Текст книги "Север и Юг"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава II
Розы и шипы

«Сквозь мягкий зеленый свет деревьев,

По ковру мха, где твое детство прошло;

К твоему дому, откуда ты

Впервые взглянул с любовью в летнее небо»

Миссис Химанс

Маргарет возвращалась домой с отцом, который приезжал в Лондон на свадьбу. Ее мать осталась дома по многим причинам, но только мистер Хейл знал истинную. Миссис Хейл решительно отказалась надеть на свадьбу серое сатиновое платье, которое было уже не новым, но еще и не старым, аргументируя это тем, что, если у ее мужа нет денег, чтобы одеть свою жену во все новое, то она не покажется на свадьбе дочери своей единственной сестры. Если бы миссис Шоу догадалась о настоящей причине отсутствия миссис Хейл, она бы подарила ей кучу платьев. Но прошло уже больше двадцати лет с тех пор, как миссис Шоу была бедной хорошенькой мисс Бересфорд, и она уже забыла все огорчения, кроме роковой разницы в возрасте, о которой она могла распространяться в течение получаса. Ее дорогая Мария вышла замуж по любви за человека с прекрасным характером лишь на восемь лет старше ее. Мистер Хейл был одним из самых очаровательных проповедников, которых она когда-либо слышала, и совершенным идеалом приходского священника. «Что еще может желать дорогая Мария в этом мире, выйдя замуж по любви?» − рассуждала миссис Шоу.

Миссис Хейл могла бы многое на это ответить. Она бы обязательно упомянула серебристо-серое шелковое платье, белую шляпку, еще дюжину нарядов и украшений и сотни вещей для дома.

Маргарет знала лишь, что ее мать не нашла удобным приехать, и в глубине души не сожалела об этом, полагая, что им лучше встретиться в Хелстоне, чем посреди суматохи в доме на Харли-стрит, где ей самой пришлось играть роль Фигаро и быть повсюду в одно и то же время. Маргарет слишком устала от того, что ей пришлось сказать и сделать за последние сорок восемь часов. После всех поспешных прощаний с тетушкой и кузиной она чувствовала себя подавленной, сожалея о временах, которые больше не повторятся, какими бы они не были. На сердце у Маргарет было намного тяжелее, чем она ожидала, хоть она и возвращалась в свой родной дом, – к той жизни, о которой она мечтала долгие годы, пока тоска не притупилась. Она с болью отгоняла воспоминания о прошлом, надеясь на радостное и безмятежное будущее. Наконец ее мысли обратились к настоящему, к ее дорогому отцу, который спал, откинувшись на спинку сиденья. Его иссиня-черные волосы уже начали седеть и падали на лоб редкими прядями. Черты его лица сейчас казались резкими, хотя когда-то они были очень изящными и считались даже красивыми. Во сне лицо старого священника стало безмятежным, но это был скорее отдых после трудов, чем спокойствие того, кто вел жизнь, лишенную тревог. Маргарет была глубоко поражена его изможденным видом и вновь копалась в воспоминаниях о прошлом, чтобы понять, какие страдания точили сердце ее отца.

«Бедный Фредерик! − подумала она, вздохнув.− О, если бы Фредерик стал священником, вместо того, чтобы пойти на флот и исчезнуть для нас! Мне бы хотелось больше знать об этом. Я ничего не поняла со слов тети Шоу. Я только знаю, что он не может вернуться в Англию из-за того ужасного случая. Бедный дорогой папа! Каким печальным он выглядит! Я так рада, что еду домой, чтобы быть рядом с родителями».

