Текст книги "Жена Петра Великого. Наша первая Императрица"

Автор книги: Елена Раскина

Соавторы: Михаил Кожемякин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 13
ГОРЕ ТЕБЕ, ГРАД КРЕПКИЙ!

Печальная процессия мариенбургских жителей, покидавших разрушенный и обреченный на разграбление город, растянулась ненадолго. Казалось, всем хотелось поскорее вырваться из царившей в стенах атмосферы смерти, боли и безнадежности, словно открытое пространство за воротами сулило им избавление. Впереди, стараясь придать своему одутловатому лицу высокомерное выражение, шагал комендант. Шпагу он все-таки оставил в ножнах, как и горсточка следовавших за ним офицеров гарнизона. Остатки уппландских драгун предоставили серым гарнизонным служакам таскать раненых и помогать жителям, а сами построились в два довольно ровных плутонга, которыми предводительствовал лейтенант Хольмстрем, угрюмый, но спокойный. Свои палаши и мушкеты гордые кавалеристы предпочли переломать или спрятать собственными руками, чем отдавать победителям, и выходили из ворот безоружными. Гарнизонные солдаты с угрюмой бранью швыряли ружья и шпаги к ногам выстроившегося при выходе московского караула. Обыватели плелись следом, сбившись в плотную пыльно-многоцветную массу, исходившую страхом и надеждой. Упитанный бургомистр в запорошенных щебенкой кудрявом парике и парадном камзоле держал на атласной подушке тяжелые, старинной ковки ключи от мариенбургских ворот – древний, как война, знак, которым город изъявлял покорность победителю. Рядом шествовал прямой и непреклонный пастор Глюк, несший под мышкой свое главное сокровище – завернутую в одеяло книгу славянского Евангелия. Госпожа пасторша, которую вели под руки сын и старшая дочь, закрывала лицо холеными ладонями, чтобы не видеть грубых физиономий русских солдат, а две младшие дочки робко жались за ее спиной. Шарканье ног заглушало жалобный плач детей и тяжелые вздохи стариков. Раненые, которых несли на сколоченных наспех носилках, теперь стонали тише, предчувствуя облегчение: московиты уже приготовили для них плот, а на той стороне озера военные лекари победителей готовились пользовать их наравне со своими солдатами. Поговаривали, что сам Шереметис велел проследить за оказанием помощи горожанам.

Марта и Йохан, стоявшие на засыпанном осколками боевом ходе стены над воротами, казалось, принимали этот печальный и трагический парад. За все время они не сказали между собой ни слова, и только крепко-накрепко держались за руки. Марте казалось, что стоит разорвать это сцепление пальцев, и их разлуку будет уже не предотвратить. Но надо только держаться за руки, и тогда ничего не случится, и они с любимым вместе пойдут по дороге, именуемой «жизнь», до самого конца.

– Кажется, все! – проговорил, наконец, Йохан. – Прошли последние. Пора подавать сигнал. Зажми ушки, моя милая, чтобы я не оглушил тебя этой иерихонской трубой, от звуков которой падет Мариенбург…

Он невесело засмеялся. Марта с заметным усилием заставила себя выпустить его руку и прижала ушки пальцами. Кажется, сила духа совсем оставила ее, и девушка чувствовала себя совершенно несчастной и изможденной. Скорбные звуки последнего сигнала шведской военной трубы поплыли над увитыми дымами пожаров крышами Мариенбурга, над берегами острова, покрытыми спешно строившимися для вступления в покоренную твердыню неприятельскими войсками, над качавшей мертвецов и десантные плоты московитов гладью озера. Прощаясь навсегда со своим домом, Марта плакала тихими, безутешными слезами. Плача, она оперлась на плечо Йохана, который перестал играть, и спустилась вместе с ним по отвесным ступенькам лестницы. Им, простому драгунскому трубачу и его молодой жене, судьба судила стать последними защитниками Мариенбурга, покинувшими его стены.

– Погоди, Марта, кто это? – Йохан вдруг резко обернулся. – Здесь еще есть наши!

Марта оглянулась в изумлении. Их дверей кордегардии выскочили две фигуры в потемневшей от пороховой копоти шведской форме. Впереди бежал неприятный носатый мальчишка-прапорщик Вульф, тот самый, который недавно командовал расстрелом бедолаг-латышей. В одной руке он держал пылающий факел, в другом – обнаженный палаш. С ним был пожилой, но бравый артиллерист из крепостного гарнизона, кажется, штык-юнкер [33]33
   Штык-юнкер – младший офицерский чин в артиллерии.


