Текст книги "Север и Юг"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Маргарет мысленно упрекнула себя в том, что послужила причиной его страданий.

− Ах! Если бы эта фантазия никогда не приходила вам в голову! Было так приятно считать вас другом.

− Но я могу надеяться или нет, Маргарет, что когда-нибудь вы подумаете обо мне как о возлюбленном? Не сейчас, я понимаю, не стоит спешить, но когда-нибудь…

Маргарет молчала минуту или две, пытаясь отыскать правду в своем собственном сердце, прежде чем ответить. Потом она сказала:

− Я никогда не думала о вас иначе, как о друге. Мне нравится считать вас другом, но я уверена, я никогда не смогла бы думать о вас как-то иначе. Умоляю, давайте оба забудем, весь этот (неприятный, собиралась сказать она, но резко остановилась) разговор.

Он помолчал, прежде чем ответить. Потом со своей привычной холодностью сказал:

− Конечно, раз ваши чувства так определенны, и коль скоро этот разговор был явно неприятен вам, лучше это не вспоминать. Это очень хорошо в теории, – забыть то, что причинило боль, но для меня будет трудно выполнить обещанное.

− Вы рассержены, − сказала она печально. − Как мне помочь?

Она выглядела на самом деле такой печальной, сказав это, что он мгновение боролся со своим настоящим разочарованием, а потом ответил более весело, но все еще с небольшой жесткостью в голосе:

− Примите во внимание разочарование не только влюбленного, Маргарет, но и человека, обычно не показывающего своих чувств, − осторожного, светского, как меня многие называют, выбитого из своего обычного состояния силой страсти. Ну, мы больше не будем говорить об этом. Я буду вынужден утешаться презрением к моей собственной глупости. Адвокат подумал о браке!

Маргарет не могла на это ответить. Сам тон разговора раздражал ее. Казалось, стоит ей возразить, и оживут все разногласия, которые отталкивали ее от него, хотя он был самым приятным мужчиной, самым сердечным другом, единственным человеком, который понимал ее в доме на Харли-стрит. К счастью они, сделав круг по саду, внезапно столкнулись с мистером Хейлом. Он еще не покончил с грушей, с которой снимал тонкую, как фольга, полоску кожуры и наслаждался этим в своей неторопливой манере. Это походило на историю про восточного короля, который по велению волшебника окунул лицо в воду, а когда поднял голову, то оказалось, что прошло много лет и все вокруг изменилось. Маргарет была ошеломлена и не могла присоединиться к разговору между ее отцом и мистером Ленноксом. Она ожидала, когда же мистер Леннокс уйдет, чтобы она смогла отдохнуть и обдумать все, что случилось за последние четверть часа. Он и сам страстно желал уехать. Но несколько минут разговора, легкого и беззаботного, были жертвой, которую он должен был принести своему униженному тщеславию или своему самоуважению. Он глядел время от времени на ее печальное и задумчивое лицо.

«Я не так безразличен ей, как она считает», − думал он про себя.− «Я не оставлю надежду».

И он тихо, но с сарказмом, заговорил о жизни в Лондоне, о жизни в деревне, как если бы осознавал существование своей второй равнодушной и насмешливой половины и боялся собственной насмешки. Мистер Хейл был озадачен. Его гость отличался от того человека, с которым он виделся на свадебном приеме и сегодня за обедом. Более беспечный, более умный, более светский человек, в чем-то противостоящий мистеру Хейлу. Все трое почувствовали облегчение, когда мистер Леннокс сказал, что должен отправляться немедленно, чтобы успеть на пятичасовой поезд. Они прошли в дом поискать миссис Хейл и попрощаться с ней. В последний момент Генри Леннокс − настоящий − сумел одолеть своего двойника:

− Маргарет, не презирайте меня. У меня есть сердце, тем не менее, это никчемный разговор. Как доказательство этого, я верю, что люблю вас даже больше, чем раньше − если я не ненавижу вас − за презрение, с которым вы слушали меня последние полчаса. До свидания, Маргарет… Маргарет!

Глава IV
Сомнения и трудности

«Забрось меня на какой-нибудь пустынный берег,

Где я могу оставить

Только след печального кораблекрушения,

Если ты будешь там, в бушующих морях,

Я не буду кротко, спокойно умолять.»

