Текст книги "В джунглях Амазонки"

Автор книги: Эльгот Лендж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава III ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПУТЕШЕСТВИЮ

Ремати-ди-Малис вместе с Назаретом и Сан-Франциско расположен среди самой дикой природы. Непосредственно позади поселка начинается почти непроходимый лабиринт тропических джунглей. Если, вооружившись мачете 1, войти в лес, то уже после минутной прогулки в нем не найти дороги обратно; разве только кудахтанье кур поможет определить, где находится жилье. Густая стена растительности скрывает поселок со всех сторон. Верхушки пальм возвышаются над остальными деревьями; под ними растут менее высокие, но более роскошные растения и всюду, куда ни взглянешь, извивающиеся и переплетающиеся лианы, превращающие лес в темный лабиринт. Тут и там пестреют тропические цветы, виднеются древовидные папоротники, фантастические губчатые растения или редкостно красивые орхидеи, корни которых прицепляются к стволам деревьев. И всюду заглушенный гул, свидетельствующий об интенсивной жизни джунглей.

1 Мачете-широкий нож, вроде меча, употребляемый туземцами для резки тростника, для расчистки леса, а также в качестве оружия.

Бросив взгляд вверх по течению реки Итакуаи, не видишь ничего, кроме бесконечных джунглей. И тот же пейзаж тянется на расстоянии 800-900 миль до самых верховьев реки, где-то далеко на территории Боливии. На всем этом протяжении нет ни одного поселка; несколько каучуковых плантаций, разбросанных на расстоянии 75-100 миль друг от друга, представляет единственное человеческое жилье в этой огромной области. Вся местность настолько пустынна и дика, что течение Итакуаи, даже на самых подробных картах Бразилии, обозначено пунктиром. Есть предположение, что она берет свое начало в двух неделях пути от ее номинальных истоков, в совершенно неисследованной области.

Жизнь в Ремати-ди-Малис показалась мне очень однообразной, в особенности, когда вода стала спадать. Это означало – быть почти совершенно отрезанным от внешнего мира, так как нельзя было больше ожидать прибытия пароходов, а вместе с тем и писем с родины. Вдобавок в это время года еще сильнее чувствуются всякие лишения, которые приходится испытывать в этой местности.

Единственное облегчение после палящего дневного жара я находил на илистом берегу Итакуаи, когда при закате солнца, с огромных болот поднимались испарения, и западный горизонт неба расцвечивался фантастическими узорами. Но это продолжалось недолго. Наступающая ночь приносила с собой и мучения. Начиналось с хора миллиона лягушек. Сперва раздавалось одиночное кваканье, постепенно к нему примыкали другие, и вскоре от громкого пронзительного кваканья дрожал тихий, насыщенный парами воздух. Эти звуки напоминали мне шум на металлургических заводах от пневматических молотов, вбивающих заклепки в стальные брусья. К этим звукам, впрочем, привыкаешь сравнительно легко и не обращаешь больше на них внимания.

Река медленно несла свои воды, направляясь к далекому океану. Большие дельфины появлялись иногда на поверхности и с громким фырканьем снова исчезали под водой. Почти каждый вечер я слышал страшный рев, доносившийся из глубины леса. Казалось, это были смешанные крики какого-то огромного быка и напавшего на него ягуара. Потом я узнал, что этот вой исходил из одной глотки, а именно, из глотки обезьяны-ревуна. Ревун сидит часами один на верхушке дерева и испускает эти ужасные звуки, заставляющие одинокого путника останавливаться и разводить костер для самозащиты.

Со всех сторон поселка неслись разнообразные крики домашних животных. Коровы, козы и свиньи, казалось, задавались целью упражнять перед сном свои голосовые связки. Собаки лаяли на луну, кошки гонялись за крысами в промежутках между пальмовыми листьями на крыше, угрожая каждую минуту упасть вместе со своей жертвой в гамак. Вампиры летали из комнаты в комнату, садясь иногда на верхнюю перекладину перегородки и издавая звуки, похожие на писк хриплых воробьев. По временам с темной реки доносились жуткие звуки, как будто какое-нибудь огромное животное задыхалось в иле и в предсмертной судороге ловило воздух. Даже звери пугались этих звуков и шарахались в сторону, как бы боясь, что какая-то неведомая сила потянет их в эти мрачные воды. То был ночной крик аллигатора.

