Текст книги "Первая улыбка Мадонны (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

   – Что слышно в городе? – осведомился я.

   Пётр Семёныч горестно вздохнул, оживился ещё больше и поделился новостями:

   – Этой ночью троих человек убили. Зверски... Горло распороли... Какому-то молодому парню грабительской внешности, семидесятилетней старухе-нищенке и... – он смущённо покосился на мою жену, – И девице сомнительного поведения. И сбросили убитых в реку.

   Раненные вампиры не церемонились и так спешили восстановить силы, чтобы вернуться в бой, что схватили первых попавшихся бедолаг, вышедших на улицу. Следующей ночью они, того и гляди, заранее кого-нибудь поймают, свяжут и оставят в каком-то закоулке, чтоб вернуться и выпить их кровь до дна. Дети ли это будут или старики – им будет всё равно. Впрочем, нет, им захочется поймать молодых...

   По моей спине скатилась капля пота. Вампиры так просто меня в покое не оставят. Но их мало. Если я смогу расправится с ними со всеми... Но вампиры наверняка понимают, что я и сам от них не отстану. Я не только стал сильнее, пережив зарю, но ещё защищаю то, что мне дорого. Может быть, они захотят увеличить число бойцов. И в ближайшие ночи появится много новоявленных вампиров. Впрочем, тех ещё убедить надо, чтоб согласились уйти в объятия ночи, а это иногда требует много времени. Ещё и драться надо их научить, если при жизни в объятьях солнца они зарабатывали мирным трудом. Если, разумеется, вампиры не нахватают головорезов... Правда, новым кровопийцам всё равно надо будет потренироваться – в воздухе, крылатым, с непривычки драться очень трудно. То есть, у меня ещё есть время. Но я очень опасен... Скорее всего, они не только займутся увеличением клана, но ещё и позовут другие...

   Хозяин с наслаждением отодрал жаренное куриное мясо от кости, затем сунул в рот большой зубчик чеснока. Ох, чеснок! И как же я эту дрянь не заметил, когда вошёл в столовую?! А, точно, он уже не так на меня действует...

   Робко протянул руку к проклятому растению.

   – Кушайте, кушайте, Кирилл Николаевич, – любезно заворковал редактор, мрачно сверкнув глазами на Софью, которая уже съела две тарелки первого и ела третью второго, – Запах ядрёный, а вкус очень даже ничего...

   Глубоко вздохнув, осторожно коснулся кончиками пальцев мерзкого растения. И ничего со мной не случилось. А если?..

   Сжал маленький зубчик в руке. Тот не обжёг мою кожу. Притянул к себе, осторожно вдохнул запах. Ничего со мной не случилось. Робко откусил чуть-чуть. Жжётся, пакость! Торопливо набрал в рот воды. Стало легче. Надо же, мне от него не дурнеет... О, я нашёл ещё одно оружие! Кстати, надо бы ещё разыскать молодую осинку...

   Написал ещё с десяток рассказов, получил от просиявшего редактора плату и отправился на рынок. Там купил большую корзину, потом чеснока, чтоб с горкой. Затем заглянул в питейную, выпил стакан вина, для достоверности. После купил пару круглых хлебов и нанял двух оборванцев. Первых, которые мне подвернулись.

   Дотемна я и босоногие мальчишки шатались по городу, лущили чеснок, тщательно разжёвывали зубчики и выплёвывали получившуюся кашицу по всем тёмным углам. Когда становилось совсем невмоготу, мы отщипывали по куску хлеба и торопливо его ели. Как-то раз наткнулись на городового. Тот вначале ошалел, увидев такого великовозрастного хулигана, как я, да ещё и не смущавшегося света дня, но, получив несколько монет, тихо удалился в ближайшую питейную.

