Текст книги "Деревянные актёры"
Автор книги: Елена Данько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
ЦЕНОЙ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ
В полях поднимался густой туман. Меня знобило. Гектор бежал бодрой рысцой, и каждый его шаг отзывался болью у меня в голове.
Мейстер Вальтер бранился:
– Подумаешь, велика беда – брошка пропала у госпожи бургомистерши! Да и не пропала вовсе, а они – совести у них нет! – уже ребят в тюрьму тащат! Перед знатью так трясутся, что разум теряют, окаянные!
– А нас наказали бы кнутом, если бы ты не пришёл? – спросил я, с трудом поднимая горевшие веки.
Мейстер Вальтер ничего не ответил, только причмокнул губами, торопя Гектора.
Я дрожал всё сильнее. На холме показались огоньки Нейдорфа.
Вдруг по дороге с холма побежали две тёмные фигурки. Одна прихрамывала, у другой за плечами развевался платок. Это Марта и Паскуале бежали нам навстречу.
– А, птички-невелички по небу летят – перышки блестят, – заверещал мейстер и, переменив голос, запел басом: – а на Гекторе верхом едут гости впятером. Марта, угадай, кто у нас пятый?
Марта, запыхавшись, вглядывалась в сумерки.
– Иозеф! – радостно крикнула она и протянула руки.
– Нет, Иозеф сегодня первый. Он у нас – герой. А кто пятый?
Паскуале тоже подбежал и ласково хлопал меня по ноге.
– Вернулся, Пеппино!
– Пауль, кто у них пятый?
Марта осторожно вглядывалась в Пьетро.
– Пьетро! – крикнул Паскуале. – Откуда ты взялся?
– Пьетро – третий, его обезьянка – четвертая, а пятый – вот кто! Держи! – И мейстер Вальтер протянул Марте Геновеву.
– Геновева! – Марта прижала к себе куклу.
– Мы взяли у Геновевы плащ, Марта, потому что обезьянка замерзла… – Я начал говорить, но в горле у меня так запершило, что я закашлялся.
Мы подъехали к корчме и взошли на высокое крыльцо. Огонь пылал в очаге просторной кухни. Фрау Эльза поставила на стол сковородку с жареной колбасой, и все сели ужинать. Мне не хотелось есть, я забрался на сундук и подобрал ноги.
– Иозеф болен, смотрите, какой он бледный! – воскликнула фрау Эльза.
Она напоила меня горячим молоком, растирала мне закоченевшие руки и рассказывала:
– Мейстер Вальтер всю ночь сидел на крылечке, всё тебя поджидал. А Марта, как узнала утром, что Иозеф не вернулся, давай плакать. Бедный Иозеф, говорит, верно, он попался лакеям, его, верно, побили! Лучше бы, говорит, Геновева пропала, чем Иозеф!
Я постарался улыбнуться Марте. Геновева сидела у неё на коленях. Марта и Паскуале наперебой угощали серую Бианку, а она гримасничала и радостно причмокивала на плече у Пьетро. Пьетро жадно ел, поглядывая на всех исподлобья.
После ужина мейстер Вальтер вышёл на крыльцо покурить. Фрау Эльза убирала посуду, а Марта, порывшись в сундуке, сняла зелёные бархатные штанишки и теплую курточку с одного охотника, у которого была поломана нога, и надела их на Бианку. Бианка сразу стала нарядная и важная. Сущий егерь!
Тогда я попросил Паскуале достать мне того Кашперле, который прежде был Пульчинеллой. Паскуале принёс мне его.
– Пьетро, взгляни, вот какой Пульчинелла. У него подбородочек сломался, но ведь это только проволока погнулась. Завтра я исправлю её, и он будет раскрывать рот, вот так! – сказал я.
Пьетро взял вагу, заставил Пульчинеллу походить, побегать, ощупал и осмотрел его со всех сторон.
– Ну, даешь мне его? – спросил он наконец.
– Даю, только расскажи, что обещал.
Паскуале молча прислушивался. Марта играла с Бианкой.
– Так вот, когда Якопо пришёл к нам из Венеции, он говорил, что встретил на набережной… этого, как бишь его… резчика?
– Дядю Джузеппе? – подсказал я.
