Текст книги "Короли побежденных"

Автор книги: Елена Первушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мне стало стыдно: скотинка оказалась человечнее меня. А я достоин своих родичей-аристократов, если вот так играю с живыми существами.

* * *

Я пошел дальше и скоро выбрался из ельника в поля. По правую руку на холме, окруженный куртинами кустов шиповника, возник наш дом. И я снова остановился, чтобы взглянуть на то, ради чего готов сражаться со всеми асенами Лайи.

Любому человеку, хоть что-то понимающему в архитектуре, дом показался бы ужасным. Он был слеплен из трех непохожих друг на друга частей. Северное крыло, построенное почти сто лет назад из серого камня, грубой кладкой, плоской крышей и двумя квадратными башнями больше всего напоминало крепостную стену. На первом этаже были службы – кладовые, конюшня, каретный сарай, второй же представлял собой большую свалку всего, что прежние хозяева не захотели выбросить. Я некогда с восторгом эту свалку разгреб и устроил на втором этаже свою коллекцию самых разных предметов, собранных мной в доме и округе, с помощью которых я смог отправиться в путешествие по другим временам. Старая посуда, мебель, детские игрушки, ржавые наконечники стрел, женские украшения. Все они становились для меня ниточкой, ведущей к их прежним хозяевам. Сюда же этой зимой переехали вещи, принадлежавшие отцу и матери. По вполне понятным причинам я не хотел говорить с ними при посторонних.

Южное крыло с комнатами для хозяев, слуг и гостей было построено при моем дедушке и напоминало скорее загородный дворец – большие окна, высокие арки, тонкие, покрытые резьбой, колонны. Там я появлялся нечасто.

Но самыми старыми были галереи, соединявшие оба крыла. Они сохранились еще со времен церетов. К сожалению, потом их не раз ремонтировали и ни одного следа, уводящего в прошлое, мне не удалось найти.

Возвращаться не хотелось. Весна и церетка разбередили меня, и сейчас лучше было не попадаться на глаза людям. Я обошел дом стороной и спустился к реке. Здесь, на широких земляных террасах, стояла когда-то церетская ферма. Сейчас от нее остались только каменные фундаменты коровника и дома да две мертвых, высохших яблони. Между камнями пробивались первые листья земляники.

Летом я любил сидеть здесь, на камнях, и исподтишка наблюдать за жизнью людей, ушедших с этой земли два века назад. Я знал в лицо и по именам несколько поколений хозяев этой фермы, знал их неторопливое, повторяющееся из года в год зачарованное житье. Когда пришли асены, цереты не удивились и не испугались, а покорно приняли свою новую судьбу. Те, кто помоложе, почти не сопротивляясь, ушли прочь, а старшие, те, кто корнями врос в эту землю, просто умерли, освободив место для новых хозяев.

И все же они умели быть счастливыми. Я завидовал их спокойствию, их согласию с жизнью. Я все же ощущал себя асеном, и жизнь для меня всегда оставалась непредсказуемым и опасным зверем, который отступит лишь перед тем, кто равен ему в хитрости.

* * *

За развалинами фермы на излучине реки лежало сердце моего царства – Дубовый Сад. Дюжина старых дубов, посаженных еще при первых асенах, с огромными дуплами, обломанными ветром, спиленными ветвями, шрамами от молний на коре. Они всегда казались мне сборищем лесных духов. В складках серой коры я видел лица, узловатые, скрюченные ветви не раз качали меня. Прошлогодние листья темными коронами лежали на их головах.

Я подтянулся и с удобством устроился на широкой отлогой ветке. Когда мне было лет десять, я впервые объездил этого скакуна. Но и теперь, десять лет спустя, он выдерживал меня с той же легкостью.

С воды поднялась пара пятнистых черно-белых чирков и, свистя крыльями, пролетела над моей головой. Я тоже свистнул им вослед: «Шир! Шир!» – изображая полет стрел.

Теперь наконец я мог позволить себе вспомнить Иду. Я заставил ее появиться передо мной из рассветного тумана, с той же рассеянной улыбкой и погруженным в себя взглядом, какие я видел у старых изображений асенских богов, вписал ее в раму из бегущей воды и неподвижных деревьев, немного поспешно (чтобы не давать воли скверным мыслям) одел в перламутрово-голубое, ниспадающее широкими складками платье, распустил по плечам ее волосы и перетянул их тонкой серебряной лентой.

