Текст книги "Это моя школа [издание 1955 года]"

Автор книги: Елена Ильина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Папин чемодан

Это был удивительный чемодан. Чего-чего только в нем не оказалось!

Раньше всего папа развернул полотенце и вынул оттуда бутылочку с заспиртованной змеей. Сунул руку еще глубже – и вытащил какие-то сухие, лохматые стебли, похожие на метелки.

– Это саксаул, – сказал папа. – А вот это очень опасный враг человека в пустыне – «каракурт».

И папа вынул коробочку. Внутри лежал маленький черный паук с ярко-красным пятнышком на брюшке.

– Каракурт? – спросил Миша и осторожно взял в руки коробочку. – Такой маленький, а уже такой опасный?

– Еще какой опасный! – сказал папа. – Укусит человека, так не оберешься беды. Иной раз люди даже умирают от его укуса.

Бабушка торопливо вынула из рук у Миши коробочку и отставила ее подальше.

– И что ты, Сереженька, привозишь домой всякую дрянь! – сказала она. – Давай-ка я лучше выброшу этого твоего кураката.

– Что ты, бабушка! – с возмущением сказала Катя. – Разве можно выбрасывать такие редкости? Их же в Москве нет!

– И слава богу, что нет.

– А как же наука? – спросила Катя. И, не дождавшись ответа, прибавила: – И потом, бабушка, он же сушеный! Его даже можно в руку взять. Да, папочка?

Отец засмеялся:

– Да, сушеные каракурты не кусаются. Но в руки брать его все-таки не стоит. А то еще, чего доброго, у него отломаются лапки, и он больше не будет годиться для науки.

Он достал из чемодана какой-то белоснежный камень, как бы спаянный из крепких, блестящих кристаллов. Кристаллы громоздились в беспорядке один над другим.

– Какой красивый! – сказала Катя. – Дай мне подержать, папочка!

– И мне! И мне! – закричал Миша и выхватил у Кати из рук белый камень. – Тяжелый! Это что такое, папочка? Просто камень?

– Каменная соль, – сказал папа. – Галит называется.

– Соль? И она соленая?

И прежде чем папа успел ответить, Миша лизнул камень и с удовлетворением сообщил всем:

– Очень соленый.

Бабушка со вздохом отняла у него и эту диковинку:

– Всего не перепробуешь, Мишенька.

В эту минуту папа порылся в чемодане и вынул что-то завернутое в полосатую, серенькую с голубым, материю.

– Вот смотрите, – сказал он и, развернув сверток, достал оттуда череп какого-то хищного зверька с острыми клыками.

– Тоже каракут? – спросил Миша.

– Нет, Мишенька, не каракурт, а особая порода степного хищника. Родственник нашего волка.

– Так ведь волк большой?

– Ну а этот – маленький.

– Постой, Сережа, – вдруг сказала мама, приподнимаясь с места. – А во что ты завернул этого своего волчонка? Что-то знакомое…

– Понимаешь, Иринушка, – сказал виновато папа, – совершенно не хватило упаковочных средств. Пришлось оторвать…

– Рукав от рубашки! – с упреком сказала мама. – Так ты бы уж лучше от нижней оторвал, а это ведь верхняя и еще совсем хорошая!

– А ведь правда, – сказал папа. – Не догадался. Да разве это такая беда? Подумаешь – рукав! Ведь его и назад пришить можно. Еще крепче будет.

Мама с бабушкой переглянулись и почему-то обе засмеялись.

– Смейтесь, смейтесь, – сказал папа. – Посмотрим, что вы сейчас скажете.

И он достал из другого оторванного рукава три плоские чашки без ручек. Одна оказалась с трещиной.

– Ох, – сказала бабушка, – три чашки вез и то не довез. Надо было их в мягкое уложить.

– Нет, – сказал папа, – эту я уж такой и купил. С трещинкой.

Бабушка покачала головой:

– Ох, горе-покупатель!