   Примерно за час до заката за сим непотребством нас застукал Анастасий, злой, не выспавшийся, разъедаемый болью от многочисленных ушибов – хорошо я на него ночью приземлился – и страстно желавший наставить хотя бы одного грешника на путь истинный. Люди, завидев его в таком дурном настроении, забывали о вежливости и сбегали, даже не выслушав. Мальчишки не хотели упускать возможность подзаработать за ерунду, потому доблестно терпели все его разговоры об Аде. А рассказывал он умело, ярко. Пару раз даже я поёжился, такие пытки он нам описал.

   На закате с трудом сбежал от него. Расплатился с мальчишками – и ушёл, не дослушав.

   – А-а, грешить побежал, никчёмный ты человек! – провопил он мне вслед.

   И откуда только берутся такие зануды?!

   Проворчал, быстро уходя:

   – У меня, между прочим, законный брак!

   Он завопил:

   – Все люди грешники и обязаны покаяться!

   А сам он, по-видимому, ни в чём не раскаивается. Наверное, считает себя святым...

   Этой ночью вампиры не появились. Ждал их до рассвета, отчего измучился ещё больше, чем от сражения с ними. В город они не сунутся, пока не сгниёт или не высохнет чеснок, но у них ещё шесть деревень... К тому же, другие кланы могут встать на их сторону, чтобы уничтожить меня и Софью, из-за которой я изменился.

   Утром меня потянуло на луг. Жена плела венок, а я валялся на траве и наслаждался от прикосновения тёплых солнечных лучей. Так провалялся до полудня, отоспался, набрал сил. Потом мы нашли осинку. Осторожно приблизился к опасному дереву. Ничего не произошло. Коснулся его кончиком указательного пальца. Дерево не стремилось ни обжигать меня, ни отталкивать. Тогда достал из свёртка кинжал, срезал одну ветку, обстругал, заострил с обоих концов.

   Анастасий, блуждающий по роще в поисках ярых развратников, очень удивился, застав нас за такими скромными занятиями, как любование отражением в ручье и обстругивание палки. Был он ещё более бледный, чем обычно, волосы грязные, растрёпанные. Прежде он аккуратно причёсывался, собирал волосы ремешком. Однако же парень быстро оправился от потрясения, напомнил, что первые люди согрешили ещё задолго до нашего появления на свет, и ушёл.

   За ужином Пётр Семёныч с воодушевлением рассказывал новый анекдот. Мол, некий проповедник зашёл в один небольшой город и читал проповедь так пылко, что половина горожан ушла в ближайший монастырь. А другие люди запирались в домах. Проповедник как-то зашёл в трактир, так все его работники и выпивохи с испугу притворились уснувшими. И ушёл проповедник грустно, а люди всё ещё лежали, боясь пошевелиться. А поскольку дверь была открыта, то в трактир вошёл вор и всех обобрал. Но люди не шевельнулись, молчали, так как боялись, что тот сердитый человек всё ещё где-то рядом. Конечно, всё это был бред, глупая байка. Почему-то люди любят высмеивать что-то святое, хотя сами они от этого лучше не становятся ни на каплю. Ну да Бог им судья... Я лично не возьмусь кого-либо в чём-либо обвинять, даже местного усердного проповедника.

   Но что это за улыбка Мадонны, хотел бы я знать! И почему её увидел именно Анастасий? И где?!

   Темнело... Я валялся на кровати, поверх одеяла, и крутил короткое осиновое копьё в руках. Софья крутилась перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, пользуясь последними мгновениями дня.

   Спросил с улыбкой:

   – Тебе так нравится эта новая ночная рубашка?

   – Нет, я смотрю на себя...

   – А-а...

   – Хватит ли?..

   Недоумённо сел.

   – Но я никак не могу понять, достаточно ли я округлилась во всех местах? – она печально развернулась ко мне, – Скажи, Кирилл, я очень потолстела?

   – Ну, уже не бледная, а румяная, щёки теперь не впалые... А тебе зачем?