[Закрыть]Готшлих, с двумя зажженными факелами. Йохан решительно преградил им путь.

– Не иначе, господа, что вы решились подорвать пороховой погреб арсенала?! – гневно выкрикнул он.

– С дороги, Крузе! – безумно вращая почти вышедшими из орбит глазами, заорал прапорщик Вольф. – Сейчас все здесь взлетит на воздух!! Мариенбург уйдет в Вальгаллу во вспышке всепожирающего огня и заберет с собой этих отвратительных дикарей московитов! Они получат смерть, а не город! Смерть, а не порох!

Юнец-офицерик попытался оттолкнуть Йохана:

– Отойди, жалкий трус! За мной, Готшлих, взорвем здесь все во имя славного короля Карла Двенадцатого!

Но Йохан оказался сильнее: он вырвал у Вульфа факел, бросил его на землю и яростно растоптал пламя ботфортом:

– И не думай, чокнутый недоносок! Не бывать этому! От взрыва погибнут невинные люди, жители этого доброго города, которые и так претерпели немало бед во имя шведской короны! Убирайся за ворота, Вульф, пока я не доложил лейтенанту и он не оторвал тебе пустую башку!

Но тут произошло неожиданное.

– Умри, проклятый изменник!!! – завопил прапорщик и замахнулся на Йохана палашом. Марта в ужасе завизжала и ватно рухнула на колени: ноги вдруг перестали держать ее. Ее любимый был безоружен, если не считать его медной фанфары: свой клинок он недавно сломал пополам, чтоб не отдавать врагу. Однако Йохан недаром считался хорошим солдатом: подставив фанфару под удар, он ловко парировал его, и, схватив Вульфа за горло, повалил его на землю. Несколько мгновений они яростно катались в пыли: трубач пытался обезоружить своего противника, а офицер – ударить его эфесом в лицо.

– Готшлих, что стоишь? Взрывай все!!! – вдруг заорал прапорщик. Старый служака-артиллерист словно вышел из оцепенения от этого крика и размашистыми прыжками бросился в сторону арсенала.

– Марта! – крикнул, в свою очередь, Йохан, продолжая бороться. – Беги, приведи Хольмстрема! Этих гадов нужно остановить!..

Собрав остатки сил, Марта вскочила и опрометью бросилась в ворота. Расталкивая толпу выходивших из них людей, она отчаянно пробивалась вперед, туда, где вел своих драгун лейтенант Хольмстрем, единственный человек, который еще мог предотвратить чудовищную катастрофу. На нее смотрели, как на сумасшедшую, а кто-то, ожесточась сердцем от навалившихся несчастий, в ответ больно пихал и бил ее. Несколько раз Марта падала и снова вскакивала, продолжая свою безумную борьбу. Наконец перед ней оказались синие спины уппландских драгун с белыми соляными и черными пороховыми разводами.

– Герре лейтенант! Ханс!! – изо всех сил закричала Марта. – Ради бога, ко мне! Там двое военных хотят взорвать город! Йохан дерется с Вульфом! Скорее, ради бога!!!

Хольмстрем обернулся, как от удара, и его бледное грязное лицо исказилось ужасом и яростью. Ни минуты не колеблясь, он бросился к Марте. Московский полковник Вадбольский, который в это время говорил о чем-то с комендантом фон Тиллау, быстро сообразил, что происходит, и вприпрыжку помчался следом с целой толпой русских солдат. Слава богу, успела!.. От облегчения Марта испытала страшный приступ слабости, зашаталась и почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног…

Но вместо того чтобы мягко принять обмершую девушку на примятую траву, земля вдруг впала в титаническое безумие. Она сотряслась всей своей гигантской грудью, словно в смертельной лихорадке, встала на дыбы и больно ударила Марту в бок так, что бедняжка подлетела в воздух и снова больно шмякнулась о твердь. Обморок после этого, конечно же, не состоялся, и Марта могла почувствовать на себе адскую мощь взрыва. Раскаленная волна воздуха понеслась, закручивая волчком всех, попавшихся на ее пути, срывая шляпы и платки, опрокидывая наземь. Уши рвануло нестерпимой болью – грохот взрыва сотен пудов пороха мариенбургских аресеналов был столь силен, что человеческое ухо глохло, вместо того чтобы услышать его.

