Текст книги "Школа ужасов"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Великая тайна, Хейверс.

– Семейная традиция?

– И это тоже. Сын должен идти по стопам отца.

– Мне плохо пришлось, теперь ты помучься? Линли выдавил из себя улыбку:

– Что-то в этом роде.

– А вам нравился Итон, сэр? – с излишней проницательностью спросила она.

Вопрос застал Линли врасплох. Виной тому был не сам Итон, нет; Итон с его старинными зданиями, овеянный древней историей, был прекрасен. Однако родители выбрали неудачный момент, чтобы отослать его прочь из дома. Не следовало отрывать подростка от семьи, переживавшей кризис, разлучать с отцом, погибавшим от беспощадной болезни.

– Да, как и всем, – пробормотал он. – Что вы еще обнаружили, кроме убогого состояния школы?

Хейверс вроде бы намеревалась отпустить еще какое-то замечание насчет Итона, но вместо этого послушно произнесла:

– У них тут имеется какой-то клуб шестиклассников, для выпускников. Он собирается в здании по соседству с «Ион-хаусом», где живет Чаз Квилтер. Там ребята напиваются по выходным.

– Кто именно?

– В клубе состоят только ученики старшего шестого класса, но я так поняла, что требуется пройти обряд посвящения. Чаз сказал, что некоторые предпочитают не вступать в клуб. Как он выразился, они «не проходят ступени инициации».

– Сам он состоит в клубе?

– Разумеется, он же старший префект. Полагаю, он обязан поддерживать великие традиции школы.

– Обряд посвящения входит в эти традиции?

– Очевидно, да. Я спросила его, каким образом вступают в клуб, а он покраснел и пробормотал, что приходится «делать всякие глупости» на глазах у товарищей. К тому же они там напиваются вусмерть. Считается, что выпускник имеет право на две порции спиртного в неделю, но, поскольку эти порции отмеряют другие ученики и они же подсчитывают, сколько порций пришлось на долю каждого, все это давно вышло из-под контроля. Похоже, эти пирушки по вечерам в пятницу сделались довольно разнузданными.

– Чаз не пытается как-то сдерживать этот разгул?

– По правде сказать, я этого просто не понимаю. Он же несет ответственность за их поведение, верно? Какой смысл называться старшим префектом, если он не выполняет свои обязанности?

– На этот вопрос ответить несложно, Хейверс. Весьма полезно иметь в анкете должность префекта. Университетские власти не станут проверять, насколько человек справлялся со своими обязанностями, им достаточно и того факта, что он числился префектом.

– Как вообще он мог сделаться старшим префектом? Если Чаз не способен руководить своими сверстниками, директору следовало это знать.

– Гораздо легче демонстрировать задатки лидера, не будучи старшим префектом, нежели быть хорошим префектом. Под давлением человек меняется. Возможно, именно это произошло с Чазом.

– А может, Чаз настолько смазлив, что директор не устоял перед ним, – проворчала Барбара со свойственным ей цинизмом. – Полагаю, они много времени проводят наедине, не так ли? – Линли бросил на свою напарницу предостерегающий взгляд, и она тут же пустила в ход последний аргумент:– Я же не слепая, инспектор. Чаз– красивый юноша, а Локвуд тут не единственный, кто западает на красивых мальчиков.

– Ну да. Что еще вы узнали?

– Я говорила с Джудит Лафленд, школьной медсестрой.

– А, да. Расскажите, что представляет собой медсестра.

Хейверс давно уже работала с Линли и знала его страсть к деталям, так что она начала с портрета Джудит Лафленд: на вид около тридцати пяти лет, волосы темные, глаза серые, на шее пониже правого уха большая родинка – она пытается прикрыть ее, перебрасывая вперед прядь волос и высоко поднимая воротник блузы, она даже придерживает воротник рукой, чтобы не расходился. Когда говорит, все время улыбается и охорашивается, приглаживает волосы, то застегивает, то расстегивает верхнюю пуговицу блузы, проводит рукой по ноге, проверяя, не морщинят ли чулки.