– Вот, вот, его самого. Он сказал: если увидишь мальчишку – Джузеппе, – который у меня работал, скажи, что ко мне приходила его сестра… Она плакала…
– Плакала?
– Да. Она тебя разыскивала. Тётка Теренция послала её к резчику…
– Ну, ну?
– Она хотела взять тебя к себе… Она вышла замуж за стекольного мастера и стала теперь важная, богатая – твоя сестра. И они уехали совсем из Венеции…
– Куда же они уехали?
– Важный барин дал ему много денег – этому стеклоделу, – чтобы он устроил ему стекольную фабрику на чужой стороне. Они и уехали…
– Но куда же, куда?
– А я почем знаю… Якопо знал, да забыл…
Я сидел, как одурманенный. Урсула разыскивала меня, Урсула хотела взять меня к себе… Если бы я не ушёл тогда из Венеции, я жил бы теперь у моей сестры, а не скитался бы один-одинёшенек по чужим людям… Тоска защемила мое сердце.
– Везет тебе! И всегда везло! – вдруг злобно сказал Пьетро. – Там, в Венеции, за тебя сумасшедший синьор деньги платил ни за что ни про что… Тут ты живёшь у кукольника – как сыр в масле катаешься… И ещё сестра тебя разыскивает, хочет к себе взять… Счастливчик, – видно, в сорочке родился!
Я посмотрел на него. Злые слёзы стояли у него в глазах. Мне и в голову не приходило, что я счастливчик… Но Пьетро… Пьетро был уж совсем один, на чужой стороне. Пускай он возьмет моего Пульчинеллу. Я протянул ему куклу…
– А где же колпачок? – спросил Пьетро. Паскуале достал колпачок и балахончик Пульчинеллы, отвязал нитки и стал переодевать куклу. Он без слов понял, за что я заплатил Пьетро своим Пульчинеллой.
– Это ещё что? – вдруг загремел над нами голос мейстера Вальтера. – Чьи это шутки? Зачем ты переодеваешь Кашперле?
– Я отдал его Пьетро… – заговорил я.
– Отдал Кашперле? Да ты с ума сошёл? Чтоб я позволил… – Мейстер Вальтер выдернул куклу из рук Паскуале, – … лучшую куклу отдать из театра? Дудки!
Я хотел рассказать мейстеру обо всем, но вдруг все немецкие, слова вылетели у меня из головы… Я схватил его за руку, он оттолкнул меня, и я заорал так, что сам испугался своего голоса. Тут перед мейстером очутилась Марта.
– Дай, дай сюда Кашперле, отец! – крикнула она. – Иозеф должен отдать его этому мальчику! – У Марты сверкали глаза, а голос был такой настойчивый, что мейстер выпустил куклу из рук.
– Я слышала, я поняла… этот мальчик принёс им вести с родины… – говорила Марта. – А Кашперле вовсе не наш, Иозеф сам его сделал… Иозеф заслужил это, отец… – Тут Марта заплакала.
– Ну ладно, дочка, будь по-твоему. Не сердись, Иозеф. Кукла по праву твоя, а не моя. Уж очень мне жаль было выпускать из театра такого славного актёра. – Мейстер Вальтер положил мне на плечо свою широкую ладонь.
– Я сделаю вам другого Кашперле, мейстер Вальтер, – собрав последние силы, сказал я. Потом темнота хлынула мне в глаза, и я забылся.
* * *
… Баронессочка в паре с Бианкой танцевала менуэт. Я шарил по полу, ища Геновеву. Из темноты выплыло лицо мсье Дюваля. «Я знаю, куда уехала Урсула! Пойдём!» – сказал он. Я уж хотел было идти, как вдруг крючконосый судья в серебряных очках поволок меня на виселицу. Я знал, что надо накинуть ему на шею петлю, а самому удрать, как делает Пульчинелла, когда сбир тащит его на виселицу, и для этого я превратился в Пульчинеллу. Сломанный подбородок ужасно болел у меня. Нитки больно дергали руки и ноги, особенно меня мучила спинная нитка. Она вонзалась в спину, как раскалённое железо. Я старался задрать голову и посмотреть, кто держит мою вагу и безжалостно треплет меня. Наверное, это кто-нибудь из маленьких гостей баронессочки так озорничает. А я должен был узнать, куда уехала Урсула.
