Текст книги "Колдовская любовь"

Автор книги: Елена Ярилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Да черт с ними, – деловито отозвался Валера, его я сразу узнала по голосу, и душная волна ненависти звоном отдалась в моей голове.

– А этот рыжий кабан еще жив, добить его, что ли?

Значит, точно Ленька стонет, подумала я, замирая от страха, что Симка тоже поймет, о ком речь, и как-то проявит себя. Но она лежала неподвижно, словно мумия. Сознание, что ли, со страху потеряла?

– Ты давай не отвлекайся, все равно они все сдохнут, вот и этого туда же брось, вместе им веселее помирать будет.

Ромкин голос звучал настолько бесстрастно, что мне подумалось: ему самому и тошно, и страшно. Видать, понял, идиот, в какую жуткую историю вляпался, рад бы назад повернуть, да поздно, вот и храбрится. Что-то тяжелое бросили возле нас, задев мне по ногам, судя по всему, чье-то тело, но кто это мог быть, мне совсем уже невдомек было. Еще долго возле нас топотали, пыхтели, носили что-то мимо, потом все шаги смолкли, заскрежетала, закрываясь, дверь. Я решила, что шевелиться рано, нужно выждать еще какое-то время, чтобы убедиться, что эти сволочи действительно ушли, но зашевелившаяся Симка свела мои намерения на нет.

– Подожди, Сим, надо выждать, вдруг они не ушли, спрятались и подслушивают? – прошептала я ей, едва шевеля губами.

– Не могу я ждать, – ответила она мне так же тихо. – Это же бедный мой Ленечка стонет. – И она потянула зубами веревку, которая легко сползла с меня.

Я забарахталась, с трудом действуя онемевшими руками и ногами.

– Ну что ты едва волохаешься, давай быстрей! – просипела раздраженно подруга.

– Никак что-то, – виновато призналась я, – все мышцы затекли.

– Не знаю ничего, шевелись давай, Ленечка помирает мой, а ты разлеглась тут! – И она стукнула меня головой.

Этот ее тычок, как ни странно, помог мне, и я, сделав неимоверное усилие, повернулась сначала на бок, а потом и вовсе села, скинув какую-то тяжесть со своих ног. Симка, невидимая в кромешной тьме, нетерпеливо пыхтела рядом и нещадно меня подгоняла. Я вспоминала, в какой куртке была и что у меня в ней распихано по карманам. Если не выпал, пока меня волокли сюда, у меня должен быть перочинный нож с неплохим лезвием. С недавних пор я всюду носила его с собой, и вот, пригодился-таки! Теперь Симка с наслаждением растирала онемевшие пальцы, а я продолжила свои поиски по карманам.

– Ты что там шебаршишься?

– Огарок у меня, лампочку в сенцах вворачивала, им светила, а спичек что-то не найду, вот незадача!

– На, растеряша! – И Симка начала чем-то тыкать мне в спину.

Я перехватила ее руку и на ощупь узнала зажигалку.

– Вот здорово! А чего ты ее с собой таскаешь, ведь не куришь? – без толку чиркала я зажигалкой, но не только пламени, даже искр не было.

– Она не пустая, Тонь, – дрожащим голосом проговорила подруга. – Это Ленечка ее выбросил, а я подобрала на память. Ты чиркай, чиркай, загорится огонечек, – уговаривала она не то меня, не то зажигалку. И смилостивилась над нами Ленькина зажигалочка – выметнулось пламя невысокое, но ровное, хватило свечку затеплить. Свет жалкого свечного огарка показался таким ярким, что заставил прищуриться. Симка кинулась к любимому, принялась ощупывать его, сдавленно запричитала.

– Тише ты, не кричи над ним, – одернула я ее, подобравшись поближе на карачках.

– Да помирает ведь он, Тонь, помирает! А у нас даже и бинтов никаких нет. Смотри, кровь у него.

– Воды бы ему надо, – нахмурилась я, глядя на избитое, все в кровоподтеках лицо лежащего. – Видишь, как губы пересохли?

– А где ж ее взять-то?! – ужом завертелась Симка и вдруг, наклонившись, облизала его разбитые, запекшиеся губы, казавшиеся в этом неверном свете почти черными.

Леня застонал, дернулся, плотно сомкнутые веки его затрепетали, но глаз он не открыл.

