Текст книги "Почти луна"

Автор книги: Элис Сиболд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Когда я зашла в гардеробную, то услышала голос Джейка сквозь половицы, но слов разобрать не смогла. Отказавшись от косы, я открыла нижний ящик комода и достала сорочку цвета розовых лепестков.

Я спустилась вниз в старом черном свитере и джинсах. Сорочка ниспадала с моих бедер, как туника. Поскольку я зарабатывала на жизнь, снимая одежду, никто особо не замечал, в чем я езжу в Уэстмор и обратно. А такой наряд может понравиться Саре, когда она придет.

Джейк стоял на кухне и залпом пил рюмку за рюмкой.

– Я рассказал Эмили, – сообщил он.

– Что ты сделал?

– В кошмарные детали вдаваться не стал, сообщил только, что ее бабушка умерла. Мне надо было с ней поговорить. Они ждали меня в начале будущей недели.

– О, – произнесла я.

Я знала, какую форму принимает при этом слове мой рот.

– Она не приедет.

Я вспомнила, как Лео выскользнул из пальцев моей матери и упал, с каким звуком его мягкий череп стукнулся о край стула. Эмили позвонила мне, вернувшись домой.

«Я не виню тебя, мам, и дело не только в Лео. Я больше не могу быть с бабушкой».

– Тем лучше, – сказала я, хотя невольно восприняла это как отказ.

Джейк начал вдаваться в подробности. О том, как Эмили сказала, что сочувствует мне и надеется, что это ознаменует начало переходного периода к обретению жизненной силы и прочую инь и ян чепуху, в которую они с Джейком верили. Мой взгляд переместился на пустую кормушку, висевшую на кизиловом дереве над сухой и бесполезной ванночкой для птиц. Кормушка слегка покачивалась на ветру. Казалось, она высмеивает мою тоску по матери, пустая пластмассовая банка без пищи.

Эмили обожала материнство с того самого мига, как была зачата ее старшенькая, Дженин. Я наблюдала, как она поднимает детей и зарывается носом между их головами и шейками, просто чтобы вдохнуть их запах.

– Почему ты здесь? – спросила я Джейка. – Серьезно.

Он закрутил крышку бутылки с водкой и отнес ее в антикварный барный шкафчик, переданный мне матерью после смерти отца.

– Потому что ты – мать моих детей.

Он стоял спиной ко мне. Поставил телефон на бутылки, сгреб подушку с буфета и запихал ее туда же. Не знаю, прибавило или убавило это безумия происходящему; Джейк всегда педантично возвращал вещи в точности на место.

– И, – добавил он, оборачиваясь, – я ненавидел твою мать за то, как она обращалась с тобой.

– Спасибо.

– Где ее коса?

– Сколько водки ты выпил?

– Достаточно. Где коса?

– Я разрезала ее и смыла в унитаз.

– Хорошо.

– Эмили поняла, что ты выпил?

Когда я впервые зашла в дом Эмили в Вашингтоне, меня ждал двойной удар. Во-первых, весь пол от стены до стены был покрыт белым ковром и заходить в туфлях дальше прихожей не разрешалось. А во-вторых, когда я попросила выпить, мне заявили, что алкоголя не держат.

– Она предпочла поверить, когда я сказал, что все дело в горе, – ответил Джейк.

– Солгал?

– Ты влияешь на меня как всегда.

– И как же?

– Плохо.

Я улыбнулась. Джейк тащил меня к вере в мир, а я тащила его туда, где за каждой улыбкой таился кинжал. В какой-то момент мы развалились на части, словно кукла, собранная из противоположных деталей.

– Что дальше? – спросила я.

– Что дальше?!

– Похоже, ты понимаешь, что происходит, – пояснила я. – Давай поступим по-твоему.

– Позвоним в полицию.

– Мне казалось, тебе не понравилась эта идея, – удивилась я.

– Не понравилась, но думаю, ты права. Скажем, что ты нашла мать в таком виде прошлой ночью и ждала моего приезда, чтобы позвонить им. Звонить надо сейчас. Я здесь уже пол-утра.

– Если мы собираемся им звонить, я хотела бы вернуться в дом и убраться.

– Тебя волнует домашнее хозяйство?

– Я хочу еще раз повидать ее.