Но мама почему-то обрадовалась. Она поставила в ряд на стол все три чашки и стала их разглядывать, то отодвигая, то придвигая к глазам.

– Вот за это спасибо! – сказала она. – Молодец! Просто молодец. Какой рисунок чудесный. А эта пиала с трещинкой – прямо чудо! Лучше всех. Так мне это пригодится!

– Для эскизов, мамочка? – спросила Катя.

– Ну конечно!

– Ага! – сказал папа. – А вы еще меня ругаете, что я недогадливый.

– Нет, ты очень догадливый! – убежденно сказала Катя. – Правда, мамочка?

– На этот раз – правда.

– То-то же, – сказал папа и, наклонившись, достал из чемодана целую пачку каких-то снимков. – Видите белое озеро? Это и есть залежи галита.

Все посмотрели. На снимке виднелся пологий склон песчаного холма, а вдали белело озеро.

– В окрестностях этого озера нас однажды застигла песчаная буря, – спокойно, как будто между прочим, заметил папа. – А вот это гипс.

Он положил на ладонь прозрачную, как стекло, пластинку, провел по ней ногтем, и на пластинке осталась тоненькая черточка.

– Постой, – сказала мама, – гипс гипсом, а почему ты мне ничего не писал про эту песчаную бурю?

– А чего ж тут писать? Дело обычное, – пожал плечами папа. – Буря как буря. Вот тебе, Ириша, та рубашка, от которой я рукава оторвал. Посмотри, можно их назад пришить? А то Мишуку эту рубашку переделай…

– Ладно, ладно, ты мне зубы, голубчик, не заговаривай, – усмехнувшись, сказала мама. – Теперь я вижу, что обо всем самом главном ты мне не писал.

– Ах, Ириша, – папа с досадой махнул рукой, – ну зачем я буду вам писать, что по пути вот к этому самому озеру, – и он постучал пальцем по снимку, – на нас обрушились целые тучи песка?

– Как это «тучи»? – удивилась Катя.

– Ну как тебе объяснить, дочка? Вот представь себе. Вышли мы на рассвете, еще по холодку. Потом встало солнце. Тени осталось только, что от нашего грузовичка да от верблюдов. Ну, жарко в эту пору там всегда бывает. Но в этот день было что-то невероятное. До того душно, тяжко, будто в духовке.

Вдруг небо пожелтело, стало тихо… Ну, необыкновенно тихо, словно все вокруг притаилось. И тут налетел порыв ветра, закрутился песок, понеслись песчаные вихри, взвились этакими языками. Ну, думаем, буря идет. И вправду – пяти минут не прошло, слились все эти песчаные вихри в одну сплошную завесу, и несется эта завеса прямо на нас. Мы, конечно, остановились. В такую бурю идти никак нельзя. Надо переждать. И вот представьте себе: самое страшное – это когда видишь, как пугаются верблюды. Они начинают кричать так тревожно, так жалобно, что прямо сил нет слушать. И сами, без всякого понукания, ложатся на землю… Ну, мы укрыли их брезентами и тоже улеглись под склоном бархана. Лежим ничком и ждем, что будет. И кот становится совершенно темно, как ночью. Свист, вой, гуденье… Это значит – она идет как раз над нами.

– Кто? – шепотом спросила Катя.

– Буря. Черная песчаная буря. Часа три пролежали мы так, закрывшись руками, не смея поднять головы. А когда наконец буря пронеслась и мы встали на ноги, наступило самое, я бы сказал, скверное. Все приметы дороги исчезли, как будто их никогда и не было. Где был песчаный холм – там котловина, где была котловина – там холм. Вот и попробуй разыщи базу или колодец. Три дня мы блуждали в пустыне, пока наконец не вышли по компасу на берег Сыр-Дарьи. Ну и пили же мы тогда! Прямо на коленях стояли у воды и черпали воду ладонями. А рядом, захлебываясь от жадности, пили наши верблюды. Еще бы! Знаете, какой у нас был водяной паек в эти дни? По кружке в сутки. И на питье и на мытье. Да уж тут, по правде сказать, не до мытья было. А верблюды наши бедные ни капли воды не получали.