Это наблюдение показалось Линли наиболее интересным.

– Прихорашивается, как будто кокетничает? С кем именно? Вы были там с Чазом?

– Мне показалось, она ведет себя так с любым представителем мужского пола, а не только с Чазом. Пока мы там были, явился еще один старшеклассник, он жаловался на боль в горле, а она стала смеяться, поддразнивать его, говорила что-то вроде: «Не можешь жить без меня, да?» – а когда засовывала ему в рот градусник, то заодно погладила его по головке и похлопала по щеке.

– Какие выводы?

– Конечно, она не станет крутить любовь с мальчиками, – задумчиво проговорила Хейверс, – как-никак она старше любого из них чуть ли не на двадцать лет, но она нуждается в их восхищении и лести.

– Она замужем?

– Мальчики именуют ее «миссис Лафленд», но обручального кольца у нее нет. Должно быть, разведена. Она работает в школе три года, думаю, она приехала сюда сразу после развода. Ей нужно строить жизнь заново, и ей требуется подтверждение, что она еще сохранила привлекательность в глазах мужчин. Ну, вы знаете, как это бывает.

Сколько раз им приходилось в своей работе сталкиваться с последствиями измен и разводов! Они оба наблюдали первоначальную стадию одиночества покинутого человека, ужас перед перспективой провести всю оставшуюся жизнь без партнера, а затем потребность скрыть неотступный страх под маской жизнерадостности, деловитости, судорожное желание быть при деле. Подобная реакция на утрату характерна отнюдь не только для женщин.

– А что насчет справки, освобождающей от игры?

– Лафленд держит бланки в ящике стола, но ящик не заперт, а амбулаторию никто не охраняет.

– Мэттью мог стащить бюллетень?

– По-моему, вполне мог, в особенности если в тот момент медсестру кто-то отвлек. Судя по тому, как она вела себя нынче, Мэттью вполне мог утащить бланк, пока какой-нибудь старшеклассник пудрил ей мозги.

– Вы обсуждали с ней эту возможность?

– Я только спросила, как выдаются справки. Насколько я поняла, если кто-то из учеников плохо себя чувствует и не может после занятий участвовать в спортивных играх, он идет к Джудит Лафленд, она осматривает его, меряет температуру и так далее, и если он в самом деле болен, выдает ему справку об освобождении от игр. Если больного требуется уложить в изолятор, она передает справку с другим учеником, и тот вручает ее тренеру или бросает б его почтовый ящик, если же болезнь не столь тяжелая, пациент сам относит справку учителю, а потом возвращается к себе в спальню и укладывается в постель.

– Она ведет запись больных, обращавшихся за освобождением от игры?

Хейверс кивнула:

– В пятницу Мэттью не получал такой справки. Запись об этом отсутствует. Однако на протяжении семестра он дважды получал освобождение. Полагаю, во второй раз – это было три недели назад – он мог припрятать справку и выждать подходящий момент, чтобы удрать. Да, кстати. Мы с Чазом наткнулись на Гарри Моранта – он прятался в саду статуй.

– Вы говорили с ним?

– Если это можно назвать разговором. В глаза не смотрит, отвечает односложно.

– И что же?

– Он тоже ходил в кружок, где собирали модели паровозов. Там он и подружился с Мэттью.

– Они стали близкими друзьями?

– Трудно сказать. Мне кажется, Гарри преклоняется перед Мэттью. – Барбара помедлила, нахмурилась, подбирая точные слова.

– Да, сержант?

– Мне кажется, он знает, почему Мэттью сбежал. Он бы всей душой хотел последовать его примеру.

Линли приподнял бровь:

– Это кое-что меняет в нашем раскладе.

– Почему?

– Значит, дело не в классовых различиях. Гарри был несчастлив в этой школе, и Мэттью тоже, и Смит-Эндрю с…– Линли оглянулся на Генриха VII, самодовольного, уверенного, что сумел раз навсегда изменить историю страны.

– Сэр?

– Я думаю, нам пора на встречу с директором.