Временами нежная, жалобная песня маленькой куропатки, называемой инамбу, иногда дрожала в воздухе и заставляла меня забывать жуткие звуки лесных и речных зверей. В течение всего вечера влюбленная птичка звала свою подругу, и где-то далеко в лесу раздавался ответный зов. Часто по ночам, страдая от лихорадки, я прислушивался к их нежным призывам. Казалось, однако, что никогда не удавалось им встретиться, так как после короткого перерыва они снова возобновляли нежную перекличку.

Медленно ползли дни за днями, но с каждым днем уровень воды все понижался, пока, наконец, река не вошла в свое прежнее русло. Но тут начались новые мучения. В период, когда земля начинает просыхать, москиты становятся особенно свирепыми. Они размножаются в неимоверных количествах. Вскоре поселок переполнился малярийными больными, и подкожный шприц работал вовсю.

Партия индейцев с реки Куруса была привезена на баркасе в Ремати-ди-Малис. Они были наняты владельцем крупной каучуковой плантации и вынуждены были провести несколько дней в поселке, пока их снабдят необходимыми инструментами и отвезут дальше на плантацию. Плантатор не позаботился приготовить им помещение, и все они, мужчины, женщины и дети, принуждены были спать на голой земле на берегу реки. Понятно, малярия не заставила себя долго ждать. В результате через четыре дня из пятидесяти двух человек осталось в живых всего четверо.

В эти тоскливые дни я испытал большую радость. В на-заретской лавочке, на перуанском берегу Жавари, я случайно нашел книгу Марка Твэна "Простаки за границей". Ее чтение доставило мне невыразимое наслаждение.

Вскоре мне представился давно желанный случай – совершить путешествие по неисследованной реке Итакуаи. В июне стало известно, что один из местных торговцев собирался отправить вверх по реке баркас. На этот баркас предполагали погрузить товар и рабочих, чтобы развезти их после сезона дождей по плантациям, где предполагалось возобновить работы по ежегодной добыче каучука. Баркас должен был подняться по Итакуаи почти до ее истоков, пройдя мимо устьев рек Птуи, Бранку и Лас-Педрас. Несмотря на то что эти три притока имеют значительную величину, ни один из них не нанесен на карту. Длина реки Бранку свыше трехсот миль, и на ее берегах находится несколько крупных каучуковых плантаций.

Я уже давно искал случай побывать в этой неисследованной области. Моей целью было изучить на месте способ добывания каучука, установить течение и истинную длину реки Итакуаи, сфотографировать все, что могло представить интерес, а, главное, собрать сведения о племени индейцев, которое жило в этой неисследованной области.

Естествоиспытатель Бейтс, исследовавший Амазонку до Теффе, сообщает в своей книге сведения о местных индейских племенах и, между прочим, упоминает о племени ман-геромасов. Ему самому не удалось добраться до их страны, но он слышал, что это племя занимало огромную территорию в несколько сот миль на берегу реки Жавари и что оно отличалось такою же жестокостью, как и племя арарас на реке Мадейре. Судоходство по реке Жавари было, по словам Бэйтса, невозможно из-за этих каннибалов, которые подстерегали на берегах всех путешественников и затем грабили их и убивали.

Во время остановки в Манаусе, столице штата Амазонки, на пути с Атлантического океана к бразильской границе я познакомился с одним англичанином, незадолго до того бывавшим в районе реки Жавари, и он подтвердил существование этого дикого племени каннибалов, причем англичанин усиленно отговаривал меня от путешествия в их страну, пугая всевозможными ужасами.