Его недоверчивое лицо заставило меня вздрогнуть. Как будто он ничего и не предлагал.

– Бери куртку. Я на арендованной машине, но вести лучше тебе.

Когда мы оделись и собрались, Джейк поймал мою руку и сжал.

Снаружи, на бетонной дорожке, я представила, как проезжаю на машине Джейка за домом Хеймиша и встречаю его. У моего бывшего был красный «крайслер» с откидным верхом, весьма устаревший, но, не обладая преимуществом юности и находясь под угрозой обвинения в убийстве, я могла бы воспользоваться этой машиной, чтобы отвлечь парня. Как погремушкой.

Я выехала из квартала. Какое-то время мы молчали. Выбравшись на Пикеринг-Пайк и направляясь к Финиксвиллю, я заметила, что Джейк начал глядеть по сторонам.

– Боже, – сказал он, – как будто ничего здесь не изменилось. Как будто заморожено во времени.

Мысленно я обозревала мамину кухню. Разбросанные пластиковые контейнеры и ножницы на полу могут быть сочтены элементами неудачного ограбления.

Мы проехали мимо здания ветеранской организации рядом со складом пиломатериалов.

– Погоди, пока увидишь дом Натали, – сказала я. – У нее три смежные ванные комнаты!

– Что ты ей скажешь?

– Хорошо бы я могла рассказать Натали правду.

– Ты же знаешь, что не можешь, Хелен.

Я не ответила, внезапно подумав о рассказе Эдгара Аллана По, в котором кого-то заживо похоронили внутри стены.

– Только мне, Хелен. Мне. Больше никому.

– Натали знает, что я чувствовала к матери.

– Может быть, но это другое дело. Ты пошла дальше, чем большинство людей. Ты не можешь ни с кем поделиться.

– Большинство людей – идиоты, – откликнулась я.

Мы проехали старую фабрику покрышек. Когда Саре было четыре, она считала, что Джейк живет здесь.

– Когда ты так говоришь, с тобой трудно находиться в машине.

– Почему?

– Потому что это напоминает мне, какой ты всегда была. Даже когда дела шли хорошо, ты пребывала в унынии. Ты ненавидела все на свете.

– Определенно, настало время ездить в машинах с мужчинами, которые ощущают потребность рассказать мне правду обо мне самой, – заметила я.

Он не спросил, кого я имею в виду. Миля утекала за милей на спидометре «Плейскул», сделанном в стиле приборной панели гоночной машины. Мы проехали дом Натали.

– Старый мост все еще стоит, – сказал Джейк, его тон предлагал оливковую ветвь. – Помнится, когда твой отец катал нас, на этом месте в нем всегда происходила перемена. Он вроде как оживлялся. Помнишь? Как будто подымал войска, чтобы мы все вместе приехали домой и хорошо провели время. Сперва я не понимал этого.

– А потом понял?

– Прошлой ночью, когда я забрался в окно, все вернулось. Тот дом – тюрьма.

– И ты женился на заключенной.

Я стиснула руль. Мне не особо нравилось сидеть в машине с Джейком. Слишком много былого, как и слишком много правды, может причинить боль.

– Как Эмили? – спросила я.

– Хорошо, – улыбнулся Джейк. – Она легко привыкла к тому, что ей стукнуло тридцать.

– Ей стукнуло тридцать… – начала я, и Джейк присоединился ко мне, – в день, когда она родилась!

Мы вместе посмеялись в жестяной чужой машине.

– А Джон?

– Ну, вообще-то он никогда мне особо не нравился, но он хороший. Надежный.

– По-моему, он ненавидит меня, – сказала я.

Джейк прочистил горло.

– Стало быть, да?

– В целом он не одобряет нас всех. Сару тоже.

– Бедная Сара.

– Они поделили нас, Хелен, – сказал он. – Сара выбрала тебя. Ты же знаешь?

Я отвернулась.

– Черт! – воскликнул Джейк.

Мы как раз въехали на окраину Финиксвилля.

– Прелестно, не правда ли?

– Я забыл. Я совершенно забыл.

– Не все мы выросли на великом Северо-Западе, с утесом-отцом и извилистым водопадом-матерью, – заметила я. – Некоторым пришлось пробиваться сквозь асфальт.

– Только подумай, каково здесь могло быть ей, – сказал он.

– Кому?