   – Кирилл, ты же сказал, что я такая тощая, что тебе даже подержаться не за что, – сказала жена, смущённо глядя в пол.

   – Так ты... что ж это... ты поэтому так объедаешься?

   Сенька кивнула. Значит, ради меня так мучается... чтобы мне понравиться...

   С хохотом опрокинулся на кровать. Смеялся до боли в животе, аж слёзы на глазах выступили. Когда успокоился, девчонка всё ещё стояла, пунцовая от смущения, и не решалась поднять на меня взгляд. А впрочем... не такая уж она и девчонка...

   – Душа моя, сколько тебе лет?

   – Два месяца назад исполнилось шестнадцать, – тихо призналась Софья.

   Уже девица, но не высокая, худая. А когда мы познакомились, то она была такой тощей, что я её принял за мелкую девчонку.

   Стемнело. Жена уже видела только мой силуэт, а я по-прежнему видел её чётко. Странно, до сих пор ощущаю наступление ночи, как мягкое прикосновение к чему-то внутри меня...

   – Ну, мне пора.

   Подошёл к ней, обнял её лицо ладонями, поцеловал в лоб. Она обняла меня, и грустно потребовала:

   – Возвращайся!

   Уходить не хотелось. Было очень приятно чувствовать её тепло и слушать, как бьётся её сердце. Но пошёл дождь, крупный, сердитый. Он смыл все чесночные заслоны. И когда вода в небе закончилась, на улице, вдалеке, кто-то отчаянно закричал...

   Осторожно высвободился из объятий жены, вытащил из-под кровати угли, намазал лицо.

   Когда прилетел на то место, там вовсю кипел бой: Анастасий, увешанный серебряными крестами – на спине один, на груди второй, к поясу привязан ещё один, четвёртый к голове прикреплён тонкой верёвкой – брызгал водой из большого ведра на вампиров, стремящихся к нему подобраться. Те уворачивались, пытались зайти с разных сторон... Храбрый парень плескал водой во все стороны. На мостовой около него прилип мокрый пепел: до кого-то святой водой дотянулся...

   А вампиров над городом кружило много, около сотни. Позвали таки соседний клан...

   Двадцать кровопийц рванулись ко мне... И стало ни до чего, только бы успеть уйти из-под многочисленных лезвий, ранить да поглубже... И лучше так, чтоб они больше не встали... Так, теперь ещё надо наловчиться и вытащить свободной рукой из-за пояса опасное для них дерево...

   Кто-то осыпался пеплом, напоровшись на огненное дерево, кто-то замертво упал на мостовую... Успел заметить, что Анастасий уже истратил всю воду, надел кому-то на голову ведро – пепла вокруг него прибавилось – и теперь читает молитвы, орудуя серебряным кинжалом. Воин из него никудышный, но его слова вместе с металлом дня пока его защищают...

   Неожиданно мои противники отпрянули, оставив меня одного с Василисом. Я замер, тяжело дыша. И получил в плечо чей-то брошенный кинжал... Раз дотянуться не смогли, то решили бить издалека...

   Разумеется, Анастасию было не до одного из крылатых, упавшего шагах в двадцати от него. Он даже отодвинулся, дабы не мешать им на меня кинуться... Несколько лезвий въелись в моё тело и зашли бы глубоко, если бы их хозяева не замерли... А потом кровопийцы отпрянули от меня, проворно взлетели в небо, поднялись высоко.

   С трудом сел. По улице к нам шёл отец Георгий. В одной руке он нёс факел, на запястье другой болтался на стальной цепочке простой железный крест. Вампир, который дерзнул наброситься на него, рухнул замертво от прикосновения обычной старческой руки. Что-то блеснуло в глазах священника. От первых слов его молитвы тело вампира, лежащего возле него, осыпалось пеплом. От других – истаяли трое, висевших слишком низко и близко от него. Ему не требовались ни освещённая вода, ни серебро: старик сам излучал Свет, почти такой же яркий, как и солнечный.