До сих пор я не испытал никаких ужасов, которыми меня стращали. Индейцы, с которыми мне приходилось встречаться, курили длинные сигары, ходили в розовых или голубых пижамах и были столь же мирны, как бразильцы .

Узнав о предполагавшемся отплытии баркаса, я немедленно отправился к его владельцу. Эго был бразилец Педро Смит, любезность которого я никогда не забуду. Он согласился предоставить мне место на своем баркасе, но отказался от всякой платы за проезд, мотивируя тем, что не может предложить никаких удобств на маленьком переполненном судне и что путешествие не лишено было известного риска. Он тоже отговаривал меня от моего намерения, но я настоял на своем.

Итак, я стал собираться в путь. Мне казалось, что у меня были все принадлежности и вещи, необходимые для такого путешествия. Я располагал зеркальной фотографической камерой с затвором большой скорости, рассчитанным на съемку животных в движении, и ландшафтной камерой е десятью дюжинами фотографических пленок и соответствующим количеством фотографической бумаги. Принимая во внимание трудность путешествия, я решил проявлять пленки в пути и там же печатать во избежание риска испортить непроявленные пленки при каком-нибудь несчастном случае.

Шприц для подкожного впрыскивания, хинин, несколько хирургических ножей дополняли мою примитивную домашнюю аптечку. Позднее все это оказалось необычайно ценным. В тех районах, куда я проник, медицинская помощь, как мне пришлось убедиться, совершенно неизвестна.

Вооружение мое состояло из автоматического револьвера и нескольких сот патронов, и в течение многих недель этот револьвер был единственным средством, с помощью которого я добывал себе скудную пищу.

В день отплытия я с раннего утра был уже на берегу. Все мои спутники оказались добывателями каучука, направлявшимися на плантации вверх по реке. Наше судно называлось "Каролина" и имело сорок футов в длину. На палубе к моему приходу скопилась уже большая толпа пассажиров, а новые все подходили и подходили. К моему крайнему удивлению, судно должно было принять сто двадцать пассажиров и несколько тонн товара. Загадка, каким образом поместится груз, несколько разъяснилась, когда я увидел, что к каждому борту судна прикрепили по плашкоуту. Кроме того, подъехала целая флотилия челнов, которых привязали канатом к корме судна, но мне пояснили, что никто из пассажиров не займет постоянного места на этом вспомогательном флоте. Мне стало ясно только одно, что маленькое судно старого образца со своей машиной в двенадцать лошадиных сил, имея на буксире такой флот и плывя против сильного течения, не разовьет особенной скорости.

Каждый фут на палубе был занят добывателями каучука и их семьями. Всюду висели гамаки, в два ряда прикрепленные к столбам, поддерживавшим крышу. Между гамаками висели резиновые сумки с пожитками. На крыше громоздилась беспорядочная куча куриных клеток с пернатыми обитателями; там же копошились и люди.

Посредине каждого плашкоута был чулан, и мне великодушно предложили расположиться в одном из них на время путешествия. Помещение имело шесть футов в ширину и восемь в длину и содержало множество самых разнообразных предметов, необходимых для добывателей каучука. Здесь были винчестеры в большом количестве, широкие ножи "мачете", без которых в джунглях нельзя обойтись, и табак в длинных свертках. Были здесь и запасы коньяку, который продавался по 14 долларов за бутылку, и всевозможные консервы, начиная с мяса и кончая грушами.

Все с нетерпением ждали момента отплытия. Наконец, в два часа прибыл владелец судна, чтобы пожать на прощанье всем руки. По окончании этой процедуры и довольно продолжительной болтовни он дернул веревку парового свистка, давая тем официальный сигнал к отплытию. Но тут оказалось, что не хватало одного кочегара, а без него нельзя было двинуться в путь. Целых сорок минут давали свистки без всякого результата. Наконец, долгожданный джентльмен пошатываясь вышел из пивной и не спеша направился к судну. Ему удалось благополучно добраться до борта, и мы, наконец, отошли от берега, сопровождаемые шумными криками и прощальными выстрелами.