Гебингтон

Он уехал. Дом закрыли на ночь. Нет больше глубоких голубых небес, нет янтарной и темно-красной листвы. Маргарет поднялась переодеться к чаю, найдя Диксон, утомленную этим суматошным днем. Диксон лишь несколько раз провела щеткой по волосам молодой хозяйки, под тем предлогом, что очень торопится пойти к миссис Хейл. Теперь Маргарет ожидала в гостиной, пока мама спустится вниз. Она сидела одна у камина, не зажигая свечей на столе, вспоминая прошедший день, счастливый поход на этюды, радостный, приятный обед и злосчастную прогулку в саду.

Как же отличаются мужчины от женщин! Вот она сидит, взволнованная и несчастная из-за того, что ее интуиция не подсказала ей ничего, кроме отказа. Тогда как он, получив отказ на самое искреннее, самое святое чаяние в своей жизни, вскоре смог беседовать, как ни в чем не бывало, как будто его интересовали только дела и прочие темы, о которых говорят в хорошем доме, и в приятном обществе. О боже! Как она могла бы любить его, если бы он был другим, если бы не эта его двойственность, которую она постоянно чувствовала. Потом ей пришло в голову, что его несерьезность могла быть напускной, чтобы скрыть горечь разочарования, которое оставило бы след и в ее собственном сердце, если бы она любила, а ей отказали.

Ее мать спустилась в комнату прежде, чем вихрь мыслей приобрел какое-то подобие порядка. Маргарет отогнала воспоминания о том, что было сделано и сказано в этот день, и превратилась в сочувствующего слушателя жалоб Диксон: гладильщица опять сожгла одеяло, а Сьюзан Лайтфут видели в шляпке с искусственными цветами, чем она окончательно подтвердила, что является пустой и легкомысленной особой. Мистер Хейл потягивал свой чай молча, весь во власти своих невеселых мыслей. Маргарет задавалась вопросом, как ее отец и мать могли быть такими забывчивыми, такими равнодушными − за весь вечер они ни разу не вспомнили о мистере Ленноксе. Она забыла, что он не делал им предложения.

После чая мистер Хейл поднялся и стоял, опираясь локтем на каминную полку, склонив голову на руку, размышляя над чем-то, и время от времени глубоко вздыхал. Миссис Хейл вышла обсудить с Диксон сбор зимней одежды для бедных. Маргарет занялась рукоделием своей матери, стараясь избегать мыслей об этом длинном вечере, желая быстрее лечь спать, чтобы тщательно обдумать события этого дня.

− Маргарет! − сказал мистер Хейл наконец, с таким отчаянием в голосе, что девушка вздрогнула. − Этот гобелен так необходимо закончить прямо сейчас? Я имею в виду, не могла бы ты оставить его и пойти в мой кабинет? Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном для нас всех.

«Очень важном для нас всех». У мистера Леннокса не было возможности поговорить с ее отцом наедине после ее отказа, а что еще могло быть «очень важно»? Маргарет чувствовала вину и стыд из-за того, что, несмотря на свой возраст, оказалась не готова к замужеству, кроме того, она не знала, может ли отец быть недоволен тем, что она отвергла предложение мистера Леннокса. Но вскоре она поняла, что тема разговора едва ли имеет отношение к тому, что произошло недавно, и теперь терялась в догадках, почему отец желал поговорить с ней. Он поставил для нее стул рядом со своим, помешал угли в камине, снял нагар со свечей, вздохнул пару раз прежде, чем смог решиться произнести то, что неизбежно должно было оказаться ударом для нее:

− Маргарет! Я собираюсь уехать из Хелстона.

− Уехать из Хелстона, папа?! Но почему?

Мистер Хейл не отвечал минуту или две. Он нервно и в замешательстве перебирал бумаги на столе, открывал рот несколько раз, но закрывал его снова, не найдя смелости проронить слово. Маргарет не могла вынести этого ожидания, которое больше взволновало отца, чем ее саму.

− Но почему, дорогой папа? Скажи же мне!

Он бросил в ее сторону быстрый взгляд, а затем ответил медленно с вынужденным спокойствием:

− Потому что я не могу больше быть священником англиканской церкви.