Когда отец проснулся, она встретила его радостной улыбкой, в которой не было ни тени усталости. Он улыбнулся в ответ, но слабо, как будто это было для него непривычно. На его лицо опять вернулось выражение обычного беспокойства. У него была привычка приоткрывать рот, как будто он говорил, что постоянно изменяло форму его губ и придавало лицу нерешительное выражение. Но у него были такие же большие нежные глаза, как у дочери. Их зрачки двигались медленно, почти величаво, и были прикрыты прозрачными веками. Маргарет была больше похожа на него, чем на свою мать. Иногда люди поражались, что у таких красивых родителей дочь была далеко не так красива, некрасива вообще, как полагали многие. Ее рот был широковат и совсем не напоминал бутон розы, слегка раскрывающийся, чтобы сказать «да» или «нет» или «пожалуйста, сэр». Но ее пухлые алые губы имели мягкий изгиб. А кожа, не белая и не светлая, была гладкой и нежной, напоминая цветом слоновую кость. Если выражение ее лица было обычно слишком сдержанным и даже высокомерным для такой молодой девушки, то теперь, разговаривая со своим отцом, она сияла, как утро, на щеках появились ямочки, а взгляд говорил о детской радости и бесконечной надежде на будущее.

Маргарет вернулась домой в конце июля. Деревья в лесу оделись в темную, густую зелень, а папоротник под ними купался в косых солнечных лучах. Дни стояли знойные и душные. Маргарет много гуляла, сминая папоротник с жестоким весельем, чувствуя, как он поддается под ее легкими ступнями и испускает ему одному присущий аромат. Она забредала на пустоши, купавшиеся в теплом ароматном свете, видела множество диких, свободных, живых существ − зверьков и насекомых, наслаждающихся солнечным светом, травы и цветы. Эти прогулки в полной мере оправдали ожидания Маргарет. Она набиралась гордости у своего леса. Люди, живущие по соседству, были близки ей. Она завела сердечных друзей, с радостью училась говорить, как они, чувствовала себя среди них свободно, нянчилась с их детьми, беседовала с ними или читала медленно и отчетливо для стариков, носила вкусные похлебки больным, вскоре решилась преподавать в школе, куда ее отец ходил каждый день. Ей постоянно хотелось пойти и навестить кого-то из новых друзей − мужчину, женщину или ребенка − живущих в коттеджах в зеленой тени леса. Ее жизнь за пределами дома была превосходной, однако в доме далеко не все шло на лад. Она винила себя, как может винить ребенок, за проницательность, за то, что она понимала, что все не так, как должно было быть. Ее мать, всегда такая добрая и нежная, казалась временами очень недовольной их положением. Она считала, что епископ поступил несправедливо, не предоставив мистеру Хейлу лучшего положения, и укоряла своего мужа за то, что он не мог заявить о своем желании оставить приход и получить более высокий пост. Он неизменно отвечал, что если бы ему удалось сделать что должно в маленьком Хелстоне, он был бы вполне доволен. Но с каждым днем отец становился все более подавленным. Каждый раз, когда миссис Хейл требовала, чтобы ее муж просил о повышении, он все больше замыкался в себе. В такие дни Маргарет старалась примирить свою мать с Хелстоном. Миссис Хейл жаловалась, что близкое соседство с лесом плохо сказывается на ее здоровье, и Маргарет пыталась напомнить ей об освещенных солнцем пустошах. Она была уверена, что мать просто слишком привыкла к домашней жизни, редко прогуливаясь за пределы церкви, к школе и соседским домам. На время такие разговоры помогли, но когда наступила осень, и погода стала более изменчивой, мысли матери вернулись к нездоровому климату Хелстона. Она снова стала жаловаться, что, хотя ее муж более образован, чем мистер Хьюм, и лучше исполняет обязанности приходского священника, чем мистер Голдсворт, он не занимает такой высокий пост, как эти два их бывших соседа.

Маргарет оказалась не готова к атмосфере недовольства, царящей в доме. Она с удовольствием рассталась с роскошью, царившей в доме на Харли-стрит, которая лишь мешала ее свободе. Конечно, роскошь приносила наслаждение, но в то же время гордость могла помочь Маргарет обойтись без нее, если было нужно. Но облака никогда не приходят с той стороны, откуда их ждешь. Когда раньше Маргарет проводила каникулы дома, она только изредка слышала жалобы матери. Воспоминания тех времен были счастливыми, – она просто забывала все неприятные мелочи.

Во второй половине сентября начались осенние дожди и сильные ветры. Маргарет вынуждена была проводить дома больше времени, чем прежде. В Хелстоне было мало людей их круга, и в доме пастора редко бывали гости.