Глава IV ПУТЕШЕСТВИЕ ПО РЕКЕ ИТАКУАИ

Нельзя сказать, чтобы на судне было очень удобно. Люди находились всюду. Они лежали в гамаках, валялись прямо на палубе, а некоторые растянулись на сундуках и сумках. Кошке трудно было бы пробраться сквозь эту компактную массу мужчин, тараторящих женщин и плачущих детей. Но мое раздражение скоро прошло я подпал под обаяние Амазонки и забыл о таких мелочах, как личные удобства. Пароход огибал один поворот реки за другим, и перед глазами проплывал все тот же великолепный лесной ландшафт. Иногда выделялось гигантское черепаховое дерево (матамата), сплошь покрытое роскошной листвой. Но это – чужие перья: вьющиеся растения, разнообразные цветущие лианы покрывают его от корней до самой верхней ветки. Они высосут жизненные соки из этого лесного гиганта, пока он не свалится от бури.

Среди деревьев вдоль всего берега кишит разнообразная жизнь. Ярко окрашенные птицы мелькают в ветвях. Раздается какая-то нервная болтовня, мелькают коричневые туловища, прыгающие с ветки на ветку или свешивающиеся с вьющихся растений. Это обезьяны. Они некоторое время, движимые любопытством, следуют за пароходом по деревьям вдоль берега, а затем исчезают.

Кто бы мог подумать, что эти деревья, окаймляющие берег на протяжении сотен миль, такие красивые на вид и безвредные днем, выдыхают по ночам ядовитые испарения, вызывающие злокачественную лихорадку?

Ни один пейзажист с самой богатой фантазией не мог бы придумать таких комбинаций красок и форм, вечно меняющихся, как в калейдоскопе, обнаруживая все новые прелести. Высокую, стройную пальму в ее скромной красоте можно увидеть рядом с белым стволом дерева эмбоба, верхушка которого имеет форму зонтика; весь ствол грациозно задрапирован лианами, корни которых свешиваются вниз до самой воды или соединяются и переплетаются, образуя завесу из листьев.

Большое наслаждение получил бы от путешествия вверх по реке и орнитолог. Сто раз в день стаи маленьких попугайчиков с писком пролетали над нашими головами и исчезали за деревьями. Крупные попугаи – зеленые, синие и красные летали парами, испуская пронзительные, резкие крики, а иногда маленькая цапля эгрет со своим драгоценным белоснежным оперением, грациозно размахивая крыльями, останавливалась над нами, выбирая место, куда бы спуститься среди низкого кустарника у самого края воды. Темно-синий тукан, или перцеяд, с огромным красным и желтым клювом иногда внезапно появлялся и, каркая, странными, порывистыми движениями взлетал вверх. Несколько раз я видел светло-зеленых ящериц в 3-4 фута длиной; они лежали обычно на ветках упавших деревьев и стремительно убегали от нас.

Настала ночь и окутала темным покровом все это великолепие. Мне указали уголочек весьма скромных размеров, где я мог повесить свой гамак; но, к несчастью, было так тесно, что нельзя было натянуть вокруг меня предохранительной сетки против москитов. В обыкновенных условиях это было бы непростительной неосторожностью, но меня уверили, что тяга воздуха, образуемая от движения парохода, отгонит москитов; так оно и оказалось на самом деле.

К столбу, к которому я привязал один конец своего гамака, были прикреплены уже шесть других гамаков. Вследствие этого семь пар ног оказались в близком соприкосновении друг с другом. Хотя я был настолько счастлив, что мое место было ближайшее к перилам баркаса, но с другой стороны соседкой оказалась, к сожалению, женщина. Это была полунегритянка, полуиндианка; зубы у нее были, как у акулы, в ушах – медные кольца, настолько большие, что к ним казалось можно было бы подвесить портьеры; она непрерывно курила трубку и была надушена крепкими духами, для того ли, чтобы заглушить запах табака или собственного тела, – не знаю. Заснуть в такой обстановке не было никакой возможности.