Кабинет Алана Локвуда выходил окнами на восток, как и часовня, и здесь, как в часовне, было немало элементов, долженствовавших произвести впечатление на посетителей. Широкий эркер – боковые ставни раскрыты и пропускают вовнутрь холодный воздух – вмещал большой стол, покрытый тканью, шесть стульев с бархатными сиденьями и стоячий канделябр эпохи рококо, отлитый из серебра, ярко светившегося на фоне любовно отполированного дерева. Напротив эркера камин, выложенный белыми и голубыми голландскими изразцами, приютил в своем зеве не электрический эрзац огня, но настоящее живое пламя. Над камином висел гольбейновский<Ганс Гольбейн Младший (1497/98—1543) – живописец и график немецкого Возрождения.> портрет неизвестного юноши, а рядом на стене второй портрет – изображение Генриха VII, крайне нелестное для монарха. Две стены занимали застекленные стеллажи с книгами, на третьей – фотографии, отражавшие школьную историю за последние годы. Едва Линли и Хейверс вошли в комнату, как Алан Локвуд поднялся из-за стола и двинулся им навстречу по толстому нарядному сине-золотому ковру. Директор успел снять мантию – она висела на крюке за дверью – и без нее выглядел каким-то незавершенным.

– Надеюсь, все члены школьного коллектива проявили готовность сотрудничать? – спросил он приглашая детективов пройти к большому столу Для себя директор выбрал стул, стоявший спиной к окну, – свет бил из-за его плеча, и черты лица слегка расплывались. По-видимому, прохлада нисколько не беспокоила его, Локвуд даже не стал закрывать окно.

– Да, вполне, – подтвердил Линли. – В особенности нам помог Чаз Квилтер. Спасибо, что предоставили его в наше распоряжение.

На этот раз улыбка Локвуда была искренней.

– Чаз– прекрасный мальчик, правда? Такие не часто встречаются. Его все любят.

– И уважают?

– Да, не только школьники, но и учителя. На этот раз у меня не было ни малейших проблем при выборе старшего префекта. Все учителя выдвинули кандидатуру Чаза.

– Да, он действительно очень приятный мальчик.

– Он, пожалуй, чересчур даже старается, но это понятно: после того, что произошло с его старшим братом, Престоном, Чаз должен защитить семейную честь. Это так похоже на Чаза – он решил исправить урон, нанесенный Престоном.

– Тот оказался паршивой овцой?

Локвуд машинально потянулся рукой к шее, но успел отдернуть руку прежде, чем она коснулась кожи.

– Престон– просто негодяй. Обманул все нащи надежды. Его исключили за воровство в начале прошлого года. Мы предоставили ему возможность самому уйти из школы, ведь его отец– сэр Фрэнсис Квилтер, с этим надо считаться, однако парень отказался уйти по-хорошему, потребовал, чтобы мы доказали выдвинутые против него обвинения. – Локвуд поправил галстук и продолжал с ноткой сожаления в голосе: – Престон– клептоман. Доказать это было совсем не трудно. После исключения из школы он отправился к родственникам в Шотландию. Насколько мне известно, теперь он занимается добычей торфа, а все надежды его семьи, все честолюбие сосредоточилось на Чазе.

– Это тяжелая ноша.

– Только не для столь талантливого юноши. Чаз станет хирургом, как его отец. Престон тоже мог сделаться хирургом, если б не запускал руки в чужое добро. Это исключение из Бредгара было для меня наиболее тягостным. Разумеется, были и другие случаи, но этот– самый неприятный.

– А вы здесь уже…

– Четвертый год.

– А до того?

Локвуд приоткрыл было рот, но тут лее резко его захлопнул. Глаза его сузились, он пытался понять, с какой стати Линли внезапно изменил тему разговора.

– Я работал в системе государственного образования. Позвольте спросить, какое отношение это имеет к следствию, инспектор?

Линли только плечами пожал.

– Я предпочитаю поближе познакомиться с людьми, с которыми работаю, – пояснил он, догадываясь, что Локвуд не поверит его словам и не примет это извинение, тем более что рядом сидит сержант Хейверс и усердно фиксирует каждое его слово.