Огненный смерч встал над мариенбургскими крышами и разметал их, словно карточные пирамидки. Тысячи огромных камней, сотни тысяч каменных осколков взлетели в вышину и, зависнув на мгновение в зените, с леденящим душу свистом обрушились на землю. Смертоносный каменный дождь пролился на окрестности Мариенбурга.

Старинная надворотная башня пошатнулась под ударом взрывной волны, треснула от фундамента до верхушки изломанной рваной щелью, но устояла. Ее каменным телом защитило от осколков не успевших отойти далеко жителей и защитников города, и среди них поранило лишь несколько человек. Зато на построившиеся в густые колонны роты московитов камни посыпались, словно божье проклятие. Они дробили черепа, сокрушали спины, перемалывали ребра, разносили в щепы приклады ружей. Солдаты, бесстрашно выстоявшие под огнем, в ужасе бросали оружие, закрывали головы руками и опрометью разбегались в разные стороны. Марта видела, как, сбитый камнем, кубарем покатился полковник Вадбольский. За несколько секунд победоносные войска, стоявшие перед воротами поверженного города, превратились в толпу обезумевших людей, думавших только о собственном спасении…

С глухим стуком упал последний камень. Грохот сменился тишиной, прерываемой только стонами и воплями раненых московитов. Победители и побежденные, равно ошарашенные и поверженные случившимся, застыли как завороженные.

Первыми опомнились испытанные в десятках стычек, боев и сражений уппландские драгуны. Общим солдатским разумом они вмиг смекнули возможные последствия взрыва мариенбургского арсенала и без приказа нашли путь к спасению. Смяв немногих вставших у них на пути московитов, синие мундиры устремились к берегу Алуксне. Не скидывая тесных ботфортов – не до них! – солдаты бросались в воду и, отчаянно работая руками и ногами, спешили отплыть подальше. Некоторые из них, судя по всему, думали уйти на тот берег и попытаться проскользнуть мимо московских пикетов, другие забирали вдоль острова, рассчитывая укрыться в зарослях камышей и ивняка. По плывущим с обоих берегов вразнобой защелкали выстрелы, однако безумный гнев опомнившихся от каменного дождя московитов обрушился в основном на оставшихся шведских военных. Офицеры были перебиты, оглушены взрывом или попросту утратили власть над своими людьми. Озверевшей толпой, с ревом направляя отточенные жала багинетов и занося для удара окованные железом приклады, сермяжные пехотинцы набросились на несчастных гарнизонных солдат. В их глазах каждый, носивший шведский мундир, был виновен в этом предательском взрыве, в страшной смерти стольких их товарищей. Мольбы о пощаде были напрасны. Московиты с чудовищной бранью вырывали из охваченной агонией толпы горожан военных, швыряли их на землю, топтали ногами, забивали прикладами, пропарывали багинетами. Иные, выхватив ножи, перерезали своим жертвам горло и со зловещим наслаждением вытирали с лиц густые брызги крови. Офицеров, впрочем, московиты не били, а оттащили от остальных шведов и окружили плотным, ощетинившимся железом кольцом. Видимо, за их пленение можно было получить особую награду.

Тщетно пытаясь спастись от ярости победителей, шведские солдаты пытались укрыться в толпе горожан. Иные становились на четвереньки и ползли между ногами, прячась среди женских юбок, другие пытались протиснуться на середину и в толкучке сбросить мундиры. Не знавшие милости убийцы преследовали их по пятам.

Марта наблюдала за страшными сценами, словно заледенев. Ее измученную душу словно выдуло до дна горячим дыханием взрывной волны, не оставив ни ужаса, ни сожаления, ни страха. Она сидела, словно живая покойница, в одно мгновение потеряв и любимого человека, и волю к борьбе, и вкус к жизни.

Мертвыми глазами она следила, как лейтенант Хольмстрем, выхватив сверкающий палаш, бесстрашно ринулся на убийц. Один рослый московит встретил его с выставленным багинетом. Лейтенант словно мимолетом звякнул о него клинком – багинет отбросило в сторону. Завершая молниеносное полукружие удара, Хольмстрем чиркнул русского концом палаша по горлу. Тот запрокинулся наземь, судорожно подрыгал мосластыми ногами в сбившихся чулках и затих. Бросились навстречу еще двое – Хольмстрем ловко нырнул под удар одного, сделал молниеносный выпад, проткнул его насквозь и сбросил с палаша прямо на багинет второму. Этого неприятеля бравый драгун опрокинул сокрушительным ударом гардой в лицо, но тут на него наскочили разом полдюжины московитов. Хольмстрем не растерялся, отступил на несколько шагов и завихрил своим тяжелым клинком такую опасную круговерть ударов и выпадов, что вся толпа врагов принялась скакать и вертеться, словно одержимые. Наверное, и эти не взяли бы лейтенанта, если бы не очухался солдат с разбитым лицом, не пополз бы вперед по-песьи и не бросился бы сзади непобедимому Хольмстрему под колени. Тут остальные московиты всей оравой навалились на храброго уппландца, вывернули из его руки палаш и принялись молотить его, но не прикладами, а здоровенными мужицкими кулаками. Как видно, такой искусный рубака был нужен им живым.

