Текст книги "Лесная ведунья. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Да что ж он творит то, ирод окаянный?! – вырвалось у меня.

Чаща этого тоже не поняла, но зато показала мне другое – там русалки толпой в три хвоста, сидели и волосы расчесывали костяными гребнями, да все как на подбор – золотоволосая, шатенка и с волосами цвета воронова крыла. И щебечут-щебечут, а маг мой, тощий, поджарый, все рубит и рубит! Избу мою рубит!

– Так, все, неси подарок ведьмаку, – потребовала я.

Чаща на меня посмотрела с сомнением, внутренним взором на русалок… сравнила. Тяжело вздохнула, забрала букетик и помчалась нести его принцу. Потому что, по мнению чащи, и она этого даже не скрывала, русалки куда привлекательнее меня были, так что мне в плане архимага моего рассчитывать было не на что!

Проводила ее гневным взглядом, потому что… я и не рассчитывала на архимага, мне вообще никто не нужен, но обидно же! И куда водяной смотрит, почему у меня по двору русалки шатаются?!

– А ты гневаешься, – заметила проницательная Ульгерда.

– Русалки распустились, чаща не слушается, лес Заповедный разрастается, ведьмак не проученный шляется, маги королевские налетели, Изяслава ума лишилась, Славастена остатков совести! Есть с чего гневаться-то.

Ульгерда кивнула, но продолжала смотреть на меня пристально.

– А, говорят, леший у тебя знатный, – заметила словно невзначай.

И тут я чуть не сболтнула, что к лешему русалки и на триста саженей не подойдут, он у меня суровый да неприветливый, вот только… не такая уж я и дура, чтобы правду сболтнуть неосторожно.

– Хороший леший, – сказала сдержанно, – и мой.

Ульгерда понимающе улыбнулась, голову склонила.

Понять ее я могла, часто лесные ведуньи с лешим неразлучны становились, да только никому и никогда не скажу я, что мой леший человеком оборачиваться не способен больше. Искалеченный он ко мне пришел, что смогла, я сделала, но что я могла, ведунья необученная? Не станет мой леший человеком никогда и не родятся от него дети, от того и бесится моя чаща, с жиру бесится, не иначе!

– Спасибо тебе, – вдруг сказала Ульгерда.

Благодарить ей было за что – та гадость, что она на себя взяла, ей бы не ботинок стоила, а жизни – Ульгерда стара.

– Не за что, – улыбнулась грустно, – к ведьмаку у меня свои счеты, он на мою чащу позарился, в лес мой гостем незваным пришел, а ты мне ключ принесла, сердечная благодарность тебе.

С сомнением посмотрела на меня ведьма, да спорить не стала – магия леса моя вотчина. Ведьма же вздохнула глубоко, улыбнулась и вдруг сказала:

– Словно годков двадцать с плеч. Я к тебе попрощаться залетела, опосля путь мой к источнику лежал, думала не доживу до суда ведьмовского, да ты мне жизнь подарила, хоть и не признаешь этого.

И поднявшись, ведьма метлу взяла, на меня посмотрела и сказала:

– Хорошая ты ведьма, Весяна, правильная. Береги себя.

Когда улетала босоногая ведьма, я сидела все там же, в сумраке леса, задумчиво глядя ей вслед. Надо же, никогда не думала, что ведьма на метле может выглядеть… забавно. А оказывается, когда пятки голые из-под подола юбки гордой ведьмы выглядывают, очень даже потешно смотрится.

И да, я правильная ведьма. Правильная. И поступила правильно. Я и сама это знала, просто когда это и Ульгерда сказала, на душе стало светлее.

Потянувшись к ближайшему лопуху, я собрала все капли росы, что еще пряталась в стеблях травы, наполнила лист лопуха маленьким казавшимся ртутным озером, да и принялась наблюдать. Наблюдала я городок нашего барона, в который, видать после «подарка» переселился Андарион из усадьбы барона.

Видеть я могла не все, только то, что чаща моя видела, а она перемещалась змеей потайной, по большей части под землей, так что сад позади двора гостиного, в котором на траве растянулся ведьмак, с девицей легкого одеяния, и сам был полугол, я видела отрывками. Сад с ведьмаком – земля сыра. Сад – земля. Сад – земля, крот. Крот попался вежливый, очень извинился перед чащей, спросил может помочь чем надо. Чаще помогать не надо было, но… у крота кротиха оказалась беременна.