– Понимаю. Ну а теперь, когда вы получили информацию, мне бы тоже хотелось кое-что узнать.

– Все, что в моих силах.

– Благодарю вас. Вы провели здесь все утро. Вы беседовали с учениками. Вы осматривали школу. Насколько мне известно, сержант побывала даже в больнице и допрашивала миссис Лафленд. Но почему до сих пор никто не занялся поисками водителя, подобравшего на дороге маленького мальчика и убившего его?

– Хороший вопрос, – снисходительно признал Линли. Хейверс, не поднимая головы, продолжала писать. Они исполняли традиционные роли доброго и злого полицейского, чтобы все время держать свидетеля в напряжении. За полтора года совместной работы им уже десятки раз приходилось играть в эту игру, и теперь они начинали ее, не сговариваясь. – Проблема заключается в том, что Бредгар Чэмберс находится в довольно уединенном месте, так что я сомневаюсь, мог ли тринадцатилетний мальчик остановить здесь попутку.

– Но он сумел это сделать, инспектор! Вы же не станете утверждать, что он пешком добрался до Стоук-Поджес?

– Я допускаю другую возможность: Мэттью вовсе не ловил попутную машину. Он заранее договорился об этой поездке, он знал водителя. В таком случае мы получим гораздо больше полезных сведений здесь, в школе, нежели в любом другом месте.

Лицо Локвуда исказила гримаса.

– Вы хотите сказать, что кто-то в школе… Вы понимаете не хуже меня, что смерть мальчика – разумеется, это большое несчастье– не связана с нашей школой!

– Боюсь, пока я не могу подтвердить ваше мнение.

– Мальчик сбежал. Он хитроумно подтасовал факты, чтобы его искали сразу в двух местах, а сам удрал к своим лондонским приятелям. Очень жаль, что с ним случилось несчастье, но дело обстоит именно так; мальчик нарушил устав школы, и теперь уже ничего не исправишь, однако школа в этом отнюдь не виновата, и я не намерен принимать на себя ответственность.

– Учителя имеют собственные автомобили, кроме того, в гараже стоит школьный транспорт, в частности несколько микроавтобусов.

– Учителя?! – задохнулся Локвуд. – Вы намекаете, что кто-то из учителей?!

Линли не дрогнул.

– Совершенно необязательно. – Он подождал, чтобы до директора дошел смысл этого ответа, а затем продолжал: – У вас здесь много работников: уборщицы и экономки общежитий, и привратники, и повара, не говоря уж о женах преподавательского состава, которые также живут в кампусе, и о самих учениках.

– Вы сошли с ума, – глухо проговорил Лок-вуд. – Тело мальчика найдено вечером в воскресенье, а исчез он в пятницу. Несомненно, он отощел подальше от школы, а потом остановил проезжавшую машину.

– Возможно. Однако он ушел отсюда в школьной форме, значит, он не боялся, что в нем опознают ученика Бредгар Чэмберс и вернут его обратно в школу.

– Он пробирался полями, канавами, лесом, пока не отошел достаточно далеко. Мальчик был вовсе не дурак, инспектор. Иначе он не получил бы стипендию. Мы имеем дело с очень умным подростком.

– Да, насчет стипендии. Почему школа остановила свой выбор именно на Мэттью?

Локвуд вышел из-за стола, прошел к бюро и возвратился с папкой в руках. Быстро перелистывая ее содержимое, он сказал:

– Родители зарезервировали для него место, когда Мэттью было восемь месяцев. – Он глянул на Линли, словно опасаясь, что из его слов инспектор сделает какой-то неблагоприятный для Бредгар Чэмберс вывод. – Обычно именно так записываются в частные школы. Вы ведь это знаете. Вы сами учились в Итоне, не так ли?

– Так что насчет стипендии? – настаивал Линли, предпочитая пропустить мимо ушей этот вопрос.

– Всем будущим третьеклассникам мы рассылаем информацию относительно имеющихся в нашем распоряжении стипендий. Данная стипендия предназначалась для ребенка из недостаточнообеспеченной семьи, проявившего способности к учебе.