– Пить хочет, – горестным шепотом прокомментировала Симка и вдруг накинулась на меня: – Ищи, Тонька, воду! Я тебя развязала, веревки зубами, как крыса, перегрызла, ищи воду!

– Постой, давай посмотрим, кого еще нам подкинули? Я посмотрю, а ты пока пошарь в карманах у своего Лени, нет ли там чего полезного. Нам сейчас самая малость сгодится.

Пока подруга, вздыхая, делала обыск, я пыталась понять, кому может принадлежать это крупное тело, неловко раскинутое у моих ног. По лицу определить было нельзя, оно было сильно расквашено и так перепачкано кровью, что и не поймешь, кто это. Пульса нащупать не удалось, но показалось, что мужчина дышит. «Ну полный лазарет, – подумала я с отчаянием, – вот только мы не врачи и даже не медсестры!»

– Кто это? – спросила Симка без всякого любопытства, протягивая мне найденную ею добычу, состоящую еще из одной зажигалки, на этот раз полной, мятой пачки сигарет и небольшой коробочки.

– А это что? – заинтересовалась я коробочкой.

– В кармане было у Ленечки.

Я отколупнула треснувшую крышку упаковки и достала небольшой продолговатый флакончик.

– О, он духи тебе нес, Сим.

– Дай сюда, – протянула она дрожащую, перепачканную землей руку, – на память сохраню.

– Да на фиг сейчас твоя память нужна! Это ж какое-никакое, а лекарство!

– Духи лекарство? – выпучила Симка припухшие глаза.

– Они же на спирту! Поняла?

– Тонька! Неужто ты ему духи внутрь вливать будешь?

– Успокойся, не стану я никуда их вливать, раны ими протрем.

– А-а, так бы и сказала сразу.

– Но воду надо срочно как-то добывать, без воды даже нам кранты, а уж им-то и вовсе. Ты посиди тут возле них со свечкой, а я пойду с зажигалкой, посмотрю, что там с дверью.

Симка явственно затряслась, очень уж страшно было ей одной оставаться, но возражать не стала, только спросила:

– Ты так и не разглядела, кто это?

– Непонятно, лицо все кровью заляпано, но если судить по росту, то это вполне может быть Тимоха.

– Как Тимоха?! – поразилась Симка. – Что он тут делал?

– Наверно, хотел выручить, а попал этим гадам в лапы.

Щеколда на двери была не задвинута, но дверь не открывалась, подперли ее, что ли, с другой стороны. Она даже не шелохнулась, невзирая на все мои усилия. Было ясно, что даже если я позову Симку, то и вдвоем мы ничего не сможем сделать с этой дверью. Я поплелась обратно, соображая, что остался только выход через ту щель на поляне, в которую мы с Симкой когда-то ввалились. Но когда я выложила мои соображения Симке, она вдруг заартачилась:

– Умная какая! Ты смоешься, а я одна с ними останусь?

– Сим, не ерепенься, у меня и так сил нет, а вода нужна.

– Не насовсем уходишь? – обрадовалась Симка. – А как ты ее притаранишь, нет же ничего?

– Платок намочу, вот гляди, чистый совсем, в кармане у Тимохи нашла, или кто он там. Дожди часто идут, надеюсь, что в щель хоть немного, да натекло.

Я отобрала у Симки свечку, которая сделалась совсем уже маленькой, и первую зажигалку, авось сгодится еще на разок, а вторую просила поберечь, не палить зря, посидеть и в темноте можно. Дорогой я мысленно просила у Бога помочь нам, больше ни на чью помощь я уж не рассчитывала. Совсем измученная добралась я до щели, огарок сразу же задуло порывистым ветром, и я спрятала его в карман, чтобы не обронить ненароком. Когда пригляделась немножко, мне показалось, что почти светло. Видимо, по сравнению с подземельем. Наверху шел дождь, и холодные редкие его капли, попавшие на мое лицо, показались мне благословением свыше. Времени терять было нельзя, но все-таки я постояла с минуту, ловя дождевые капли и дыша чистым воздухом. Мне повезло, почти сразу я наткнулась на тонкий ручеек, стекавший по стенке вниз. Судя по тому, что рукой я ощутила не глину, а мелкие камешки, вода должна была быть не мутной. Я напилась как следует, впрок, почувствовала себя немного лучше, смочила обильно платок и заторопилась назад. На зажигание огарка я не стала тратить время, то ли он еще загорится, то ли нет, а зажигалка-то пустая. Я почти уверенно пробиралась в темноте, ведя рукой вдоль стены. Привыкла, должно быть.