«Не смей!» – потребовала я у чащи.

Да какой там, эта поганка уже остановилась и в красках расписывала, какой у нас замечательный лес! А как червяков-то под землей много, прямо косяками ходют! В красках, потому что это говорить чаща не может, а вот показывать очень даже. Она и показывала! Особенно крота впечатлил косяк червей под землей! В результате переговоров, в саду раздались характерные стоны, но даже они не отвлекли чащу от главного – поганка прорыла ход в мой лес для крота и его будущего семейства!

Но на этом дело не закончилось – опосля чаща высунула листик на поверхность и с интересом стала следить за происходящим. Следить было за чем – к ведьмаку еще одна девица присоединилась, и теперь у него было сразу два объекта для размножения. А чаща моя такие процессы очень даже любит и уважает, а потому интерес у нее был к размножениям повышенный.

Я же краснела аки маков цвет, закрывала лицо руками, подсматривала через растопыренные пальцы, и в какой-то момент смущение было вытеснено совершенно изумленным:

«И так можно?»

«Так тоже можно?!»

«Ого, и даже так?!»

«Ну, ничего себе!»

А потом чаще все это надоело. Моя зараза спустя четверть часа, не менее, уяснила для себя главное – размножательного во всем действии нет ни капли. В смысле ни капли нужного семени не пролилось из ведьмака, а потому все вот это пустая трата времени. А тратить время в таком ответственном процессе, чаща считала абсолютно безответственным. Так что сердобольная выскочила из земли одним плавным движением, став девой… голозадой, увы, одеваться она все так же не считала нужным, величаво подошла к остановившейся, но уже довольно далеко зашедшей в разврате компании, и вручила оторопевшему ведьмаку, который некоторыми местами даже поник от изумления, мой букет. Потрясенный принц оторопело воззрился на букет, но на этом испытания для его психики не закончились – чаща моя разошлась во всю!

И началось. Тычинки и пестики. Зерно и почва. Осеменение во всех его видах и формах! Чаща молча, но выразительно читала нотации ведьмаку, и вещала, что не гоже это, брать зернышко и совать его в лунку, потом высовывать, совать и высовывать. В ее исполнении это было оригинально – впереди лошадь с сохой, позади крестьянин с лотком, сначала разбрасывающий пшеничные зерна, а потом как умом скорбный, судорожно собирающий все что раскидал обратно в лоток. В подобном контексте разврат ведьмака приобретал вид весьма скудоумного действия, даже более чем.

И вот после всего этого чаща сунула ему в руки мой букетик, презрительно воззрилась на девиц, а затем обрисовала ведьмаку мои очертания. На этом не остановилась, и сотворила из зелени мой облик… сильно польстив моей внешности. В исполнении чащи у меня была грудь раза в три больше имеющейся, талия раза в два меньше, попа… одеждой обременять мой облик эта зараза не стала, так что ведьмаку предоставили возможность полюбоваться крутыми очертаниями бедер, а опосля, еще раз презрительно оглядев всю компанию, чаща гордо удалилась под землю. Вслед за ней исчез и скудоумный пахарь сплетенный из веток ивовых, и лошадь, и соха… осталось только вспаханное «поле». Не то чтобы большое, но все грядки с земляникой пали жертвой образовательного процесса.

И остался ведьмак, с букетиком. Ошарашенный. Я бы даже сказала потрясенный. А потому не сразу заметил, как… расцвел.

Зато я заметила и растерялась.

Принц Анарион цвел! В прямом смысле этого слова! Не знаю, что Изяслава на него наложила, но вместо того, чтобы начать покрываться бородавками, ведьмак начал цвести! Ромашками! Ромашки выскакивали бутончками на его лице, носу, руках, груди, везде в общем, и распускались! А потом упала прядь черных волос… и еще одна… и еще…

Ошарашенный ненаследный принц в ужасе смотрел, как на его руках расцветают ромашки, как падают вокруг него лохмы волос, и не видел, что на стремительно лысеющей голове тоже распускаются ромашки…

На этом видеть ведьмака я перестала, потому что чаща вот только теперь свалила из сада, так что далее я могла лицезреть только землю, под которой поганка лианистая перемещалась. Взмахнув рукой, вернула воду на травинки, у коих позаимствовала, и осталась ждать чащу. Хотя, явно зря.