– Как отбирается кандидат на эту стипендию?

– Каждый член попечительского совета вносит свое предложение, а я, на основании их рекомендаций, делаю окончательный вывод.

– Ясно. Кто же выдвинул кандидатуру Мэттю Уотли?

Локвуд замялся:

– Инспектор, такие вещи мы обычно не раскрываем.

Линли требовательно приподнял руку:

– Мы расследуем убийство.

На миг их взгляды столкнулись, они боролись, не желая уступать. Сержант Хейверс перестала писать и подняла голову, держа карандаш наготове.

Локвуд продержался десять секунд и сник.

– На стипендию Мэттью выдвинул Джилс Бирн, – сказал он. – Вам, конечно, известно это имя.

Разумеется. Джиле Бирн, блестящий специалист, обнажающий политические, социальные и экономические изъяны страны. Человек, наделенный ядовитым умом и остро отточенным языком. Выпускник Лондонской школы экономики, ведущий программу на радио Би-би-си, где он регулярно пропускает через мясорубку всякого, кто отважится дать ему интервью. Да, это, несомненно, любопытно, но еще интереснее другая ассоциация, которую сразу же вызвало у инспектора это имя.

– Бирн. Значит, префект «Эреба», Брайан Вирн?..

– Да. Он его сын.

8

До чего же Эмилия Бонд не любила дни, когда урок в старшем шестом начинался сразу после ланча! За эти два года она не раз обращалась к директору Бредгар Чэмберс с просьбой изменить расписание так, чтобы занимающиеся химией выпускники являлись к ней по утрам. Они не способны сосредоточиться после ланча, вновь и вновь втолковывала она Локвуду. В желудке переваривается пища, кровь отливает от мозга. Как могут люди целиком посвятить свое внимание формулам и экспериментам, если этому препятствуют самые примитивные физиологические процессы, проходящие в их организме?!

Директор выслушивал ее жалобы, всячески изображая сочувствие, обещал разобраться и всякий раз оставлял все по-прежнему. Словно головой о стену бьешься! А его нестерпимая, отечески покровительственная улыбочка с трудом скрывала, с каким неодобрением Локвуд воспринял ее появление в школе. Ей едва сравнялось двадцать пять лет, и она была здесь единственным преподавателем женского пола. Судя по роже директора, он опасался, как бы ее присутствие не развратило старшеклассников, словно в кампусе не было куда более привлекательных для них девиц из младшего и старшего шестого класса – девяносто юных красоток! Нет, Локвуду явно казалось, что Эмилия Бонд являет собой для юношей угрозу именно как член преподавательского состава!

Нелепость! Эмилия вполне отдавала себе отчет в том, что никак не может привлечь внимания восемнадцатилетнего юноши. Она, разумеется, была достаточно симпатична, но на фламандский манер, пышнотелая, крупноватая для своего роста, хотя отнюдь не полная. Она достаточно занималась спортом, чтобы не бояться растолстеть, но прекрасно понимала, что едва она забросит теннис, велосипед, плавание, гольф, бег трусцой и пешие прогулки, как тут же раздастся, точно супоросая свинья. Однако упражнения, спасавшие ее фигуру, плохо сказывались на цвете лица. От природы у нее была очень белая кожа, но постоянное пребывание на солнце вызвало появление множества веснушек на носу, щеки обветрились, волосы пришлось остричь, чтобы не мешали, и уложить короткие, редкие, добела выгоревшие пряди в прическу, которую Эмилия, не склонная себе льстить, считала подростковой. Ни один мальчик в этой школе не мог бы отнестись к ней иначе чем с братской привязанностью. Черт побери, она тут сделалась всеобщей старшей сестрицей, тому посоветуй, этого по плечу похлопай. Она ненавидела эту роль, но продолжала разыгрывать ее перед всеми.

