Текст книги "Наследницы"
Автор книги: Элизабет Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Глава 19
Через несколько недель, в холодный прозрачный мартовский день, Ханичайл села в желтое такси, чтобы доехать до роскошного лайнера, который отвезет ее в Англию.
За окном промелькнули Манхэттен, Уолл-стрит, небоскребы, затем пошли каньоны, и внезапно перед ее взором предстал белый лайнер.
Расплатившись за такси, она вышла и остановилась, глядя на флаги, развевающиеся на ветру, и духовой оркестр, музыканты которого, одетые в темно-синюю униформу, играли популярные мелодии из последних бродвейских шоу, на огромные тележки носильщиков, нагруженные чемоданами. Она с завистью смотрела на красивых женщин, держащих в руках сумочки из крокодиловой кожи, в которых хранились драгоценности, на орхидеи, приколотые к лацканам их модных твидовых дорожных костюмов, на свисавшие с их плеч меха, на окружавших их улыбающихся друзей, которые пришли их проводить. «Увидимся за коктейлем», – говорили они друг другу, и Ханичайл чувствовала себя некрасивой и немодной в своем пальто из верблюжьей шерсти, которое так хорошо смотрелось в модном каталоге.
Одиночество и страх перед неизвестностью переполняли ее; она страстно желала вернуться на ранчо, под защиту Элизы и Тома. Но она напомнила себе, что можно будет сделать с деньгами Маунтджоя – провести оросительную систему, посеять новую траву, купить отличный скот. Тогда ранчо Маунтджой снова станет процветающим, таким, каким оно было, когда им управлял отец. И кроме этого, она знала, что отец захотел бы, чтобы она поехала. Достав из сумочки билет первого класса, Ханичайл решительно направилась к сходням.
Внезапно за ее спиной началась какая-то суматоха, и она, оглянувшись, увидела, как фотографы окружили высокого темноволосого мужчину и его спутницу. Вспышки камер высветили строгое лицо мужчины и красивое лицо женщины. Ханичайл в изумлении ахнула, узнав в ней известную голливудскую звезду, которую она так часто видела на экране. С платиновыми волосами, с вызывающе красными губами и страстным взглядом, это могла быть только Вива Молтон. Один из фотографов налетел на Ханичайл и сбил ее с ног.
– Хватит! – прогремел за ее спиной мужской голос. – Убирайся с дороги, идиот! Неужели ты не видишь, что наделал?
Мужчина со строгим лицом склонился над Ханичайл и с беспокойством посмотрел на нее.
– С вами все в порядке? – спросил он, помогая ей подняться на ноги. – Если этот дурак причинил вам боль, я подожгу его.
– Он случайно, – поспешила вступиться за неуклюжего репортера Ханичайл, удивленная, что кого-то можно сжечь только потому, что он сбил ее с ног.
– Тогда примите мои извинения, мисс…
– Ханичайл Маунтджой Хеннесси, – представилась Ханичайл, но, вспомнив наставления лорда Маунтджоя, тут же поправилась: – Я хотела сказать, Элоиз. Элоиз Маунтджой.
Лицо мужчины разительно изменилось, когда он улыбнулся. Оно стало почти мальчишеским.
– Еще раз приношу вам свои извинения, мисс Маунтджой.
Уголком глаза Ханичайл поймала сердитый взгляд Вивы Молтон.
– Со мной все хорошо, не беспокойтесь. Спасибо, что помогли мне, – смущенно проговорила Ханичайл и быстро пошла к трапу.
– Ради Бога, Алекс, нам пора идти, – капризным тоном произнесла Вива. – Мы можем опоздать.
Нахмурившись, мужчина проводил свою спутницу до трапа и отступил в сторонку, когда она снова начала позировать фотографам.
– Увидимся за коктейлем, Алекс, дорогой, – сказала она, заметив, что он собрался уходить.
– С этим пора кончать, – сказал он сам себе, быстро шагая по длинным коридорам огромного корабля, направляясь к нижней палубе, где продавали цветы.