Тучный бургомистр тщетно пытался протягивать русским ключи от города. Широколицый плечистый солдат схватил их, с плевком швырнул на землю и с размаху всадил в мягкое брюхо городского головы свой багинет. Над обезумевшими от ужаса мариенбургцами блеснула окровавленная сталь… Дети с плачем закрывали ручонками глаза, женщины теряли сознание от ужаса, мужчины тщетно молили о пощаде или хотели с голыми руками броситься на убийц, чтобы погибнуть первыми и не увидеть неизбежного.

Но тут посреди кровавого хаоса убийства и слепого мщения вдруг высоко и отчетливо зазвучали слова молитвы. Пастор Глюк развернул славянское Евангелие и, словно щит, поднял его над головами обреченных людей, навстречу ударам. Он стоял, выпрямившись во весь рост, острия багинетов и шпаг упирались ему в открытую грудь, а он торжественным голосом читал Символ веры по-церковнославянски:

– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца…

Вечные слова христианского исповедания слетали с растрескавшихся губ мариенбургского лютеранского священника и подобно ангелам садились на острия багинетов, склоняя смертоносное оружие до земли. Они вливались в пылавшие бешенством солдатские души и гасили в них адский пламень. Тяжело дыша, московиты смотрели на «чудного попа», не в силах сдвинуться с места, не в силах поднять руку для удара. Кровавая пелена ненависти, застилавшая взоры, отступала, и совесть пробуждалась в сердцах вчерашних крестьянских парней при виде невинных жертв. Не одна русоволосая голова склонялась на широкую грудь в запоздалом раскаянии, не одна окровавленная рука, задрожав, творила крестное знамение. Недавние убийцы оглядывались друг на друга, словно прозревшие слепцы:

– Братцы, что ж это мы? Что натворили-то?! Будто звери дикие… Стыдно, братцы! Господи, помилуй!!

Полковник Вадбольский, у которого из-под смятой шляпы обильно стекала кровь, с трудом поднялся с земли.

– Прекратить немедля! – срывающимся голосом крикнул он. – Я не допущу резни! Господа офицеры, стройте своих людей! Обеспечить обывателям и пленным защиту!

Марта откинулась навзничь и увидела прямо над собой бездонный свод неба, таивший в себе неизведанную высокую дорогу. Мудрый и добрый пастор Глюк, столько лет заменявший ей отца, смирил злобу захватчиков. Теперь он спасен. И он сам, и госпожа Христина, и милая подружка Катерина, и младшие названые сестрички… И даже Эрнст Глюк-младший, который ей нисколечко не нравился, но она все же очень счастлива, что он спасен. Спасены сотни знакомых и незнакомых людей, среди которых прошли ее отрочество и юность. Конец. Путь пройден, долг исполнен. Теперь ничто больше не удерживает ее здесь. «Йохан, Йохан! – чуть слышно позвала бедная девушка. – Спустись ко мне, забери меня с собой!»

– Я здесь, моя храбрая девочка! – ласково ответил самый любимый голос на свете. – Какое счастье, что ты жива! Как хорошо, что ты дождалась меня здесь…

Лицо у Йохана было все залито запекшейся кровью, волосы опалены и торчали клочьями, мундир – разорван. Марта слабо изумилась: неужели в раю не могли переодеть душу ее любимого во что-нибудь более приличное? Например, в радужную кольчугу со светозарными крыльями или в ослепительно белый плащ…

Но душа Йохана вдруг повела себя очень странно: быстро и испуганно огляделась по сторонам и весьма чувствительно попыталась поднять с земли глуховато болевшее от контузии тело Марты.