– Ах ты, батюшки, – сказала бабушка. – И чего тебя, Сереженька, все в пустыню да в пустыню носит? Неужто этой соли твоей поближе нет?

– Есть, да не та, – сказал папа. – А если бы вы знали, какая там вода, в этой Сыр-Дарье! Желтая, мутная. Прямо – жидкая глина, а не вода. А все-таки казалась вкуснее вкусного.

– Папочка, – сказала Катя, нежно поглаживая отца по рукаву, – хочешь, я тебе водички принесу, холодненькой?

Папа засмеялся:

– Нет, я бы лучше сейчас горячего чайку выпил. Все, дочка, хорошо в свое время.

Бабушка засуетилась:

– Что ж ты молчишь, Сереженька? У меня и чайник давно вскипел.

– Ну вот и хорошо. Тащите-ка, ребята, чемодан в переднюю, эти все рубашки – с рукавами и без рукавов – мама в шкаф запрячет, а камешки свои я к себе в стол уложу. И айда чай пить!

– Постой, папочка, – сказала Катя. – А как же Миша сказал, что ты черепаху привез? Где же она?

– В корзинке, – ответил за папу Миша. – Только она какая-то странная – все спит и спит. Уж я к ней стучался-стучался, а она и голову не показывает. Может быть, у нее и нет головы, папочка?

– Есть, только маленькая, – сказал папа. – Потерпите, ребятки. Она выспится, привыкнет к новому месту и покажет, что у нее есть и голова и лапки.

Мама собрала папины вещи и, открыв шкаф, стала раскладывать их на полке.

– Нет, – вдруг сказала она, обернувшись к папе, – и подумать только, что в эти дни мы даже не знали, в какой ты беде!

– И хорошо, что не знали, – сказал папа. – Мне было бы гораздо хуже, если бы я еще думал, что вы тут беспокоитесь. Ничего, поверь мне, я ко всему этому привык. И вот сейчас – ведь как я рад, что вернулся домой, а весной обязательно опять потянет туда же, в эти песчаные степи…

Папа подумал и потрепал Мишу по плечу.

– А настанет время, – сказал он, – мы и забудем, что такое пустыня. Проложим каналы, по каналам вода пойдет в пески, а вдоль каналов поднимутся деревья. Леса вырастут. Сады… И не будет больше пути ни песчаным бурям, ни суховеям. Вот какие дела, друзья хорошие!

Тут бабушка выглянула из-за двери и спросила:

– Ну что, все убрали, друзья хорошие? Идите-ка чай пить. Все готово. Какое я для тебя, Сереженька, варенье припасла! Не чета твоим куракатам.

Стелла Кузьминская

Надежда Ивановна сидела в пионерской комнате за столом и что-то писала, когда дверь приоткрылась и вошли две пионерки. Это были Настя Егорова и Валя Ёлкина.

Надежда Ивановна подняла голову:

– Что вам, девочки?

Настя и Валя смущенно переглянулись.

– Ну что же вы? Говорите, зачем пришли, – сказала старшая вожатая.

– Надежда Ивановна, – начала Валя, – мы больше не хотим Стеллу Кузьминскую.

Надежда Ивановна удивленно посмотрела на девочек:

– Что значит «не хотим»? Почему?

Девочки молчали.

– Уж если начали, так говорите.

– Мы больше любим Катю Снегиреву, – пояснила Валя.

– Больше любите Снегиреву? – спросила Надежда Ивановна. – Что ж, очень хорошо. Но разве этого достаточно, чтобы отстранить Кузьминскую?

– Достаточно! – уверенно сказала Настя. – Катя у нас все равно самая главная. Кузьминская только на словах председатель совета отряда, а до отряда ей и дела нет.