– Твоей матери. В смысле, с какой стати ей вообще хотеть выходить из дома, когда вокруг… такое?

– Я знаю, тебе смешно, но я за годы вроде как привязалась к здешним местам.

– К вот этому?

Впереди замаячил старый мост, что рассекал город на две части. Под ним рассыпалось пятно мусора. Бочка, в которой тот прежде хранился, почернела от огня.

– Признаться, – сказала я, – он знавал лучшие дни, и все же у него до сих пор есть центр. Его даже пытались оживить.

– Познакомьтесь с Хелен, вашей проводницей из бюро туристических и ритуальных услуг.

– Это дух Финиксвилля, – ответила я.

Мы встали на красный свет за какой-то машиной. Загорелся зеленый, а она не тронулась с места.

– В ней никого нет, – сообщил Джейк.

Я взглянула: разумеется, так и есть, машину бросили прямо посреди дороги, даже не откатили к обочине.

– Кошмар какой, – возмутилась я. – И что мне делать?

– Объезжай, – посоветовал Джейк. – Пусть кто-нибудь другой с ней разбирается.

Так мы и поступили.

– В Восточной Германии веселее, чем здесь.

– Попридержи язык, – велела я.

Я словно вернулась в детство. Мне можно было обзывать мать, а другим детям – нет. Я все еще переживала за загнивающий городской бизнес и часто навещала сына старого Джо, чтобы подстричься.

– Извини. Я знаю, рядом с домом твоей матери поприятнее.

Это было уступкой со стороны Джейка. Когда молодоженами мы отправились в долгий путь из Мэдисона с Эмили, Джейк ожидал увидеть величественные дома, такие же, как при своем великом знакомстве с Востоком, в действительности бывшем Югом. Он посмотрел «Унесенные ветром» по телевизору и влюбился в Вивьен Ли.

Кроме кучки особняков, построенных владельцами металлургического завода на севере города, в Финиксвилле полно было старых кирпичных многоквартирных домов и покосившихся дощатых развалюх. Предлагавшиеся реанимационные меры в основном включали строительство гипермаркетов на месте сталелитейного завода или старой фабрики шелка и пуговиц.

Я срезала за железнодорожными рельсами – через парковку православной церкви на Малберри-лейн.

– Погоди, – Джейк наклонился вперед. – Что это?

Тогда я и увидела их. В квартале было множество полицейских машин и «скорая».

– Назад.

Моя нога с тормоза нечаянно переместилась на газ.

– Хелен, – произнес Джейк, – делай, что я говорю.

Понадобились все мои силы, чтобы кивнуть.

– Я хочу, чтобы ты медленно встала на одно из парковочных мест.

Церковная парковка была совершенно пустынной в пятничное утро. Когда я оказалась на месте, Джейк потянулся и выключил зажигание.

– Твою мать, – выругалась я. – Твою мать.

– Давай просто посидим минутку.

– Номер Сары – под моим. Что, если они позвонят ей?

– Ее телефон отключили на прошлой неделе, – сообщил Джейк. – У нее работает только сотовый.

Сара не сказала мне об этом. Я рискнула бросить взгляд мимо Джейка в пассажирское окно. Увидела, как миссис Касл стоит на передней дорожке и говорит с полицейским. На мгновение показалось, что она смотрит на парковку.

– Надо выбираться отсюда, – сказала я.

– Нет, не надо, – возразил Джейк. – Надо придумать, что делать дальше.

Я вспомнила, как ребенком просыпалась посреди ночи. Иногда отец сидел в кресле у изножья кровати и смотрел на меня в темноте.

«Спи давай, солнышко», – говорил он.

И я засыпала.

Я подумала о Саре. После пары-тройки ярких моментов в самом начале ее жизнь в Нью-Йорке не задалась. Я готова была поклясться, что после ее последних визитов из моей миски с мелочью пропадали монеты.

– Не могу, Джейк. Я должна им рассказать.

Двое полицейских вышли из передней двери. Ботинки их были обвязаны белыми полиэтиленовыми пакетами.

– Что они держат? – спросила я.

– Бумажные пакеты.

– Бумажные пакеты?

Мы оба смотрели, как они несут пакеты к миссис Касл, зажав их в кулаках.

– Она приготовила им обед?