Симка обрадовалась мне так, словно не была уверена, что я вернусь, захлюпала даже, но тут же взяла себя в руки, зажгла огарок и стала обихаживать своего ненаглядного, смачивать ему губы, стирать с лица кровь. Я же при помощи зажигалки решила обследовать пещеру. Кто ищет, тот найдет! Вскоре я с торжеством предъявила Симке, которая не заметила моих раскопочных работ, два солидных свечных огарка и слегка сплющенную пустую банку из-под пива.

– Свечки – это здорово, а жестянку брось, пустая же, – заявила она мне, изучив мои трофеи.

– Ты просто дура, Сим! В ней же воду можно принести, сейчас расправлю ее. Не только Ленечке твоему, но и тому, второму, хватит.

– Тимохе?

– Ну да, если это он.

За водой мне пришлось лазить несколько раз, не так уж много ее в жестянку набиралось, а лицо у Тимохи все так запеклось, аж коркой покрылось, отмывалось очень плохо, да и боялась я очень сильно тереть, хоть он и был без сознания. Затеплив последний из огарков, правда самый большой, я кое-как расстегнула рубаху у него на груди, и… вот черт! Все именно так, как я боялась, не кровоподтек, а самая настоящая рана, да еще какая! И кровищи! Симка, уже обиходившая, как сумела, своего Леню, а теперь помогавшая мне, зажмурилась и отвернулась. Мне тоже захотелось зажмуриться, оставить все как есть, я же ничегошеньки не смыслю в ранах! Но я сцепила зубы и стала осторожно промывать грудь раненого водой.

– Как это его? – подала голос Симка.

– Как-как… Ножом ткнули, наверное. Духи давай, остались еще?

– Остались, я не трогала их. Только ты не все выливай, мне жалко, Леня подарить хотел, – завздыхала подруга.

– Не жалей, он тебе еще купит! – оборвала я ее, а про себя подумала: купит, если жив останется.

Духи, конечно, ушли все, даже маловато оказалось, да и то сказать, сколько их там в этом флакончике-то было? Симка посопела немного, но ничего не сказала. Тимоха вдруг застонал и открыл глаза. Я подняла свечку повыше, чтобы он сразу увидел, что никаких врагов рядом нет, только мы, две глупых овцы, и вылила ему последние капли воды в рот. Он слабо улыбнулся мне и послушно проглотил воду.

– Еще? Еще пить хочешь?

Но он уже снова потерял сознание.

– Эх, не жилец он, видно, – прошептала Симка, сидя рядом на корточках.

– Много ты понимаешь, – буркнула я, раздумывая, идти ли мне еще за водой. Сил у меня уже совсем не было.

Но тут вдруг мы внезапно услышали звук, от которого волосы у нас на голове встали дыбом.

Заскрипела открываемая дверь, но не уверенно, как раньше, а как-то медленно, словно нехотя.

– Господи! – простонала я шепотом.

– Свечку гаси, – испуганно прошелестела Симка.

Во вновь наступившей темноте, которая казалась такой плотной, словно драповая ткань, послышались неуверенные шаги, по стенам замелькали отблески света, потом тот, кто шел, споткнулся и грубо вполголоса выругался. Шаги стихли, видимо, человек, а судя по шагам, он был один, осматривался вокруг. Спина у меня взмокла от напряжения и страха. Я только по слуху ориентировалась в происходящем, но ничего не видела, кроме кругов блуждающего света по стенам, потому что стояла на четвереньках над беспомощно лежащим Тимохой, стараясь загородить его своей неширокой спиной. Почему-то я была уверена, что пришли по его душу, добить его хотят, и собиралась побороться за него, правда, сама не знала как. Что делала в это время Симка, мне неизвестно, но не шевелилась. Тишина стояла такая, что было слышно, как где-то, кажется за дверью, осыпается тонкой струйкой земля.

– Тонь, Тонь, ты здесь? – послышался мужской, неуверенный и совсем незнакомый голос.