Теперь и в мое сердце пробралось спокойствие. Я словно потерял себя, соединился с деревом, с рассветом, с птичьими голосами и стал лишь частью пьедестала для Иды, Царицы Весны.

* * *

Я не умею видеть будущее, но много знаю о том, какой будет моя жизнь. В силу своего происхождения я однозначно и бесповоротно выпадаю из асенской системы браков, а это значит, что мне светит благосклонность лишь женщин определенного пошиба.

Я могу плясать и веселиться на деревенских посиделках – девицы и их кавалеры знают, что с моей стороны им бояться нечего. Если мне потребуется большее, в моем распоряжении все веселые кварталы Аврувии. Может быть, когда-нибудь надо мной сжалится легкомысленная служаночка из нашего дома и несколько лет, пока ей не надоест, мы будем разыгрывать некое подобие семейной жизни. Но я сам прослежу, чтобы она не оказалась в положении. Детей у меня быть не должно. Я сам не знаю, что может от меня родиться.

Однако я вовсе не собирался отказывать себе в удовольствии однажды в жизни полюбить не только телом, но и душой. И когда Ида запала мне в сердце, я обрадовался. Она чужая в Аврувии, она не говорит по-асенски, ее бдительно охраняют дядя с теткой и этот тард, а потому мне нетрудно будет держаться от нее подальше.

Я скорее своими руками отдал бы дом на разграбление, чем хоть на мгновение вырвал бы ее из привычного ей мира. Никто не может помешать мне видеть ее призрак и говорить с ним, но живая девушка ничего не должна обо мне знать. Я не лучший подарок.

Все это были грустные мысли и грустные решения, но сейчас никакая боль не могла меня достать. Деревья, мои братья, отвели бы любое несчастье. В лучшие мои минуты я рад, что я такой, каким родился. И только одно меня печалит – мне не с кем разделить любовь этой земли, деревьев, реки, всего мира.

Так я сидел, грелся на солнышке и думал об Иде, пока глаза не стали слипаться. Однако идти домой через главный вход означало сейчас неизбежную встречу со слугами. Они, конечно, захотят узнать, чего я добился в городе, а мне пока нечем их порадовать.

Поэтому я тайком пробрался через галерею в северное крыло, где у меня на такой случай были припасены тюфяк и одеяло. Я стянул сапоги, подложил под голову плащ, все еще хранивший запах Кайрен (точно – кошка!), и отправился наконец в страну сновидений.

Когда я уже закрыл глаза, пришла матушка, поправила одеяло, пригладила мои волосы, шепнула: «Все будет хорошо, голова бедовая!» – и ушла, прошуршав юбками.

Во сне я видел, как она и Ида собирают яблоки в нашем саду.

Глава 2. «ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ ВПОСЛЕДСТВИИ СЛЕДСТВИЕ ОПРЕДЕЛИТ…»

Он чует сдвиг эклиптик в должный час на должный градус,

В вещах он ценит Атрибут, но также чтит и Модус,

Сенатор-мавр и люмпен-скиф равно родня ему.

Михаил Щербаков

Вестейн из Веллирхейма – своему брату Торгейру.

Приветствую тебя, Тур!

Здоров ли ты? Я, милостью моих предков, здоров.

Знаю, тебе не терпится услышать, добился ли я чего-нибудь в этой поездке. Увы! Погода здесь переменчива. Несколько дней назад мне казалось, что я уже держу договор о союзе в руках, но сегодня я понял, что придется начинать все сначала.

Твое первое и главное задание – завоевать симпатии короля – я выполнил без особого труда. Мы ужинали вместе, говорили об охоте и лошадях, я подарил ему твои заморские мечи с рунами. В волшебство он не поверил, но восхитился их древностью и красотой.

А потом (только не смейся) мы до полночи проговорили о том, что такое честь и благородство. Пожалуйста, не зевай теперь и не требуй, чтоб писец пропустил страницу. Оказывается, это важно.

Мы с тобой очень плохо понимаем асенов, отсюда многие наши ошибки.

Собственно говоря, мы обсуждали одну асенскую пословицу, которая поразила меня еще в первый день пребывания в Лайе. Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести.