Но все равно почему-то просидела, пока Заповедная не явилась, восстав передо мной гневной лесной девой, и даже руки на груди воинственно сложила, потому как… дошло до чащи, для чего я букетик ведьмаку передавала.

– А давай без нотаций, – поднимаясь, и поправляя капюшон, попросила я. – И особенно без пантомим.

И на этом я поднялась, и пошла обратно к дубу Знаний. Чаща шла рядом, мрачная, насупленная, злая. Потом вдруг подотстала, и вернулась лишь когда я уже к дубу подошла, где меня ждали леший, кот и ворон. И вернулась чаща неожиданно довольная, я даже не поняла с чего бы такая радость, но тут зловредина заповедная протянула ко не руку ивовую, и продемонстрировала – там были три пряди – золотистая, рыжая и черная… И жалко мне стало русалок.

А потом мне стало жалко меня, потому что кот уже все что нужно у дуба заказал, и теперь меня ждала стопка книг, да настолько внушительная, что сюда тележка требовалась, в руках все не унесешь!

– Да чтоб это все к чертям провалилось! – воскликнула в сердцах.

Зато чаща расцвела от счастья, и…

– Так, прекрати это паскудство, – потребовала я, едва она начала мне на пальцах показывать, что надо делать, чтобы вот это все не учить.

***

Домой возвращались все мрачные и злые – чаща достала. Как есть достала! Я ее посылала за тележкой раз десять, но каждый раз эта поганка возвращалась с какой-то гадостью не толкательноспособной! Нет, как молоко для ребенка воровать, так на это она способна, а как нормальную тележку у крестьян позаимствовать, так это нет! Она таскала только то, что прогнило до такой степени, что и на растопку не годилось!

В итоге пришлось звать на помощь кого ни попадя.

Итого, к избе моей вышли суровые, мрачные, злые… а некоторые вроде меня еще и вспотевшие. А я всего восемь штук тащила. Основную массу на себя леший взял, две книги нес кот, одну ворон, часть на оленей распределили, хорошо хоть зайцев встретили, те тоже помочь взялись.

Охранябушка мой, тоже явно притомившийся за день, как раз на огне суп варил, но увидев нас, все равно встал, ко мне подошел, освободил от тяжести неимоверной, а я уже такая уставшая была, что чуть не рухнула, только и хватило сил на хриплое:

– Спасибо.

Архимаг взглянул сурово, вздохнул и спросил:

– А тележку для этого всего взять не додумалась, да?

У меня даже слов не нашлось, чтобы ответить.

А потом я на избу свою, в которую маг ушел, глянула да и… оторопела. Изба моя выросла! Не маленькая и замшелая теперь была, а чистая, деревянная, светлая, с окнами… и без казана моего, самого большого, самого хорошего, такого нужного, что еще ни разу не использовала, настолько я его берегла! Я… но не охраняб мой.

– Ирод окаянный, – я клюку подпрыгавшую ко мне подхватила и бросилась к казану, – ирод, ты чего уделал то?

В казане булькало что-то вязкое, сосной пахнущее, и вот гарантированно не отмывающееся!

– Не трогай, – обернувшись через плечо, сказал архимаг, – обожжешься еще. С тебя станется. И суп не трогай, сам налью. Иди лучше руки помой.

Тут уж даже леший за меня оскорбился, от чего трещать начал. Он всегда трещит, когда в ярость приходит – у него мускулатура древесная, а поверх деревянная же кора, вот она и трещит, когда лопается.

– Охолонись пожалуйста, – попросила я, – печать сниму, и уберется отсюда… умный такой.

И тут случилось страшное – я же к казану со смолой подбежала, а я ведьма, а охранябушка, он же архимаг, а печать, она же криво наложена, а изба – мужик же ее с применением магии строительствовал…

Треск! Грохот! Смола которой бревна конопатили, обратно в казан! Бревна в хлам! Крыша вниз! А я вверх и бегом, почти до самой изгороди.