Александр Андреос Скотт ненавидел коктейльные приемы. У него не было времени для фотографов и репортеров, так же как не было у него и времени для знаменитостей, хотя он сам заработал себе сомнительный титул «загадочный мужчина». И у него не было времени для таких женщин, как Вива Молтон.
Он познакомился с ней на обеде всего несколько месяцев назад, а затем снова случайно столкнулся с ней накануне вечером в клубе «Сторк», где он развлекался со своими коллегами по бизнесу. Вива скучала в своей компании и, увидев его, пристала к нему как банный лист. Она потребовала, чтобы он отвез ее домой, а когда узнала, что они вместе поплывут на лайнере «Королева Елизавета», попросила его подвезти ее.
– Зачем гонять два лимузина, дорогой, – промурлыкала она своим чувственным контральто, многозначительно сжимая руку Алекса. Затем, одарив его своим известным томным взглядом, прошептала: – Путешествие обещает быть впечатляющим, Алекс.
Ее самоуверенность, которая так действовала на других мужчин, разозлила его. Он терпеть не мог неумных женщин, и чувственная Вива не прельщала его.
Алексу Скотту было тридцать восемь лет, и женщины часто спорили, можно назвать его привлекательным или нет. У него было длинное, узкое лицо, и недоброжелатели могли бы даже сказать, что оно мертвенно-бледное; нос прямой, а в плотно сжатых губах таилась саркастическая улыбка. Густые темные волосы уже посеребрила седина, взгляд его серых глаз был суровым – свидетельство прошлой тяжелой жизни. Он был высоким, стройным, хорошо сложенным и одевался со вкусом. Женщины его обожали.
Они говорили: «Если Алекс Скотт захочет тебя, он даст об этом знать». Он посылает цветы и каким-то невероятным чутьем всегда угадывает, какие из них твои любимые. Он приглашает на интимные обеды в самые дорогие рестораны. Он дарит драгоценности и посылает книги, не думая об экстравагантности одного подарка и дешевизне другого, а просто исходит из того, что может доставить удовольствие. Женщины говорили, что Алекс Скотт дает тебе все, кроме своего сердца. И возможности заглянуть в его душу и загадочное прошлое.
В цветочном магазине он заказал две дюжины желтых роз с просьбой отправить их мисс Маунтджой. В букет он вложил свою карточку со словами:
«Прошу вас еще раз извинить меня. Хочу надеяться, что у вас нет синяков».
Затем он прошел в свою огромную каюту, где камердинер уже распаковывал вещи, а английский стюард в белой униформе ждал его, чтобы исполнить любое желание.
Алекс всегда был чрезвычайно вежлив и внимателен в отношениях со слугами. Он поблагодарил стюарда, сказав, что ни в чем не нуждается, затем снял пиджак, засучил рукава дорогой рубашки и сел за угловби столик рядом с большим иллюминатором, из которого открывался вид на оживленный порт. Он сделал два телефонных звонка: один – в свой офис на Манхэттене, второй – государственному секретарю в Вашингтоне, затем вызвал своего помощника Ставроса, который разместился в маленькой каюте на нижней палубе.
Когда тот пришел, Алекс продиктовал ему три каблограммы: одну – кораблестроителям в Глазго относительно постройки его нового нефтегрузового судна, вторую – поставщику вина в Бордо с просьбой о поставке вина урожая тысяча девятьсот тридцать седьмого года и еще одну – в Рим, женщине, с пожеланиями: «Счастливого дня рождения. Моя любовь всегда с тобой».
Прозвучал гудок парохода, возвещавший об отплытии, и Алекс встал у иллюминатора, наблюдая, как маленький буксир выводит большое судно от причала в реку. Духовой оркестр заиграл громче, провожающие побежали вдоль причала, махая руками и крича: «Счастливого пути!» Они наконец отплывали.
Алекс надел пиджак и шарф и вышел на прогулочную палубу. Он ожидал, что там никого не будет: пресытившиеся пассажиры первого класса много раз видели, как отчаливает пароход, и сейчас были больше обеспокоены тем, какие наряды надеть для коктейля, который ожидал их в ближайшее время.