Не вставая, я повернула голову и увидела, что пришедший светит фонариком совсем в другую сторону и руки у него дрожат.

– Тонь, ты живая? Что молчишь?

Пока я думала, отзываться мне или нет, ведь все равно скоро он меня обнаружит, голос вдруг подала Симка:

– Опять Тоня! Как что, так сразу она! А меня как будто и нету? – В ее словах отчетливо слышался ядовитый оттенок, значит, она уже ни фига не боялась.

Человек повернулся на голос:

– Ах вот вы где!

Я наконец вышла из оцепенения, в которое меня запеленал страх, и запалила свечу. Подняв ее повыше, вгляделась и несказанно изумилась при виде перемазанной, но довольной рожи Хорька.

– А ты-то откуда здесь взялся, хотела бы я знать?

– Не больно ты мне рада, как я вижу, а я-то, словно рыцарь какой, спешил, думал, спасать надо, даже скорую вызвал.

– Господи! Так ты не с ними? – выдохнула я с облегчением.

– Тоньку спасать летел? – сурово поинтересовалась Симка.

– Не-е, не ее, честно говоря, Тимоху. А где он, не с вами? А, вот вижу. Черт возьми, да он и не шевелится даже! Неужто помер?! Вот ё-моё, опоздал я, стало быть. Жалко.

Я поспешила его успокоить, что, мол, жив пока Тимоха, без сознания просто. Я даже не знала, чему дивиться больше: внезапному появлению Хорька с его невиданной заботой о Тимохе, которого он вовсе никогда не любил, или Симке с ее неуемной жадностью на парней. Есть ведь жених, чего ей еще надо? А может, она боится, что все-таки помрет Ленька, и на всякий случай Хорька хочет приветить? Поразмыслив, я попросила Хорька не околачиваться здесь зря, а пойти встретить у входа врачей. По тому, с какой охотой он бросился выполнять мою просьбу, стало ясно, что ему было муторно находиться здесь, под землей, да еще рядом с ранеными.

– Надо же, слабонервный какой стал, прямо мальчик-одуванчик. А каким гоголем ходил, помнишь?

Но Симка не пожелала отозваться на мои слова, она сидела, склонившись над Ленькой. Что ж, теперь нас скоро вызволят отсюда, опасность бесславно сгинуть уже не угрожает, можно и в обиды поиграть. Я вспомнила, как Симка, сопя и давясь, перегрызала на мне веревки, и улыбнулась. Все-таки она настоящая подруга, а все ее взбрыки – это так, пустяки, характер у нее такой.

К моменту нашего триумфального выхода из пещеры набежало столько народу, что на берегу яблоку некуда было упасть. Здорово работает у нас «сарафанное радио». К моему облегчению, я увидела в толпе мою бабульку и помахала ей рукой, мол, не волнуйся. В старой, замызганной моей куртке пробиралась она сквозь толпу, работая острыми локотками. Но как она ни рвалась меня обнять, ей этого не позволили, даже поговорить не дали. Меня принялись запихивать в машину с красным крестом. Потом я узнала, что после сообщения Хорька, да еще услышав про пещеры, в районе струхнули, решили не рисковать и бухнули сразу в областной МЧС. Потому и понаехало столько машин. Уже из машины я смогла крикнуть бабке, что ничего особенного со мной нет, скоро, мол, вернусь.

В обшарпанном, воняющем хлоркой приемном покое немолодой врач с то ли с отекшим, то ли заспанным лицом, стараясь дышать в сторону, поставил мне предварительный диагноз: сотрясение мозга и успокоил, сказав, что дня через три все пройдет и я буду как новенькая. Ох и тяжко мне дались эти три дня! В еде я неприхотливая, но ту еду, что дают в больнице, есть невозможно. Месиво, что принесли нам на завтрак в палату, было серого цвета и полусырое, без следа масла, хотя бы и постного, а кусок селедки, полуразложившийся на вид, вонял так, что хоть нос затыкай. Никто этой гадости есть не стал. Странно то, что на эти продукты ведь истратили деньги, так почему бы не потратить их с толком, особенно если их мало? Не понимаю. Говорят, что персонал мало получает за свой труд, плохо, конечно, но ведь больные в этом не виноваты!