А потом стихло все.

И только пыль, оседающая медленно, костер простестно шипит, затушенный пролившимся супом, у супа выхода не было, на него бревно наехало, да основательно причем.

И в общем… лежу на руках у охранябушки, смотрю на него выразительно, а маг меня держит, на разруху взирает, и зубы яростно сжимает. Красота, идиллия.

И злой вопрос лешего:

– Маг, это что сейчас было-то?!

Охраняб мой промолчал, только желваки под смуглой кожей дергались, выдавая ярость, причем злился мужик на себя, исключительно на себя, и оно как бы правильно, да только:

– Лешенька, ты не злись, – попросила друга верного. – Охранябушка и сам не рад, чему уж тут радым быть, весь денечек почитай работал и все зря.

Жалко мне его было, да, скрывать нечего. Руку протянула, по щеке погладила, я лешего так часто успокаивала, просто во всех остальных местах можно было себе занозу загнать нехилую, а лицо леший полировал каждое утро, так что там не кололось. Да только леший от моего прикосновения так не вздрагивал, и голову резко не опускал, и взгляда синего, пронзительного у лешего тоже не было, и сердце у лешего не начинало биться так, словно вырваться из грудной клетки хочет…

– Ты не печалься, не тужи, охранябушка, – улыбнулась я сочувственно, – печать тебе наложили плохо, нечеткая она, нестабильная. Видать сражался ты до последнего, на алтаре, обессиленный, и то ужом извивался, вот и не вышло у них с раза первого-то. Догадываюсь, что тогда-то рабский ошейник на тебя и надели, а дальше…

Про дальше, говорить явно не стоило.

Но охраняб мой тихо произнес:

– Все равно сопротивлялся. И ты права, ведьма, сражался до последнего. Одного архимага за Грань отправил, второму недолго еще ходить, третий вот… жив пока. А теперь скажи мне, что не так с печатью?

Я с рук его соскользнула, на дом полуразрушенный посмотрела, на охранябушку, злого, напряженного, на друзей верных и вымолвила:

– Силен ты, маг, очень силен. И сила твоя рвет печать, терзает ее, словно волк голодной зимой, и сломает печать твоя силушка. Сломает, охранябушка, быстро сломает. Да только ничего хорошего в том нет – сначала печать твоя падет, а потом и разум.

Маг ничего не сказал, лишь смотрел на меня глазами синими, стылыми, обреченными.

– Не печалься, говорю, – перехватывая клюку свою поудобнее. – Ну печать и печать, с кем не бывает, снимем.

– Как? – выдохнул маг.

– Как-нибудь, – ну не было у меня ни ответа, ни плана. – Но точно снимем.

И ударив клюкой о земь, прошептала заклятие:

– Где на свет родился, там и пригодился!

Такое себе заклинание, его местные давно подхватили и превратили в поговорку, имея ввиду совсем иное, да и про людей, а заклинание то было древнее, и живым оно подходило едва ли – в единый миг обратились бревна трухой прогнившей, ветром взмыли над кронами могучих дубов да и понеслись в те места, где спилили их без жалости, да в сплав по реке пустили, а оттуда, ибо более неоткуда, русалки их и принесли.

Не русалки, а несушки какие-то.

– Ведьма, хорошая же была древесина, – тихо сказал охранябушка.

– Хорошая, – согласилась я, – да не в моем лесу рождена, не в моем ей и гибнуть. Ты остальные бревна с досками где брал?

– Леший принес, – говорил маг холодно, зло говорил.

– Вот впредь к лешему за древесиной и обращайся, – посоветовала я, и прошла в избу…

В то, что от нее осталось.

Поднялась тяжело по ступеням, прошла в дом, села на лавку у печи, осмотрелась. Хороший вид был. Вообще из любого места, где вместо четырех стен, одна одинешенька осталась, вид хороший. Панорамный такой. Просто вот смотри и радуйся! Правда одно бревно обзору мешало, конечно, но досадовать на него смысла не было – все, на чем крыша сейчас держалась, это последняя выжившая стенка и это самое бревно, замшелое, конечно, но крепкое.