Он ходил кругами по палубе, наблюдая за работающими буксирами. Очертания Манхэттена постепенно исчезали вдали. Алекс любил море; оно было у него в крови. Если бы он родился на сто лет раньше, то стал бы юнгой на шестимачтовом паруснике. Вместо этого он стал владельцем самой большой грузоперевозочной линии в мире.
Суда Скотта бороздили мировой океан, перевозя зерно, пиломатериалы, нефть и оборудование. И, как говорили злые языки, нелегальное оружие. Все знали суда Скотта и все об Александре Андреосе Скотте: как богат он был, какой большой властью обладал и каким был независимым. Они не знали только одного: каким путем он всего этого достиг.
Более доброжелательные сплетники говорили, что он был членом аристократической итальянской семьи Скотти; другие – что он вышел из римских низов и пробился наверх, используя все незаконные и криминальные пути, которые только смог. Один репортер даже утверждал, что он был незаконным сыном кого-то из членов греческой королевской семьи, хотя никто не мог знать ее имя. Говорили, что именно через нее он получил свой начальный капитал, чтобы открыть корабельный бизнес, и это объясняет, почему у него греческое имя.
Алекс Скотт начинал с корабельного бизнеса, но сейчас его деловые интересы простирались гораздо шире: авиационный бизнес в Соединенных Штатах, автомобильные заводы в Италии и собственный банк в Англии. Ядром его империи и той частью его бизнеса, которую он любил больше всего, была флотилия кораблей. Плюс его собственная яхта сто на восемнадцать футов «Аталан-та», пришвартованная на юге Франции, в Каннах. «Аталанта» была не самой большой яхтой, но Алекс считал ее, оборудованную по последнему слову техники, самой прекрасной.
Вот почему он не мог оторвать взгляд от огромного лайнера, медленно выплывавшего из реки Гудзон. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг оранжевым цветом, и в этот момент Алекс снова увидел ту девушку, с которой столкнулся во время посадки на корабль. Она стояла, прислонившись к поручням, и запахивала на себе дешевое пальто, чтобы как-то защититься от пронизывающего ветра. Откинув назад голову и закрыв глаза, она вдыхала в себя запах океана. Ее светлые волосы были мокрыми от брызг, вероятно, она стояла здесь с момента отплытия. Выражение восторга на ее лице заставило Алекса улыбнуться. Он точно знал, что она чувствует.
Девушка вздохнула, глубже засунула голову в воротник пальто и громко рассмеялась. Это был такой неожиданный радостный смех, что Алекс не удержался и тоже засмеялся.
– Какое это чудесное ощущение, когда корабль выходит в открытое море, оставляя на горизонте очертания Манхэттена! Как бы часто я ни совершал подобные путешествия, меня всегда влечет на палубу, – произнес он вслух.
От неожиданности девушка вздрогнула и обернулась.
– Я думала, что все будут здесь. Как они могут пропустить такое зрелище?
– Они заняты подготовкой к обеду. – Алекс протянул ей руку. – Мы так и не познакомились как следует. Я – Алекс Скотт. А вы – Элоиз Маунтджой, которую также называют Ханичайл.
– Отец назвал меня Ханичайл, и с тех пор все стали так меня звать. И мне сказали, что в Лондоне я должна буду зваться Элоиз.
Алекс заметил, какими удивительно голубыми были у девушки глаза; он подумал, что она настолько молода и наивна, что они сияют как звезды. Но девушка была так неэлегантна в своем дешевом пальто, что Алекс решил: она, возможно, работает нянькой, присматривая за выводком испорченных детей, у которых еще более испорченные матери из общества; или служит компаньонкой у требовательной старой леди, которая плывет в первом классе.
– Было приятно познакомиться с вами, мисс Маунтджой, – сказал Алекс с легким поклоном и, повернувшись, продолжил прогулку по палубе.
– Мистер Скотт, я впервые на корабле, – уже ему в спину проговорила Ханичайл.
Алекс повернулся и с серьезным видом посмотрел на нее.
– Неужели? Тогда у вас еще больше причин наслаждаться путешествием, мисс Маунтджой. Первое путешествие на таком корабле – эпохальное событие, – заметил он и пошел дальше.
