Текст книги "Цветочный крест. Роман-катавасия"

Автор книги: Елена Колядина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава первая
КУДЕСЫ ОТЦА ЛОГГИНА

– В афедрон не давала ли?..

Задавши сей неожиданно вырвавшийся вопрос, отец Логгин смешался. И зачем он спросил про афедрон?! Но слово это так нравилось двадцатиоднолетнему отцу Логгину, так отличало его от темной паствы, знать не знающей, что для подперделки, подбзделки, срачницы, жопы и охода есть грамотное, благолепное и благообразное наречие – афедрон. В том мудрость Божья, что для каждого, даже самого грешного члена мужеского и женского, скотского и птицкого, сотворил Господь, изыскав время, божеское название в противовес – дьявольскому. Срака – от лукавого. От Бога – афедрон! Отец Логгин непременно, как можно скорее, хотел употребить древлеписаный «афедрон», лепотой своего звучания напоминавший ему виды греческой горы Афон. Он старательно зубрил загодя составленные выражения: «В афедрон не блудил ли?», «В афедрон был ли до греха?» – рассчитывая провести первую в своей жизни исповедь в соответствии с последними достижениями теологической мысли. Отец Логгин лишь вчера, седьмого декемврия 7182 года (некоторые духовные особы, к сожалению, ориентируются на ошибочную и гнусную западную дату – 1674 год), прибыл в Тотьму для службы в церкви Крестовоздвиженья с рекомендательной епистолией к настоятелю отцу Нифонту и зело уповал на первый выход к пастве. И вот тебе – афедрон! Он тут же вспомнил, как, идучи к службе, внезапу встретил бабу с пустыми ведрами. «Далось же тебе, дуре, прости мя, многогрешного, Господи, переться с пустыми почерпалами улицей?! – расстроился отец Логгин, шагнув в сугроб. – Разве нет для таких сущеглупых баб с ведрами проулков либо иных тайных троп? Ты б еще в церковь святую, прости, Господи, мне сие всуе упоминание, с почерпалами поперлася! Ох, не к добру… Не забыть, кстати, вопросити паству, не веруют ли во встречу, в пустые ведра, в гады, в зверя, в птичий гомон, бо се есть языческие кудесные мерзости? А кто верует в пустые ведра, тому, грешнику богомерзкому, епитимью от Бога назначить в сорок дней сухояста». Ах, баба проклятущая! Свечера отец Логгин лег с женой своею Олегией в разные постели, дабы уберечься от грешного соития накануне первой службы. Помолился истово, дабы во сне не жертвовать дьяволу – если вздумает тот искушать, – семя без потребы грешным истицанием на порты. Утром омыл межножный срам. Телом бысть чист отец Логин, и на душе бысть ликование от предстоящей многотрудной работы на тотемской ниве, и певши в ней звонко едемские птицы, и цвели медвяные цветы!.. Но, не иначе – лукавый послал ту бабу со злосмрадными ея ведрами? Ах, бес! Он, он, говняной дух, творит отцу Логгину препоны! «Если бы то Господь слал мне испытание, то проверял бы меня богоугодным термином! – торжествующе возмыслил отец Логгин. – Аз же упомянул некстати дьявольскую калову дыру. Ах, бес!» Догадавшись об истинной – дьявольскиискусной причине своего неожиданного отступления от исповедального канона, отец Логгин воспрял. Он очень любил борьбу! «Изыди, лукавый!» – пламенно вскрикнул в мыслях отец Логин. И язвительно спросил вездесущего демона: «Разве с того следует начинать вопросити исповедующихся? Жена ся должна сказать мне: исповедуюся аз, многогрешная жена, имярек… Надо вопросити, как имя ее… Немного помолиться следует с ней, распевая псалом. И, окончив молитвы, снять покрывало с ея головы. И расспрашивать со всей кротостью, сколько это возможно, голосом тихим…»

Отец Логгин звонко прочистил гортань, сделал строгое, но отеческое лицо, взглянул на освещенный свечным пламенем профиль молодой жены и приготовился восстановить канонический ход таинства, изринувши дьявола… Однако бесы не желали отступать!..

– Кому, отче? – вопросивши жена, как только почувствовала на себе взгляд попа.

– Что – кому? – охваченный подозрениями, рекши отец Логгин.

– Давала – кому?

– Или их было несколько? – трепеща от ужаса (он впервые столкнулся лицом к лицу со столь изощренно богомерзким блудом), гневно спросил отче. – Или не мужу ты давала в афедрон?!