   Тарас, осклабившись, замахнулся. В глазах у меня помутнело, кровь прилила к голове...

   Очнулся от резкой боли в спине, уже рухнув на мостовую. Отец Георгий, которого я спас, заслонив собой, недоумённо посмотрел на меня сверху вниз...

   – Учитель! – отчаянно закричал Анастасий.

   Старик отмахнулся от рванувшихся к нему кровопийц, а те превратились в пепел. Священник начал читать молитву. И всё вокруг как-то замерло... Даже вампиры не могли пошевелить телами, отчаянно пытаясь удержаться в небе редкими натужными взмахами крыл...

   Когда он произнёс последнее слово и перекрестился, я наконец-то смог подняться на ноги. На улице лежало много пепла. Девять тёмных пятен торопливо растворились в темноте за городом. Люди продолжали спокойно спать. Впрочем, может быть, вопль парня их разбудит, ведь до того битва шла беззвучно, под тихий шёпот священников...

   Отец Георгий недоумённо смотрел на меня, вытаскивающего кинжал из своей спины. Я ближе остальных находился к этому воину солнца, но выжил.

   – Скажи, а ты слышал притчу о блудном сыне? – спросил старик внезапно.

   Я задрожал. Неужели, узнал?!

   А он как-то странно улыбнулся и ушёл, приказав Анастасию следовать за ним. Тот очень хотел меня добить, но перечить единственному человеку, которого уважал и любил, не осмелился.

   Кто-то любопытный высунулся из окна. Я поспешил юркнуть в тень. Долго прятался в тёмном закоулке, потом вернулся домой. Дом – это там, где нас по-настоящему ждут...

   Софья заботливо обработала мои раны, перевязала. Светлело, уже утренние лучи мягко касались чего-то внутри меня. Впрочем, девушка, печально смотревшая на меня, была прекраснее, чем рассвет. Потянулся к жене, желая поцеловать её в губы, но со стоном упал на постель. Вот мерзкие раны! Эх, как не вовремя я напоролся на лезвия!

   День выдался серый и тусклый. Часто моросил дождь, словно небо торопилось поскорее вымыть из города останки детей ночи. Мне было дурно: раны болели, тело ослабело от потери крови. Я наконец-то понял, что заменило для меня кровь: с не меньшей жадностью я теперь втягивал в себя солнечные лучи. Но солнце не показывалось, так что я мучился, как самый обычный человек... Обычной человеческой пищи мне не хватало. Или же не хватало лишь для излечения тяжёлых ран?..

   Уже за полдень жена ушла на рынок. Многозначительно пообещав принести кое-что вкусное. Лежал на кровати и страдал от боли. Из сладкого забытья милосердного сна меня вырвал громкий шум с улицы. Неужели, он меня узнал? Рассказал всё горожанам? Ох, а если они поймали мою Сеньку?!

   Вскочил с постели. Тело пронзило от боли. С трудом дошёл до окна.

   Со второго этажа, на котором находилась спальня, было хорошо видно творящееся на улице. Там возмущённая толпа напирала на бледного как снег Анастасия.

   – Я этого не делал! Не делал! – отчаянно кричал парень.

   Его прижали к стене. Люди шумели, шумели. Потом кто-то рискнул приблизиться к нему и сбил его, ошарашенного такой наглостью, с ног. И тогда самые злые и оскорблённые им радостно навалились на него. Наверное, он ничего не делал. Он только неустанно кричал им про их мерзкие дела, а люди это ненавидят...

   Какое-то время отсутствующе слушал крики избиваемого, напавших и наблюдавших за этой гнусной сценой. Опомнился, когда Анастасий замолк. Так ведь до смерти забьют из-за какой-то нелепицы или навета!

   Ругаясь, спустился вниз. Приметил Петра Семёныча, с живейшим интересом выглядывавшего из окна на втором этаже, затем любопытные физиономии в окнах соседних домов. Никто не горел желанием спасать рьяного проповедника. Видно, у всех, кого он встречал, совесть была не чиста...