Ты что-нибудь понял? Я, на правах глупого иностранца, долго приставал к асенам с расспросами, а они искренне удивлялись, что тут можно не понять? Наконец мне объяснили.

Долг – это то, чего требует от асена его семья или его земля. (Но не сюзерен! Для асенов верховный сюзерен – сама земля, Лайя. И только ей они клянутся в верности. Все остальные – король, знать, бонды, – лишь держатели и защитники земли. Если они плохо смотрят за ней, их можно прогнать. Всех. Ты понимаешь?)

Далее. Свобода – способность человека быть самим собой. Только в этом его ценность, только таким он дорог земле и богам.

Честь – красота. Каждое слово, жест, поступок должны быть красивы, продуманы, изящны. Если нет – человек унижает себя и оскорбляет весь мир.

(Хорошенько подумай, сможем ли мы воевать вместе с ними.)

И наконец, мудрость – способность видеть глубинную красоту мира, а следовательно – безошибочно определять, что сохраняет честь, а что ведет к ее утрате. При этом несведущим людям поступки мудреца могут представляться бесчестными. Вот так-то.

Разумеется, я поспешил сказать королю, что тарды понимают честь гораздо проще. Что для них она состоит в служении избранному господину и верности своему слову. И если я, Вестейн из Веллирхейма, принесу Фергусу, королю Лайи, клятву союзника, то порукой ей будет моя жизнь и смерть. То же касается и моего князя. Короля глубоко тронул мой образ мыслей.

Но тут выяснилась еще одна милая мелочь. Король Лайи – вовсе не священный правитель. Он, скорее, опытный майордом, который присматривает за порядком в хозяйстве. В таком важном деле, как заключение военного союза, он не имеет права голоса. Все решают те, кто выбирает короля, – аристократы.

Попроси чтеца повторить последний абзац еще раз. Знаю, в такое трудно поверить. Но придется, раз уж мы ввязались в это дело.

Ты не велел мне говорить с аристократами (если ты помнишь, мы их вовсе не принимали в расчет), но я решил просто познакомиться и поболтать с ними, узнать их настроения. Увы! Мне НИЧЕГО не удалось услышать. Прежде я думал, что умею скрывать свои мысли, но по сравнению с ними я прозрачней весеннего льда. Их НЕТ сидит внутри ДА, которое в свою очередь сидит внутри НЕТ, и так до бесконечности. Вчера я побывал у них на свадьбе, бродил по саду часа три, беседуя то с одним, то с другим, и ровным счетом ничего не узнал. В конце я уже готов был биться головой о чугунную ограду.

К сожалению, воспользоваться связями, налаженными год назад, я не могу. У господина Ивэйна трагически погиб сын, и мой прежний покровитель больше не желает иметь с нами дела. Где повод, а где причина – решай сам.

Да еще господин Конрад, наш доблестный церет, ноет целыми днями и требует, чтоб мы возвращались домой. Боится, что здесь развратят его племянницу. Честное слово, будь у меня незамужняя сестра двадцати семи лет от роду, я сам позаботился бы о том, чтоб ее наконец развратили.

Встретив столь холодный прием у аристократов, я вернулся к Его Величеству Фергусу. И он сделал мне одно предложение. Теперь читай внимательно.

Для начала разреши напомнить тебе один старый анекдот. Рыцарь, желая провести ночь с некой дамой, отправляет к жене слугу и приказывает передать ей, что ее супруг должен присутствовать нынешней ночью на княжеском сй-вете. Когда слуга возвращается, рыцарь спрашивает: «И что ответила на это моя жена?» Слуга отвечает: «Госпожа спросила: „Скажи, я могу быть в этом твердо уверена?"»

Так вот, может ли Фергус быть твердо уверен в том, что после победы в войне мы избавим его от аристократов? Он даже готов уступить нам часть их богатств в благодарность за эту услугу.

Учти, однако, что Дома аристократов могут оказаться твердым орешком. Они действительно богаты, и на их стороне будут все люди Лайи.

Если же мы решим принять другую сторону, напиши, что я могу предложить аристократам от твоего имени. Их будут интересовать прежде всего торговые льготы.

Чем скорее я получу твой ответ, тем скорее пойдет дело.