То, что исповедь против воли опять свернула к теме афедрона, несколько смутило отца Логгина, но, в конце концов, он мудро решил, что начать с самого тяжкого греха не есть грех.

– Нет, не мужу, господин мой отче.

«Двойной грех! – быстро промыслил пастырь. – Блуд с чужим мужем и блуд в афедрон».

– Кому же?

– Отцу, брату, братану, сестричичу…

После каждого вновь произнесенного сродственника отец Логгин вздрагивал нутром.

– …подруге, – перечисляла молодица.

– Подруге?! – не поверил отец Логин, – и как же сей грех ты с подругой совершала? Али пестом?

– Когда с горохом, то и пестом, – согласилась жена.

– Али сосудом? – не отступал пастырь.

– Коли оловину хмельную наливала, то и сосудом, винной бутылью-сулеей.

– И пиянство притом, значит, было?

– Ну, так ведь, то в дорогу дальнюю, отче. Как же не пригубить на дорожку, на ход ноги? Грешна.

– И чем же ты еще перед дорогой дальней в афедрон давала?

– Пряженцами…

– Тьфу, мерзость великая!

– Грешна, батюшка, давала брату пряженцы с бараньей припекой в пост.

«Колико же это блуда? Трижды либо пятижды?» – лихорадочно прикидывал отец Логгин. – «В пост, наевшись скоромной пищи и напившись хмельной сулемы, блудила в задней позе со всей кровосмесной мужеской родней и женскими подругами! О, Господи, святые небесные силы, святые апостолы, пророки и мученики, и преподобные, и праведные…»

Отец Логгин долго бормотал, отчаянно призывая всю святую рать, могшую помочь ему в борьбе с таким сверхблудным умовредием.

– А что, отче, – дождавшись, когда отец Логгин прекратит возмущенно пыхтеть, робко спросила жена. – Или нельзя в дорогу пряженцы с горохом давати? А мать моя всегда рекши: «Хороши в дорожку пирожки с горошком».

– Аз тебя не про дорогу сейчас вопрошаю, – строго осадил отец Логгин. – А про блуд противу естества: в задний оход в скотской позе срамом отца, брата, братана, сосудом да пестом.

– Ох!.. Ох!.. – молодица в ужасе закрыла лицо дланями. – Что ты, господин мой отче, да разве есть за мной такой богомерзкий грех?! Ох!.. Да и подумати о таком мне страшно, а не то, что сотворити!

– Глупая жена, – рассердился отец Логгин. – Зачем же ты каитися принялась в том, чего нет? Меня, отца святого, в смущение ввела. Лжу затеяла в святых стенах? Я же тебя ясно спросил: «Давала ли в афедрон? Кому? Чего?»

– В афедрон давала, от того не отказываюсь, а в… Господи, прости!.. в задний оход не блудила!

– А что же, по-твоему, значит сие слово – «афедрон»?

– Сим мудреным словом отче дальний путь нарек?

– Ах, мракобесие… Ах, бескнижие… – принялся сокрушаться отец Логгин. – Афедрон суть задний оход каловый.

Молодица похлопала очами.

– Да жопа же, али ты, Феодосья, жопы не знаешь? – быстрым шепотом пояснила случившаяся рядом просвирница или, как больше нравилось приверженцу философской мысли отцу Логгину, проскурница Авдотья. Разрешив лексическую загвоздку, Авдотья смиренно пробормотала:

– Прости, батюшка, за грех вмешательства в таинство покаяния.

– Грех сей я тебе отпускаю без епитимьи на первый раз, – милостиво согласился отче, радостный от того, что недоразумение, накликанное бесами, разъяснилось, с Божьей помощью. То, что именно Бог выслал подмогу отцу Логгину, пастырю было ясно, во-первых, из звания, вставшей плечом к плечу, ратницы: проскурница Авдотья, по – древлему говоря, дьяконица, – особа духовного звания, а не какая-нибудь баба с пустыми черпалами, дала заслон бесоватию. Во-вторых, просвирница – вдова самого благодетельного образа, и кому, как не ей, подсобить сестре женского полу. В– третьих, – и это было самым вещим знаком, Господь сподобил на помощь отцу Логгину, принимающему исповедь, не звонаря или пономаря, а – проскурницу, которая именно и выпекает хлебцы для причастия после требы исповедания! «Едино в трех! – воссиял отец Логин, – единотрижды!» Под таким научно-обоснованным напором лукавый отступил. И дальше таинство исповеди пошло, как по маслу.

– Ты, значит, Феодосия?

– Аз есмь.

– А грешна ли ты, Феодосия, в грехах злых, смертных, как – то: сребролюбие, пьянство, объядение, скупость, резоимание ложа бо пуповины, срамословие, воззрение с похотью, любодеяние?..