Глава 20
Ханичайл ожидала увидеть скромную каюту, но лорд Маунтджой был человеком, который покупал только самое лучшее. Ее роскошная каюта, отделанная панелями из редких пород дерева, привезенных из разных стран Британского содружества, обставленная по последней моде, с широкой кроватью под пологом из парчи и дорогими бронзовыми канделябрами, располагалась на верхней палубе. В каюте была ванная комната, которая вся сверкала мрамором и позолотой. Ханичайл казалось, что она продолжает жить в кино, как она обычно делала, сидя в первом ряду кинотеатра в Китсвилл-Рокси, мечтая и представляя себя в такой жизни.
Фильмы и книги были ее способом уйти от скучной и тяжелой жизни на ранчо. Они уводили ее в мир, столь отличный от ее, что она с трудом верила, что он существует. До сегодняшнего дня. Ханичайл посмотрела на себя в зеркало и с грустью осознала, что не соответствует этому миру. Такая элегантная каюта предназначалась для женщин, подобных Виве Молтон, одетых в шелка и драгоценности.
В дверь постучали, и в каюту вошел стюард с вазой желтых роз.
– Добрый вечер, мисс Маунтджой, – приветливо поздоровался он. – Я ваш стюард Билл. – Он бросил на Ханичайл быстрый удивленный взгляд: она не принадлежала к тому типу женщин, которые путешествуют в первом классе. – Я думал, что вы будете единственной пассажиркой без прощального букета, мисс, – сказал он, вспомнив экстравагантные букеты, которые превращали каюты на этой очень дорогой верхней палубе в настоящие будуары.
Он улыбнулся, когда Ханичайл, уткнув нос в букет, стала жадно вдыхать запах роз.
– Эти розы выращены в теплице, мисс, и не пахнут в отличие от садовых. – Стюард передал прилагаемый к букету конверт и сказал, что скоро придет стюардесса, чтобы распаковать вещи. – Если вам что-то понадобится, звоните мне, мисс Маунтджой, – добавил он перед тем, как уйти.
Ханичайл пересчитала розы: две дюжины. Никто и никогда не посылал ей цветы. Открыв маленький конверт, она достала визитку и, прочитав извинения Александра Андреоса Скотта, провела пальцами по лепесткам: они были мягкими, как бархат, и желтыми, как настоящие техасские розы.
Вскоре пришла стюардесса и начала распаковывать два небольших чемодана Ханичайл. Она возражала, говоря, что легко справится с этим сама. Она в смущении наблюдала, как женщина молча положила на полку ее голубой свитер и блузки и повесила на вешалку ее новый, «по последней моде», костюм из пестрой шерстяной ткани, купленный по каталогу «Сиарз», как, впрочем, и все ее вещи. Ханичайл понимала, что стюардесса больше привыкла развешивать роскошные шелка и атлас, и ей, по всей вероятности, было удивительно выкладывать на полку ее дешевое хлопчатобумажное белье и единственную пару шелковых чулок.
Стюардесса повесила в отдельное отделение шкафа длинное черное кружевное вечернее платье и поставила под него туфли из лайки на высоком каблуке, которые, как обещал каталог, «будут переливаться, когда вы танцуете». Затем посадила на кровать старенького плюшевого мишку Ханичайл и, улыбнувшись, ушла, чтобы заняться другими пассажирами.
Ханичайл посмотрела на вечернее платье. Как гласила реклама в каталоге, это была специальная голливудская модель: «какую носит кинозвезда Лоретта Янг». И Ханичайл поверила рекламе. Длинное, из черного вискозного кружева платье на подкладке из розовой тафты стоило ужасно дорого: целых двадцать долларов и двадцать пять центов. За всю жизнь ей никогда не приходилось платить таких больших денег. Она была взволнована, когда впервые увидела его, но сейчас, висевшее на обтянутых белым атласом плечиках, оно выглядело дешевым.
У Ханичайл никогда раньше не было вечернего платья, да и надевать его ей было некуда. Вообще-то говоря, до сегодняшнего дня у нее не было платьев, если не считать тех, в оборочку, что покупала ей Роузи, когда она была ребенком. Однако из фильмов Ханичайл знала, что на таких роскошных лайнерах, как этот, принято одеваться к обеду, и философски для себя решила, что при таком обилии великолепных женщин на борту никто даже не обратит на нее внимания.