− Хелстон, несомненно, одно из самых захолустных мест в Англии, − заявила миссис Хейл в одну из своих плохих минут. − Я не могу не сожалеть о том, что папе не с кем здесь общаться: мы живем так уединенно, что он неделями не видит никого кроме фермеров и рабочих. Если бы мы только поселились на другой стороне прихода, мы бы могли прогуливаться до Стэнфилдза, и, конечно, навещать Горманов.

− Горманы?− переспросила Маргарет.− Это те Горманы, что разбогатели на торговле в Саутгемптоне? Я рада, что мы не навещаем их. Я не люблю торговцев. Я думаю, нам лучше жить вдали от всех, общаясь только с сельскими жителями и рабочими, и людьми, которые не умеют притворяться.

− Ты не должна быть такой привередливой, Маргарет, дорогая! − сказала ее мать, вспоминая молодого красивого мистера Гормана, с которым она однажды познакомилась у мистера Хьюма.

− Вовсе нет! У меня весьма разносторонний вкус. Мне нравятся люди, чьи занятия связаны с землей. Мне нравятся солдаты и моряки, и еще ученые люди. Ты же не хочешь, чтобы я восхищалась мясниками, булочниками и изготовителями свечей, правда, мама?

− Но Горманы никогда не были ни мясниками, ни булочниками, – они очень уважаемые люди и занимаются производством экипажей.

− Очень хорошо. Производство экипажей − та же самая торговля, и я думаю, они намного бесполезнее, чем мясники и булочники. Как же я уставала кататься каждый день в экипаже тети Шоу, и как я наслаждалась прогулками!

И Маргарет гуляла, несмотря на погоду. Она была так счастлива, уходя из дома, что готова была пуститься в пляс. Она шла по пустоши, а западный ветер мягко подталкивал ее в спину. Ей казалось, что она − листок, уносимый осенним ветром. Но по вечерам ей было трудно сохранять мир в семье. Сразу же после чая отец удалялся в свою маленькую библиотеку, и они с матерью оставались наедине. Миссис Хейл никогда не интересовалась книгами и в начале своей семейной жизни запрещала мужу читать ей вслух, пока она работала. Иногда они играли в триктрак. Но позже у мистера Хейла появилось много забот, связанных со школой и приходом, и вскоре он обнаружил, что жена вовсе не считает эти заботы важной частью его профессии, а полагает, что он поступает так просто, чтобы позлить ее. Тогда он стал уходить в свою библиотеку, где проводил вечера за чтением философских и богословских трактатов.

Когда Маргарет приезжала домой на каникулы, она привозила с собой большую коробку книг, рекомендованных учителями или гувернантками. Тогда же она выяснила, что летний день слишком короток, чтобы тратить его на чтение. Теперь у нее были только книги английских классиков, которые были перенесены из отцовской библиотеки, чтобы пополнить маленькие книжные полки в гостиной. «Времена года» Томсона, «Коупер» Хейли, «Цицерон» Миддлтона были самыми новыми и самыми занимательными из них. На книжных полках помещалось не так уж много книг. Маргарет рассказала матери все подробности своей жизни в Лондоне. Миссис Хейл слушала с интересом, иногда удивлялась и задавала вопросы, а иногда, не без сожалений, сравнивала спокойную и комфортную жизнь сестры с довольно скромным образом жизни в Хелстонском приходе. В такие вечера Маргарет частенько довольно резко обрывала разговор и слушала, как дождь стучит по свинцовому подоконнику эркерного окна. Один или два раза Маргарет поймала себя на том, что считает капли. Она гадала, сможет ли когда-нибудь спросить, где сейчас Фредерик, что он делает, давно ли получали от него письмо. Но Маргарет также понимала, что хрупкое здоровье матери и явная неприязнь к Хелстону начались со времени мятежа, в котором Фредерик принимал участие. Маргарет никогда не знала подробностей случившегося, но ей казалось, что вся семья молча согласилась делать вид, что забыла об этой печальной истории. Это заставляло Маргарет останавливаться и уходить от опасной темы. Когда Маргарет была с матерью, отец казался ей тем самым человеком, к которому можно обратиться с вопросом. Когда же она была с отцом, она думала, что легко могла бы поговорить со своей матерью. Возможно, что ничего нового она бы не услышала. В одном из писем, которые она получила до отъезда с Харли-стрит, отец написал ей, что они получили весточку от Фредерика. Он находится в это время в Рио-де-Жанейро в добром здравии и посылает ей горячий привет. Это были скупые строчки, – ни капли живого участия, которого она ожидала. Фредерика всегда называли не иначе, как «бедный Фредерик» в те редкие часы, когда упоминали его имя. Его комната оставалась точно такой же, какой он ее оставил. Диксон, служанка миссис Хейл, регулярно убирала ее и поддерживала в порядке. Диксон всегда вспоминала день, когда леди Бересфорд взяла ее в дом сэра Джона в качестве служанки к прекрасным мисс Бересфорд, красавицам Рутлэндшира. Служанка всегда считала мистера Хейла препятствием, вставшем на пути блестящего будущего юной леди. Если бы мисс Бересфорд не вышла в такой спешке замуж за бедного сельского священника, кто знает, кем бы она могла стать. Но Диксон была слишком преданной, чтобы оставить свою госпожу в несчастье (то есть в замужестве). Она осталась с ней и всегда считала себя доброй защитницей-феей, в чьи обязанности входит расстраивать планы злобного великана мистера Хейла. Мастер Фредерик был ее любимцем и гордостью, и она еженедельно приходила прибирать его комнату, будто он мог вернуться домой в этот же вечер.