– Эй, полегче там! Не дергайте! Это вам не игрушки! – крикнул я.
– Пеппо, миленький, лежи спокойно… скоро приедем, – жалобно ответил Паскуале.
Открыв глаза, я видел над собой зелёные ветки и ясное небо, а потом опять наступала темнота. Толчки и дерганья терзали меня. Наконец боли унялись, я очутился в гондоле и тихо поплыл в сияющую даль лагуны.
Я был долго болен горячкой. Закутанного в платки, меня повезли на тележке в Фридрихсталь, где наш театр собирался играть. Дорога была неровная, тележку трясло и подбрасывало, а мне казалось, что меня дергают за нитки. Зато как хорошо было потом выздоравливать!
Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце доносился запах сена и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Её восхищенные глаза говорили мне, что я – герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной. Мейстер Вальтер шутил:
– А ну, посмотрю я, кто скорее поправится – скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.
Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо было вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя было играть «Геновеву».
Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушёл своей дорогой, пока я ещё был без памяти. Говорил, что пойдёт на родину.
Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я всё думал о моей сестре.
Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
– Ума не приложу, о чем вы вечно шушукаетесь с Мартой? Какие у вас могут быть секреты? Если про кукол, так я наверняка больше понимаю в куклах, чем Марта. Знаю, какой кукле надо набить свинец на подошвы, чтобы она хорошо ходила… Для любого движения могу нитки провести… – горько упрекал я Паскуале.
– Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что – скоро узнаешь! – рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.
Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушёл в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Ещё слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцевали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.
Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый, появился, Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет «курица», и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют «уважаемый»: одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать «уважаемый»?
– По мне, если человек хороший и честный, так он и есть «уважаемый», а дворянство тут ни при чем, – ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.
– Ага! – Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заёрзала на стуле от смущения.
Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.
«Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди тёмной зелени, будто в гроте!» – подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.
– Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг.
Я вздрогнул.
Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зелёная суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.
– Эх, ты, чучело-чумичело, чего глазищи выпучило! – запел он и сел верхом на забор. – Что ты делаешь?
– А тебе какое дело? – нехотя ответил я и подумал: «Еще привяжется, а я от слабости даже тумака хорошего дать не могу».
– Спрашиваю, значит, есть дело. Что ты ковыряешь?
– Проходи своей дорогой.
– Вот моя дорога! – Парнишка соскочил с забора и пошёл прямо ко мне.
Он был выше меня и шире в плечах. За спиной у него висела дорожная котомка. Над короткими грубыми чулками виднелись загорелые колени.
– Уходи! – крикнул я и невольно поднял к плечу руку с острым ножиком.
– Вишь как ощетинился! – рассмеялся парнишка. – Крылечко небось не твое. Нечего меня прогонять. – Он спокойно снял котомку и сел на ступеньки рядом со мной.
Я сделал вид, что мне на него наплевать, и продолжал работу, а сам злился.
– Ну, и дурак же ты! – вдруг сказал он.
– Ты сам осёл! Уходи отсюда! – рассердился я.
– Осёл я или нет, это мы ещё посмотрим. А что ты дурак – сразу видно. Гляди, как ты ему ножки приделал!
Я взглянул и ахнул. Злясь на мальчишку, я и не заметил, что приделываю ножки Кашперле пятками вперед, а носками назад. Мне стало стыдно, даже щекам горячо стало. Забыв огрызнуться, я поспешно разогнул проволоку. Парнишка беззаботно насвистывал песенку.
– А, Геновева! – он подошёл к кусту и снял вагу с ветки.
Этого я уже не мог стерпеть! Он испортит Геновеву или, чего доброго, украдёт её! А я даже не могу догнать его, потому что у меня от проклятой слабости ноги не слушаются.
– Не смей трогать куклу! Ты её испортишь! – крикнул я.
– Я-то испорчу? – усмехнулся парнишка и ловко повёл Геновеву по дорожке.
Он украдёт её! Я вскочил. Геновева, шурша маленькими ножками по песку, бежала впереди парнишки, как будто он век управлял куклами. Я побрёл к нему, держась рукой за стенку,
– Выйдем, душенька, гулять, на лугу цветочки рвать… – напевал парнишка, заставляя Геновеву приплясывать.