Она вспомнила, что Элиза сказала ей перед отъездом:
– Красотой ты не блещешь, девочка, по крайней мере сейчас. Но в тебе что-то есть, пока я не могу определить, что именно. Сказать по правде, я все еще надеюсь, что это к тебе придет.
– Что? – спросила Ханичайл.
– То, что ты будешь похожа на своего отца. Он был интересным мужчиной. Действительно интересным. И в нем было то же самое, что и в тебе. – Элиза плотно сжала губы, внезапно поняв, что это было.
– Что, Элиза? Что в нем такого было?
– Это не для твоих ушей, – строго сказала Элиза. – Иди собирай вещи, – добавила она и быстро ушла на кухню.
Ханичайл долго лежала в ванне, окруженная мрамором и пенными пузырьками, все более и более чувствуя себя настоящей кинозвездой. Затем она надела новое хлопчатобумажное белье, точно такое же, какое привыкла носить с тех пор, как была маленькой девочкой, с большой осторожностью натянула на ноги шелковые чулки и отливающие серебром туфли.
Затем она надела черное платье и подвязала длинные светлые волосы черной атласной лентой, купленной в универсальном магазине, где когда-то работала ее мать, припудрила пуховкой свой веснушчатый носик, осторожно нанесла на губы цикламенового цвета помаду и, как полагается, сомкнула губы, чтобы помада легла ровнее, затем посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Помада не измазала зубы. Вид был для нее непривычный, но она решила, что постепенно привыкнет к косметике. И последний штрих: мазок французскими духами за каждым ухом.
Ханичайл придирчиво оглядела себя в большом зеркале, решая, не слишком ли низок вырез платья, подходят ли рукава-крылышки для вечернего платья и не коротка ли та часть скроенной по косой юбки, которая доходила ей только до колен. И не слишком ли плотно платье облегает ее? Ее мучили сомнения. Особенно ей не нравилась розовая тафта под черным кружевом, из-за которой она казалась почти голой.
Ханичайл вздохнула, но менять что-либо уже поздно. Платье было у нее единственным. К нему подошла бы нитка жемчуга, но единственным украшением у нее было золотое кольцо с гербом Маунтджоев, которое сначала носил ее дедушка Джордж, а потом ее отец. Ханичайл никогда не снимала его. Оно было таким же талисманом, как и старый мишка, который мистическим образом связывал ее с отцом.
Волнуясь, Ханичайл пошла в столовую, пошатываясь от качки и непривычных для нее туфель на высоких каблуках.
Главный официант, стоявший наверху ведущей вниз лестницы, с удивлением посмотрел на нее. Ханичайл одарила его застенчивой улыбкой, затем быстро оглядела переполненную людьми столовую; зеркальные стены и сверкающие, как драгоценные камни, канделябры; духовой оркестр, укрывшийся в тени посаженных в кадки пальм и играющий последнюю мелодию Джерри Керна. Одетые во фраки официанты разливали шампанское, а пассажиры приветствовали друг друга поцелуями в щеку. Все это было похоже на кино. Ханичайл повнимательнее присмотрелась к пассажирам, и внезапно кино обернулось для нее кошмаром. Горячая волна смущения обожгла ей щеки. Все фильмы врали. Никто не носил вечерних платьев: каждая женщина была в коротеньком дневном платье. Люди, оборачиваясь, смотрели на Ханичайл, и она почувствовала, что покраснела до корней волос. Ей хотелось в тот момент провалиться сквозь землю.
Стоя в дверном проеме, Алекс Скотт наблюдал за Ханичайл. Вид у нее был такой, словно она хотела убежать, но он понял, что она не может этого сделать: от смущения она приросла к месту.
– Могу я помочь вам, мисс? – спросил старший официант.
– В этом нет необходимости, Марио. – Алекс взял Ханичайл под локоть. – Мисс Маунтджой со мной. Пожалуйста, Марио, столик на двоих подальше от толпы.
Ханичайл в ужасе посмотрела на Алекса и сразу обратила внимание, что на нем нет фрака и белого галстука.