Перед всеми, кроме Джона Корнтела. При одной мысли о Джоне Эмилия почувствовала наплывающую дурноту и поспешила переключиться на что-нибудь другое. Тщетно, он вторгался, навязчиво вторгался в ее мысли, она все время думала о том, как за эти девятнадцать месяцев они прошли путь от отношений коллег и приятелей к… к чему? Чем они стали друг для друга? – задавала она себе вопрос. Друзьями? Любовниками? Двумя одинокими людьми, не связанными ничем, кроме короткого мгновения физического желания? Космическая шутка, забава вечно смеющегося Бога?

Эмилия старалась убедить себя, что начало их отношений было совершенно невинным, что она просто хотела подружиться с этим болезненно застенчивым человеком, но на самом деле она с самого начала видела в Джоне Корнтеле прибежище и опору, обещание всего того, о чем она мечтала. Эта дружба была первым звеном, а в конце пути она сулила ей супруга, семью, безопасность. Хотя вначале Эмилия уверяла себя, будто хочет лишь помочь Джону раскрепоститься в отношениях с женщинами, она имела в виду раскрепостить его в отношениях только с одной женщиной– с собой. Она надеялась, что, начав получать удовольствие от женского присутствия, Корнтел постепенно окажется способен и к более прочным отношениям.

Но, хладнокровно обдумав план по завоеванию жениха и обеспечению своей судьбы, Эмилия не предусмотрела, что сама влюбится в него, что для нее будет столько значить каждая его мысль, и все его мучения, и его проблемы, его прошлое и его будущее. Как легко, как незаметно она соскользнула в эту влюбленность! Она оказалась в полной зависимости от него, еще только-только начав осознавать, что с ней происходит. Когда же Эмилия поняла, насколько сильны ее чувства к Джону и решилась действовать в соответствии с этими чувствами (ей всегда были свойственны прямота и решительность), все развалилось, ужасно, безнадежно.

«Не тот человек, за которого я его принимала». Она горестно рассмеялась. Как легко было бы прийти к такому заключению и отвернуться от Джона Корнтела. Ошибка. Жестокое недоразумение. «Я думала, что ты… ты думал, что я… а, забудем об этом, останемся друзьями, как прежде». Но это невозможно. Нельзя перейти от любви к дружбе, нет такого переключателя. Несмотря на все, что произошло между ними, несмотря на его унижение, на ее испуганные слезы, она все еще любила и желала его, хотя и знала, что совершенно не понимает этого человека.

Дверь лаборатории скрипнула. Этот звук отвлек Эмилию от горестных размышлений. Эмилия подняла голову и с кафедры, располагавшейся в передней части комнаты, поглядела на Чаза Квилтера, спешившего присоединиться к своим соученикам. Зажав тетрадь и учебник под мышкой, он остановился, чтобы извиниться за опоздание:

– Я был…

– Я знаю. Мы решаем задачи, написанные на доске. Догоняй нас.

Чаз кивнул и занял свое место за вторым лабораторным столом. В классе присутствовало всего восемь учащихся, три девочки и пятеро парней. Как только Чаз уселся и раскрыл тетрадь, двое соучеников шепотом настойчиво окликнули его.

Эмилия расслышала только вопрос первого: «О чем они спрашивали?»– и вопрос второго: «Как это прошло? С ними легко…» – и тут же решительно вмешалась:

– У нас урок. Это касается всех. Займитесь делом.

Они недовольно заворчали, удивленные резким приказом, но Эмилию не волновало, обидятся ли они на нее. Другого выхода нет. Есть проблемы поважнее, чем удовлетворение праздного любопытства, и главной проблемой для нее был мальчик, сидевший справа от Чаза Квилтера.

На Брайана Бирна ложится значительная доля ответственности за случившееся с Мэттью Уотли. Он– префект «Эреба», он должен следить за тем, чтобы в общежитии все шло нормально, чтобы новички адаптировались к школьной жизни, чтобы соблюдались правила, он поддерживает дисциплину и в случае надобности назначает наказание.

Но Брайан Бирн не справился со своей задачей, и Эмилия видела, как бремя неудачи тяжко ложится на плечи юноши, не дает ему поднять глаза, она видела, как дергается в тике правый уголок его рта, и всем сердцем жалела Брайана.