На улице послышались знакомые голоса. Сквозь щели забора мелькнула красная юбочка Марты. Этого ещё недоставало! Сейчас придёт Марта и увидит свою Геновеву в руках у чужого бродяжки! Я опять не защитил Геновеву!
– Оставь куклу! – крикнул я ещё раз и, собрав силы, бросился на него.
Он ловко отскочил. Калитка скрипнула. Парнишка повернул голову. Сейчас войдёт Марта…
– Руди! – крикнула Марта и бросилась к нему на шею. – Руди!
Марта смеялась, целовала парнишку в обе щеки и теребила воротник его куртки. Он тоже смеялся и, выпустив из рук Геновеву, хлопал Марту по плечу.
– Руди пришёл! Мама, наш Руди пришёл! – ликовала Марта.
Паскуале запрыгал, как воробей, и тоже завопил:
– Руди пришёл!
Фрау Эльза с завязанной щекой выбежала на крыльцо. Руди сдёрнул свою шапочку и крепко обнял её.
– А, Рудольф! Здорово, дружище! Да как ты вырос! Молодец – хоть под венец! Нога выздоровела? – покрывая все голоса своим басом, загудел подошедший мейстер Вальтер.
Он тряс Руди за руку. Марта, сияя глазами, висела у Руди на другой руке. Руди не успевал отвечать на радостные вопросы.
Я подобрал забытую всеми Геновеву и присел на ступеньки. От слабости у меня кружилась голова.
Руди развязал свою котомку и затараторил:
– Хозяйке угощенье – вишнёвое варенье, сладкое, что мёд, в рот само ползёт, моя матушка варила, поклониться вам просила.
Руди с низким поклоном подал фрау Эльзе горшочек, туго завязанный бычьим пузырём.
– Спасибо, вот спасибо! Уж Кристина всегда вспомнит старую подругу, – улыбнулась растроганная фрау Эльза.
– Нашему мастеру – сверточек кнастеру, мелко протерт, крепкий, как чёрт! – Руди протянул ошеломлённому мейстеру сверток с табаком и торопливо повернулся к Марте.
– Птичке-невеличке – теплые рукавички, тоже матушка посылает на зиму… А от меня ленточку в косу, не знаю, понравится ли… – прибавил Руди.
– Ах! – Марта, покраснев до ушей, держала в руке узорные рукавички и голубую ленту с вышитыми розами. Концы ленты трепетали, как крылья бабочки.
– Какая красивая! Верно, дорогая? Откуда ты достал её, Руди? – восхитилась фрау Эльза.
– Купил в Мюнхене. Марта, а тебе нравится?
– Ох, нравится! – счастливо вздохнула Марта.
– Руди – шалопай! – Мейстер Вальтер хлопнул Руди по плечу. – Полгода прогулял, не работал, а на ленту деньги истратил.
– Честное слово, мейстер, я всё время зарабатывал! Я из дерева научился вырезывать, пока у меня нога болела… Ложки, вилки, ящички – всё вырезывал, матушка потом продавала их на рынке, а я деньги копил, – весь красный, оправдывался Руди.
– Полгода копил, чтобы на ленту для девчонки ухлопать? Ах ты, сорвиголова!
– Я теперь буду кукол вырезывать. Смотрите, мейстер. – Смущенный Руди торопился заговорить зубы мейстеру и вытащил из котомки четыре кукольных головки.
– Вот это дело! Значит, у нас теперь два настоящих резчика – Иозеф и Руди! Можем новое представление сделать, – обрадовался мейстер Вальтер. Руди быстро и недружелюбно взглянул на меня.
За ужином он рассказал, как шёл пешком из Шварцвальда, и передал мейстеру поклоны от разных друзей.
Марта не спускала с Руди блестящих глаз. Фрау Эльза накладывала ему лучшие куски на тарелку. Мейстер Вальтер советовался с ним, куда идти с театром, какие пьесы играть.
– Я встретил старого Петера Штольпе с его театром, он говорит – в Саксонии сейчас хорошо. В самом Лейпциге можно снять балаган для театра, и каждый день будет полно народу, – рассказывал Руди с набитым ртом. – Сделаем новое представление, мейстер, и пойдём в Саксонию!