Первый день я лежала не шелохнувшись, как и велел врач, но уже на второй смекнула, что после обхода почти все так резво вскакивают совсем не потому, что им это разрешили, а потому, что знают, некому их одернуть. В общем, я встала и пошла искать Тимоху. Я знала, что он тоже лежит где-то здесь, Симку сразу отпустили, неизвестно куда Леню увезли, а Тимоху определили сюда, и вроде бы надолго. В процессе поисков я миновала ширмочку, стоящую в коридоре, и, бросив туда взгляд, обнаружила Тимоху. Потом я узнала, что все мужские палаты были переполнены, и многих мужиков клали в коридор, но не таких же тяжелых, в самом деле!

Тимоха находился в сознании и не спал, но, кажется, был не рад видеть меня, отводил глаза, ерзал и краснел. Наконец я сообразила, что он может ерзать по вполне прозаическим причинам, уж тут я помочь не могла, надо было просить кого-то. Искать долго не пришлось. Выйдя из-за ширмы, я натолкнулась на коротко стриженного дяденьку, весело скачущего на костылях. Одна нога у дядьки была в гипсе, но он совсем не унывал. Стесняясь, я попросила его помочь мне найти санитарку, чтобы дать Тимохе судно, полагая, что ему это сделать трудно, ведь он за костыли держится.

– Если не я, то кто? – гордо ответил мне дядька и засмеялся, когда я покраснела. – Не волнуйся, девица-красавица, – сказал он мне, – буквально все для кавалера твоего делаю, и утку подаю, и соки ему наливаю.

– Соки? – удивилась я.

– Ну да, соки, а что такого? Мать ему целую сумищу принесла и попросила поить почаще.

А ты небось его к матери ревнуешь? Брось! Никуда не денется, да и куда ему деваться от крали такой? – И он весело мне подмигнул.

Я пояснила, что ничего такого нет, просто мы из одной деревни. Дядька был на редкость веселый, мои слова почему-то вызвали у него такой приступ смеха, что я начала бояться, как бы он не грохнулся со своих костылей.

На третий день мне приспичило навестить Тимоху совсем поздно, уже одиннадцать пропикало. Меня не то предчувствие томило, не то я выдрыхлась днем. Выскользнула тихо, чтобы не разбудить спящих, стояла, озираясь на пороге, вдруг мимо меня тенью скользнул по коридору силуэт мужчины. Направлялся он в сторону, где стояла койка бедного Тимохи. Все мои предчувствия разом всколыхнулись. Такой же тенью, стараясь дышать потише, я пошла за мужиком. Так мы прошагали полкоридора и поравнялись с палатой, откуда падал свет, и я увидела, что в руке у мужика что-то блеснуло.

Нож! – мгновенно поняла я, а до Тимохи уже всего ничего осталось. И тогда я завизжала.

От моего визга мужик подпрыгнул на месте, из рук его что-то упало и сильно звякнуло. Он развернулся ко мне и со словами «Убью, стерва!» стал надвигаться на меня, подняв руки со скрюченными пальцами.

В коридоре зажегся свет, около меня столпилось множество людей, все допытывались, что со мной случилось. Я уже не визжала, но еще хрипела. Наконец дядька на костылях, который тоже притащился и громче всех допытывался, чего мне надо, догадался шлепнуть меня по щеке, и я наконец замолчала.

– Ты чего бузу развела? – наклонился он ко мне. – Чего тебе неймется? Орешь, спать никому не даешь, жениха своего с постели подняла. Сергея Ивановича до того перепугала, что он, бедняга, бутылку водки разбил, с трудом добытую.

– Какой Сергей Иванович?

– Как какой? Да вон он, у стеночки жмется. – И дядька ткнул пальцем в сторону ночного татя.

– Он убийца! Он Тимоху убить хотел.

Брови дядьки круто взлетели, повернувшись, он внимательно оглядел предполагаемого убийцу и покачал головой.

– Он?! Вряд ли, жидковат слишком, да и зачем бы ему это? Это же Сергей Иванович, дежурный врач, ты что, не узнала его? – И, развернувшись в сторону врача, добавил: – Говорил я, что нельзя весь свет в коридорах гасить, экономисты хреновы! Васька Чутыкин из соседней палаты полчаса назад так навернулся, чуть вторую руку не сломал!