– Я оделась не по форме, – прошептала она. – Все на меня смотрят. Я не могу пойти туда.
– Ваш стюард должен был предупредить, что в первый день никто не одевается к обеду. Это своего рода традиция. Пусть себе смотрят. Они только и думают, как очаровательно вы выглядите.
– Прошу прощения, сэр, – обеспокоенно вмешался в разговор старший официант, – но мисс Молтон сказала, что ждет вас за ее столиком. Она с лордом и леди Киннон и четой Бидлз.
– К черту мисс Молтон и Бидлзов. – Алекс ободряюще посмотрел на Ханичайл: – Сделайте глубокий вдох и обопритесь на меня.
Алекс повел Ханичайл вниз по лестнице, мимо уставившихся на них официантов, мимо разъяренной Вивы и любопытных Бидлзов, мимо всех других удивленных пассажиров первого класса за столик в укромном уголке.
– Простите, – сказала Ханичайл, с благодарностью опускаясь на стул. – Кажется, я доставила вам массу хлопот. – На ее ресницах дрожали слезинки.
– Никаких хлопот, – с улыбкой ответил Алекс.
– Я только что испытала смертельный ужас, – продолжала Ханичайл, все еще сгорая от стыда. – Вы думаете, что я глупая провинциалка. И вы правы. Все, что мне известно, я узнала из фильмов, а в них нигде не говорится, что люди вашего круга не наряжаются в первый день. Я незнакома с вашими правилами.
Алекс задумчиво посмотрел на девушку.
– Странно, – сказал он, – но, когда я вас впервые увидел, у меня создалось впечатление, что вы тот тип женщин, которые не отступают перед невзгодами. Вы не зарыдали и даже не застонали, когда фотограф сшиб вас с ног, хотя я видел собственными глазами, что вам было больно. Какая сильная женщина, подумал я. Она из тех, которые, несмотря на свою молодость, могут постоять за себя.
– Вы действительно так подумали? – удивилась Ханичайл. – Или вы просто стараетесь меня успокоить?
– Я никогда не говорю того, чего не думаю.
Ханичайл снова покраснела, на этот раз от удовольствия.
– Я пытаюсь быть сильной. Я много работала, чтобы ранчо окончательно не пришло в упадок, с тех самых пор, когда Роузи потратила все деньги. Сначала была засуха, потом депрессия, потом…
– Почему бы вам не рассказать все с самого начала, – предложил Алекс, пока официант разливал им шампанское. – Но сначала скажите, что вы будете есть.
Ханичайл со страхом и растерянностью посмотрела на меню. Алекс, заметив ее замешательство, предложил:
– Позвольте мне сделать заказ на нас двоих.
Ханичайл с радостью согласилась.
– Кстати, спасибо за розы, мистер Скотт. Никто раньше не дарил мне цветы. Они прекрасны.
– Они предназначались для прекрасной девушки, – галантно солгал Алекс. И однако, подумал при этом: «Несмотря на всю ее простоту и неуклюжесть, в ней есть нечто привлекательное».
– Я очень любопытен, – сказал он. – Кто вы такая? Почему вы плывете одна на этом корабле?
Ханичайл рассказала Алексу о письме лорда Маунтджоя и о том, что плывет в Лондон потому, что уверена: ее отец захотел бы, чтобы она познакомилась с последним из оставшихся в живых членов его семьи.
– И потому, что я очень нуждаюсь в деньгах, – честно призналась Ханичайл. – Хочу, чтобы ранчо Маунтджой было таким же, как при отце. Когда я была маленькой девочкой, наша земля была зеленой, а скот лучшим в Техасе.
И Ханичайл рассказала Алексу всю историю или по крайней мере большую ее часть. Она опустила из рассказа свою жизнь с Роузи в Сан-Антонио и что случилось потом, с Джеком Делейни.
Слушая Ханичайл, Алекс думал, насколько она отличается от искушенных в житейских делах знакомых ему женщин, как она молода и не испорчена.