Домовой высунулся из печки, огляделся, крутя вихрастой головой, исчез, а вскоре протянул мне тарелку с бутербродами. Взяла молча, сгребла бутерброд с тарелки, остальные на лавку поставила да и принялась вечерять, ужинать в смысле. Хороший вышел ужин. На свежем воздухе оно завсегда так – любая еда вкусной покажется.

– Ну, чего встали? – спросила у книгоносителей. – Проходите, ужинать будем.

– Чем? – вопросил кот.

– Чем бог послал, – решила я.

Леший окинул охранябушку внимательным оценивающим взглядом.

– Лешенька, я лесная ведунья, но даже как ведьма, честно тебе заявляю – каннибализм не есть добро, и участвовать в нем я отказываюсь.

Леший с магом переглянулись, осознали, что делать нечего, да и направились к избе.

Маг внутри, если можно выражаться «внутри» по поводу одностенного здания, пробыл недолго. Поднялся, осмотрел остатки моей избы, проверил, хорошо ли держит крышу бревно замшелое, а опосля ушел.

Вообще ушел.

Без него книги заносили, после недолгих размышлений, сложили все на печи, я этой печью все равно никогда не пользовалась, в ней домовой жил. Потом я зверей отпустила, а потом, стараясь не замечать косой взгляд домового, за клюку взялась да и посмотрела, где мой охранябушка. А как увидела, с трудом на ногах удержалась – маг нес. Нес здоровенный котелок, судя по тому, как сжимались листочки на деревьях, котелок тот горячий был, а на нем, на крышке, снедь стояла – круги колбасы копченой, сало копченое тоже, сыр белый, под полотенцем стиранным, хлеб едва из печи.

Да только напугало меня не это все!

Ударила клюкой о земь, сокращая путь охранябушки, да и осела на ступени, чудом сохранившиеся, а саму трясет, даже руки дрожат.

А маг почти не удивился, когда прямо из лесу на двор мой ступил. И мимо меня прошел, неся тяжесть такую без труда совсем, и только поставив котелок на пол в остатках моей избы, назад вышел, ко мне подошел, сел передо мной на корточки, в глаза заглянул и спросил:

– Ты чего такая бледная, ведьма?

Огреть бы его. Вот прямо клюкой этой и огреть, но меня так трясло, что боюсь это не я клюку сейчас держала, а она меня поддерживала.

– Ведьма, – маг посуровел, – ты чего?

А может хватит у меня, силушки то, врезать ему, а? Но нет, сил не наблюдалось, плакать только очень хотелось, от облегчения, что ли.

– Весь, – от волнения архимаг даже про свое извечное «ведьма» позабыл, – чего ты волнуешься? Я в деревню сходил, дров наколол, скотину от хворей полечил, людей некоторых, селяне и отблагодарили, только просили котелок назад вернуть. А, и да, кузнец за руку восстановленную благодарен очень был, сказал ножей тебе сделает, ритуальных, как полагается.

Вот тут уж я взвыла.

И клюку бы выронила, да та стоять рядом осталась, а меня трясло уже, да так, что не передать.

– Охранябушка, родненький, ты что творишь? – вопросила голосом дрожащим. – Я понять не могу, тебя при рождении головушкой обронили, или ты опосля приговора несправедливого умом тронулся?

Маг отшатнулся, затем вскочил, гневный, яростный.

А я, я все понять не могла.

– Ты мне прямо скажи, – продолжила, слабым голосом, – ум то у тебя есть, али вышел весь?

– Ведьма, ты меня оскорбить пытаешься? – глухо вопросил маг.

А я смотрю на него, да и думаю – как сказать-то, чтобы дошло, наконец?!

– Охранябушка, – я тоже встала, да на ступеньку, так что росту мы теперь были почти равного, – я Лесная Ведунья, понимаешь ты? Для всех в округе, я бабка старая, карга страшнючая, питаюсь поганками да лягушками, понимаешь? Ты, скудоумный мой, что людям то сказал, когда за еду работать взялся?!

Мужчина оскорбился, по поводу «за еду работать взялся», но ответил:

– Сказал что раб, у ведьмы лесной служу.

– Ой дураааак, – простонал кот Ученый.