   Моя рубашка в пятнах крови, проступивших из-под повязок на теле, обнажённый кинжал в моей дрожащей правой руке, моё бледное и мрачное лицо, мои сверкающие яростные глаза отрезвили стоящих поблизости. Те зашуршали, зашипели, привлекая внимание остальных. Толпа бросила свою игрушку и недоумённо развернулась ко мне. Они безоружные, но их много. У меня есть острое лезвие, но я один и сильно ранен...

   Долго равнодушно смотрел на них, а они – испуганно на меня. Поединок взглядов выиграл я. Люди заворчали, быстро расползлись кто куда. Невольно развернулся к комнатам дома редактора. Лицо Петра Семёныча сияло от счастья. 'Уж я им всем такого о тебе расскажу!' – читалось в его радостных глазах.

   С досадой сплюнул, поморщился от боли и подошёл к неподвижному телу в чёрной одежде. Крест его серебряный кто-то снял и унёс. Может, только из-за нищеты.

   Толкнул парня ногой. Боль скрутила меня. Побитый дёрнулся, застонал... и продолжил валяться, глаз не разлепив.

   – Пётр Сёмёныч, тащите ведро с водой! – прокричал я, не оборачиваясь.

   – Хорошо, Кирилл Николаевич! Принесу! – донеслось из дома.

   А с другом он на днях поссорился. Пришёл к нему дряхлый старик, с кряхтением опустился в мягкое кресло. Приметил новую статуэтку на шкафу: девицу с обнажённым телом – и попросил хозяина принести ему 'милую вещичку, чтобы получше рассмотреть'. 'Слуга я вам, что ли?!' – сердито проворчал Пётр Семёныч. И не принёс. Просьбу старика выполнила Софья, которой стало его жаль. Она при этом стала красной как мак... И очень красивой...

   Ведро с колодезной водой благотворно повлияло на Анастасия: он очнулся и сам пошёл в дом редактора, дабы отряхнуть одежду и перевязать ссадины на руках и ногах. Хозяин позвал служанку, та принесла тазик с чистой водой, тряпки для перевязки, мазь. Пётр Семёныч строил из себя вселенскую доброту, носился вокруг меня и священника как курица вокруг цыплят... Надо же, столько веков про этих шумных птиц не вспоминал, а тут само вылезло из памяти! Впрочем, более всего мой 'любезный друг' волновался из-за меня. А ещё его интересовало, где же 'несчастный и одарённый Кирилл Николаевич получил эти страшные раны' и 'кто тот злодей, который на него набросился'. Поскольку совесть меня за ложь не грызла, соврал, будто встретился вчера днём с грабителем, когда торопился на рынок за свежим хлебом и решил сократить дорогу через закоулки. И я, насилу от того вырвавшись, первым делом занял денег у давнего приятеля и купил себе кинжал. Хозяин дома сиял от удовольствия. Ах ты, сорока проклятая!

   Вернулась Софья и отвлекла редактора по каким-то 'хозяйственным делам'. Я мрачно посмотрел на Анастасия:

   – Говорил же в нашу первую встречу, что твой характер тебя до добра не доведёт!

   Парень разрыдался. Из его сбивчивых слов я ничего не понял. Объяснила вернувшаяся жена: кто-то сумел испортить в церкви икону Божьей Матери, пририсовав ей свекольным соком 'кровавые' слёзы. И свалили на Анастасия. Клевета эта была низка и глупа, но люди так ненавидели парня, что притворились, будто поверили. И отправились мстить ему 'за святотатство'.

   – Но я же не со зла им говорил! – выдохнул несчастный, задыхаясь от рыданий, – Я для них старался! Души их спасти хотел!