– Идет! Сделаем «Удивительные приключения Меншикова», давно мне хочется «Меншикова» представить!
– Нет, мейстер, «Меншикова» полиция не позволит играть. Там ведь русский царь Петр показывается – русские обидеться могут, а саксонцы их боятся. Ах, мейстер, сейчас в городах больше всего любят «Дон Жуана» и французские комедии! Вот мне Штольпе дал одну… животики надорвёшь от смеха, называется «Мнимый больной»… Кукол всего двенадцать надо… – Руди вытащил из котомки смятую, исписанную кругом тетрадку.
В тот же вечер решено было сделать кукол для «Мнимого больного» и подновить старых, которых мы выпускали отдельными номерами, – жонглеров, акробатов, карликов, скелет с косой и плясунов. Наутро мы вышли из Фридрихсталя.
РУДИ
Все в театре плясали под весёлую дудочку Руди, даже мейстер.
Паскуале скоро подружился с Руди. Только меня Руди сразу невзлюбил и частенько называл «черномазым».
Он передразнивал меня и перевирал все мои слова.
– Иозеф, ты не знаешь, куда мама пошла? – спрашивает Марта.
– Она пошла на базар, – говорю я.
– На пожар? Где горит? – кричит Руди.
– Фрау Эльза, вы были на пожаре? – спрашивает он вернувшуюся с базара фрау Эльзу.
Все смеются.
Я работаю на сцене, пристраиваю новые перильца к тропе.
– Не помочь ли тебе, Иозеф? – лукаво спрашивает Руди.
– Помоги, – угрюмо отвечаю я, – подержи рейку вот тут, надо мной, пока я закреплю её нижний конец.
– Сейчас! Сейчас! – кричит Руди и выбегает в палисадник.
Я стучу молотком и думаю: «Хорош помощник! Сам назвался и сразу же улепетнул!»
Вдруг холодная струя льется мне за шиворот. Я весь мокрый. На тропе стоит Руди и поливает меня водой из садовой лейки.
– Да ты что? Очумел? – кричу я, отряхиваясь от брызг.
– Но ведь ты сам, Иозеф, попросил меня подержать над тобой лейку!
– Лейку? Рейку, дурья твоя голова!
– Ах, рейку? Ну, прости, голубчик, мне послышалось «лейку»!
Все опять смеются.
«Постой же, – думал я, – уж я тебе покажу, кто лучше вырезывает кукол!»
Я кончил делать нового Кашперле и отдал его мейстеру. Новый Кашперле не только разевал рот, но и глазами вертел во все стороны, Руди презрительно сморщил нос и пожал плечами, – подумаешь, невидаль.
Руди починил скелет и подвязал его на нитки так, что он, танцуя, распадался на отдельные косточки. Каждая косточка плясала сама по себе, а потом они опять собирались вместе, и скелет был как целый. Тогда я провёл новые нитки Кашперле. Теперь Кашперле мог есть свою любимую колбасу на глазах у зрителей. Кусочки колбасы сами прыгали в его разинутую глотку. Этот номер очень понравился зрителям!
– А ну, угости его колбаской! Пускай ест! – кричали они, завидев Кашперле.
Еще я сделал старичка, который закуривал трубку и клубами пускал дым изо рта.
Руди не мог перещеголять меня в деланье кукол. Зато он побивал меня во всём другом. Он знал всё: в какой деревне стоит представлять, а в какой не стоит; куда надо спешить к базарному дню; как упросить упрямого сельского сторожа, чтобы он позволил нам поставить на площади балаганчик; где найти ночлег… Он писал декорации, распевал, как чиж, и водил кукол не хуже самого мейстера. Марта и Паскуале захлебывались от восторга, когда Руди вёл Кашперле и молол такую смешную ерунду, что весь балаганчик стонал от хохота.
– Не смеши меня, Руди, – умоляла Марта, – а то я уроню куклу и забуду, что надо говорить!
Но Руди всё-таки смешил её.