Маргарет догадывалась, что, наверняка, были еще письма от Фредерика, о которых ее мать не знала, и из-за которых ее отец стал беспокойным. Миссис Хейл, казалось, не замечала перемен во внешности и поведении мужа. Он всегда был нежным и добрым, и всегда готов был помочь всем, кто нуждался в помощи. Обычно он по нескольку дней бывал подавлен, побывав у смертного ложа или получив известие о преступлении. Но теперь Маргарет замечала его отсутствующий взгляд, как будто его мысли были постоянно чем-то заняты. Его ежедневные дела, утешение страдающих, преподавание в школе не могли отвлечь его от тревог. Мистер Хейл не ходил к своим прихожанам, как обычно, он все больше закрывался в своем кабинете, беспокойно ожидая деревенского почтальона, который извещал семью о своем приходе легким стуком в ставень кухни. Теперь мистер Хейл часто бродил без дела по саду, если утро было хорошим, а если нет – стоял задумчиво в кабинете у окна, пока его не звал почтальон. Проходя по тропинке, почтальон почтительно кивал головой священнику, который наблюдал за ним из-за изгороди шиповника или из-за большого земляничного дерева, прежде чем вернуться в комнату и начать работать, с тяжелым сердцем и беспокойными мыслями.

Но Маргарет была в том возрасте, когда любое предчувствие, не основанное на фактах, легко изгоняется ярким солнечным днем или какими-то счастливыми внешними обстоятельствами. И когда наступили две замечательные недели в октябре, ее заботы унеслись, как пушинки чертополоха, и она не думала ни о чем, кроме красоты леса. Папоротники завяли, и теперь, когда прошел дождь, стали доступны многие просеки, которые Маргарет только разглядывала в июле и августе. В Лондоне она училась рисовать вместе с Эдит и теперь, когда, наконец, наступила хорошая погода, решила сделать несколько эскизов. Так, однажды утром она занималась подготовкой своей доски, когда Сара, горничная, широко распахнула дверь гостиной и объявила: «Мистер Генри Леннокс».

Глава III
«Тише едешь, дальше будешь»

«Учись завоевывать веру женщины

Благородно, так как вещь – дорогая;

Храбро, как жизнь у смерти —

С верной торжественностью.

Веди ее от праздничных подмостков,

Укажи ей звездные небеса,

Охраняй ее своими искренними словами,

Очищенными от лести ухаживания.»