Надежда Ивановна внимательно слушала девочек.

– И потом, Стелла уж очень воображает, – сказала Валя. – Вот мы и хотим опять устроить выборы.

– Перевыборы, – поправила подругу Настя. – Мы хотим выбрать Катю Снегиреву. Только она об этом еще не знает.

Надежда Ивановна покачала головой.

– Надо, чтобы совет дружины вам это разрешил, – сказала она. – Без совета дружины нельзя. – И, нахмурив брови, она добавила: – К выборам, девочки, надо относиться серьезно. Это не игра. Раз вы уже выбрали Стеллу Кузьминскую – значит, считали ее достойной. Ее выдвинула такая серьезная, толковая пионерка, как Лена Ипполитова. Что ж, и Лена считает, что председателя совета отряда нужно переизбрать?

Валя посмотрела на Настю и легонько толкнула ее локтем. Настя кивнула головой и ответила не колеблясь:

– Теперь уже и Лена видит, что Стелла не годится в председатели совета. Не подходит. Лена сама говорит: «Я ошиблась».

– Вот как? – Надежда Ивановна очень строго посмотрела на девочек. – А вы не думаете, что завтра выберете Снегиреву, а через месяц и про нее скажете: «Не подходит. Воображает»? Этак у вас толку не получится.

– Что вы, Надежда Ивановна! – заговорили сразу обе девочки. – Про Катю разве так можно сказать? Она хоть и командует немножко и даже иногда покрикивает, но пусть, мы на нее не обижаемся.

И девочки рассказали о том, как вчера Катя, вместо Стеллы, устроила в классе очень важное собрание.

– Стелле только бы домой поскорей уйти, – сказала Настя, – а Катя не такая…

– Совсем не такая! – подхватила Валя. – И потом, она и у себя в звене всегда что-нибудь такое затеет. Вот, например, придумала сказки по очереди рассказывать, или если какая-нибудь девочка хвалит какую-нибудь книжку, так обязательно эту книжку прочитать всем вместе вслух.

– Мы с Валей теперь тоже так делаем, – сказала Настя. – Но Катя начала первая.

– Первая! – подтвердила Валя и мотнула кудряшками.

– Да-а, – задумчиво проговорила Надежда Ивановна, – Снегирева – молодчина, и я думаю, она справится. Но ведь дело не в одном только председателе. Весь совет отряда должен работать дружно…

Надежда Ивановна помолчала и, по обыкновению, прошлась по комнате, заложив за спину руки.

– Вот что, девочки, – сказала она наконец, усаживаясь на место. – Пошлите завтра Стеллу ко мне после уроков. Впрочем – нет. Лучше я ее сама позову.

На другой день после уроков Стелла пришла к Надежде Ивановне. В пионерской комнате было шумно. У стола несколько вожатых, склонившись над разграфленным листком, обсуждали план предпраздничных экскурсий (уже приближалось седьмое ноября). Какая-то девочка, волнуясь и вытирая глаза, уверяла Надежду Ивановну, что она всегда-всегда носит пионерский галстук и только один раз забыла…

– Ну хорошо, успокойся, – сказала Надежда Ивановна. – Завтра я приду к вам на сбор.

И, увидев стоящую на пороге Стеллу, она кивнула головой:

– А, Кузьминская! Ну, идем. Мне надо с тобой поговорить.

Она повела Стеллу в кабинет директора, где сейчас никого не было, усадила ее на большой кожаный диван с пуговками, прихватывающими обивку, и сама села рядом.

– Ну, – сказала она, – рассказывай, как у тебя идут дела.

Стелла с недоумением и тревогой посмотрела на Надежду Ивановну.

– Хорошо, – робко сказала она. – У меня по всем предметам пять. Только по географии меня еще не спрашивали…

– Я знаю, что отметки у тебя прекрасные, – сказала Надежда Ивановна. – Ну что ж, это очень хорошо. Но ты ведь не только ученица четвертого класса. Ты – пионерка, да к тому же еще председатель совета отряда.