– Ну, соберись с силами, моя любимая! – жалобно попросила душа Йохана. – Ты должна встать! Нам нужно убраться отсюда, пока московиты не опомнились. Я не подниму тебя: по мне словно целый эскадрон рейтар проехал после этого проклятого взрыва…

– О Боже! – воскликнула Марта в неожиданном озарении и даже на мгновение встрепенулась. – Ты – живой!! Пресвятая Дева, какое счастье!

Марта вновь бессильно откинулась на его руках, вложив в этот порыв остатки сил.

– Ты весь в крови, любимый, – пролепетала она в полубессознательном состоянии. – Ты сильно ранен?

– Несколько царапин и пара небольших ожогов. На мне в основном кровь мерзавца Вульфа. Он оказался сверху, когда взорвался арсенал. Сам того не желая, закрыл меня собой, идиот несчастный… Марта, миленькая, вставай, ради всего святого! Сейчас московиты закончат возиться с пленными и заметят нас.

Марта сделала над собой последнее героическое усилие. Йохан помогал ей изо всех сил, но и у него, контуженного и опаленного взрывом, их было немного. Опираясь друг на друга, они смогли доковылять до ближайших зарослей ивняка, тех самых, в которых они когда-то, юные и счастливые, укрывались от толпы беззаботных гуляк в ночь их свадьбы. В ночь Яна Купалы…

Марта в изнеможении рухнула на траву, Йохан упал рядом, дыша, как прохудившийся кузнечный мех.

– Сейчас встанем и пойдем к воде, – пробормотал он без всякой уверенности. – Напьемся вдоволь и умоемся. Спрячемся в камышах до ночи. Переплывем на ту сторону. Я попытаюсь угнать коней…

Марта протянула бессильную руку и прикоснулась к его спекшимся от огня волосам.

– Любимый, ты сумеешь сделать это, я верю. Только – без меня. Не смей возражать. Посмотри на меня! Я сейчас не смогу. Я повисну у тебя на ногах, как цепь. Я погублю тебя. Я хочу, чтоб ты жил и чтобы ты был свободен. Ведь ты так любишь свободу!

– Замолчи, глупая девчонка! – со злостью воскликнул Йохан, и на его окровавленном лице вдруг проступило что-то забытое, мальчишеское. – Я не пойду без тебя! Как я могу оставить тебя здесь?!

Марта приподнялась и зажала ему рот своей узкой рукой. Голоса московских солдат и топот тяжелых башмаков раздались совсем невдалеке. Победители начали прочесывание острова, собирая по зарослям притаившихся шведов и мариенбургцев.

– Еще минута, и тебя уведут в плен. Тогда я не увижу тебя в лучшем случае до конца войны! – сказала она твердо. – Думаешь, после этого ужасного взрыва московиты отпустят в Ригу хоть одного шведского солдата? Ты должен плыть сейчас же, мой милый Йохан. Ползи, как змея, крадись, как рысь, но, ради меня, не попадайся им в руки! Ты должен пробраться к вашим, к шведам. Я дождусь тебя здесь, в Мариенбурге, сколько бы времени ни пришлось ждать. Если преподобный Глюк и его семья уедут, я все равно останусь. Найду себе жилище среди руин или построю хижину, и каждый день буду ходить к озеру и смотреть на дорогу. Наступит день, когда ты приедешь ко мне по ней. Тогда ты заберешь меня отсюда, а я заберу тебя с войны. Не возражай! Во-первых, нет времени спорить, а во-вторых… Во-вторых, после всего, что я видела, я позволяю тебе оставаться солдатом только до нашей новой встречи и ни на день дольше!

Йохан слушал ее, опустив голову. Затем поднял на Марту истомленные глаза, взял ее лицо в ладони и долго целовал ее губы своими запекшимися черными губами. Этот поцелуй оставил привкус крови, который Марта не смогла никогда забыть.

– Я вернусь! – хрипло сказал он. – Мое слово твердо. Ты должна вынести все и дождаться меня, что бы ни случилось. Ты больше, чем обычная женщина. Ты – бессмертная душа этой земли. Московиты не смогут причинить тебе зла, и никто не сможет. Только, умоляю, не забудь меня! Иначе – я пропал!..

Он повернулся и, не оборачиваясь на Марту, быстро заскользил среди сероватой зелени сбегавшего к воде ивняка. Вскоре до Марты долетел приглушенный плеск воды. Ей хотелось целовать эти звуки и примятую его сапогами траву. Московиты раздвигали ветки где-то совсем близко. Страшно не было. Она с усилием повернулась, чтобы встретить их взглядом.