В коридоре все сильнее пахло алкоголем, щедро вылившимся из вдребезги разбитой бутылки.

Наутро меня моментально и без предисловий выписали. Я вышла на больничное крыльцо, ломая голову, как мне попасть теперь домой?

И вдруг заметила мою бабульку, вынырнувшую из-за угла. Она спешила ко мне, семеня ногами, и я улыбнулась.

Дома бабка сразу же уложила меня в постель, я поведала ей историю моей скорой выписки. От смеха у бабки слезы на глазах выступили, которые она промокала ладонями.

– Так говоришь, за Тимошу вступилась? Ну и ладно, ну и хорошо! А нечего водку таскать в больницу и на работе ее трескать! Врач, называется! Не врач, а грач!

Вечером пришла Симка и рассказала мне, что Ленечка тоже лежит в больнице, но в тюремной. Я поразилась:

– А почему, Сим, он же ничего не сделал?

– Он заодно был с ними, с Ромкой, с Валеркой, с этой тварью Эдиком, вместе они дел наворотили. Это уж потом Леня завязать хотел из-за меня, вот они его и отдубасили. Разозлились сильно, да испугались, потому и убить хотели, да не вышло у них, он ведь сильный, Ленечка-то. – В ее голосе звучала гордость.

– Слушай, а что они делали-то? И пещера им на что сдалась? Лаз замуровали, прятали что-то там?

Симка порозовела.

– Иконы у них там были.

Я присвистнула.

– Иконы?!

– Ага, иконы, старинные такие, дорогие!

– А где они их взяли? Их так просто не найдешь. Из храма какого украли? Но это же ужасный грех!

Она отвела глаза и завозила ногами по полу.

– Взяли где-то, греха не забоялись, видно.

По виноватому виду Симки можно было подумать, что она самолично храм обчистила.

– Да будет тебе, все наладится, – попробовала я ее утешить.

– Да-а, тебе легко говорить, а он чувствует себя плохо. – Симка хлюпнула носом.

– Выправится он, сама же хвастала, что он сильный.

Она улыбнулась мне сквозь слезы и, наклонясь ко мне пониже, сообщила:

– Я ведь беременная, Тонь.

– Ну да?! И что теперь делать будешь?

– Рожать! – ответила подруга твердо, и я кивнула, соглашаясь с ее решением. – Как Ленечка на ноги встанет, поеду к нему, пусть распишут нас. Мне теперь, Тонь, о ребеночке думать надо. – И Симка похлопала глазами, кажется сама удивляясь своей ответственной позиции.

– Тонь, ты как тут? Голова не болит? Вот и ладненько. Пойдем вечером в клуб, кино привезли, новое, говорят.

– В клуб? Так ты же беременная вроде? – бестактно вытаращила я глаза.

– Ну и что? – обиделась Симка. – Беременная, не припадочная же!

Дел никаких особых на вечер у меня не было, и я поддалась на ее уговоры. Фильм оказался действительно новым, и даже не американским, а нашим. Время показывали революционное, революционеры, убивавшие всех направо и налево, были такими мерзкими, так неприлично и непонятно выражались, что публика разочарованно зашумела.

Я полезла с претензиями к Симке, но она отмахнулась, с увлечением глядя на экран. Я тоже посмотрела, действие уже скакнуло к Гражданской войне, белые и красные дрались почему-то врукопашную, махались ногами на манер Чака Норриса. Мне стало грустно, я решила уйти. На крыльце Симка меня догнала.

– Ты чего? Смотрела бы, или боишься возвращаться? Так много наших, не одна, с компанией пойдешь.

– Там дерутся и стреляют, а в моем положении вредно всякие страсти глядеть.

Я с уважением посмотрела на важно вышагивающую подругу и предложила:

– Слушай, раз с кино не вышло ничего путного, пойдем к нам чай пить?

Болтая, мы вошли в дом и замерли на пороге, выпучив глаза. За столом сидели и мирно пили чай Федосья, Александр Николаевич Самойленко и моя бабулька. Что могло их вместе свести?

Симка тихо ойкнула и дала задний ход. Удерживать я ее не стала. Мне же пришлось присоединиться к гостям. За столом царила суровая сдержанность, все чаевники больше налегали на пироги и варенье, чем на беседу, но зато буравили друг дружку взглядами. Видно, бури здесь разыгрались нешуточные. После того как гости разошлись, я принялась допрашивать бабку. Она запираться не стала.