Миссис Браунинг

«Мистер Генри Леннокс». Маргарет думала о нем минуту назад, вспоминая, как он расспрашивал ее в Лондоне об их занятиях дома. «Помяни солнце – и увидишь луч света». Радость осветила лицо Маргарет, подобно солнцу, она отложила свою доску и крепко пожала руку Генри.

− Позови маму, Сара,− сказала она. − Мы с мамой хотим задать вам много вопросов об Эдит. Я так рада, что вы приехали.

− Разве я не говорил, что приеду? − осторожно спросил он.

− Но я слышала, что вы уехали Шотландию, поэтому и подумать не могла, что вы заглянете в Хэмпшир.

− Ну, − он улыбнулся с видимым облегчением. − Наши молодожены откалывали такие дурацкие штуки, рискуя всем: то забирались высоко в горы, то катались на лодке по озеру, что я уже стал думать, не нанять ли им гувернера. На самом деле, даже мой дядя не мог справиться с ними. Они заставляли старика волноваться по шестнадцать часов в день. Позже я понял, что не стоит доверять их только одному человеку, и подумал, что не должен оставлять их, пока не увижу их в безопасности, садящихся на корабль в Плимуте.

− Вы были в Плимуте? Эдит никогда не упоминала об этом. Наверно она, как обычно, писала в спешке. Они действительно отплыли во вторник?

− Да, отплыли и избавили меня от ответственности. Эдит передала со мной разного рода послания для вас. Надеюсь, записка у меня где-то здесь. Да, вот она.

− Спасибо, − воскликнула Маргарет.

Потом, желая прочесть записку в одиночестве, она, извинившись, сказала, что пойдет к маме сама, так как Сара, кажется, забыла предупредить миссис Хейл.

Когда она вышла из комнаты, Леннокс осмотрелся. Маленькая гостиная выглядела очаровательно, освещенная лучами утреннего солнца. Среднее окно в эркере было распахнуто, и внизу можно было увидеть кусты роз и алой жимолости. Маленькая лужайка пестрела цветами вербены и герани всевозможных оттенков. Но эти яркие цвета снаружи только подчеркивали скромную обстановку комнаты. Ковер был далеко не новый, ситцевые занавески выцвели от частой стирки. Сама комната была маленькой, вовсе не под стать царственному облику Маргарет. Он взял одну из книг, лежащих на столе. Это был «Рай» Данте, в старом итальянском переплете из белой веленевой бумаги с золотом. Рядом лежал словарь, некоторые слова были выписаны рукой Маргарет. Это был скучный список слов, но ему почему-то нравилось смотреть на них. Вздохнув, он положил книги обратно.

− Они живут весьма скромно, как она и сказала. Странно. Кажется, Бересфорды считались вполне обеспеченными.

Маргарет тем временем нашла свою мать. У миссис Хейл был один из тех дней, когда все казалось ей трудным и утомительным. И появление мистера Леннокса было своего рода трудностью, хотя втайне она приветствовала его решение приехать.

− Как неудачно! Мы обедаем сегодня рано, и у нас нет ничего, кроме холодного мяса, – ведь слуги гладят белье. Но мы должны просить его остаться пообедать – все-таки он родственник Эдит. А твой папа в таком подавленном настроении сегодня утром, и я не знаю из-за чего. Я заходила к нему в кабинет прямо сейчас, а он сидит, склонившись к столу и закрыв лицо руками. Я сказала ему, что Хелстонский воздух вреден ему больше, чем мне; внезапно он поднял голову и попросил меня не говорить больше ни слова о Хелстоне, потому что он не может больше терпеть это. Если и есть на земле место, которое он любит, – это Хелстон. Но я уверена, это все из-за сырого и расслабляющего воздуха.

Маргарет почувствовала, как на ее небосклоне появилось маленькое холодное облако, закрывшее для нее солнце. Она слушала терпеливо, надеясь, что мать говорит так, чтобы облегчить душу. Но нужно было вернуться к мистеру Ленноксу.

− Папе нравится мистер Леннокс, они прекрасно поладили на свадебном приеме. Полагаю, его приезд обрадует папу. И не беспокойся насчет обеда, дорогая мама. Холодное мясо превосходно подойдет для ланча, и мистер Леннокс посчитает его за двухчасовой обед.

