сидели на диване. Много говорили о Нине. Ее включили в программу «нарушений питания» и назначили персональную психотерапию и еще – семейного терапевта. Дейзи постоянно поддерживала связь с девочкой по телефону и часто разговаривала с ее матерью. Когда они обсуждали все это, у Хармона возникало чувство, что Нина – их ребенок, его и Дейзи, и что любая из сторон ее благополучия – предмет их величайшей заботы. Когда девочка стала прибавлять в весе, они разломили пончик и «чокнулись» его половинками, как бы произнеся тост. «За преломляющих пончик! – сказал Хармон. – За Булку-Люка!»

Когда он бывал в городе, ему на глаза повсюду попадались парочки, они обвивали руками плечи друг друга в нежной интимности, и ему казалось, что от их лиц исходит сияние: это было сияние жизни, люди жили.Как долго сможет он еще прожить? Теоретически еще лет двадцать, даже тридцать, только он сомневался, что это ему удастся. И зачем бы ему этого хотеть, если он не заручится хорошим здоровьем? Вон, если посмотреть на Уэйна Рута – он всего на пару лет старше Хармона, а его жене приходится лепить на телевизор ярлык с датой, иначе он не будет знать, какой сегодня день. А Клифф Мотт, с тикающей бомбой внутри, готовой взорваться в любую минуту, раз все артерии у него закупорены? У Гарри Кумза была ригидность затылка, а умер он от лимфомы в конце прошлого года.

– Что ты собираешься делать в День благодарения? [26]26
  День благодарения– официальный праздник США в память первых колонистов Массачусетса, отмечается в последний четверг ноября.


[Закрыть]– спросил он Дейзи.

– Поеду к сестре. Это будет замечательно. А ты? Все мальчики дома соберутся?

Хармон покачал головой:

– Нам три часа придется в дороге провести, чтобы с родителями жены Кевина этот день отметить.

Однако получилось не совсем так, как планировали: Деррик не смог туда приехать, так как предпочел отправиться к своей девушке. Другие мальчики там, конечно, присутствовали, но это ведь было не дома, и получилось все как в гостях, как встреча с родственниками, а не с сыновьями.

– На Рождество все будет гораздо лучше, – пообещала Дейзи. Она показала Хармону подарок, который собиралась послать Нине, – подушку, вышитую крестиком, со словами «Я ЛЮБИМА!» – Как думаешь, не сможет ли это ей помочь, если она время от времени станет на нее поглядывать? – спросила она.

– Это хорошо.

– Я разговаривала с Оливией и подпишу открыточку от нас троих.

– Это очень хорошо, Дейзи.

Хармон спросил Бонни, не хочет ли она на Рождество сделать сладкие шарики из воздушной кукурузы.

– Боже упаси, ни за что! – ответила Бонни. – Когда твоя мать их делала, я вечно боялась, что у меня все зубы повылетят.

Непонятно почему, ее слова, ее такой давным-давно ему знакомый тон вызвали у Хармона взрыв смеха, а когда она рассмеялась вместе с ним, он почувствовал, как все его существо наполнилось битыми стеклышками любви, успокоения и боли. Приехал домой Деррик на два дня, помог отцу срубить елку, помог ее установить, а потом, на следующий после Рождества день, уехал кататься на лыжах с друзьями. Кевин был не таким общительным и веселым, как раньше: казалось, он повзрослел и стал серьезнее, а может, побаивался Марты, которая не стала есть морковный суп, когда узнала, что он сварен на курином бульоне. Другие мальчики посмотрели спортивные передачи по телевизору и уехали повидать своих девушек в дальние городки. До Хармона наконец дошло, что пройдут годы и годы, пока их дом будет полон внуков.

В канун Нового года они улеглись спать в десять часов.

– Не знаю, Бонни, – сказал Хармон. – Праздники в этом году почему-то навеяли на меня тоску.

– Что ж, Хармон, – ответила она. – Мальчики выросли. У них своя жизнь.

Как-то днем, когда торговля в магазине шла особенно вяло, он позвонил Лезу Уошберну и спросил, свободна ли еще площадь, что он сдавал тому парнишке – Бёрнему. Лез ответил – да, свободна, он больше ребятам не сдает. Тим Бёрнем уехал из города, о чем Хармон не знал.

– Уехал с другой девчонкой, не с той хорошенькой паршивкой, которая больна была, – сообщил Лез.

– Прежде чем соберешься сдать кому-то, скажи мне, ладно? – попросил Хармон. – Мне может понадобиться площадь для работы.

Потом случился день в январе, когда наступила вдруг оттепель, как это бывает посреди зимы; снег на несколько минут растаял, оставив после себя мокрые тротуары и сверкающие кузова машин. Дейзи позвонила ему в магазин и спросила: «Ты не мог бы заехать?»

На маленькой въездной аллее у Дейзи стояла машина Оливии Киттеридж, и, когда он ее увидел, он все понял. В доме плакала Дейзи, готовя чай, а Оливия Киттеридж не плакала, она сидела за столом и непрерывно стучала по нему ложкой.

– Моя чертова всезнайка-невестка… – говорила она. – Послушать ее, так она может экспертом выступать по любому вопросу, черт бы ее взял. Она мне сказала: «Оливия, ну не могли же вы на самом деле ожидать, что она поправится! Люди с такой болезнью практически никогда не выздоравливают». А я ей говорю: «Но ведь не все же они умирают,Сюзанна!» А она мне: «Ну, Оливия, многие на самом деле умирают».

– Похороны закрытые, – сказала Дейзи. – Только семья.

Хармон кивнул.

– Она принимала слабительные, – говорила Дейзи, ставя перед ним чашку с чаем и вытирая нос бумажным платком. – Ее мать нашла их у нее в ящике в спальне. И это что-то объясняет, потому что она вдруг перестала набирать вес после того, как прибавила несколько унций. И поэтому ее в четверг отправили в больницу… – Тут Дейзи пришлось сесть и спрятать лицо в ладонях.