Маргарет полагала, что ее отец, наконец, получил продвижение по службе, которого так желала ее мать. Что-то заставило его оставить прекрасный, любимый Хелстон и, возможно, заставляет ехать и жить в одном из величавых и тихих особняков, которые Маргарет видела время от времени неподалеку от кафедральных соборов. Такие места невольно внушали почтение и трепет, но если ехать туда, нужно покинуть Хелстон навсегда, что было бы печально и даже мучительно. Но последняя фраза мистера Хейла шокировала ее. Что он имел в виду? Все было намного хуже, потому что было так таинственно. Выражение жалобного страдания на его лице, голос − почти умоляющий о милосердном и добром приговоре − все это вызвало у нее внезапную дурноту. Мог ли он быть вовлечен в то, что сделал Фредерик? Фредерик был вне закона. Неужели ее отец из-за естественной любви к своему сыну, потворствовал любому…

− О! Что это? Говори, папа! Скажи мне все! Почему ты не можешь больше быть священником? Конечно, если епископу рассказали все, что мы знаем о Фредерике, и тяжелое, несправедливое…

− Это не имеет отношения к Фредерику. Епископ не смог бы ничего с этим поделать. Это из-за меня. Маргарет, я расскажу тебе об этом. Я отвечу на все твои вопросы сейчас, но после сегодняшнего вечера мы больше не будем об этом говорить. Я могу столкнуться с последствиями моих мучительных сомнений, но для меня слишком тяжело говорить о том, что послужило причиной моих страданий.

− Сомнения, папа! Сомнения в религии? − спросила Маргарет, потрясенная больше, чем раньше.

− Нет, не сомнения в религии, ничего подобного.

Он замолчал. Маргарет вздохнула, как будто стояла на грани какого-то нового ужаса. Он начал снова, говоря быстро, чтобы покончить с мучительным признанием:

− Ты не смогла бы понять, даже если бы я рассказал тебе о том, как год за годом меня тревожила мысль, имею ли я право оставаться священником, о моих попытках подавить свои тлеющие сомнения авторитетом церкви. О, Маргарет, как я люблю святую церковь, от которой я должен отгородиться!

Он не мог продолжить минуту или две. Маргарет не могла ничего ответить. Ей все казалось таким же ужасно таинственным, как если бы отец стал мусульманином.

− Я сегодня прочел о двух тысячах человек, что были изгнаны из своих церквей, − продолжил мистер Хейл, слабо улыбнувшись, − пытался украсть немного их храбрости, но это бесполезно, бесполезно, я не могу не чувствовать это.

− Но, папа, ты хорошо все обдумал? О! Это кажется таким ужасным, таким шокирующим, − сказала Маргарет, внезапно расплакавшись. Единственное крепкое основание ее дома, ее образа любимого отца, казалось, шатается и покачивается. Что она могла сказать? Что могла сделать? Ее расстроенный вид заставил мистера Хейла самого собраться с силами, чтобы попытаться успокоить ее. Он подавил сухие удушливые рыдания, идущие из сердца, подошел к книжному шкафу, взял томик, который читал довольно часто в последнее время, и который дал ему силу вступить на путь, который он уже начал.

− Послушай, дорогая Маргарет, − сказал он, обхватив ее одной рукой за талию. Она схватила его руку и крепко сжала ее, но не могла поднять голову, ни в действительности понять, что он читает, – так велико было ее внутреннее волнение.

− Это слова одного из священников сельского прихода, такого, как я. Они написаны мистером Олдфилдом, священником Карсингтона в Дербишире сто шестьдесят лет назад или больше. Его испытания закончились. Он вел честную борьбу, − последние два предложения он произнес тихо, будто для себя. Потом стал читать громко:

− Когда вы не можете больше продолжать свою работу, не унижая Бога, не сомневаясь в религии, не греша против чести, не раня совесть, не разрушая свой мир, не рискуя потерять свое спасение – словом, когда условия, в которых вы должны продолжать (если вы будете продолжать) свои обязанности, грешны и неоправданны словом Бога, вы можете, да, вы должны верить, что Бог предназначил ваше молчание, ваше отрешение и уход в сторону для вящей Своей славы и торжества слова Евангелия. Когда Бог не желает использовать вас одним образом, Он будет использовать вас по-иному. Душа, что желает служить Ему и почитать Его, никогда не упустит возможность сделать это; к тому же, вы не должны ограничивать себя заветом Израилевым, думая, что у Него есть только один путь, которым вы можете его прославлять. Он может принять ваше молчание так же, как и молитвы; ваш уход так же, как и ваш труд. Прославлять Бога без притворства − есть великая служба и исполнение тяжелейшего долга, что простит наименьший грех, хотя этот грех учит нас и дает нам возможность выполнить этот долг. Не будет тебе благодарности, о, душа моя! если ты примкнешь к извращающим Слово Божье, к дающим ложные обеты, и будешь притворяться, что можешь еще быть священником.