Казалось, что мы находились в огромном темном колодце, о глубине которого нельзя было составить себе представления. Я прислушивался к плеску воды у носа парохода и удивлялся, как мог рулевой держать верный курс, не ударяясь о многочисленные стволы деревьев, рассеянных всюду вокруг нас. Река все время извивалась, и рулевому приходилось постоянно направлять судно к противоположному берегу, чтобы привязанные к корме челны не оказались выброшенными при поворотах на песчаные отмели. По временам вспышка молнии освещала дикие берега, и я на миг видел по обе стороны темный, вдвойне таинственный лес; и от времени до времени огромный ствол дерева быстро и бесшумно скользил мимо нас.

Полная тишина ночи прерывалась только по временам жутким ревом, вырывавшимся из глотки обезьяны-ревуна. С этим неприятным ревом я познакомился еще в Ремати-ди-Малис, но в теперешней обстановке он казался еще более зловещим.

Никаких особых происшествий не случилось до 16 июня, когда мы в ночное время прибыли в Порту-Алегри, в счастливую гавань, состоящую из одной хижины. Хижина принадлежала владельцу каучуковой плантации. Мы сошли на берег вместе со шкипером и были радушно встречены хозяином, когда вскарабкались к нему по приставной лестнице. В течение семи месяцев он не имел никаких вестей из культурного мира, а потому был очень рад увидеть нас, тем более, что мы привезли товар и рабочих, что давало ему возможность снова начать добычу каучука. Около десятка рабочих и их семейств сошли с парохода и, пройдя в отведенное им помещение, немедленно развели огонь. После того, как мы поздоровались с хозяином и уселись, в комнату вошла толстая негритянка с трубкой во рту и с подносом в руках. Поднос был заставлен маленькими чашечками, наполненными, по обычаю бразильцев, крепким черным кофе без сахара. Покончив с делами и перечислив имена всех друзей, умерших в Ремати-ди-Ма-лис в течение дождливого сезона, мы откланялись и отплыли в темноте, провожаемые салютами из ружей.

Ночь была необычайно темная. Луна большую часть времени скрывалась за тучами, и только при вспышках молнии видно было, что мы держимся очень близко берега. Я решил перейти на крышу правого плашкоута, где было прохладнее и просторнее, чем внизу. На крыше я нашел какие-то тряпки и резиновую сумку. Захватив их на корму, я улегся на них и заснул. Я спал, вероятно, не более двух часов, когда меня разбудил громкий треск на передней части судна. К счастью, я заснул с очками на носу; иначе, при моей близорукости, я не мог бы так быстро понять, в чем дело.

Баркас шел так близко вдоль берега, что ветви свесившегося над водой дерева проехались по крыше плашкоута, сметая на своем пути сундуки, сумки и корзины с цыплятами. Я едва мог собраться с мыслями, как эта лавина докатилась уже до меня. Схватив ветви, я судорожно уцепился за них. Я сделал попытку перелезть через них на другую часть крыши, но так как я находился на корме, то это было невозможно.

Я почувствовал, как меня приподняло с крыши и, машинально цепляясь за ветви, я успел еще задать себе вопрос, удержит ли меня дерево на воздухе или опустит в пасть какого-нибудь аллигатора. Но дело приняло лучший для меня оборот. Ветви поддались под моей тяжестью, и я заметил, что они опускают меня над плывущими позади челнами. Я не терял времени на выбор челна, а спрыгнул в первый же челн, очутившийся подо мной.

На следующий день мы сделали две остановки, а на второй приняли на борт еще восемнадцать пассажиров. Можно представить себе, какая теснота создалась на наших судах.