И наконец, как ты соизволил выразиться, о приятном. О невесте, которую ты мне предложил. Клянусь тебе нерушимой клятвой тарда, что женюсь и на безродной батрачке, лишь бы она мне понравилась. Но девица, согласная выйти замуж почти за первого встречного лишь оттого, что ее просишь об этом ты, мне понравиться не может. Так что проси у нее прощения сам, как знаешь.

Честь моя принадлежит тебе, но свобода – только мне одному. Этому асены меня уже научили.

Любящий тебя

Твой брат Вестейн.

ИВОР

С утра пробудилась моя худшая половина. И пробудилась она до смерти напуганной. А ну как дядя рассердится на мою самовольную отлучку и прогонит меня в три шеи?! Как я ни призывал на помощь вчерашнее спокойствие и бесстрашие, все было тщетно. Пришлось снова собираться в Аврувию.

Прислуга, по-моему, не слишком удивилась, когда заспанный и растрепанный хозяин неожиданно появился в доме. Они уже привыкли к подобным фокусам. Только пятеро наших псов устроили вокруг меня пляску диких тардов. Потом Тильда, самая старая и умная, обнюхала мои сапоги и тихо заворчала. Она была недовольна, что я опять бродил по лесу без нее.

Тут же как из-под земли вырос наш управляющий, и мне пришлось пережить еще один неприятный разговор на тему того, что ему говорить нашим арендаторам. У асенов превосходное чутье на неприятности, и все вокруг давно знали, что я сижу на горячих углях.

Я привел себя в порядок, позавтракал, велел оседлать нового коня (Лукас мирно жевал овес в конюшне городского дома) и поехал в столицу.

Керн здорово меня порадовал – господин Дирмед уже присылал гонца. Он желал видеть меня немедленно. Сбывались мои худшие предчувствия.

* * *

От дядюшкиного дружелюбия на сей раз не осталось и следа. Мы снова сидели в его кабинете. Вернее, сидел я, а он бродил от стены к стене и, казалось, не мог смотреть на меня без омерзения. Я ясно видел, как набрякли у него под глазами мешки, значит, что-то не давало ему уснуть нынешней ночью (вернее, утром).

– Ты говорил с моей дочерью?

– Простите, с кем?

– С Кайрен.

– Я не знал, что вы в родстве. Я отвез ее домой.

– Домой? Куда это – домой?

– Она сама просила меня.

– Куда же она захотела поехать?

– В тардский Храм.

– Понятно.

– Она добралась благополучно.

– Она – моя дочь.

– Простите, – сказал я, сам толком не зная, за что извиняюсь.

– Вот погляди. – Он снял с полки альбом, обтянутый темно-красным бархатом, и бросил мне: – Полистай и скажи, что думаешь.

Там были карандашные рисунки: пара пейзажей, лошади, цветы, но больше всего портретов. Лет пять назад такие альбомы были в большой моде среди девиц Аврувии. Матушка и сестра отдали им немало времени. Но тут было что-то другое. Линии неровные, неумелые – и неожиданно точные. В каждом лице проглядывала сердцевина характера. Некоторые изображенные были мне знакомы, и я разглядывал портреты с восторженным злорадством. Кто-то сумел увидеть и изобразить моих родичей-аристократов такими, какими они были на самом деле, не обращая внимания на все их маски и увертки. На мгновение я ему позавидовал.

– Я мало понимаю в рисунках, – сказал я осторожно, – но, по-моему, это просто великолепно сделано.

– Это она рисовала. – Дядя провел рукой по волосам, будто хотел от чего-то заслониться. – Скажи, как ты думаешь, такая девушка может поверить этим набитым дурам, тардкам?

– Не знаю, – ответил я, не веря глазам своим. Силы небесные! И в его броне были уязвимые места!

Дядя отвернулся к окну;

– Я знаю, это звучит как в дурной трагедии. «Они отнимают у меня моего ребенка! Она – единственное, что у меня осталось! Она так похожа на мать!» И тому подобные жалкие слова. На мать она, хвала богам, не похожа совершенно, та была глупая и вздорная женщина. А у Кай – мужской характер. Но скажи, могу я смотреть спокойно, как ее хоронят заживо?