Он с сожалением подумал, что сам никогда не был так чист. Никогда, даже когда был молодым, не делал ни единого движения, которое не было спланировано и направлено на то, чтобы подняться на ступеньку выше, а затем еще на ступеньку, и так все выше наверх. Необходимость и злость были его движущими силами, но, по всей вероятности, эта девушка никогда не руководствовалась ни одной из этих причин. Он был готов биться об заклад, что она не умела врать и даже флиртовать. Он внезапно понял, что получает от нее наслаждение. Она была как глоток свежего воздуха в душный день.
Глядя в серые глаза Алекса, Ханичайл почувствовала, что между ними возникло доверие. Внезапно она поймала себя на мысли, что рассказывает ему то, что никогда никому не рассказывала.
– Мне было пятнадцать лет, когда я увидела подъезжавшую к дому машину шерифа Уилкиса. И подумала, что это опять связано с собакой, которая облаивала каждую проезжавшую по шоссе машину. Но он выглядел таким мрачным и странным, что я поняла, что случилось что-то худшее. «Позволь мне поговорить с Элизой, – сказал он. – Наедине».
Он вошел в дом, и вскоре я услышала, как Элиза закричала. Я побежала к ней. Она сидела на стуле, прикрыв лицо фартуком и раскачиваясь взад-вперед. Я поняла, что она плачет.
«Роузи на самом деле не была такой уж плохой женщиной, – сказала она шерифу. – Просто глупой и неорганизованной. Она молилась мамоне вместо того, чтобы молиться нашему Господу. Эта женщина думала: все, что блестит, золото – и стремилась завладеть этим. Ей не нравилась ни ее жизнь здесь, ни ее собственный ребенок. Сомневаюсь, что Ханичайл удавалось увидеть свою мать хотя бы пару раз за много недель, и так было с того самого момента, когда умер Дэвид Маунтджой, оставив ей деньги. Бедная женщина не стала от этого лучше. А теперь только посмотрите, что с ней случилось».
Шериф Уилкис посмотрел на меня и направился к двери. «Сообщите печальное известие Ханичайл», – сказал он. Но в этом не было нужды: я уже поняла, что Роузи мертва.
Ханичайл посмотрела Алексу в глаза и прошептала:
– Ее застрелили. Рядом с салуном «Серебряный доллар».
– Вы хотите сказать, что она была убита? – спросил Алекс, потрясенный этим откровением.
Ханичайл кивнула.
– Они так и не нашли того, кто это сделал, – сказала она срывающимся голосом. – Я думаю, что Элиза была права. Роузи не заслужила, чтобы умереть такой смертью. Она была такой одинокой, беззащитной, такой… даже не знаю, как это выразить. Знаю только одно, что я по-своему любила ее. Иногда я чувствовала себя виноватой. Если бы я была такой дочерью, какой ей хотелось меня видеть, она бы не уезжала с ранчо. И ее никогда бы не застрелили.
– Единственный виновный – тот, кто убил ее, – сказал Алекс. – Неужели они так и не попытались найти его?
– Мне кажется, что никто по-настоящему не пытался, словно Роузи была совсем никчемной. Никого это не беспокоило. Элиза сказала, что все это из-за того бара, где незаконно торгуют спиртным и которым владеют гангстеры. Они постарались, чтобы это дело замяли, так как, узнав об убийстве, посетители бы побоялись ходить туда. Но я знаю, кто это сделал, и всегда знала: Джек Делейни.
– Ее новый муж?
Ханичайл кивнула.
– Люди говорили, что Джек был красивым, похожим на Кларка Гейбла, но в нем было что-то жестокое и безнравственное. Элиза тоже считает, что он убийца. Джек Делейни сделал это. Ясно как божий день, что он застрелил Роузи. Но у Джека было неоспоримое алиби. В тот день он был в Хьюстоне, в отеле с женщиной, и она подтвердила это. То же самое сказал и служащий отеля и… ну, я не знаю… и другие люди. Но я уверена, что это сделал Джек. Он сделал это потому, что всегда хотел завладеть нашим ранчо, а тут прослышал, что там нашли нефть. Он сказал полиции, что Роузи была проституткой, что она сама липла к другим мужчинам и поэтому он ушел от нее. Он сказал, что многие парни хотели застрелить ее, такой плохой она была.