Брайана Бирна ждет жесточайший разнос за смерть Мэттью Уотли. Мало того, что он сам, несомненно, осыпает себя суровыми упреками, его отец подберет слова похлеще, жалящие, ядовитые. Джилс Бирн умеет унижать людей, знает, когда каким оружием воспользоваться, и особенно изощренно находит щели в хрупких доспехах своего сына. Эмилия видела, как он унизил Брайана в последний родительский день. В восточной галерее были выставлены доклады и творческие работы учеников, среди них – курсовая Брайана по истории. Бирн задержался перед ней едва ли на минуту, оценил объем– «Десять страниц, да?»– и тут же добавил, нахмурившись: «Тебе следует исправить почерк, если ты и в самом деле собираешься в университет» – и пошел дальше, невозмутимый, беспристрастный. Его, видите ли, все это утомляет! Он член совета попечителей школы и не станет проявлять повышенный интерес к работам родного сына.

Эмилия как раз в этот момент проходила по галерее, она видела, как меняется выражение лица юноши– обида, отверженность, стыд. Она хотела подойти к нему, утешить, помочь ему забыть отцовские слова, но тут из часовни вышел Чаз Квил-тер, и при виде него Брайан преобразился. Секунду спустя он уже, болтая и смеясь, последовал за Чазом в столовую.

Чаз– вот кто был необходим Брайану. Их дружба помогла мальчику преодолеть замкнутость и сосредоточенность на себе, ввела его в круг более уверенных, крепко стоящих на ногах молодых людей. Но сейчас, глядя на двух юношей, склонившихся над пробирками, уставившихся в свои записи, Эмилия задумалась, какую роль сыграет провал Брайана в его отношениях с Чазом. Смерть Мэттью Уотли подрывала положение Чаза как старшего префекта, она плохо отразится на всей школе, подмочит репутацию даже отцу Брайана, но сам Брайан проиграет по всем статьям. Как это несправедливо!

Дверь лаборатории вновь заскрипела. Эмилия почувствовала, как напряглись ее мышцы, готовясь к борьбе или бегству, – это явилась полиция.

Войдя в химическую лабораторию, Линли убедился, что Барбара Хейверс не слишком преувеличивала, утверждая, будто это здание и его кабинеты не претерпели существенных изменений со времен Дарвина. Обстановку помещения никак нельзя было назвать современной. Под потолком вились газовые трубы, в паркетном полу зияли дыры, свет казался тускловатым, классная доска поистерлась, и написанные на ней задачи расплывались, сливаясь с призраками сотен и тысяч других, ранее заданных и решенных здесь.

Восемь работавших в классе учеников сидели на чересчур высоких деревянных стульях, белые лабораторные столы покрывал сверху сосновый шпон, не скрывавший уже трещин и зазубрин. В поверхность столов были вделаны небольшие фаянсовые раковины, заржавевшие газовые горелки и медные краны. Вдоль стены комнаты тянулись шкафы со стеклянными витринами, где хранились градуированные колбы, мензурки, пипетки и изрядный запас запечатанных бутылочек с различными химическими реактивами; на них были наклеены выполненные от руки этикетки. На самом верху на деревянных подставках ждали своего часа высокие бюретки– их использовали для дозированного, капля за каплей, соединения веществ. Эксперименты проводили в вытяжном шкафу в дальнем конце комнаты. Сооружение из стекла и красного дерева было столь же древним, как и все школьное оборудование. Лопасти вентилятора давно заржавели.

Лабораторию следовало полностью обновить много лет назад. Ее состояние свидетельствовало о прорехах в школьном бюджете, о тех трудностях, с которыми ежедневно сталкивался Алан Локвуд, пытаясь удержать свое заведение на плаву, привлечь новых учеников и каким-то образом раздобыть средства, необходимые для ремонта и модернизации школы.