– Зашел человек в гости, чайку попить. Хороший человек, культурный.

– Бабушка, ну что ты юлишь? Говори, о чем разговор шел, обо мне?

– Знамо дело, о тебе, – проворчала бабка и длинно вздохнула, но тут же захихикала. – Он, Самойленко, все кружева плел да тебя нахваливал. Какая ты хорошая, разумная, смирная. Я так понимаю, он на тебе жениться мечтает.

– На мыслях перебьется.

– Стало быть, совсем он тебе не нравится? – вроде бы огорчилась бабка.

– Не то чтобы совсем, человек он хороший, добрый, только замуж я за него не хочу. А скажи-ка мне, чего это ты с Федосьей не поделила?

– А и не ссорились мы с ней, чего мне с ней ссориться? Просто настроения у нее не стало.

– Интересное дело. И с чего оно испортилось? Давай колись, баб.

– Ты чего такие слова родной бабке говоришь – колись! Что я тебе, полено какое, что ли?! – Бабка сделала вид, что обиделась, но недолго выдержала, опять захихикала. – В отцы, говорит, ты ей годишься! Самойленко и надулся как мышь на крупу. – И бабка раскатилась меленьким смешком.

– Федосья так сказала Самойленко? Вот дает! Только ей-то какая забота?

– Забо-ота! – протянула бабка. – Самая забота и есть. Уж с каких пор тебя за Тимошу ладит, ты еще девчонкой махонькой была, а она уж наперед решила! – неожиданно выложила она.

– А он? – глупо спросила я.

Бабка расплылась в улыбке.

– Он-то? – И вдруг улыбаться перестала, уставилась на меня ехидно. – А то сама не видишь! Он в тебе души не чает, одна ты для него на свете.

Нельзя сказать, чтобы бабкины слова были для меня большим откровением, видела я его пристальные взгляды, смутно догадывалась, что у него на уме, только верить этому не хотела, и Симкины намеки вызывали во мне только досаду.

– Я тебе так надоела, баб, что ты меня сбыть хочешь? Или не любишь меня совсем?

– И-и, детка! Как это не люблю? Ты ж кровиночка моя единственная! Только мне ведь не век жить, помру скоро, одну тебя на свете оставлю, беззащитную.

Нелегкий этот разговор кончился тем, что мы поплакали, пожалели друг дружку, а потом решили еще по чашке чаю выпить.

– Стало быть, замуж ты не хочешь, стало быть, обоим от ворот поворот. Ну а делать-то что станешь? – Бабка положила на край блюдца обкусанный кусочек сахара и посмотрела на меня влажными от недавних слез глазами.

– На работу ходить буду, с тобой чаи гонять. Может, вон Симке скоро понадоблюсь, – дипломатично отозвалась я.

– Ребенка, что ль, ей нянчить собралась? Мать у нее на то имеется. Своего надо родить и наперед замуж выйти, а не на чужих детей зариться, – отрезала, вновь осерчав, бабка.

Я оторопела:

– А откуда ты знаешь?

– Откуль, откуль, да все оттуль! Вся деревня знает. Всем сорока твоя раззвонила, всем похвасталась, – насмешливо фыркнула она.

– Ну надо же, а мне говорила, что это секрет.

– Какие у Симки могут быть секреты? В ней ничего не держится, как вода в заднем месте!

– И то правда.

Дверь библиотеки приоткрылась, и в нее просунулась голова Петра Семеновича, главы нашей администрации. По всегдашнему обыкновению, полностью он не вошел, словно опасался самого воздуха библиотеки, и на меня посмотрел косо.

– Кострикова, ты это, помоги там Людмиле Павловне, дело-то общее.

– Какой Людмиле Павловне? – сделала я непонимающее лицо, покривив душой.

– Какой-какой! Завклубом, одна она у нас. Новый год на носу, одна она не справится, учительницы уже подключились, в школе и репетируют, давай впрягайся.

Завклубом была высокая костистая женщина с большими круглыми глазами и крупным крючковатым носом, чем напоминала сову. По отчеству ее звали только глава да еще малышня зеленая, а я Людой звала, хотя знала, что она обижается. Грешна, не жаловала я ее. Да и старше она была на какой-то десяток лет, подумаешь Павловна, обойдется!