– Не сердитесь, дядя, – попросил я. – Но, я думаю, в молодости каждый должен перебеситься. Может быть, если вы не будете ей мешать, она сама скоро вернется.

Дирмед рассмеялся:

– Ах ты, умник! Ну что же, если ты считаешь, что все так просто, мы можем заключить с тобой сделку. Сможешь вернуть мне Кай – дом и наследство останутся у тебя. А не сможешь – сидеть тебе всю жизнь под надзором как опасному сумасшедшему. Что скажешь?

– Я не думаю, что это – справедливые условия.

– Если бы я поступал по справедливости, то не стал бы с тобой разговаривать. Никаких прав на имущество аристократов у тебя нет. Я могу обвинить тебя в растрате наших денег, и тебе придется выбирать между больницей и тюрьмой. Так что, когда просишь о справедливости, подумай хорошенько.

Я развел руками:

– Признаю, что вы по праву смеялись надо мной. Вы куда мудрее меня, дядюшка. Но я могу хотя бы знать, из-за чего вы поссорились?

– Мы не ссорились. Год назад погиб жених Кайрен. Его старшая сестрица почему-то вообразила, что Кай повинна в его смерти.

Я вспомнил вчерашнее и сообразил кое-что.

– И Кай не стала протестовать?

– Да, именно. Конечно, на эти вздорные обвинения нельзя было обращать внимания – они попросту не стоили того. Но Кай вдруг заявила мне, что уезжает из Аврувии. А потом я узнал, что там, в Храме, она надела черное платье. Представляешь, какие слухи пошли по городу?

«Если она так поступила, не побоявшись даже бросить тень на семью, значит, и вправду знает за собой какую-то вину», – подумал я. Но вслух сказал только:

– Может быть, вы все же дадите ей время? Что странного, если после смерти любимого девушка не хочет никого видеть?

– Не говори глупостей! О любви там и речи не было. Обычный брак между двумя Домами.

– И Кай была согласна?

– Разумеется. Не воображай себе невесть чего. Энгус был прекрасный мальчик, жаль, что погиб так глупо, и Кай знала, что он будет ей хорошим мужем.

– А после его смерти что она должна была делать, по вашему мнению?

– Разумеется, Дом Ивэйна предложил нам другой союз. Они хотели получить с Кайрен одну из наших плантаций саремы. Ну и мы не остались бы внакладе. Когда Кайрен сбежала в Храм, нам едва удалось договориться. Это как раз невероятнее всего. Кай не могла поставить наш Дом под удар.

Я вздохнул. Головы у аристократов устроены не так, как у обычных людей. Интересно, какой видела эту историю сама Кайрен?

– А отчего погиб Энгус? – спросил я.

– Я говорю, глупо. – Ничего умного для расстроенного Дирмеда уже не существовало. – Зарезали в драке на улице.

– Кто?

– Откуда я знаю? Какой-то бандит. Его потом судили.

– А из-за чего была драка?

– Не знаю. Из-за чего обычно люди дерутся? Сам знаешь, чернь любит задирать аристократов.

– Откуда мне знать? – не удержавшись, съязвил я. – Мне сейчас важно одно: его могли убить из-за Кайрен? Может, еще кто-то претендовал на ее руку или приданое?

– Нет, – сказал Дирмед твердо. – Я не буду говорить, что аристократы не воюют друг с другом. Но не забывай: в моем распоряжении был почти год. Я искал и не нашел ничего. Смерть Энгуса была случайной, а Тейя просто глупая старая дева, обожавшая младшего брата. Она так и так возненавидела бы Кайрен. Объясни моей дочери, что нельзя обращать внимания на все вздорные обвинения. Она – аристократка и должна быть выше этого.

Не знаю. – Я покачал головой. – Вы сами говорите, что Кайрен – девушка спокойная и разумная. Значит, у нее должна быть причина поступать именно так. Я постараюсь разобраться.

– Как хочешь. Но мои условия тебе известны.

– Да-да. Не сомневайтесь, я на все согласен.

В крайнем случае, я просто встану перед Кайрен на колени. По-моему, хоть она и аристократка, она способна пожалеть другого человека. Но пока что можно попробовать иные способы. Может быть, я в самом деле смогу ей помочь.