− Но чем мы займем его до этого? Сейчас только половина одиннадцатого.

− Я попрошу его пойти со мной порисовать. Я знаю, он рисует, и это освободит тебя от него, мама. Только выйди сейчас, – ему покажется странным, если ты не выйдешь.

Миссис Хейл приветствовала мистера Леннокса с радушием, обычным для встречи родственников. Он явно ожидал, что его попросят провести у них день, и принял приглашение с радостной готовностью; и миссис Хейл захотелось добавить еще что-нибудь к холодной говядине. Он радовался всему – обрадовался идее Маргарет пойти рисовать вместе, не дожидаясь мистера Хейла, и увидеть его только за обедом. Маргарет вынесла ему свои рисовальные принадлежности, чтобы он выбрал бумагу и кисти. После чего оба в самом веселом расположении духа вышли из дома.

− Пожалуйста, просто остановимся здесь на минуту или две, − попросила Маргарет. − Эти коттеджи преследовали мое воображение во время двух дождливых недель, будто упрекая меня, что я не нарисовала их.

− До того как они развалятся, и мы их больше не увидим. Честно говоря, их нужно нарисовать − они очень живописны − и нам лучше не откладывать этого до следующего года. Но где мы сядем?

− О! Вы могли бы приехать сюда прямо из конторы в Темпле,[3]3
  Темпль − одно из двух Лондонских обществ адвокатов и здание, в котором она находится.


[Закрыть] вместо того, чтобы проводить два месяца в горах! Посмотрите на этот прекрасный ствол дерева, который оставили лесорубы. Просто отличное место, и света вполне достаточно. Я постелю там свой плед, и это будет настоящий лесной трон.

− И поставите ноги в эту лужицу, как на королевскую подставку для ног! Кто живет в этих домиках?

− Они были построены поселенцами пятьдесят или шестьдесят лет назад. Один пустует – лесники собираются снести его сразу, как только старик, живущий в другом, умрет, бедняга! Посмотрите, вот и он, я должна подойти и поговорить с ним. Он так глух, что вы услышите все наши секреты.

Старик стоял на солнце перед своим домом с непокрытой головой, опираясь на палку. Его жесткие черты лица смягчились улыбкой, как только Маргарет подошла к нему и заговорила. Мистер Леннокс поспешно набросал две фигуры и пейзаж на заднем плане. Когда пришло время собираться, убирать воду и обрывки бумаги и представить друг другу свои наброски, Маргарет сразу поняла, что живописный вид коттеджей ни в малой мере его не заинтересовал. Она засмеялась и покраснела; мистер Леннокс внимательно наблюдал за сменой выражений ее лица.

− Я назову это коварством, − сказала она. − Я не думала, что вы нарисуете меня и старого Исаака, когда вы попросили меня расспросить его об истории этих коттеджей.

− Это было непреодолимо соблазнительно. Вы представить себе не можете, какое это было сильное искушение. Я едва ли смею сказать, насколько мне дорог этот набросок.

Он был не вполне уверен, слышала ли она последние его слова перед тем, как ушла к ручью мыть свою палитру. Она вернулась немного покрасневшей, но смотрела совершенно просто и бесхитростно. Он был рад этому, ибо слова сорвались с его губ неожиданно. Редкий случай для такого человека, как Генри Леннокс, который всегда заранее обдумывал свои действия.

Атмосфера в доме, когда они вернулись, была вполне мирной. Тучи на челе миссис Хейл рассеялись под благотворным влиянием созерцания пары карпов, весьма кстати подаренных соседом. Мистер Хейл вернулся с утренней прогулки и ожидал гостя прямо за калиткой ворот, ведущих в сад. Он выглядел весьма почтенным джентльменом, несмотря на потертое пальто и поношенную шляпу. Маргарет гордилась своим отцом. Она всегда испытывала чистую и нежную радость, видя, какое впечатление он производит на каждого незнакомца. Все же она заметила на лице отца следы какого-то необычного беспокойства, подавленного, но не рассеявшегося полностью.

Мистер Хейл попросил разрешения посмотреть их наброски.