Вот не думала, что подготовка праздника такая морока. Меня запрягли так, что вздохнуть было некогда. Дали две роли в малышовом спектакле, хорошо, небольшие, но заучивать-то надо! Большая роль в спектакле для ребят постарше, да мало того, еще стихи под уличной елкой читать надо. Эх, и зачем только завели моду наряжать елку на улице? Теперь в новогоднюю ночь не посидишь всласть у телевизора, придется в час ночи тащиться к елке, а все эта Людка, до нее не было ни у кого привычки по ночам шастать. Бабка как узнала, принялась охать и ахать, ругать все начальство, здешнее и районное, даже областное зачем-то приплела, только что президента трогать не стала. Пожалела, должно быть. Я поторопилась успокоить ее, что народу соберется много, не одна я выступать буду, все будут свои, деревенские, что мне может грозить? Раньше опасения бабке в голову не пришли бы, но после моего приключения нервы у нее поистрепались.

– Ну, давайте, девочки, еще разок сценку с Бабой-ягой, потом с зайчатами, но только поживее, а то вы будто спите на ходу. Особенно это тебя, Тонь, касается. Надо плавно ходить, а ты ковыляешь кое-как, словно Серая Шейка.

Одна из новеньких учительниц засмеялась, ей показалось забавным, что меня с уткой сравнили. Обычно я довольно спокойно отношусь, когда прохаживаются на мой счет, но на этот раз обидно мне стало. Уж не Людке с ее физией сумасшедшей совы и грацией бегемота делать мне замечания! Да она когда читает свои собственные стихи, мухи с тоски дохнут! А как прошлой зимой на свадьбе сестрицы двоюродной плясать взялась, так полстола свадебного своротила и стекло в серванте раскокала! До сих пор сестра на нее дуется. Только я собралась все это ей высказать да еще пару случаев добавить, как заявился Петр Семенович в компании с каким-то мужиком. Не знаю, где Петр откопал этого мужика, но был он молодцеватым, хорошо одетым и смотрелся рядом с нашим главой весьма странно.

Училки наши встрепенулись, приняли кокетливые позы и призывно замигали глазками, а вслед за ними и Людка стала повторять те же приемы. Но это она зря! То, что у молоденьких, хорошеньких училок выглядело вполне приятно и мило, в ее исполнении вызывало оторопь.

– Вот, полюбуйтесь, наша самодеятельность, сплошные таланты, новогодний спектакль репетируют, – с гордостью пояснил глава.

Пришелец с улыбкой оглядел всех женщин очень подробно, а напоследок вдруг подмигнул мне. Я-то надеялась, что они осмотрят школу и уйдут, но мужчины уселись смотреть репетицию. Если я и раньше Петра Семеновича недолюбливала, то сейчас мысленно пожелала ему провалиться куда-нибудь поглубже и на долгий срок.

Между тем репетиция шла своим ходом, Людка и училки заходили павами, голоса их сделались тонкими и сладкими. Я же предвидела, что под чужими взглядами непременно оступлюсь и тогда меня уже не уткой, а еще похуже как назовут. Но Людок меня удивила, она начала репетировать сцену, которая у нас получалась хорошо и считалась законченной. Глядя, как она ходит размашистым шагом и громко выкрикивает реплики, я не могла понять: перед кем она выпендривается? Скосив глаза на вечно хмурого главу и усмотрев вдруг его блаженную улыбку, я кое-что уразумела.

Так они что, снюхались? И когда только успели? Пока я предавалась этим мыслям, ко мне обратился незнакомец:

– А что же такая интересная девочка сидит, скучает?

Я вздрогнула и молча отвернулась. Глава засуетился, заявил, что им еще куда-то надо, подхватил своего спутника под руку и поволок. Уходя, глава ожег меня неприязненным взглядом.

– Это что, новое районное начальство? – спросила я у Людки.

Та пренебрежительно фыркнула.

– Ты, Тонь, как с луны свалилась, ничего не знаешь. Это же пред-при-ни-ма-тель! – выговорила по слогам это заветное слово.

– А что ему надо в нашей деревне? Какие у него дела с Петром Семеновичем?