Нетрудно было догадаться, что дядюшка чего-то недоговаривает. Скорее всего, просто не знает. Или не хочет знать. Его, похоже, вполне устраивает тот кусочек правды, который у него перед глазами.

Кайрен, видимо, больше знает о смерти своего суженого, но предпочитает помалкивать. К счастью, я знал человека, который мог бы дать мне хороший совет в таком деле.

* * *

Кинна, дочь Келада, без малого пятнадцать лет обшивала всех женщин и мужчин нашей семьи. Меня с ней познакомил отец, и, думаю, не без задней мысли: в ее мастерской всегда резвился выводок молоденьких швеек не слишком твердых правил.

Отец, а потом и я иногда помогали девушкам, попавшим впросак по вине мужчин. Отец считал, что это благороднее, чем судить их потом за детоубийство.

Одно время мы с Кинной даже делили подушку, но потом поняли, что можем привязаться друг к другу, и по взаимному согласию разошлись.

У нее была куча достоинств: соблазнительная фигурка, щедрость, живость, веселый нрав, настоящий женский ум – и лишь один недостаток – любовь к сплетням. Но именно на этот порок я и возлагал сейчас свои надежды. Поэтому, выйдя из дома дяди, я купил полдюжины ее любимых пирожных и отправился мириться с Кинной.

– Ах, мерзавец! – заявила она и ударила меня по руке, когда я вывалил на стол свое подношение. – Мерзавец бессовестный! Ты же знаешь, что мне нельзя. Хочешь, чтоб я превратилась в противную толстуху? Кто на меня тогда посмотрит?!

– Так я этого и добиваюсь, – пояснил я, касаясь пальцем ее новенькой золотой цепочки и браслета. – Хочу, чтобы все твои богатые ухажеры тебя бросили. Может, тогда ты оценишь мою скромную, самоотверженную любовь.

– Не лги! – засмеялась она. – Я же вижу, что у тебя глаза блажные. Уже нашел себе кого-то?

– Кто на меня польстится? – спросил я уныло. – Без крыши над головой, без медяка в кармане?

И рассказал Кинне о своих злоключениях.

– Вот мерзавцы! – возмутилась она, мгновенно переходя на сторону пострадавшего. – Хочешь, я твоему Дирмеду глаза выцарапаю?

– А что толку? Вот если ты скажешь, кто и за что убил прошлой зимой Энгуса, сына Ивэйна, я тебе по гроб благодарен буду.

Вместо ответа Кинна расхохоталась:

– Ой, умник ты мой ненаглядный! Кто убил, говоришь? Да любовник его собственной невесты, Дирмедовой любимой дочери и зарезал. Кому же еще? И во всей Аврувии… – проговорила она, задыхаясь от смеха, – во всей Аврувии этого не знают два человека. Ты и господин Дирмед.

– Погоди! Ну я понятно, я здесь почти не показываюсь, но Дирмед-то почему?

– А ты подумай как следует. Зачем Дирмеду знать про свой Дом такое! Его же доченьку боги из особого теста сделали. Не то что других женщин. А она горячая девица, эта Кайрен. Загуляла в шестнадцать лет. И по самым темным местам шаталась со своим дружком. Ты не к ней случайно прикипел?

– Да что ты, на что мне? И как, со многими она гуляла?

– Да нет, все больше с одним, – сказала Кинна с видимым сожалением. – Лет десять назад приехал в Аврувию из Баркхейма такой Хольм, чей-то сын. Хотел у нас тардским сукном торговать, да на дом Ивэйна и натолкнулся.

Дом Ивэйна владел огромными пастбищами к югу от Аврувии. Все асены Лайи и большая часть тардских княжеств одевались в ткани, сотканные из шерсти Ивэйновых овец.

– И что же, потонул тард? – спросил я, надеясь, что Кинна сболтнет по старой дружбе еще что-нибудь.

– Да нет, выплыл. Продал Ивэйну свое старое дело, а сейчас торгует лошадьми и живет неплохо.

– Молодец, – похвалил я. – Лошади – единственное, в чем асены уступают тардам. Лукас, краса и гордость отцовской конюшни, тоже родом из Баркхейма.

– Вот и Кайрен тоже так решила. Потому что с Лейвом, сыном Хольма, она и загуляла. Оттого-то они и прятались по темным уголкам, бедные наивные голубки. Как будто такое можно спрятать. Сам видишь, чем кончилось.