Ему маг ничего не сказал, лишь на меня посмотрел. А я… а что я. Как стояла, так и села. Посидела, поглядела вдаль, на лес, подышала, успокоилась, а затем тихо, но жестко сказала:

– Слушай меня внимательно, охранябушка. Твою печать криво наложили, да только переделывать не стали не потому, что сопротивлялся ты, а потому как смысла в том не видели. Ты быстро смекнул, что я тебя могу убить и через убийство твое в силу войти, потому как ты только от ведьм, видать, подобного и ожидаешь. А вот от магов нет, и от принца Анариона ты такого тоже не ждешь, не так ли?

И на мага сурово посмотрела.

Не ждал. Нахмурился, просчитывая расклад, да и ожесточилось лицо, холоден стал взгляд.

– Не только ведьмы? – тихо спросил он.

– Ну, принц наш, если уж быть откровенными, своеобразная ведьма, – я поднялась, – только ведьмак. А Тиромир он маг, но особенный.

Руку протянула, пылинку несуществующую с плеча широкого смахнула, в глаза синие посмотрела, да и прямо сказала:

– А ты у нас жертва, охранябушка. И видишь ли, я всех убедила, что ты уже умер, упокоился на жертвенном алтаре во имя моей силушки, а ты… Из лесу выходить более не смей, понял?!

Договаривать не стала, сошла вниз по ступеням, ушла к ограде, постояла, все так же в лес глядя, успокоилась, потом вернулась.

Маг стоял, опираясь спиной о стену последнюю дома моего, кот, даром что призрачный, с мурчанием ел суп, который всем радушно домовой разливал, даже леший попробовал, и только мы с охранябом остались стоять, друг на друга глядя, и еду игнорируя.

– Ведьма, – тихо произнес охранябушка, – ты сказала Изяславе, что убила меня?

Я молча руку к лесу протянула – и взметнулась листва прошлогодняя, поднялась, почти что до верхушек крон, да и рухнула вниз, потревожив птиц вечерних. Архимаг лишь мельком глянул на лес, затем посмотрел на меня непонимающе.

– Ведьма в силу с убийством магически одаренного существа входит, – слова с моих губ сорвались шепотом.

И ушла я в остатки избы.

Руки ополоснула по дороге, поднялась по ступенькам, скинула плащ на то место, где раньше была вешалка, стараясь никого не задеть, добралась до лавки, села, получила от домового тарелку супа, хлебать принялась без аппетита совершенно.

Внизу, у избы стоял архимаг. Руки на груди сложены, взгляд на меня направлен, синий лед в глазах, скулы резче обозначились – злился он.

– То, что ты Славастене сказала – слышал, – произнес он, не заботясь, что не только я – все слышат, – но Славастена всего лишь ведьма, а вот Изяславе перечить не стоило тебе.

Пожав плечами, равнодушно заметила:

– Славастена не ведьма, и никогда ею не была. Изяслава уже тоже не ведьма более, силу она свою отдала сыну, откуда, по-твоему, ведьмак взялся?

Архимаг на миг глаза зажмурил, видать переваривая информацию новую, затем на меня посмотрел, и мне же сказал:

– И что ты собираешься делать теперь, ведьма?

Плечами пожала, еще ложку супа выпила, на небо глянула, да и ответила:

– Утро вечера мудренее, охранябушка. Давай ужинать, потом поспать не помешало бы тебе, а по утру, по утренней зорьке, и решу, что делать буду дальше.

– А порешить гада сразу, и спать спокойно, – мрачно предложил леший.

– А вот это не советую, – устало посмотрела на друга верного. – Я против и как ведьма – потому как несправедливо это, и как ведунья лесная. Лешенька, он архимаг с печатью частично сломанной, но силой активной, и от меня он все эти деньки подпитывался, да так, что вот магичить уже может преспокойненько, так что от смерти его весь этот лес сгореть может. Вот ты как, хочешь без леса нашего Заповедного остаться?

Леший есть перестал. И кот перестал. И Мудрый ворон передумал мясо клевать. И только домовой ел себе преспокойненько и по мелочам не тревожился.

– А если уйду? – спросил маг напряженно.