− Я думаю, ты сделала эти оттенки на соломенной крыше слишком темными, разве нет? − он возвратил Маргарет ее рисунок и протянул руку за рисунком мистера Леннокса, который замешкался на секунду, не более.

− Нет, папа! Я так не думаю. Молодило и заячья капуста стали такими темными из-за дождя. Разве не похоже, папа? − возразила она, заглядывая через его плечо, так как он рассматривал фигуры на рисунке мистера Леннокса.

− Да, очень похоже. Твоя фигура и манера держать себя − основные. А это просто скованный сутулостью из-за ревматизма спины старый бедный Исаак. А что это висит на ветке дерева? Не гнездо ли птицы?

− О нет, это моя шляпа. Я никогда не могу рисовать в шляпке, – моей голове становится слишком жарко. Интересно, могла бы я справиться с изображением человека? Здесь так много людей, которых я бы хотела нарисовать.

− Я бы сказал, что если захотите добиться сходства, то всегда его добьетесь, − заметил мистер Леннокс. − Я верю в силу желания. Думаю, что и мне удалось добиться сходства, когда я рисовал вас.

Мистер Хейл прошел в дом вперед них, так как Маргарет замешкалась, срывая несколько роз, которыми хотела украсить платье.

«Обычная лондонская девушка поняла бы намек, скрытый в моих словах, − думал мистер Леннокс. − Она поняла бы, проанализировав каждую реплику, что молодой человек сделал ей комплимент без всякой задней мысли. Но я не верю Маргарет».

− Постойте! − воскликнул он. − Позвольте мне помочь вам!

И он сорвал для нее несколько бархатных темно-красных роз, что росли высоко, а потом, разделив добытое, воткнул две себе в петлицу, а остальное отдал ей, довольной и счастливой.

Разговор за обедом протекал тихо и приятно. С обеих сторон было множество вопросов, которые нужно было задать. Обменялись самыми последними сведениями о путешествии миссис Шоу по Италии. Интересная беседа, простота образа жизни сельского священника и, прежде всего, соседство Маргарет, заставили мистера Леннокса забыть то небольшое чувство разочарования, которое возникло у него поначалу.

− Маргарет, дитя мое, может, ты соберешь нам несколько груш для десерта, − попросил мистер Хейл, когда на столе появилось вино, перелитое из бутылки в графин, знаменуя одновременно роскошь и гостеприимство.

Мистер Хейл поторопился. Казалось, будто бы десерт является экспромтом и необычной вещью для сельского прихода. Если бы только мистер Хейл оглянулся назад, он бы увидел сухое печенье и мармелад, и все прочие угощения, ожидавшие своей очереди в привычном порядке на буфете. Но идея с грушами завладела умом мистера Хейла и не покидала его.

− Напротив южной стены есть несколько коричневых берэ,[4]4
  Берэ − сорт груши, масляная груша.


[Закрыть] которые стоят всех заграничных фруктов и варенья. Сбегай, Маргарет, сорви нам несколько.

− Я предлагаю всем нам перейти в сад и съесть их там, − сказал мистер Леннокс. − Нет ничего вкуснее, чем отведать хрустящую, сочную грушу, пахнущую солнцем. Самое худшее − это осы, достаточно дерзкие, чтобы бороться за фрукт, даже в самый миг наслаждения.

Он поднялся, чтобы следовать за Маргарет, которая вышла в сад, и ждал только разрешения миссис Хейл. Она предпочла бы закончить обед в надлежащей манере, со всеми церемониями. Тем более что она и Диксон достали чашу для полоскания пальцев из кладовой нарочно, чтобы не сплоховать перед завсегдатаем дома вдовы генерала Шоу. Но мистер Хейл тоже встал, и миссис Хейл осталось только покориться.

− Я вооружусь ножом, − сказал мистер Хейл.− Я уже не могу так просто есть фрукты, как вы. Я должен чистить и разделывать их на четвертинки, прежде чем насладиться ими.