– А у этого Лейва была еще одна причина ненавидеть Дом Ивэйна. Они когда-то чуть не разорили его отца. А Энгус… Понятно. А ты видела, как они дрались?

– Я-то сама – нет. Но рассказов ходило достаточно.

– Ну же, Кинни, просвети меня!

– Да что рассказывать? Драк ты не видел, что ли? Кто-то по доброте душевной открыл юному Энгусу глаза на похождения его невесты. Может, он и стерпел бы, не пристало все-таки аристократу возиться с тардами, да и Энгус драчуном никогда не был, но они случайно столкнулись нос к носу на Кривой площади. Слово за слово, схватились за оружие. А когда клинки поломались, они совсем озверели и набросились друг на друга с кулаками.

– Постой, постой! Так там и впрямь была драка? Я-то думал, Энгус погиб в честном бою.

– Какой честный бой, когда они по земле катались?! А потом тард вдруг вскочил и бежать. Смотрят, а Энгус лежит не шевелясь, а нож тарда торчит у него в спине.

– Кинни, стой! Повтори-ка еще раз!

– Что повторить?

– Ты сказала в спине. Ты точно знаешь?

Она посмотрела на меня в замешательстве:

– Н-ну, Ив! Я же там не была. Говорили, что в спине, вот я и повторяю тебе…

– Золото ты мое! – Я нежно поцеловал ее макушку и вздернутый носик. Она пихнула меня кулачком в грудь.

– Бесстыжие твои глаза! Битый час меня выспрашиваешь про какую-то распутную девку.

– Кинни, если дом останется за мной, приезжай и живи сколько хочешь! Только не болтай пока о том, что я у тебя был.

– Очень нужно! – проворчала она. – Сам ведь знаешь прекрасно, что не приеду.

«Прости меня, сукина сына, – хотелось мне сказать. – Прости меня, выродка. За то, что ничего не могу тебе дать, а беру, не стесняясь». Но я промолчал. Что толку в покаянных словах?

* * *

На Кривую площадь я пришел уже в темноте.

Огромное серое здание Пьяного Рынка, где продавали днем южные вина, выступало за черту домов, и оттого площадь приобрела форму разогнутой подковы или, если угодно, сморщенной почки.

Я подгадал время так, чтоб оказаться здесь как раз между двумя обходами городской стражи, – знал, что меня никто не потревожит. Я сел на теплые пыльные ступени и стал думать о том, как жила эта площадь день за днем, год за годом.

Задачку я себе придумал, скажем прямо, нелегкую. Эти камни видели немало драк, и не один Энгус простился на них с жизнью. Но рядом со мной сейчас сидела Ида, сложив руки на коленях, глядя в ночь туманными глазами, и лучшей поддержки нельзя было придумать. Для нее я снимал время слой за слоем, уходил все глубже в серый водоворот, вел ее сквозь дождливые и солнечные дни, сквозь клубы пыли, поднятые скрипучими колесами телег, сквозь курчавое море овец, пахнущих молоком и мокрой шерстью, мимо грубых рук, отсчитывающих белесые стертые монеты, отчеканенные лет двадцать назад, рук, в складки которых навечно въелась земляная пыль, мимо кожаных мехов, пахнущих кислым вином, мимо вина, пахнущего овечьей кожей и зеленоватой медью чарок.

И вот наконец что-то мягко толкнуло меня в плечо. Я замер, балансируя на краю песчаной воронки времени, и увидел две серые фигуры, плясавшие с рапирами в руках странный беззвучный танец. Вот я и схватил тот день за шкирку. Теперь нужно запустить его заново. Я встал и вышел на площадь и тут же отпрянул назад – что-то тяжелое, горячее, пронеслось мимо меня. Сталь, которая искала мое сердце.

Теперь я мог рассмотреть сражающихся поближе. Тард оказался похожим на того, которого я видел рядом с Идой, а Энгус был настоящий молодой аристократ – смуглый, черноглазый, точеный. Ну да меня сейчас больше интересовали их души.

Осторожно, чтобы не попасть под удар клинка из прошлого, я приблизился к тарду и слился с ним.