– Так никто не держит, – улыбнулась ему лучезарненько. – Только ты учти, охранябушка, печать твоя нестабильная, силушка так же, а за пределами леса моего Заповедного тебя ждет Славастена с сыночком своим Тиромиром-гнидою, да Изяслава с ведьмаком Анарионом, а промеж них верный слуга короля архимаг последний Ингеборг, да только вот я бы на него не ставила – Анариону он клятву принес, как принцу, а Тиромир сын ему, так что для кого из них двоих он тебя на алтаре убьет, еще неведомо, но вот то, что убьет – это я тебе гарантирую. А коли ты чудом каким из лап его вывернешься, то путь твой жизненный все равно не долог – печать нестабильная, охранябушка, и когда рванет она – лишь дело времени. Так что, открывать тебе тропу заповедную? И подскажи уж сразу, куда конкретно открыть, в какую сторону-то?

Архимаг удар принял достойно. Пошел, умылся, руки ополоснул, к нам поднялся, кот пододвинулся, место освобождая, охранябушка рядом со мной сел, домовой ему супа набрал, мяса положил побольше, я хлеб протянула, ворон ложку.

Сидим, вечеряем.

Хорошо, спокойно, идиллия.

И тут, нежданно негаданно, Сила Лесная объявилась.

Ветром шумным, древестным скриком, птичьим криком, и проявилось лицо из листьев дубовых, из гнезд птичьих.

– А гнезда-то положь где взял, – попросила я.

Сила Лесная одумалась, гнезда назад вернула, лицо правда без бровей осталось, но ничего, переживет.

– А я смотрю, ты, ведьма, ремонт затеяла, – молвила сила, все тем же мужским голосом.

И вот как к ней относиться-то, до сих пор не пойму. Зато одно могу сказать – ранее то я за ней язвительности не замечала, да и являлась она хорошо если раз в полгода, а теперь такая честь, и все опять же мне одной.

– Так свежий воздух для процесса то учебного самое то, – ответила, поразмыслив. – Опять же вид хороший.

Силушка лесная недоверчиво прищурилась и спросила:

– Маг избушку сломал, да?

– Да, – подтвердила не весело.

Силушка Лесная вздохнула тяжело, кивнула, и посоветовала:

– За учебу принимайся, ведунья, али за размножение – самая пора настает, не теряй ночь понапрасну.

И усмехнувшись похабно, исчезла среди деревьев как не было ее, только птенцы расшумелись в гнездах потревоженные. Вот нельзя было без позерства никак, да?!

– Что б тебя, – прошипела нервно, и аппетит весь пропал как и не было.

А может и не было, кто его знает.

Отдав почти полную тарелку домовому, встала, из-за скамьи выскользнула не потревожив лешего, прошла к печи, за ней, в мешковине схороненная, тетрадь лежала толстая. Изымала с трудом, стена то была последняя, и вроде крепко держалась, а мало ли, осторожность не помешает. Открыла на странице первой, взглядом по нервным строчкам пробежалась, прошла до зубовного скрежета знакомое:

«День первый. Лесная ведунья из меня вышла так себе. Не ахти даже, я бы сказала. Спалила ветки и случайно одну старую ель. Ночевать в лесу плохо. Палить деревья тоже плохо. Заповедная Чаща зараза. Лесная сила – гад непонятной половой принадлежности. Все плохо. Утоплюсь».

Тетрадь закрыла. Подумала о том, что ничего не изменилось.

Решила, что за истекшие три с половиной года вообще ничего не изменилось.

Захватила полотенце, ушла топиться.

– Ведьма, ты куда? – встревожился охранябушка.

– К водяному, – ответила я.

– Размножаться? – ехидно поинтересовался кот.

От Силушки Лесной заразился ехидством, не иначе.

– Топиться! – не оборачиваясь, буркнула я.

И ушла.

***

На реке сегодня было неожиданно тихо. Я даже остановилась, озираясь непонятливо, но рыба плескалась, в заводи рядом кувшинки цвели, кикиморы помахали приветливо, так что вроде как все в порядке. Но пока до заводи шла, все понять не могла – что ж не так-то?!

Дошла, вещи свои сложила на кусту ближнем, рубашку исподнюю не снимала, уже ученая, это я по первости сюда нагишом сунулась, просто не знала еще про водяного, а тот был тем еще типом.