Стелла пожала плечами.

– Ну что ты молчишь? Ты же видела, что делалось у вас в классе, – продолжала Надежда Ивановна. – Почему ты не поговорила ни с Олей, ни со мной?

Стелла удивленно посмотрела на Надежду Ивановну.

– Я как-то не догадалась, – медленно сказала она.

– Ну а почему ты не посоветовалась с девочками? Ведь на то и существует совет отряда.

Стелла опять беспомощно поглядела на старшую вожатую. В глазах ее Надежда Ивановна почувствовала безмолвный вопрос: «Ну чего вы все ко мне пристали?»

– Что же мы с тобой будем делать? – спросила Надежда Ивановна. – Как ты думаешь вести работу дальше?

Стелла смотрела вниз, покусывая губы.

– Вот что, Надежда Ивановна, – вдруг сказала она решительно. – Пусть лучше кто-нибудь другой будет у нас председателем совета отряда. А я, наверно, не подхожу.

– Вот как? А кто же, по-твоему, подходит?

Стелла опять задумчиво пожала плечами и подергала кожаную пуговку на обивке дивана.

– Ну, Катя Снегирева, пожалуй, – сказала она. – Снегирева как-то так умеет говорить, что ее все слушают. А я так не могу. Да и мама недовольна.

Надежда Ивановна насторожилась:

– Мама? Почему?

– Да я сама не знаю, – уклончиво ответила Стелла. – Она говорит: «Хватит с тебя, что ты учишься на пятерки». Она говорит, что у меня здоровье слабое.

– Да? – удивилась Надежда Ивановна. – Разве ты часто болеешь?

– Нет, не очень часто, – сказала Стелла. – Можно даже сказать – редко, а мама все-таки всего боится. Она любит, чтоб я дома была, и не любит, чтоб я куда-нибудь ходила. И потом, она все сердится… – Стелла смутилась и замолчала.

– Почему сердится? На что? – спросила Надежда Ивановна.

– Не знаю… Ну вот я, например, говорю: «Вырасту – буду учительницей». А она: «Перестань глупости болтать!» – «Ну, тогда я буду библиотекарем». А мама: «Час от часу не легче». – «Ну, тогда – доктором…» А мама говорит: «Сама не понимаешь, чего хочешь. Трудная, неблагодарная работа». Что же, мне никем не быть, что ли?

Надежда Ивановна засмеялась и потрепала Стеллу по плечу:

– Зачем же «никем»? Много еще есть на свете разных профессий.

Стелла грустно покачала головой:

– Нет, мама непременно хочет, чтоб я артисткой была. А я нисколько, вот нисколечко не умею представлять. Какая же из меня артистка?..

Надежда Ивановна сочувственно посмотрела на эту красивую девочку в нарядном переднике, с большим бантом в подстриженных до плеч волосах.

– Вот что, Кузьминская, спроси у мамы, когда и где ей удобнее встретиться со мной. Я бы хотела с ней поговорить.

…Надежде Ивановне не пришлось долго ждать ответа. Стеллина мама явилась сама в тот же вечер, несмотря на сильный дождь.

– Чего вы хотите от моей девочки? – спросила она.

– Простите, а кто ваша девочка? – сказала Надежда Ивановна.

– Как это – кто? Стелла Кузьминская. Зачем мы меня вызвали?

– Право, я и не думала вызывать вас, – ответила Надежда Ивановна. – Я бы могла и сама прийти к вам. Я только хотела поговорить с вами, посоветоваться. Садитесь, пожалуйста.