– Хелен, – произнес Джейк неожиданно сухо, – они собирают улики.

Мгновение мы молча сидели, потрясенные, и смотрели, как мужчины прикрепляют ярлыки к пакетам и убирают их в картонную коробку.

– Дело не только в тебе, – сказал он. – Я забрался на гриль сегодня утром. Я залез в окно.

– Я расскажу им правду. Это я тебя втянула.

– А почему я сам им не позвонил?

Я не знала, что сказать, и потому сказала то, что думала всегда:

– Потому что ты слишком хорош для меня.

Джейк уставился на меня.

– Это не поможет. Ты понимаешь? Мои отпечатки на окне, в подвале и на лестнице. Я не позвонил им, хотя должен был сразу после первого разговора с тобой.

Я кивнула.

– Прости.

Мы оба откинулись на сиденья.

– Постарайся дышать, – сказал он, и впервые единственной моей мыслью после подобного указания не было «иди ты».

Я задышала.

Услышав рев сирены на дороге, мы инстинктивно вжались в сиденья. Это была «скорая».

– Зачем еще одна?

– Еще одна кто? – переспросил Джейк.

– «Скорая».

– В той, что уже приехала, – коронер, – пояснил он.

Мы оба выглянули над краем двери.

– Она заворачивает к миссис Левертон, – сказала я.

Я обрадовалась. Воодушевилась. Как будто это отменяет скопище полицейских машин у дома матери. Как будто на самом деле миссис Касл стоит у нас во дворе и рассказывает, что предпочитает сперва поджаривать хлеб для сэндвичей и уж потом отрезать корки. Что сливочный сыр и лук-резанец, хоть к ним не сразу привыкнешь, всегда были ее любимым обедом.

– Там есть номер Эмили? – спросил Джейк.

– Что?

– Ты сказала, номер Сары над телефоном. А номер Эмили?

– Его нет, после случая с Лео. Эмили попросила меня убрать его.

– Твоя мать умела обращаться с детьми.

– Я убила ее, Джейк.

– Я знаю.

– Они ведь узнают?

– Возможно. Да.

– Как скоро?

– Не знаю. Скоро.

– Лучше бы я умерла вместе с ней.

Я не собиралась говорить и даже чувствовать это. И все же…

Он не ответил, и внезапно я задумалась, сказала ли это вслух или только мысленно. Я больше никогда не увижу мать. Я больше никогда не расчешу ей волосы и не накрашу ногти.

– Яд и лекарство – часто одно и то же, все дело в пропорции, – сказала я. – Я прочла это в брошюре, когда ждала мать у врача.

Я не сказала ему, что, на мой взгляд, то же относится и к любви. Мне хотелось коснуться его, но я боялась, что он отпрянет.

– В конце концов ей стало легче покидать дом. Я могла возить ее по врачам с одним только банным полотенцем. Ей понадобилось сорок лет, но она продвинулась от одеял к полотенцам.

Джейк размышлял, а я смотрела прямо вперед, на низкую бетонную подпорную стену, окружавшую парковку.

Я всегда не сразу узнавала его без собаки. Он потерял последнего из пяти спаниелей короля Карла два года назад и решил, что слишком стар, чтобы рискнуть завести еще одного.

– Собаки не понимают, когда мы покидаем их, – сказал он как-то раз, когда мы встретились на тротуаре у дома матери.

– Там мистер Форрест.

Я указала на щеголеватого старика на холме над подпорной стеной.

– Да, ее единственный друг, – откликнулся Джейк.

Вдали миссис Левертон погружали в «скорую». Медбрат держал какую-то капельницу, голова миссис Левертон торчала из-под простыни. Почти одновременно остановился дымчато-серый «мерседес», из которого вылез ее богатый сынок. С холма передо мной за происходящим наблюдал мистер Форрест. На нем были жесткие брюки в рубчик со стрелкой и серый фланелевый пиджак, под который, похоже, была надета целая куча свитеров и водолазок, чтобы не замерзнуть в непредсказуемую осеннюю погоду. Кашемировое кашне – он глубоко верил в кашемир – было плотно намотано на шею. Я знала, что ему по меньшей мере семьдесят пять. Он перестал заглядывать к матери вскоре после самоубийства отца.

– Думаю, нам надо уехать, – сообщил Джейк.