Потом он приехал на ранчо в большом черном «кадиллаке» и ходил по дому, как по своему собственному. Он и считал его своей собственностью. «Я был законным мужем Роузи, – сказал он Элизе. – Что было ее, стало моим. Таков закон».
«Этот номер не пройдет, – сказала ему Элиза. Ханичайл улыбнулась, вспомнив триумф в глазах Элизы. – Это ранчо принадлежит мисс Ханичайл Маунтджой Хеннесси. Оно управляется по доверенности, оставленной ей ее дедом. Роузи никогда не владела ранчо Маунтджой, поэтому и ты не можешь владеть им».
Я подумала, что он убьет Элизу тоже. Он поднял руку, чтобы ударить ее, но я напустила на него собаку. Она вцепилась ему в руку, прокусив ее до кости, но мне хотелось, чтобы она вцепилась ему в горло. Я хотела, чтобы ему было так же больно, как было больно моей матери. Я хотела, чтобы собака убила его.
Ханичайл горестно вздохнула.
– Полагаю, что настоящие леди не говорят такое, – сказала она извиняющимся тоном. – Они говорят о погоде, музыке и нарядах. Я смущаю вас. Элиза всегда говорила мне, что я невоздержанна на язык.
– Нет, вы меня не смущаете. Что случилось с Делейни?
– Думаю, что он побоялся нового укуса собаки и поэтому уехал. Уже в дверях он посмотрел на меня и сказал: «Когда-нибудь я вернусь, Ханичайл. Я получу то, что по праву принадлежит мне. Я обязательно вернусь, можешь не сомневаться».
Элиза сказала мне, что по закону он мой отчим. Нам остается надеяться, что он никогда не заявит об этом. Потому что если он заявит, тогда мы пропали. «Он так же может поступить с тобой, как поступил с Роузи».
По спине Ханичайл пробежали мурашки. Она передернула плечами и снова заговорила:
– Нефть так и не нашли, поэтому, как мне кажется, он потерял всякий интерес к нашей земле. Но зато они нашли подземный источник. Вы даже представить себе не можете, как мы все радовались. От счастья мы чуть не сошли с ума. О, Алекс Скотт, вы даже вообразить не можете, какое это счастье, – продолжала Ханичайл, радостно рассмеявшись. – Но нам придется еще много работать, чтобы привести ранчо в приличный вид.
Алекс перегнулся через стол, взял шершавую руку Ханичайл в свою и с восхищением смотрел на девушку: он хорошо знал, о чем она говорит. Он знал, что значит не иметь денег.
– Надеюсь, что вы победите, Ханичайл, – сказал он.
– Едва ли. Но с помощью денег лорда Маунтджоя я надеюсь это сделать. Я хочу, чтобы ранчо было таким же процветающим, каким оно было, когда им управлял отец.
Алекс смотрел на нее, очарованный ею. Он никогда не встречал такой девушки. Она была похожа на золотистого невинного щенка, пытавшегося встать на лапки. Она легко располагала к себе. Он с сожалением подумал, что может случиться с ней в Лондоне, когда на нее свалятся деньги, драгоценности и внимание. Ему оставалось надеяться, что все это не испортит ее, потому что она нравилась ему такой, какой она была. Глоток свежего ветра в душном мире.
Люди с любопытством смотрели на Алекса Скотта, державшего руку странной молодой женщины в дешевом кружевном платье. «Совершенно не в духе Алекса, – шептались они. – Несколько деклассированная для него, вам не кажется?» И они смеялись, удивленные, но Алекс этого не замечал, а если бы и заметил, то не обратил бы на это внимания.
После обеда вместе с Ханичайл они направились на прогулочную палубу, где смотрели на высокие темные волны и мощный кильватер, остающийся за кормой.
– Я люблю океан, – тихо сказал он. – Будь моя воля, я бы бороздил просторы морей в одиночку, на паруснике, в поисках неизвестных островов и спрятанных бухточек.
– Тогда почему же вы этого не делаете?
Он задавался этим вопросом много раз. Она спросила это так легко, словно он и впрямь мог делать то, что хотел.