В пять часов того же дня мы прибыли на небольшую каучуковую плантацию Боа-Виста, владелец которой занимался еще разведением бананов, ананасов и какао; кроме того, он держал пальмовые дрова для нужд парохода. Наши кочегары занялись погрузкой дров, как вдруг один из них бросил вязанку и опрометью пустился бежать. Поднялась суматоха. Виновницей ее оказалась большая ядовитая змея. Мы убили ее. В длину она имела около девяти футов. Прерванная погрузка дров возобновилась без особых приключений, и мы вскоре двинулись в дальнейший путь.

Эту ночь я провел очень скверно. Соседка избрала мой гамак, как опору для своих ног, и вдобавок мой гамак упорно принимал выпуклую форму, вместо обычной и приличествующей ему вогнутой формы, что подвергало меня ежеминутной опасности оказаться выброшенным за перила в реку. Наконец, я снял гамак и пошел на корму, где бросил его в один из пустых челнов; затем сам последовал за ним и заснул, просыпаясь только тогда, когда какая-нибудь особо низкая ветка задевала меня, угрожая перевернуть мою плавучую постель.

На следующее утро оказалось, что мы потеряли два челна, очевидно, незаметно оторвавшиеся ночью. К счастью, мой челнок уцелел, иначе перспектива для меня оказалась бы далеко не блестящей.

Еще несколько дней мы продолжали плыть по бесконечной, казалось, реке. Поселения попадались изредка, на больших расстояниях друг от друга; от последнего встретившегося нам человеческого жилья нас отделяло уже восемьдесят пять миль. Мы предполагали в скором времени прибыть на территорию, принадлежавшую самому крупному плантатору в области Жавари, бразильцу да Сильва. Я заметил, что уровень земли стал намного повышаться в сравнении с теми местностями, мимо которых мы до сих пор проезжали. Хотя и здесь лес был затоплен водой, но виднелись более высокие, уже высохшие места. Вместе с тем чаще стала встречаться крупная дичь.

В одном поселке, Новая Аврора, тоже состоявшем из одной хижины, мы увидели довольно много шкур, разложенных на солнце для просушки. По большей части это были шкуры желтых ягуаров. Я видел несколько экземпляров в семь футов длиной, считая от кончика носа до конца хвоста. Шкуры были сняты, как мы узнали, недели две тому назад, но многие из них были уже изгрызаны крысами. Накануне нашего приезда был застрелен тапир, весивший около 750 фунтов, и его уже успели освежевать и разрубить. Нас пригласили остаться и отобедать; мне впервые пришлось испробовать мясо жареного тапира, и должен сказать, что оно довольно приятно на вкус.

После того, как мы досыта напились черного кофе, нас пригласили осмотреть дом и службы. Непосредственно позади дома находится дымник, то есть хижина, в которой производится сгущение каучукового сока. Внутри имеется ряд шестов, наклоненных в форме пирамиды и покрытых пальмовыми листьями. В полу вырыта яма для огня, посредством которого сгущают каучуковый сок. Над этой ямой висит нечто вроде рамы, на которую опирается тяжелая палка, употребляемая при обкуривании каучука. В то время процесс обкуривания был для меня еще незнаком, и только впоследствии я познакомился с ним основательно. На берегу, около хижины, строили челн и делали весла. Челн вырезается из большого ствола, а затем в середине разводят костер и дают ему гореть до тех пор, пока середина ствола не будет выжжена и не приобретет необходимой формы. Окончательная отделка челна производится от руки. Весла делаются из дерева матамата, вокруг основания которого лучами расположены широкие выступы корней. Эти выступы очень крепки, и им легко придать форму весел. Женщины украшают весла цветными узорами, иногда очень эффектными. Великолепная ярко-красная краска добывается из плода уруку, а другое растение, генипапа, доставляет красивую черную краску. Эти краски отличаются блеском, очень прочны и не боятся воды.

После заката солнца мы снова пустились в путь. Около полуночи проснулись от сильного сотрясения. Оказалось, что наш пароход столкнулся с огромным бревном, плывшим вниз по течению. Бревно клином врезалось между бортом парохода и плашкоутом, и потребовалось много труда, чтобы освободиться от него. Нам удалось, наконец, пропихнуть дерево, но при этом оно оторвало два челна, которые унесло течением. Потеря эта была нами обнаружена только на следующее утро, когда мы были приблизительно в 35 милях от места происшествия.