Надежда Ивановна с удивлением смотрела на свою посетительницу. Она видела мать Стеллы Кузьминской в первый раз. На родительские собрания Кузьминские приходили редко. А если и бывал кто-нибудь, то не мать Стеллы, а отец. Его Надежда Ивановна помнила хорошо. Невысокий, плотный человек с бледным, красивым лицом. У Стеллы были такие же тонкие темные брови, как у него, такие же серо-синие глаза с густыми ресницами. Он, кажется, какой-то видный инженер, консультант по отоплению, что ли. На собрания он обычно приходит с опозданием и уходит раньше всех. Надежда Ивановна ждала, что и мать Стеллы будет тоже красивая, нарядная, как ее дочка, с таким же равнодушно-холодноватым лицом, как у ее мужа. Но она оказалась совсем не такая.

Это была высокая, очень худая женщина, просто и даже небрежно одетая. Надежда Ивановна почему-то заметила, что палец на ее перчатке разорван и волосы выбиваются из-под шляпы неровными, растрепанными прядями. Лицо у нее было суровое, с широкими скулами и твердым подбородком. Надежда Ивановна невольно вспомнила слова Стеллы: «Мама почему-то все сердится».

– На мою дочку еще никогда не жаловались, – нервно комкая перчатки, сказала Стеллина мама. – В чем дело? Что случилось?

– Ничего не случилось, – сказала Надежда Ивановна. – Стелла прекрасно учится и хорошо ведет себя. Меня тревожит другое.

– Что именно?

– Вот сейчас расскажу. Простите, я не знаю вашего имени и отчества.

– Антонина Степановна.

– Так вот, Антонина Степановна. Меня беспокоят не учебные дела вашей дочки, а ее отношения с подругами, ее положение в коллективе.

Антонина Степановна пожала плечами.

– «Положение в коллективе», – сказала она насмешливо. – Какое же это у нее положение? И какой это коллектив в четвертом классе?

– Самый настоящий. Со своими запросами, со своими требованиями, и, могу сказать, вполне серьезными.

– Интересно, – так же насмешливо сказала Антонина Степановна.

– Очень! – подхватила Надежда Ивановна, делая вид, что не замечает насмешки в голосе посетительницы. – И вот мне хотелось вам сказать, что девочки, к сожалению, относятся к Стелле не так, как она, в сущности, этого заслуживает.

– Завидуют, вероятно, – сказала Антонина Степановна.

– Чему? – удивилась старшая вожатая.

– Ну как это «чему»? Ведь не можете же вы не замечать, что Стелла выделяется на общем фоне?

Надежда Ивановна удивилась еще больше:

– Выделяется? Я бы этого не сказала. То есть, к сожалению, она несколько выделяется – своими манерами, своей привычкой держаться особняком. Девочки говорят, что она «воображает». Знаете это детское выражение? И посмеиваются над ней.

– Посмеиваются? Но как же вы, воспитатели, допускаете это?

– А почему и не допустить? Такая добродушная, дружеская шутка иной раз исправляет лучше выговора.

– Ах, вы полагаете, что моя Стелла заслуживает выговора? Это за круглые пятерки и хорошее поведение?

– Антонина Степановна, – сказала Надежда Ивановна мягко, пододвигаясь поближе. – Поймите меня! В классе, где учится Стелла, есть девочки с такими же прекрасными способностями, как и у нее. Она далеко не единственная отличница. И должна вам сказать, что никому, кроме Стеллы, пятерки не кружат голову. Остальные отличницы – дети как дети. Они дружат со всем классом, помогают отстающим подругам, успевают прекрасно работать в своем пионерском отряде. Почему же Стелла всегда стоит в стороне?

– Как это «в стороне»? – удивилась Антонина Степановна. – Вы же сами нагрузили ее не знаю как! Выбрали ее каким-то председателем, а девочка и так ужасно утомляется! У нее уроки музыки, английского, ритмика и пластика.

Надежда Ивановна покачала головой.

– Да, пожалуй, многовато, – сказала она. – Вероятно, поэтому-то Стелла просила меня сегодня освободить ее от обязанностей председателя совета отряда.