   Пылкий творец добра был в отчаянии. Я очень хотел сказать с усмешкой, что 'благими делами вымощена дорога в ад', но что-то в его лице, измученном человеческим непониманием и коварством, меня остановило. Какое-то время мы молчали. Потом пришёл мрачный Пётр Семёныч и вежливо пригласил всех к столу: нахлебников в его доме стало больше, а лицемерная доброта не позволяла оставить ненавистного ему парня без знака 'сердечной расположенности'. Обед шёл без разговоров. На сей раз Софья ела мало и скромно, отчего хозяин ощутимо приободрился. Вдруг жена улыбнулась мне и принялась рассказывать, как солнечный луч на мгновение показался из-за туч. Она воодушевилась, глазки у неё заблестели:

   – И мне было так грустно, что солнце сегодня не показалось! И мне так хотелось, чтоб оно выглянуло хоть на мгновение! И тут... представляешь, Кирилл, тут на мгновение тучи разошлись – и солнечный луч упал мне под ноги! Бог услышал меня!

   Тело безжалостно мстило мне за спасение Анастасия, ради которого я слез с кровати и вышел на улицу, да и сам парень был мне неприятен, вместе со всем его глупым горем. Не потому, что он занудно донимал меня прежде, точнее, не только из-за этого, а более всего от того, что напоминал мне меня самого несколько веков назад. Тогда я тоже старался на благо людей, а меня за это убили... И если бы не вампир Тарас...

   Сердито встряхнул головой. Заметил, что незваный гость как-то уж очень пристально пялится на мою жену. Тот вдруг прошептал:

   – А солнце светит на всех... – и глаза его как будто озарились изнутри красивым тёплым ярким светом, затем потускнели, став обычными, и он как-то умоляюще, с жалостью посмотрел на меня. – А можете... купить мне краски и бумагу, Кирилл Николаевич? Я вам обязательно долг отдам!

   И чтоб я, снедаемый болью, попёрся куда-то ради этого... этого... Мало ему моих мучений? Мало ему того, что его спас?!

   – Моя дочка до замужества любила рисовать акварелью. Если хотите, я вам принесу всё необходимое, – оживился Пётр Семёныч.

   А-а, ему любопытно, что нарисует молодой священник! Чтоб потом было побольше приятных вещей для бесед с друзьями! Ах ты старый хрен!

   Анастасий убежал в гостиную, едва получил коробку с красками, лист бумаги и кисти. Я успел заметить, что глаза парня горели безумным огнём. Ещё ярче, чем во время его проповедей. Только что был едва живой от побоев, а тут сорвался с места, будто ничего с ним не случилось! Пётр Семёныч резво ушёл к друзьям, чтоб успеть похвастаться своими новыми сокровищами, а потом вернуться и сцапать новое.

   Поев, я с трудом добрался до гостиной. Там рухнул в кресло. Мрачно наблюдал за спасённым, чья левая рука с кистью летала над бумагой, мягко опускалась в чашку с водой, ласково скользила по краскам, на мгновение опускалась к палитре, опять устремлялась к бумаге...

   На душе у меня было гадостно. Мало того, что раны болели, так ещё и лезли в голову унылые мысли. Я всё ещё жив, да и те девять вампиров смогли сбежать. Значит, они вернутся. Похоже, что отец Георгий не узнал меня, но мы ещё встретимся на ночных улицах... Или он всё-таки понял? Ведь не просто ж так он опять напомнил мне про притчу о блудном сыне! Но он ушёл... И ничего не рассказал Анастасию... Почему? Он что... верит, что я ещё могу измениться? Он видел мои глаза, горящие в темноте алым огнём, видел мои крылья, видел, как яростно я бился с другими вампирами... И всё-таки никому ничего не рассказал?! Я не могу понять его... Да и ученик, похоже, не смог понять своего учителя: иначе бы был умнее... И тогда от одного только прикосновения парня погибали бы дети ночи... Но нет, отец Георгий был мудр и силён, а его ученик слаб и глуп... Но как он мог меня оставить, если узнал? Как?! И когда вернутся уцелевшие вампиры, собравшие других? Рано или поздно они обязательно вернутся... А я каждую ночь буду ждать их, судорожно сжимая рукоять кинжала или осиновое копьё... Чем дольше они будут медлить, тем больше я ослабею от напряжения... Если же они придут в ближайшие дни, созвав на подмогу другие кланы, тогда я буду слишком слаб, чтобы оказать сопротивление... Моя Сенька... Мне страшно за неё! Защитит ли её серебряный крест? Увы, только от приближения кровопийц. А от брошенного кинжала или ножа её ничто не спасёт... Странно, я не только хочу, чтоб она жила, что естественно, мне ещё боязно за смелого отца Георгия! И почему я закрыл его собой? Точно, он умеет пробуждать лучшие стороны у людей... Сам источник Света, ещё и пробуждает его в остальных!