Пока он читал это и намекал на нечто большее – то, что нельзя было выразить словами; он принял решение для себя и чувствовал, что может быть храбрым и твердым в своих поступках, веря, что он прав. Но, замолчав, он услышал глухие судорожные рыдания Маргарет, и его смелость отступила перед острым чувством жалости.

− Маргарет, дорогая! − сказал он, подходя к ней ближе, − подумай о первых мучениках, подумай о тысячах страдавших.

− Но, отец, − сказала она, внезапно поднимая покрасневшее, залитое слезами лицо, − первые мученики страдали за правду, тогда как ты… О! дорогой, дорогой папа!

− Я страдаю во имя совести, мое дитя, − сказал он с трепетным достоинством, которое происходило от острой чувствительности его характера.− Я должен делать то, что велит мне моя совесть. Я долго мирился с самобичеванием, которое пробудило бы любой ум, менее вялый и трусливый, чем мой.− Он потряс головой, продолжив: − Твоя бедная мать так желала перемен, но ее желания оказались подобны содомским яблокам, они привели меня к этому трудному решению, за которое я должен быть и, надеюсь, буду, благодарен. Уже почти месяц, как епископ предложил мне другую должность. Если бы я принял ее, мне нужно было бы составить новое заявление о согласии с правилами богослужения в моем приходе. Маргарет, я пытался сделать это. Я пытался удовольствоваться простым отказом от повышения, тихо оставаясь здесь, заглушая голос моей совести. Да простит меня Бог!

Он встал и заходил туда-сюда по комнате, жестоко порицая себя, но Маргарет его почти не слышала. Наконец он сказал:

− Маргарет, я вернусь к прежнему печальному известию – мы должны покинуть Хелстон.

− Да, я поняла. Но когда?

− Я написал епископу, смею сказать, я рассказал бы тебе все, но я забываю сейчас некоторые вещи, − сказал мистер Хейл, упав духом, как только разговор зашел о прозе жизни, − я написал ему о своем намерении уйти в отставку. Он был достаточно добр, он уговаривал меня, но все бесполезно, бесполезно. Я пытался внять его словам, но не смог. Я вынужден снова просить об отставке, я дождусь епископа, чтобы попрощаться с ним. Это будет испытанием, но хуже, намного хуже будет расставание с моими дорогими прихожанами. Уже назначен помощник приходского священника, некий мистер Браун. Он приедет завтра и остановится у нас. В следующее воскресенье я проведу свою прощальную службу.

«Так ли это неожиданно? − подумала Маргарет. − И возможно, такая поспешность к лучшему. Медлительность только добавит муки боли. Лучше быть оглушенным до оцепенения, чем терпеть все эти приготовления, которые теперь, как оказалось, почти закончены».

− Что говорит мама? − спросила она, глубоко вздохнув.

К ее удивлению, отец, не ответив, вновь заходил по кабинету. Наконец он остановился и произнес:

− Маргарет, я жалкий трус, я не могу причинять боль. Я хорошо знаю, что замужество твоей матери оказалось не тем, на что она надеялась, у нее было право на надежду, а это будет ударом для нее. У меня никогда не хватит мужества и сил сказать ей. Ей нужно сказать, хотя бы сейчас,− сказал он, глядя с тоскою на свою дочь. Маргарет была ошеломлена тем, что ее мать ничего не знает, хотя дело зашло уже далеко.

− Да, в самом деле, нужно, − ответила Маргарет.− Возможно, она сможет… О, да! Она будет шокирована,− так сила удара опять вернулась к ней, когда она пыталась понять, что почувствует мать. − Куда мы едем? − спросила она наконец.