Прошло еще два дня без каких-либо особых инцидентов. От времени до времени мы делали остановки у одиноких хижин, где выгружали товар и забирали топливо для машины, причем неизменно встречали радушный прием. Вообще гостеприимство, которое оказывают бразильцы чужестранцам, прямо поразительное, и нельзя нанести хозяину большего оскорбления, как предложив ему плату за еду и ночлег Бросая теперь взгляд на то время, которое я провел среди этих людей, я вспоминаю его всегда с удовольствием, хотя с ним и связано много тяжелых происшествий. На португальском языке есть слово, которое имеет глубокое значение для всякого, побывавшего в этой благословенной стране – Бразилии. Это слово saudades, что значит сохранить только самые приятные и нежные воспоминания.

Спустя семь дней, мы достигли Флоресты, самой крупной каучуковой плантации во всем районе Жавари. Дом, в котором живет заведующий плантацией да Сильва, считался бы скромным во всяком другом месте, кроме Амазонской области. Здесь он представляет высшее достижение архитектуры и современного комфорта. Он построен на высоких сваях, вышиной в 16 футов, и стоит на краю расчищенной от деревьев полянки, на которой разбросаны еще шесть небольших строений. В доме семь комнат средней величины, обставленных дешевой современной мебелью. Имеется также контора, и, принимая во внимание, что эта контора находится в 2900 милях от цивилизации, можно сказать, что она идет в ногу с веком. По крайней мере, я помню, что видел в ней пишущую машинку. Контора находится в ведении секретаря да Маринга, человека с высшим образованием. Несколько лет жизни в тропических болотах сделали из него нервного и апатичного человека, по крайней мере на его лице я никогда не видел улыбки. Во Флоресте мы провели 24 часа. Да Сильва радушно пригласил меня остановиться в его доме и провести здесь лето, где я мог бы основательно познакомиться с работой по добыванию каучука и поохотиться на крупную дичь в этих лесах. Наконец, было решено, что я отправлюсь с пароходом дальше вверх по течению до устья реки Бранку, до которого было лишь два дня езды, а на обратном пути остановлюсь во Флоресте и проживу здесь, сколько пожелаю.

Мы снялись с якоря вечером, взяв направление на реку Бранку. В пути у меня был первый приступ лихорадки, я и не предполагал о приближавшейся опасности, когда внезапно, в первый же день после отъезда из Флоресты, меня всего затрясло от сильного озноба. Уже несколько дней до этого я чувствовал какую-то особую сонливость, но не обращал на это внимания, так как при удручающей жаре и сырости всегда чувствуешь себя сонливым и усталым. Когда же озноб повторился, я понял, что захворал страшной лихорадкой. Не оставалось ничего другого, как принять обильную дозу хинина и оставаться лежать в гамаке у самых перил парохода. Вскоре лихорадка совсем овладела мной, и я то дрожал от холода, то метался в сильном жару, доходившем до 41°. К полуночи температура немного упала, но я был так обессилен, что едва мог повернуть голову. Я задремал тревожным, лихорадочным сном, как вдруг сильный толчок выбросил меня на палубу. Вокруг меня мужчины и женщины вопили от страха и кричали, что судно, наверно, перевернется. Пароход накренился и, казалось, собирался пойти ко дну.

Вдруг судно с треском выпрямилось. Оказалось, что на этот раз произошло особенно серьезное столкновение с выступавшим с берега деревом. Дерево зацепилось как раз за столб, к которому был привязан мой гамак. Столб был железный, и он не поддался, что заставило пароход накрениться. Мы счастливо избегли опасности, но от волнения жар у меня повысился, и мне становилось все хуже. Поэтому, когда мы на следующий день к вечеру подошли к устью реки Бранку, было решено высадить меня на берег и оставить в хижине управляющего каучуковой плантации. Опасались, что моя болезнь и возможная смерть причинят неприятность экипажу и пассажирам парохода.