И вот только я, мыло душистое захватив, в воду ступила, как засветилась та, аки папоротник в короткую летнюю ночь, и хоть луны не было на небе, а лунная дорожка возникла, да и повела, серебрясь на воде, прямо к валуну огромному, где возлежал дивный молодец. Плечи у него – косая сажень, волосы – цвета спелой пшеницы, торс да руки его мышцами бугрятся, взгляд томный, призывный, улыбка в полумраке сверкает ярче месяца…

– И тебе не хворать, – сказала неприветливо, спускаясь в воду.

Водяной местный охальник был тот еще, и где ж такой выискался я по сей день не знала. Однако в столице, в королевском озере водяной был стандартный – с зелеными волосами, мутными глаз-ами, скверным характером и вечно недовольной миной на опухшем лице. Стандартный в общем. А этот – нет.

– Весянушка, что ж ты невесела? Что ж ты рубашку не повесила? – низким хриплым голосом вопросил водяной.

Глянула на него исподлобья, и даже отвечать не стала. Водяной сразу смекнул, что дело нечисто, а потому возлежал на валуне молча, пока я чистоту наводила. Вымылась, как есть, в рубашке, волосы промыла, ополоснула, а потом поплыла к водяному, он пододвинулся, освобождая место, руку протянул, помогая на валун взобраться и сесть.

– Ну, что опять? – спросил, когда дрожать от холода перестала.

– Водя, а ты печать магическую снимать умеешь? – спросила просто так, ни на что не надеясь.

Просто непростой это был водяной, очень непростой, так что у него многое спросить можно было.

– Печать магическую? – вопросил водяной, почесав подбородок. – Снимал.

Я, резко голову повернув, воззрилась на него с надеждою.

– И как? – вопросила, едва поняла, что теперь водяной молчать вздумал.

– А заводь видишь? – тихо спросил Водя.

Я огляделась. Заводь была приличная, да только сейчас я заметила, что на яму она больше похожа, чем на старое русло реки, или же залитый луг. Просто видать давно яма эта появилась, по склонам уже деревья росли не один десяток лет – два-три скорее, по берегам камыш везесущий, а то что вода тут была чистая – так на дне родник, оттого и мыться здесь было хоть и чисто, но холодно.

– Любил я ее, – вдруг признался водяной.

– Печать? – не поверила я.

Водя глянул на меня глазами лунного цвета, усмехнулся и выдавил нехотя:

– Эльну, магиню.

Наклонился вперед, руку протянул, прикоснулся пальцем к воде и пошли от той круги, да не простые, а мерцающие, и в кругах тех ожили воспоминания.

– Давно это было, – начал рассказывать Водя, – давно… словно и не было уже. Там, – он кивнул в сторону реки, стояла башня магическая, прямо по среди реки стояла. От нее к берегу мост вел, да только цельным он не был – обрывался, прямо над тем местом, где из воды валуны виднелись.

– Как это? – не поняла я.

И водяной показал. Башню-крепость посреди реки, мост от башни к берегу ведущий… да только берег тогда ближе был, река не столь полноводной и широкой, и на берегом том вторая крепость, и были они как пара. Та, что посреди реки – изящная, белокаменная, а та, что на берегу – темного камня, монолитная, внушительная. И мост от одной башни к другой, что обрывался на середине, да так что не перепрыгнуть – шагов десять пустоты было между двумя половинами моста.

– Чародейская академия, – сказал Водя указав на светлую башню, – а эта вот магическая.

Я с одной башни на другую взгляд перевела, но ничего не поняла.

– Чародейская? – переспросила.

Да и как тут не переспросить – не было у нас чародеев испокон веков! Я о таком и не слышала.

– Чародейская, – кивнул водяной, да и стала та башня ближе, словно подлетели мы к ней.

И увидела я на самой вершине магичек. Странные они были – волосами как одна седые, хоть и юные совсем, от семи лет и до двенадцати, уж не более, но седые. И сидели все на полу, перед каждой низкий каменный столик, а на столике том яблоко, змея в банке мертвая, и птица, за одну лапку привязанная. И кричали те птицы, и пытались вырваться… да куда ж вырвешься, если крепко привязан.