− В Милтон, на север, − ответил он с унылым безразличием, так как почувствовал, что, хотя любовь его дочери и связывает его с ним, и на мгновение старался успокоить себя ее любовью, острота боли не притуплялась ни для него, ни для нее.

− На север, в Милтон! Фабричный город в Даркшире?

− Да, − ответил он тем же подавленным безразличным тоном.

− Почему туда, папа? − спросила она.

− Потому что там я смогу заработать на хлеб для моей семьи. Потому что там я не знаю никого, и никто не знает Хелстон, никто не напомнит мне о нем.

− Хлеб для твоей семьи! Я думала, что у тебя и мамы есть…− она остановилась, увидев глубокие морщины на лбу отца.

Но он с быстрым интуитивным сочувствием прочитал на ее лице, как в зеркале, отражение его собственного мрачного уныния и подавил его усилием.

− Я все расскажу тебе, Маргарет. Только помоги мне рассказать твоей матери. Я могу сделать все, кроме этого. Мысль о ее страдании делает меня больным от страха. Если я расскажу тебе все, возможно, ты сможешь передать это ей завтра. Меня не будет весь день, буду прощаться с фермером Добсоном и бедняками в Брейси Коммон. Тебе бы это не очень понравилось, Маргарет?

Маргарет это не понравилось, она всей душой хотела избежать подобного объяснения. Она не смогла ответить сразу, и ее отец снова спросил:

− Тебе это очень не нравится, не так ли, Маргарет?

Она собралась с силами и сказала решительно:

− Это тяжело, но должно быть сделано, и я постараюсь это сделать. Тебе предстоит еще много неприятных дел.

Мистер Хейл покачал головой безнадежно, он пожал ее руку в знак благодарности. Маргарет была так расстроена, что чуть не плакала. Вернувшись к своим мыслям, она сказала:

− Теперь расскажи мне, папа, какие у нас планы. У тебя и мамы есть немного денег независимо от твоего дохода священника, не так ли? У тети Шоу есть, я знаю.

− Да, я полагаю, у нас есть своих собственных сто семьдесят фунтов в год. Семьдесят из них мы всегда отправляли Фредерику, с тех пор, как он уехал за границу. Я не знаю, нужны ли они ему, − продолжил он, колеблясь. − Он должен платить за службу в испанской армии…

− Фредерик не должен страдать, − сказала Маргарет решительно, − в другой стране, так несправедливо изгнанный своей родиной. Остается сто. Не могли бы мы – ты, я и мама – жить на сто фунтов в год в очень дешевой − очень тихой части Англии? О! я думаю, могли бы.

− Нет! − сказал мистер Хейл. − Это не ответ. Я должен что-то делать. Я должен заняться делом, чтобы держаться подальше от нездоровых мыслей. Кроме того, в деревенском приходе мне было бы больно вспоминать о Хелстоне и о моих обязанностях здесь. Я не мог бы этого вынести, Маргарет. И сто фунтов в год − очень мало на все необходимые нужды по содержанию дома, на то, чтобы обеспечить твою мать всеми удобствами, к которым она привыкла, и которых достойна. Нет, мы должны ехать в Милтон. Это решено. Мне всегда лучше решать самому, а не под влиянием тех, кого я люблю, − сказал он, будто извиняясь за то, что так много решил, прежде чем сказать кому-то из членов семьи о своих намерениях. − Я не могу слышать возражений. Они делают меня таким неуверенным и слабым.

Маргарет решила хранить молчание. В конце концов, не все ли равно, куда они поедут, если сам отъезд кажется таким ужасным.

Мистер Хейл продолжил:

− Несколько месяцев назад, когда я уже не мог молча бороться со своими сомнениями, я написал мистеру Беллу. Ты помнишь мистера Белла, Маргарет?

− Нет, я никогда не видела его. Но я знаю его. Он − крестный Фредерика, твой старый наставник в Оксфорде, не так ли?

− Да, он − член научного общества в колледже Плимута. Он − уроженец северного Милтона, полагаю. Во всяком случае, у него там есть собственность, которая очень поднялась в цене, с тех пор, как Милтон стал большим промышленным городом. Ну, и у меня есть причины полагать… представить… лучше мне ничего не говорить об этом. Но я уверен в симпатии мистера Белла. Я не уверен, что он придал мне сил. Он сам провел большую часть жизни на одном месте − в своем колледже. Но был очень добр. Это он предложил отправиться в Милтон.