Учительница словно догадалась, какое впечатление производит ее класс на Линли. Она прошла к вытяжному шкафу и опустила переднее стекло. На нем, словно дымка тумана, расплывалась какая-то мутная пленка. Обернувшись к старшеклассникам, прекратившим занятия и уставившимся на Линли и Хейверс, Эмилия резко напомнила:

– Вам нужно закончить работу. – Пройдя через весь класс, она встретила детективов у двери и представилась:– Я– Эмилия Бонд, преподаватель химии. Чем могу служить?

Она говорила жестко, уверенно, но Линли подметил, как часто, напряженно бьется жилка в ямке у горла.

– Инспектор Линли, сержант Хейверс, Скотленд-Ярд, – ответил он, хотя, судя по ее манере держаться, молодая женщина и так понимала, кто они такие и зачем явились в ее лабораторию.—

Нам нужно побеседовать с одним из ваших учеников – с Брайаном Бирном.

Все присутствовавшие, кроме преподавателя, оглянулись на мальчика, сидевшего рядом с Чазом Квилтером, но сам Брайан не спешил поднимать глаза, притворяясь, будто он чересчур занят раскрытой перед ним тетрадью. Его карандаш замер над белым листом и больше не двигался.

– Брай! – пробормотал Чаз Квилтер, и его одноклассник поднял голову.

Линли знал, что Брайан Бирн числится в старшем шестом классе, то есть ему уже исполнилось или вскоре должно исполниться восемнадцать лет, однако юноша выглядел и намного старше, и почему-то моложе этого возраста. Молодым казалось его лицо, округлое, с не определившимися еще чертами, только возле глаз и в углах рта проступали, как и у его сверстников, линии, свидетельствующие о приближении зрелости, но волосы и телосложение старили Брайана – волосы уже начали отступать со лба, к тридцати годам парень, наверное, полностью облысеет, а мускулы он, вероятно, развивал поднятием тяжестей, и накачанное тело раздалось, точно у борца.

Брайан приподнялся со стула, но тут Эмилия Бонд, почти бессознательно перемещаясь так, чтобы загородить мальчика от детективов, вступилась:

– Разве это так срочно, инспектор? До конца урока осталось менее получаса. Разве нельзя отложить до тех пор?

– Боюсь, что нет, – возразил Линли. Он еще раз оглядел комнату. Три девочки – две длинноногие, с распущенными волосами, красивые, третья похожа на испуганную мышь. Пять мальчиков – трое симпатичных на вид, хорошо сложенных, один книжный червь в очках, сутулый, и Брайан Бирн, не вписывающийся ни в одну категорию.

Брайан подошел к двери. Линли кивком извинился перед учительницей.

– Проводи нас в свою комнату, – предложил он Брайану. – Там нам никто не помешает.

– Прошу сюда, – просто ответил юноша и пошел вперед, указывая им путь по коридору, на выход.

«Эреб-хаус» располагался напротив здания лаборатории, а «Мопс» – к западу от него, «Калхас-хаус» – к востоку, а за ним стоял «Ион», где собирался клуб шестиклассников. Следуя за Брайаном, полицейские прошли по тропинке, пересекли узкую асфальтовую дорожку, предназначенную для машин, микроавтобусов и небольших грузовиков, доставлявших людей, продукты или какие-либо предметы в различные флигели школы, и вошли в «Эреб-хаус» через ту дверь, которой они уже воспользовались ранее утром.

Комната Брайана находилась на первом этаже, возле двери в квартиру Джона Корнтела, заведующего этим пансионом. Комната Брайана, как и все остальные помещения, оставалась незапертой. Распахнув дверь, он отступил в сторону, пропуская Линли и Хейверс.

Комната Брайана удивительно точно соответствовала традиционным понятиям о том, как должна выглядеть комната старшеклассника.

В школьном проспекте ее бы назвали спальней-гостиной– здесь имелась кровать, стул, парта три книжные полки, фанерный шкаф и небольшой комод. Спальня-гостиная! На самом деле она больше напоминала тюремную камеру: маленькая, с узким, забранным свинцовой решеткой, точно в каземате, окном. Одно стекло в окне было выбито и его заменял черный носок, не позволявший просачиваться холодному воздуху. В комнате пахло отсыревшей шерстью.