– Ах, просила? – обрадовалась Антонина Степановна. – Вот и прекрасно! Я тоже очень прошу вас об этом.

– Подумаем, подумаем, – сказала Надежда Ивановна, – но прекрасного я в этом ничего не вижу. Скажите, пожалуйста, вы работаете где-нибудь?

– Разумеется. Я – пианистка. Концертмейстер.

Надежда Ивановна посмотрела на Антонину Степановну, и та, поняв ее взгляд, объяснила:

– Я работаю последние годы в клубе одного завода. Там большой самодеятельный коллектив, и я аккомпанирую певцам, скрипачам, виолончелистам. Разучиваю с ними партии, выступаю с ними в концертах.

– И вы никогда не помогали нам! – с упреком сказала Надежда Ивановна. – А ведь у нас такие чудесные, талантливые девочки! В нашей школе бывают очень интересные концерты, постановки. Вот, например, Ирина Павловна Снегирева, мать Стеллиной одноклассницы. Она художница и всегда делает для нас декорации, эскизы костюмов. А иногда даже сама мастерит эти костюмы.

– Право? – заинтересовалась Антонина Степановна. – А я и не знала. Художница, вы говорите?

Странно, что Стелла мне никогда не говорила про девочку этой художницы.

– А она вам вообще рассказывает про школу?

– Очень мало.

– Понятно, – сказала Надежда Ивановна. – Так я и думала.

– Не знаю, что именно понятно вам, – заметила Антонина Степановна, – а я вас не понимаю.

– Попробую объяснить. Мне кажется, что Стелла не находит в вас сочувствия к своему главному делу.

– К какому это главному делу? К делам пионерского отряда, что ли?

– Не только. К жизни своей школы, своего класса. К чему бы вы ни готовили свою дочку, Антонина Степановна, она десять лет должна прожить в стенах вот этого здания, – и Надежда Ивановна обвела рукой вокруг себя, – здания, в которое вы до сих пор не удосужились заглянуть.

– Мой муж иногда бывает на собраниях, – сказала Антонина Степановна, но голос ее звучал уже не так уверенно, как раньше.

– «Иногда бывает на собраниях»! – повторила с укором Надежда Ивановна. – Но ведь вы же сами знаете, что эти ваши слова – пустая отговорка. Так ли вы относитесь к тому, что вас по-настоящему интересует? Нет, вы, очевидно, думаете, что Стеллу воспитываете только вы, и только дома, а школа просто учит, дает какие-то необходимые, скучные знания. Не так! Совсем не так! Что бы вы ни думали, что бы ни говорили, а школа для вашей Стеллы – это настоящая школа жизни! И еще вот что я хочу вам сказать: вы, кажется, хотите, чтобы дочка ваша стала артисткой?

– Да, не скрою! Хочу! – решительно ответила Антонина Степановна. – В свое время я сама мечтала стать «знаменитостью». – Она криво и неловко усмехнулась. – Обстоятельства не позволили. Надеюсь, что Стелле это удастся. У нее определенно есть голосок, прекрасный слух, очень хорошие внешние данные, и я мечтаю, что из нее выйдет оперная певица.

– А я думаю, что ребенка десяти лет нельзя готовить ни к какой определенной специальности, – твердо сказала Надежда Ивановна. – Его следует растить хорошим советским человеком – смелым, деятельным. И знаете ли что? Этим вашим особенным воспитанием вы, может быть, готовите для Стеллы большое разочарование. Знаете ли, как это горько подавать большие надежды и потом не оправдать их?

– Знаю, – вдруг прямо и жестко сказала Антонина Степановна.

Она помолчала, потеребила перчатку.

– Да, да… – прибавила она, задумчиво покачав головой. – Может быть, в чем-то вы и правы… Во всяком случае, это хорошо, что мы сегодня с вами поговорили. Я подумаю. Я непременно подумаю.

И она неожиданно крепко пожала руку Надежде Ивановне своей большой, сильной рукой.