− Как? − спросила Маргарет.

− Ну, у него там есть арендаторы, дома и фабрики. Хотя он и не любит это место, слишком суматошное для склада его характера, он обязан бывать там, и он сообщает мне, что слышал, будто там есть хорошая вакансия частного учителя.

− Частного учителя! − воскликнула Маргарет насмешливо. − Для чего промышленникам классика, литература или образование джентльмена?

− Ну, − ответил ее отец,− некоторые из них действительно кажутся неплохими людьми, осознающими свои недостатки больше, чем многие из Оксфорда. Некоторые хотят учиться, хотя и имеют положение и вес в обществе. Некоторые хотят, чтобы их дети были лучше образованны, чем они сами. Во всяком случае, есть вакансия, как я сказал, для частного учителя. Мистер Белл рекомендовал меня некоему мистеру Торнтону, своему арендатору, очень умному человеку, как я могу судить из писем. И в Милтоне, Маргарет, я найду себе занятие, если не счастье, найду людей и события, и, надеюсь, там все будет настолько по-иному, что я никогда не вспомню о Хелстоне.

Маргарет догадалась, что это был его тайный мотив. Все будет другим. Все, что она слышала о севере Англии, о промышленниках, о диком и холодном крае, внушало отвращение. Однако Милтон будет отличаться от Хелстона и никогда не напомнит им об их любимом крае.

− Когда мы едем? − спросила Маргарет, немного помолчав.

− Я не знаю точно. Я хотел поговорить об этом с тобой. Видишь ли, мама еще не знает ничего, но я думаю, через две недели. После того, как моя отставка будет принята, я не имею права остаться.

Маргарет была почти ошеломлена.

− Через две недели!

− Нет, не с точностью день в день. Ничего еще не готово, − сказал отец, заметив оттенок сожаления, появившийся в ее глазах и внезапно изменивший выражение ее лица. Но она немедленно опомнилась.

− Да, папа, лучше действовать быстро и решительно, как ты сказал. Только мама ничего не знает об этом! И это самое большое затруднение.

− Бедная Мария! − нежно ответил мистер Хейл. − Бедная, бедная Мария! О, если бы мы не были женаты, если бы я был один в этом мире, как легко было бы! Маргарет, я не смею ей рассказать!

− Нет, − сказала Маргарет печально. − Я сделаю это. Позволь мне до завтрашнего вечера выбрать время. О, папа! − вскричала она неожиданно. − Скажи, скажи мне, что это кошмар, ужасный сон, а не реальность, не пробуждение! Ты ведь не думал, что действительно собираешься покинуть церковь, оставить Хелстон, быть навсегда отделенным от меня, от мамы, уехать далеко из-за какого-то обмана, искушения?! Ты не это имел в виду!

Мистер Хейл посмотрел ей в лицо и ответил медленным, хриплым и размеренным голосом:

− Я имел в виду именно это, Маргарет. Ты не должна обманывать себя, не должна сомневаться в реальности моих слов, в моих намерениях и решениях.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза и Маргарет наконец поверила, что все окончательно решено. Она поднялась и направилась к двери. Когда она взялась за ручку, отец позвал ее. Он стоял у камина, сжавшись и сутулясь, но как только она подошла, выпрямился во весь рост и, положив руки ей на голову, торжественно произнес:

− Да благословит тебя Бог, дитя мое!

«И может, Он вернет тебя в Свою Церковь»,− ответила она в глубине своего сердца. В следующий момент она испугалась, что этот ответ на его благословение может быть неправильным, непочтительным, что она может навредить ему, как его дочь, и она обвила руками его шею. Он обнимал ее минуту или две. И она слышала, как он бормотал про себя:

− Мученики и проповедники терпели даже большую боль, я не отступлю.

Они вздрогнули, услышав, как миссис Хейл зовет свою дочь. Они отпрянули в стороны, полностью осознавая то, что им предстояло сделать. Мистер Хейл поспешно сказал:

− Иди, Маргарет, иди. Меня завтра не будет. До ночи ты расскажешь все матери.

− Да, − ответила она и вернулась в гостиную, потрясенная до глубины души.