   Софья задумчиво стояла около рисующего священника и смотрела то на лист бумаги, покрывающийся краской, то на его порхающие руки: оказывается, парень умел рисовать двумя руками...

   Мне вдруг стало грустно, что я сам не могу стать источником Света для тех, кто мне дорог... Но если я стал человеком, может быть, и я когда-нибудь... вдруг у меня тоже есть шанс?..

   Ну, отец Георгий, ты и мастер! Если бы ты сейчас оказался рядом, улыбаясь своей привычной добродушной улыбкой, я бы в восхищении упал перед тобой на колени! Недавний вампир уже всерьёз печалится, что не умеет быть Светом! И я даже на мгновение понадеялся, что, может быть, когда-нибудь...

   – А Кирилл сказал, что ты где-то видел улыбающуюся Мадонну, – вдруг сказала девушка, подняв любопытный взгляд на Анастасия.

   Вот болтушка! И кто её за язык тянул?!

   – Да, я видел её однажды... и с тех пор не могу забыть... – парень замер с занесённой кистью, развернулся к моей жене – теперь мне стало видно его мечтательное лицо, – Когда-то, в другой жизни, я был художником... меня звали иначе... я был талантлив, юн, самоуверен... Рисование, вино и женщины – единственное, что интересовало меня... Я учился в Италии... Есть такая страна, тёплая и прекрасная... – улыбка легла на его губы, – А потом я однажды увидел её... Картину Мадонны незнакомого мне художника... Он был стар, нищ. И продавал свою картину за бесценок... Я проходил мимо и бросил на него презрительный взгляд... Но увидев его Мадонну с маленьким Христом, остановился... Я купил её, заплатив ему золотом... тогда я был богат... Она как яд вгрызлась в моё сердце: я охладел к вину, к другим женщинам, к рисованию... Целыми днями я смотрел на неё... А она улыбалась, смотря на своего ребёнка... О, как я завидовал ему! А потом я захотел нарисовать другую Мадонну, ещё красивее, но чтоб она смотрела только на меня!

   Он вдруг замолчал, горестно вздохнув.

   – Её украли? – нахмурилась Софья, – Ну, твою Мадонну?

   – Нет... – выдохнул Анастасий с болью, – Я так и не смог её нарисовать... Я извёл сотни листов, но ни одна Мадонна с моих картин не была хотя бы равна той по красоте... Однажды я возненавидел их: и того гения, который нарисовал её, и мою любимую картину. Я сжёг её... Я хохотал от радости, когда она погибала... Никто, никто и никогда больше не увидит её! – сказал художник с какой-то дьявольской, безумной усмешкой, потом резко сник, обессилел и будто бы постарел за одно мгновение на несколько лет, – А потом я очнулся... Огонь уже доедал её лицо... Один миг – и улыбка Мадонны исчезла... Навечно... Я не смог нарисовать копию этой чудесной картины, хотя смотрел на неё очень долго... И не нашёл её творца... Я бросил всё – и четыре года скитался по разным странам, разглядывая картины других Мадонн... Но мне была мила только она одна... Я учился у лучших мастеров, но так и не смог... так и не смог... – он печально взглянул на Софью, – Ты права: солнце светит на всех. А я был слишком горд и хотел, чтобы оно светило только на меня...