Однажды, когда я совсем выздоровел, мейстер Вальтер велел мне водить старого Вольфа в «Геновеве». Вольф был верный друг Зигфрида и ходил с ним на войну. Я в первый раз говорил по-немецки перед публикой и старался чисто выговаривать слова. И вот в последней сцене, когда Зигфрид уже нашёл Геновеву в лесу и вместе с ней любуется её сыночком, я дёрнул Вольфа за ручные нитки и растроганно сказал, как полагалось:
Взгляните, как прекрасна Геновева,
Когда с малюткой тешится она.
– Чешется! – громким шепотом сказал Руди. – Малюткой чешется!
– Пфф… – Паскуале прыснул и чуть не уронил охотника.
Геновева дрогнула и подогнула колени, потому что Марта затряслась от смеха. Голос Зигфрида выдал, что и мейстеру смех забрался в горло. Руди заставил своего Кашперле подскочить к Вольфу и громко взвизгнул:
– Чешется! Малюткой чешется? Ты стал итальянцем, старый Вольф? У тебя каша во рту?
Зрители захохотали. Я совсем растерялся. Мейстер и Марта, давясь от смеха, еле довели сцену до конца. Фрау Эльза поспешила опустить занавес.
– Чешется! Ой, не могу! – всхлипывала от смеха Марта, приткнувшись головой к тропе. Мейстер то вытирал смешливые слёзы, то опять хохот сотрясал его широкую грудь.
– Ох, Иозеф, беда нам с тобой!
Марта, смеясь, рассказывала фрау Эльзе, что их так рассмешило.
– Разве неправда, что у всех итальянцев каша во рту? – дерзко взглянул на меня Руди, сматывая нитки.
– Неправда! Я сказал «тешится»! – крикнул я.
– Сказал, да никто не слыхал! Эх ты, чумазая обезьяна!
У меня сердце упало и руки похолодели. Я бросился к Руди и вцепился в его плечо. Руди крепко схватил меня за руки.
– Хочешь драться? – спросил он шепотом, глядя мне прямо в глаза. – Бери палку, идём на пустырь. Кто будет побит, тот уйдёт совсем от мейстера Вальтера.
Паскуале и Марта убирали кукол. Мейстер возился за сценой. На нас никто не смотрел. Мы схватили рейки, приготовленные для новых декораций, и побежали через площадь на пустырь, поросший лебедой и репейником.
«Хорошо! – думал я, перелезая плетень. – Кто будет побит, тот уйдёт из театра навсегда…» И я знал, что скорее умру, чем попрошу пощады.
– Готовься! – крикнул Руди, выставив ногу вперед и занося рейку над головой.
Я стиснул зубы и размахнулся. Трах!… наши рейки ударились одна о другую. И пустырь, и заходящее солнце, и колокольня – всё завертелось вокруг нас.
– Го-го! Петухи! – донесся откуда-то голос мейстера.
– Держись! – крикнул Руди, наступая на меня.
Я увернулся и в свою очередь напал на него.
– Это что за глупости? Руди! Иозеф! Очумели вы оба! Да я вас обоих вздую! – грозно кричал мейстер Вальтер. Он перебежал пустырь и, не боясь ударов, стал между нами.
– Волчата! Давайте мне палки! Вот я вас! – Мейстер схватил нас за шиворот и встряхнул так, что в глазах потемнело. Он вырвал у нас рейки и сунул их под мышку.
– Полюбуйтесь, как хороши! У одного – губа как слива, у другого – фонарь под глазом! Ступайте умойтесь и больше не драться!
Мы молчали и не смотрели друг на друга. Мейстер, ухватив нас под руки, тащил обоих на площадь к водоему, где крестьяне поили лошадей, и бранился.
– Я уже давно вижу, что у вас руки чешутся друг другу бока намять! Да всё думал: опомнятся ребята, не маленькие небось. А они – палками друг друга… Ах вы, петухи безмозглые! Ты, Рудольф, смотри у меня! Я твои шутки знаю. Если попрекнешь ещё раз Иозефа, что он итальянец, я тебе прямо скажу: убирайся, нам таких злых дураков не надо! Я не посмотрю, что сам собирался под старость тебе с Мартой театр оставить… Я не погляжу, что у нас с твоей матушкой всё сговорено. Какой же из тебя выйдет хозяин театра, если ты мастеров ценить не умеешь? Да такого резчика, как Иозеф, нигде не найдёшь. Его любить, его беречь надо! Иозеф не виноват, что итальянцем родился!