Меня снесли в хижину, положили в гамак и дали сильную дозу хинина. Я смутно помню, как с шумом отошел пароход от берега, пускаясь в обратный путь вниз по течению реки. И вот я остался один, в чужом месте, среди людей, язык которых я едва понимал. К вечеру в хижину принесли мальчика и положили в соседний гамак, а затем внесли огромного толстого негра, которого поместили с другой моей стороны. Подобно мне, они страдали злокачественной лихорадкой и весь вечер метались и стонали от боли. Но мы все трое были так больны, что не обращали внимания друг на друга. В эту ночь жар у меня несколько спал, и я слышал, как толстый негр громко бредил о змеях и ящерицах и отбивался от воображаемого нападения. Когда на следующее утро в шесть часов встало солнце, он был мертв. Мальчик умер к вечеру.

Невыносимым мучением было при высокой температуре, когда кровь стучала в висках, лежать под москитовой сеткой; но я не рисковал снять ее, даже если бы у меня были силы это сделать, из боязни перед москитами и песчаными мухами, легионы которых жужжали вокруг гамака. Несколько дней я оставался в таком беспомощном состоянии, а затем стал понемногу поправляться. Когда я почувствовал себя настолько хорошо, что мог подняться, я попросил управляющего плантации дать мне двух индейцев, чтобы они отвезли в челне меня и мой багаж во Флоресту. Я хотел добраться туда, где мог рассчитывать на большие удобства, прежде чем меня свалит новый приступ лихорадки.

Глава V ЖИЗНЬ СРЕДИ ДОБЫВАТЕЛЕЙ КАУЧУКА

Было около половины шестого утра, когда мы добрались в челне до пристани Флоресты. Войти в дом было слишком рано, и я поставил свой сундук на берег и, сев на него, любовался окружавшим пейзажем. Окрестности были еще окутаны туманом, который обыкновенно держится над этими сырыми лесами до восхода солнца. Солнце только что начало окрашивать восточную часть неба нежными теплыми тонами. Передо мной расстилалась тихо гладь реки Итакуаи, покой которой, казалось, впервые был нарушен веслами моих индейцев. Как раз у этого места река делала широкий поворот, и на песчаной отмели видны были несколько пресноводных черепах. Берега были высокие и крутые, и казалось невероятным, чтобы вода могла подняться так высоко, что затопляла всю окружающую местность и стояла на 10-12 футов выше корней деревьев, то есть на 60 футов выше обычного уровня.

Оглянувшись назад, я увидел перед собою полуочищенное от растительности пространство, занимавшее площадь в квадратную милю. Направо стоял дом да Сильвы, уже описанный мной, а кругом были рассеяны скромные хижины добывателей каучука. Пальмовые деревья и кусты гуайявы образовали на этой поляне довольно густые заросли, но в сравнении с окружающими непроходимыми джунглями маленькое открытое пространство могло быть названо "поляною". Редкое явление в этих местах представляло несколько коров, которые бродили между деревьями и щипали редкую, чахлую траву.

Солнце уже совершенно взошло, но все же оно не могло совсем рассеять нависший туман. Птицы проснулись, и воздух наполнился их криками и песнями. Страстно звучали любовные призывы инамбу, на которые из глубины джунглей доносился нежный ответ подружки, а меланхоличная песня вакурао мелодично звенела далеко в лесу. Маленькие зеленые попугайчики летали вокруг, наполняя воздух довольно неприятными звуками. Это те самые попугаи, которые хорошо известны жителям больших городов, где их можно видеть в сопровождении предприимчивого итальянца, выдрессировавшего их вытаскивать из ящика билетики для лиц, желающих узнать за пять центов свою судьбу. Здесь попугаям самим приходилось заботиться о своей собственной судьбе. Из чащи джунглей несется отвратительный вой: даже в утренний час обезьяна-ревун продолжает нарушать покой своим страшным ревом.