Я смотрела на мистера Форреста. Словно почувствовав, он повернул к нам голову. Его очки были теми же, что и всегда – в толстой квадратной черепаховой оправе, – и он мог разглядеть меня через слабо тонированное ветровое стекло чужой машины. Я сглотнула.

– Ты меня слышала? Я хочу, чтобы ты дала задний ход и уехала тем же путем. Быстро.

Кивок мистера Форреста в моем направлении стал одной из самых трудноуловимых вещей в моей жизни.

– Хорошо.

Я повернула ключ в зажигании. Осторожно дала задний ход и уехала.

О мистере Форрссте я ничего не сказала. Чувствовала, как воздвигается некая неотвратимость, но не хотела вглядываться слишком далеко.

– Поедешь в Уэстмор, – сказал Джейк, – а я позвоню Саре.

– И что ты ей скажешь?

– Ничего, Хелен. Я не знаю! – взвился он.

Мы ехали из города вдоль рельсов на подъездной дороге. Как беглецы. Это было ужасно. Мне ненавистна была мысль о том, что даже труп матери все еще обладает такой властью. Увидев прямо перед собой гравийную насыпь, я въехала на нее. Колеса прокрутились и замерли.

– Что ты творишь?

Я прижалась лбом к рулю. Оцепенела.

– Я должна вернуться.

– Черта с два.

– Что?

Никогда не видела Джейка таким злым.

– Я вернусь. Я расскажу им, что сделала. Ты будешь свободен и чист.

Слезы потекли по моему лицу, и я повернулась, чтобы выйти. Он перегнулся через меня, удерживая дверь.

– Не всегда дело только в тебе и твоей матери.

– Знаю, – прорыдала я.

– И нашим дочерям лучше бы не знать, что их мать убила их бабушку, после чего их отец запрыгнул в окно, точно какой-то рехнувшийся чертик из коробочки!

Поезд вырулил из-за поворота. Машинист громко загудел, увидев автомобиль так близко к рельсам. Машина качалась и дрожала, пока состав мчался мимо. Я завопила. Я орала все время, пока он проезжал мимо нас.

Когда все снова стихло, я печально уставилась на пустые рельсы. Глаза стали размером с булавочную головку.

– Я поведу, – сказал Джейк.

Я вышла и зашаталась, а Джейк обежал машину, прежде чем я успела сделать хоть шаг.

Он положил руки мне на плечи.

– Прости, если перегнул палку, – сказал он. – Я переживаю за девочек, понимаешь?

Я кивнула. Но мне казалось, здесь что-то не так. Дело не столько в девочках, сколько во всей его жизни. Его собаках. Его карьере. Ком-то, кого он назвал «малыш» по телефону.

– Твоя мать так много разрушила. Не знаю, что мы будем делать, но нам надо действовать конструктивно. Ты больше не в доме матери. Ты в мире.

Я снова кивнула.

Он обнял меня, и я позволила себе обмякнуть в его руках. Я подумала о трелях Сариного голоса на компакт-диске, который она записала для меня. О мечтах, которые она умудряется сохранять так, как я и вообразить не могу. Она приходила со мной в дом матери и описывала Манхэттен так, словно это было пирожное с кучей блесток. Но ей отключили телефон, и она обычно увозила от меня столько еды, сколько влезало в вещмешок со старомодной одеждой.

– Мэнни, – промямлила я в плечо Джейка.

Он ослабил объятие.

– Что?

– Мэнни.

– Кто такой Мэнни?

Внутри стало холодно. Сердце скользило в груди, как осколок льда.

– Он был у матери на побегушках, чинил всякую мелочовку по дому. То, что мы с миссис Касл не могли.

– И?

– С полгода назад я нашла использованный презерватив в своей старой комнате.

– Не понимаю.

– И мамина шкатулка с драгоценностями оказалась взломана.

– Он трахался в твоей старой комнате? С кем?

– Не знаю. Мы сменили замки. Миссис Касл знает об этом, и прихожане тоже. Я так и не заявила о пропаже драгоценностей.

– Зачем ты мне это говоришь?

Я смотрела на него и не знала, что сказать, чтобы это выглядело достаточно хорошо.

– О боже.

Он отвернулся и пошел прочь.

Я стояла у машины. Фактически я не думала о Мэнни с прошлой ночи. Помню, как положила руку на плачущего Будду, но выбросила ли его, или он все еще скромно сидит на моей полке?