Я вздрогнул и взглянул в загорелое лицо мейстера. Его последние слова полоснули меня, как ножом. «Не виноват, что итальянцем родился!» – значит, я всё-таки хуже их обоих, хотя и не виноват в этом? Значит, меня можно любить и беречь только потому, что я хороший резчик и без меня дело станет? А итальянцы всё-таки хуже немцев? Я опять взглянул на мейстера, ища глазами его добрую усмешку, но мейстер расходился не на шутку.
– Нечего тебе глазами сверкать, Иозеф! Ты эти глупости брось! Я вашу итальянскую дурь знаю. Чуть что – за ножи хватаетесь. Подумаешь, гордец какой! Не велика беда, если над тобой разок посмеялись! Живо, умывайтесь!
Руди нагнулся под струю воды из желоба и обливал себе голову. Я стоял, ошеломлённый своими новыми мыслями. Ведь я привязался к мейстеру, и к фрау Эльзе, и к Марте, совсем не думая, что они – немцы. Полюбил их просто потому, что они хорошие.
Когда я умылся, мейстер скомандовал:
– А теперь дайте друг другу руки и помиритесь! В театре все должны дружно жить.
Повеселевший Руди с прилипшими ко лбу светлыми кудрями протянул мне руку.
– Будем друзьями, Иозеф! Я виноват и больше тебя дразнить не стану.
– Молодец, Рудольф! – воскликнул мейстер. – А теперь живо, сцену складывать. Завтра выходим в путь!
Я сидел в тёмных сенях, забравшись с ногами на кукольный сундук, и всё припоминал слова мейстера Вальтера и его сердитое лицо, когда он говорил об итальянцах. Мы были здесь чужие. Нас ценили потому, что мы хорошо работали. Но если бы Руди работал плохо, в десять раз хуже, чем я, мейстер Вальтер и Марта всё равно любили бы его больше, чем меня. Ведь он для них был свой, а я – чужой.
В кухне кончили ужин, и мейстер Вальтер, рассказывая что-то, раскатисто хохотал.
– Пеппо! Пеппо, ты где? – крикнул, вбегая в сени, Паскуале.
Я не отозвался. Но зоркие глаза Паскуале, привыкнув к темноте, разглядели меня на сундуке.
– Пеппино, что ты? Зачем ты сидишь здесь? – встревоженно спросил он и сел ко мне на сундук.
Мне было стыдно плакать, но от ласкового голоса Паскуале я всё-таки чуть не заревел.
– Что с тобой, Пеппо, миленький? – обнял он меня.
– Мне хочется уйти отсюда, Паскуале, – заговорил я. – Я пойду разыскивать мою сестру, а ты, если хочешь, оставайся здесь.
Паскуале задумался.
– Слушай, Пеппо, что я тебе скажу! До Регенсбурга уже недалеко. А ведь там живёт синьор Манцони. Синьор Гоцци, наверное, написал ему письмо для нас: может быть, он написал, куда уехала Урсула. А так – где ты её найдёшь? Потерпи ещё немного. Мы скоро придём в Регенсбург.
– Хорошо, Паскуале, – сказал я, – пойдём в Регенсбург. Ты останешься там учиться музыке, если захочешь, а я пойду искать сестру.
Паскуале развеселился.
– Знаешь, Пеппо, о чем мы секретничали с Мартой? Помнишь, ты обижался? Я написал дяде Джузеппе письмо, когда ты был болен. Я спрашивал его, не знает ли он, куда уехала Урсула. Я так плохо написал адрес на конверте, что почтмейстер даже глаза вылупил и говорит: «Тут у вас, видно, курица наследила!» Мы с Мартой тогда много смеялись. Я попросил Марту написать адрес, и мы не знали, как пишется на конверте: уважаемому или достопочтенному? Я тогда ждал ответа от дяди Джузеппе с каждой почтой. Но ответ не пришёл, – вздохнул Паскуале. – Может быть, мы всё-таки плохо написали адрес. Ну, ничего, мы скоро придём в Регенсбург. Знаешь, мне очень хочется поучиться музыке и пению.
Я слушал его весёлую болтовню, и мне захотелось поскорее добраться до Регенсбурга.