   Парень очнулся от грустных воспоминаний, медленно скользнул кистью по бумаге. Потом понял, что краска на ней уже высохла, опустил кисть в чашку с водой, какое-то время смотрел на воду, видимо, наблюдал, как расплывается в ней красная краска...

   Софья смотрела на рисунок, кусая нижнюю губу, отчего та стала очень яркой и манящей... Но именно теперь, когда мне вдруг страстно захотелось поцеловать жену и сжать в своих объятьях, проклятые раны мешали мне даже встать и сделать шаг к ней. Впрочем, я бы сейчас поднялся из кресла, не чувствуя боли и шагнул бы к моей любимой, я бы сжал её в объятьях и долго-долго целовал... Увы, она огорчится, от того, что мне больно – и выскользнет из моих рук. Она заботливая, моя Сенька...

   – А что потом?– спросила девушка с интересом.

   – Я решил, что Бог покарал меня за гордость – и больше не брал в руки кисть. Я пришёл в вашу снежную страну, на вашу скудную землю. Выучил ваш язык... Я постился, молился и хотел спасать людей... Я надеялся, что через много лет моего усердного служения Бог смилуется – и я смогу забыть первую и последнюю улыбку той Мадонны... Кириллу Николаевичу отец Георгий рассказал, да?

   Девушка смутилась. Я промолчал. И так понятно, кто раскрыл его тайну.

   – Я взял себе новое имя... – печально продолжил художник. – Анастасий... Воскресший... Я хотел новой жизни, где не будет её... Я умер после её гибели, но очень хотел родиться вновь... и жить без неё...

   Он замолчал, задумчиво взглянув на рисунок, потянулся к голубой краске. И долго вдохновлено рисовал... А потом вдруг положил кисть на палитру и обессилено опустился на пол, на колени перед своим творением. На губах его блуждала странная улыбка... Я не выдержал, выбрался из кресла, подошёл к мольберту...

   Прекрасная женщина с нежностью смотрела на младенца, доверчиво прижавшегося к её обнажённой груди... Только на него... Я долго стоял и восхищённо разглядывал её... Я забыл обо всём, смотря на неё... И только потом, спустя вечность, наконец-то понял, что у Мадонны с ребёнком Сенькина улыбка... и её лицо... То самое лицо, какое было на лугу, когда моя жена сказала, что солнце светит на всех...

   Я забыл о боли, глядя на этот рисунок... И вдруг почувствовал себя воскресшим и полным сил. Вампиры вернутся, они непременно вернутся, так как я слишком опасен для них, более того, стал сильнее – и их гложет зависть и страх... Но им теперь меня не одолеть! Эта картина пробудила во мне такой мощный поток Света и тепла, отогрела своей чарующей улыбкой...

   – О, Боже, я всё-таки увидел её! – счастливо прошептал художник, – Увидел вторую улыбку Мадонны!

   – Это не твоя Мадонна! – возмутился я, – Это моя Сенька!

   Он сердито посмотрел на меня и пылко сказал:

   – Глупый, в каждой женщине прячется Мадонна! Тот, кто увидел её улыбку хотя бы раз, больше не сможет забыть! Он никогда уже не станет тем, кем был прежде. Вот только люди обычно слишком слепы, чтобы её рассмотреть... Но ты не волнуйся, мне не нужна твоя жена! Мне хватит одной лишь улыбки моей Мадонны...

   И почему-то я не обиделся, когда он обозвал меня глупым. И только потом, когда Анастасий ушёл со своей драгоценностью, заботливо свернув её и спрятав под одеждой, на груди, я вспомнил, что ещё каких-то два или три часа назад люто ненавидел его...