Когда Джейк вернулся, лицо его было мертвенно-бледным.

– Мы сядем в машину, – сказал он. – Мы не будем говорить. Я отвезу тебя в Уэстмор. Когда с тобой свяжутся, ты удивишься. Не изображай горе. Когда полицейские до тебя доберутся, они уже узнают, что ты не стала бы горевать. Лучше изобрази оцепенение или что-нибудь в этом роде.

– Но я стала бы горевать, – возразила я. – Я горюю.

– Садись в машину.

Я села на пассажирское место. Джейк включил зажигание и осторожно подал назад по гравию, пока мы вновь не выехали на дорогу.

– Девочек я беру на себя. Не знаю, что им скажу. После того как подброшу тебя, я позвоню Эйвери и договорюсь пообедать с ним на неделе. Это подтвердит, что я приехал по делам.

– Джейк… – начала я.

– Хелен, я ничего не хочу сейчас слышать. Я не виню тебя за то, что ты сделала. Чего я хочу, так это уменьшить ущерб. У меня есть своя жизнь. Мэнни – твоя история. Я не стану заговаривать о нем, и я не знаю о нем. Будь что будет. Я не собираюсь сваливать вину на другого.

Мы доехали до Финиксвилль-Пайк. Проехали мимо дома Натали. Машина Хеймиша стояла на дорожке. Когда мы проезжали бывшую среднюю школу девочек, я взвилась.

– Итак, ты хочешь, чтобы мы выкрутились, но не намерен искать реальные способы это сделать!

– Ты убила ее, Хелен, не я. Никаких нас нет.

– Она была моей матерью!

– Вы как раз есть – вы вдвоем, тили-тили-тесто!

Мы пересекли четыреста первую и проехали мимо кладбища имени Хаима Соломона,[33]33
  Хаим Соломон (1740–1785) – торговец, сын раввина, финансировавший колонии во время Войны за независимость. Умер в Филадельфии, Пенсильвания.


[Закрыть] которое протянулось вдоль дороги на четверть мили. Осенний день становился превосходным. Воздух был бодрягцим и свежим, солнце то пряталось, то выглядывало из-за легкой дымки облаков.

– Когда ты начал работать на улице со льдом и листьями, я думала, дело во мне.

– Ты ошибалась.

– Ты перестал меня рисовать. Я чуть не сдохла. Как будто ты хлопнул дверью перед моим лицом и даже не задумался.

– Работа приводит меня в разные места, Хелен, вот и все. Рисование всегда было лишь дорогой к другим вещам.

– Не понимаю, как ты перешел от обнаженной натуры к ледяным хижинам и драконам из дерьма.

– В миллионный раз говорю, они были из грязи, а не из дерьма и нравились Эмили.

– Идеальная маленькая Эмили, – сказала я.

И в тот же миг пожалела о своих словах.

Справа от нас каркасный амбар гнил посреди ступенчатого поля. Мне хотелось подбежать к нему и исчезнуть, как в конце концов исчезнем все мы, как исчезли мои отец, а теперь и мать, утонули в невоспетой истории края.

– Извини, Джейк, – отчаянно попыталась я. – Я не хотела. Я беру свои слова назад. Я люблю тебя.

– Ты знаешь, через что заставила ее пройти? Как цеплялась за нее? Она рассказала мне, что ты забиралась к ней в постель по ночам и рыдала.

Я увидела себя. Мне было двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Эмили было всего семь, когда мы расстались. У меня не осталось ничего, кроме Эмили. Теплого тела, которое мне необходимо было обнимать.

– Ты бросил нас, – сказала я, тщетно пытаясь защититься.

– Мы бросили друг друга, Хелен. Вспомни, мы бросили друг друга.

– И ты бросил девочек. Возможно, я несовершенна, зато не свалила, чтобы стать каким-то трахнутым божком художественных кругов. При этом Эмили, похоже, вручила тебе приз за жизненные успехи.

– Я никогда его не хотел.

– Чего?

Машина замедлила ход. Джейк не смотрел на меня.

– Развода. Я никогда не хотел развода. Я предоставил тебе решать, но я никогда его не хотел. Твой отец это знал.