Маргарет сделала тарелку для груш из свекольного листа, который превосходно оттенял их коричневое золото. Мистер Леннокс смотрел больше на нее, чем на груши. Но ее отец, склонный привередливо отбирать самые счастливые и совершенные мгновенья, украденные им у своего беспокойства, выбрал самый лакомый и зрелый фрукт и сел на садовую скамейку. Маргарет и мистер Леннокс прогуливались вдоль маленькой аллеи у южной стены, где пчелы еще жужжали и деловито работали в своих ульях.

− Какой совершенной жизнью вы здесь живете! Раньше я всегда довольно пренебрежительно относился к поэтам с их желаниями. «Мой дом − хижина за холмом» или что-то в этом роде. Боюсь, что я был ничем не лучше любого другого уроженца Лондона. Зато теперь я чувствую, что двадцать лет усердного изучения законов были бы достойно вознаграждены одним годом такой превосходной безмятежной жизни, как эта. Такие небеса! Взгляните, какая темно-красная и янтарная листва, совершенно неподвижная! − он указал на несколько больших лесных деревьев, загороженных садом, как будто гнездом.

− Лучше вспомните, что наши небеса не всегда такие голубые, как сейчас. У нас идет дождь, наша листва опадает и промокает, хотя, я думаю, Хелстон − такое же совершенное место, как и любое другое в мире. Вспомните, как вы посмеивались надо мной и называли Хелстон – «деревня из сказки».

− Мне кажется, Маргарет, вы преувеличиваете.

− Возможно, это так. Только я знаю, мне бы понравилось разговаривать с вами о том, чем я заполняю время, а вы − как бы мне назвать это − говорили неуважительно о Хелстоне.

− Я никогда не сделаю этого снова,− сказал он с теплотой.

Они повернули за угол аллеи.

− Я бы мог почти желать, Маргарет…− он остановился и замешкался. Эта запинка была так необычна для юриста, что Маргарет взглянула на него в недоумении. Но через мгновение она не могла сказать, почему. Ей захотелось вернуться назад к матери и отцу, куда угодно подальше от него; она была уверена, что он собирается сказать что-то, на что она не знала, как ответить. В следующее мгновение ее гордость – опора во всех жизненных испытаниях – поборола внезапное волнение. Конечно, она могла ответить так, как нужно. Для нее было постыдной слабостью избегать его слов, как будто у нее не было сил ответить вежливо и с достоинством.

− Маргарет, − сказал он, захватив ее врасплох и внезапно завладев ее рукой, так что она была вынуждена стоять смирно и слушать, презирая себя за трепетание сердца. − Маргарет, я бы хотел, чтобы вы не любили Хелстон так сильно, не казались такой совершенно спокойной и счастливой здесь. Я надеялся все эти прошедших три месяца, что вы скучаете по Лондону, по лондонским друзьям, – немного, но достаточно, чтобы заставить вас слушать более любезно (она тихо, но решительно стремилась высвободить свою руку) того, кто не может предложить много, это правда, – ничего, кроме смутных надежд на будущее, но того, кто любит вас, Маргарет, вопреки себе. Маргарет, я так сильно поразил вас? Скажите! − он увидел ее дрожащие губы, как будто она собиралась плакать. Она собрала все силы, чтобы успокоиться, и не говорила, пока не уверилась, что справляется со своим голосом, а потом произнесла:

− Я поражена. Я не знала, что вы мною интересуетесь. Я всегда думала о вас, как о друге и, пожалуй, я бы предпочла и дальше так о вас думать. Мне не хотелось бы, чтобы обо мне говорили так, как вы это сейчас делали. Я не могу сказать вам то, что вы хотите услышать, и еще я буду очень сожалеть, что рассердила вас.

− Маргарет,− сказал он, глядя ей в глаза, встретившись с ее открытым прямым взглядом, выражающим наивысшую степень честности и нежелание причинить боль. − Вы, − продолжил говорить он, − любите кого-то другого? − но казалось, этот вопрос оскорбил чистую безмятежность ее глаз. − Простите меня, я был слишком грубым. Я наказан. Только позвольте мне надеяться. Дайте мне слабое утешение, сказав, что вы никогда не встречали того, кого вы могли бы…− снова пауза. Он не смог закончить свое предложение.