Меня только что обидели. Грубо. Гадко. Настолько, что я почти не чувствовал злобы, одну только боль и усталость. Хоть сто лет проживи с асенами, они всегда будут смотреть на тебя, как на пса. И уйти от них некуда, и жить невозможно. Этот заносчивый дурак знать не знает, кто я ему, но готов сжить нас с отцом со света просто так, за светлые волосы, за другой покрой платья. А главное, за то, что мы осмелились жить там, где живут лишь благородные асены.

Рассвирепел я только тогда, когда этот петушок выбил у меня рапиру. Ну что ж, ему ж хуже. Он небось никогда ничьих кулаков не пробовал. Сейчас я расквашу его тонкий аристократический нос о мостовую. Пусть узнает вкус своей крови. Я отступил, перехватил его руку и с большим удовольствием врезал ему под ребра.

А он вдруг как-то разом обмяк и стал валиться на меня. Я отступал, а он все падал и падал, изо рта текла темная струйка, он цеплялся за мою одежду, а потом разжал пальцы. И тут я увидел нож и кинулся прочь отсюда.

Ну да, прочь! Вокруг одни асены. Они меня быстро успокоили чем-то тяжелым.

Так, очень хорошо. Обвиняемого мы выслушали. Теперь второй кусочек истории.

Я отступил на полвитка назад и соединился с женихом Кайрен.

И тут меня взяла в тиски такая холодная безнадежность, по сравнению с которой все обиды тарда были просто слезками чумазого малыша.

Мир рушился. Мой любимый, родной, сросшийся намертво с моей плотью мир распадался на моих глазах, и я знал, что ему никогда уже не воскреснуть, не засверкать, как прежде, всеми красками. Моя Лайя была всего лишь мертвым муляжом, призраком той чудо-Лайи, Благоуханной Земли, где я прожил девятнадцать лет с привычным ощущением счастья.

Я защищался, отступал, атаковал, не думая, не заботясь о себе, просто потому, что все еще оставался асеном. Асеном без Лайи.

И когда злая сталь вошла между ребрами и смертная истома навалилась на меня, я успел обрадоваться: я умираю первым. Я не увижу, как погибнет моя земля.

Я вернулся назад. Я сидел на ступеньках, обливаясь кровью и потом. Кровь, впрочем, текла всего лишь из закушенной губы.

Жаль, что Дирмед даже не догадывается, какие силы я привел в движение для того, чтоб выполнить его приказ.

Но теперь я знал, что сказать Кайрен.

* * *

Семь часов спустя я уже сидел в маленькой, нагретой солнцем приемной Храма Тишины. Кузина завтракала и должна была вот-вот спуститься.

Остаток ночи я потратил на то, чтоб добраться сюда, и теперь, прислонившись к стене, тихо подремывал. Но странности мои, растревоженные ночным приключением, все еще колобродили. И я, вместо того чтобы мирно смотреть сны, вновь незаметно для себя самого нырнул вглубь песчаной воронки.

Не стало отштукатуренных стен с узором из голубых цветов под потолком, засушенных букетов в глиняных горшках, солнечных квадратов на полу.

Полтора века назад цереты учили здесь своих детей. Снег бился в затянутое бычьим пузырем окно. Скрипели старые половицы под ногами тощего, желчного учителя, скрипели узкие ставни под порывами ветра, скрипели самодельные тростниковые перья. Потрескивали лучины, мальчишки щурили глаза, вслушивались в непонятные слова старых книг.

У одного из них рукава были вечно перемазаны глиной. Ему часто попадало за это тонким ивовым прутом по пальцам, потому что не беречь одежду, подаренную Богом, – грех. У него была длинная челка, она падала на лоб, и он смотрел на мир из-под нее, чуть наклонив голову, как умный пес.

На его земле творилось тогда странное: приезжали люди, одетые в проклятые разноцветные одежды, перекликались между собой гортанными голосами. Цереты прятались по домам, но все же льнули к своим окнам-щелям – любопытство побеждало страх. Иногда на горизонте вставали черные столбы дыма. Иногда целые семьи вдруг снимались с места, наваливали на телеги все добро и уходили куда-то. Он спрашивал старших, что это за дым, куда уходят люди, но ему велели молчать и ждать, когда он подрастет. И он молчал, но тревога не оставляла его, и он все время украдкой, под столом, мял в руках комок глины.