Он уставился на руль у себя в руках. Что-то обрушилось внутри его. Я видела это по его лопаткам. Я потянулась и положила руку на середину его спины. Вспомнила, как касалась его, как он любил класть мне голову на грудь и говорить о том, что хочет изваять, построить и сделать. Я убрала руку. Мы ходим кругами. Надо сосредоточиться.

– Ладно, – сказала я. – Что мы делали сегодня утром? Почему меня не было дома последний час или около того? Нам надо сейчас уговориться обо всем этом.

– Узнаю свою Хелен – бьется, как львица.

– Они захотят узнать.

Он повернулся ко мне.

– Мы ездили завтракать?

– Нас кто-нибудь должен был видеть. Нет, мы куда-то поехали и занялись любовью. Это случилось внезапно, – предложила я.

– Ты рехнулась?

– По-моему, дальше некуда.

Я велела Джейку пропустить машину, ехавшую в противоположном направлении через мост с односторонним движением, после чего показала ему поворот на Уэстмор.

– Мы поехали на мое любимое место с видом на атомную станцию и занялись любовью, – настаивала я.

– А как мои отпечатки оказались на ее окне?

– Ты заехал вчера. Она попросила кое-что починить, и ты починил, ради старого доброго времени.

– Довольно неуклюже. Не сомневаюсь, они проверят.

– Можешь придумать что-нибудь получше?

Когда мы доехали до колледжа, было пятнадцать минут десятого. Оставалось убить сорок пять минут до урока рисунка с натуры Таннера Хаку. Мне предстояла серия трехминутных стоячих поз, большинство которых казались смешными, например прижимать полотенце к боку или притворяться, что я только что вышла из ванной и расчесываю волосы.

– Я приеду забрать тебя, как если бы ты не ожидала никаких новостей, способных изменить наши планы.

– А если копы приедут?

– Делай вид, что совершенно не в курсе. Ты не знаешь, кто убил твою мать.

– И надеюсь, что миссис Касл рассказала им о Мэнни.

Джейк кивнул.

– Не говори мне об этом.

– Хорошо, это мое личное дело.

– Да. В смысле, я не знаю.

Мы припарковались рядом с чьей-то машиной у студенческого союза. За нами встала машина, в которой гремел хип-хоп.

Я взялась за ручку дверцы.

– Удачи, – пожелал Джейк.

Я не пошла в студенческий союз, где был шанс наткнуться на Натали, обильно завтракающую перед позированием подражателю Лусиану Фрейду. Вместо этого я обошла низкое плоское здание и направилась по нахоженной грязной тропинке на единственный участок владений раннего Уэстмора, который еще предстояло застроить. Проблема была в том, что после каждого дождя поле, заросшее сорняками, затопляло. Иногда там по полгода стояло болото. Посреди поля рос единственный большой дуб. Должно быть, прошло больше двух сотен лет, прежде чем его корни прогнили насквозь.

На краю поля, как я и предполагала, кучковался акварельный класс центра для пожилых. Осенью и поздней весной можно было наткнуться на группу пожилых людей в различных живописных местах кампуса. Они повсюду расставляли свои здоровенные мольберты и непременно надевали шляпы от солнца и красные ветровки в тон. Преподавательница была женщиной моих лет. Добровольцем, любившим работать с пожилыми.

Я села на траву достаточно далеко, чтобы меня не заметили. Все, кроме преподавательницы, располагались спиной ко мне, а она была поглощена своей задачей ходить от старика к старику и раздавать поощрительные замечания.

Я засунула руки под свитер, чтобы согреться, и нащупала шелк сорочки цвета розовых лепестков. Эти старики отличались от моей матери, как стая зебр на африканской равнине. Они казались мне чудесными – как те воображаемые люди, которых я когда-то представляла своими родителями. Кем они были прежде? Адвокатами, каменщиками, нянями, отцами, матерями? Какой-то сюрреализм: прийти в центр для пожилых, увидеть расписание акварельных классов и записаться. Я знала, что никогда не окажусь в их числе. Одинокая женщина растила меня одиноким ребенком, и ей это вполне удалось.

Надо поесть, и, с Натали или без, студенческий союз оставался единственным местом в пределах ходьбы, где в этот час можно было раздобыть пищу. С сожалением я встала и попрощалась с воскресными художниками, которых меня научили осуждать.