Отец Логгин перевел дух.

– …Свар, гнев, ярость, печаль, уныние… уныние…

Отче растопырил персты веером и по очереди пригнул их к длани – не обсчитался ли, часом, каким грехом?

– …Уныние, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие…

– Погоди, батюшка, – встрепенулась Феодосия: – В празднословии каюсь. Давеча кошка, по горнице игравши да поставец с места свернувши. Ах, ты, говорю аз ей праздно, дура хвостатая! Грешна!..

– «Дура» – не есть празднословие, – поправил отец Логгин. – «Дура» сиречь срамословие. За сей грех налагаю тебе сто поклонов поясных и сто земных три дни.

– Аз, отче, поклоны отвешу, только «дура» – не срамословие, хоть как! – встряла Феодосья. – Елда, прости Господи, или там манда – се срам. А «дура»? Иной раз идет баба глупая – дура дурой!

– Оно, конечно, – важно согласился отец Логгин, вспомнив утрешнюю тотьмичку с пустыми черпалами, – но – отчасти! А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду – сиречь мехирь мужеский, да манду – суть лядвии женские, налагаю на тебя седьмицу сухояста. Гм… Празднословие, братоненавидение, испытание, небрежение, неправда, леность, обидите, ослушание, воровство, ложь, клевета, хищение, тайнопадение, тщеславие…

– Погоди, господин мой отче, – оживилась Феодосья. – Золовка моя на той седьмице на меня клеветала, клевеща, что аз ея пряжу затаскала под одр.

– То ея грех, не твой, – поправил отец Логгин. – Пусть она придет на покаяние.

Батюшка беззвучной скороговоркой сызнова перечислил грехи, вспомнил, на каком закончил, и вновь заговорил:

– …Гордость, высокомудрие, укорение… Укоряла ты золовку за наветы? Нет? Добро… Осуждение, соблажнение, роптание, хуление, зло за зло.

– Чего нет, батюшка, того – нет.

Отец Логгин перевел дух и принялся за «Заповеди ко исповедующимся».

– С деверем блудила ли?

– Да у меня, отче, и деверя нет, чтоб с им блудить, – сообщила Феодосья.

– С братом родным грешила ли?

– С Зотейкой-то?

– Пусть, с Зотеем, если его так кличут.

– Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.

– Так что же ты празднословишь? Не грешна, так и отвечай. А грешна, так кайся, – начал терять терпение отец Логгин.

– А на подругу возлазила ли?

Феодосья задумалась.

– Когда на стог взбиралась, то на подругу взлазила, уж больно высок стог сметан был.

– Возлазила, значит, без греха?

– Без греха, отче.

– А на мужа пьяная или трезвая возлазила ли?

– Ни единожды! – с жаром заверила Феодосья.

– С пожилым мужем или со вдовцом, или с холостым от своего мужа была ли?

– Ни единожды!

– С крестным сыном была ли? С попом или чернецом?

– Да я и помыслить такого не могу – с чернецом…

– Это хорошо, ибо мысль греховная – тот же грех. Гм… Сама своею рукою в ложе тыкала? Или вдевала ли перст в свое естество?

– Нет, – испуганно прошептала Феодосья.

– Истинно?

– Провалиться мне на этом месте! Чтоб меня ужи искусали, вран ночной заклевал, лешак уволок!

– За то, что клянешься богомерзко язычески, – поклонов тебе сорок сразу, как из церкви придешь. Клясться нужно божьим словом: чтоб меня Бог наказал! А не аспидами, филинами да мифологическими идолами.

– Какими, рекши, идолами? – заинтересовалась Феодосья.

– Мифологическими. Сиречь баснословными.

– Какие же сие басни, – растопырила глаза Феодосья, – когда в вашей же бане, ты ведь, отче, на Волчановской улице поселился?.. Так вот, в вашей бане банник прошлое лето младенца грудного, чадце отдоенное, утопил. Матерь его, Анфиска, из бани нага выскочила и на всю улицу возвопила: «Васютку моего банник утопил в ушате!» Васютка у нее хоть и нагулянный был, а все одно жалко! Отец Нифонт на другой день нам на проповеди сказал: то Анфиске с Васюткой наказание за грех блудного очадия и рождения, и в том самое-то ужасное наказание, что не Бог чадо покарал, а банник леший.

– Тьфу! – сплюнул отец Логгин. – Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!

– А вот, и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому, в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит, либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.

Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плеская губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», – пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил вопросить:

– Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?

– Нет, отче, – пламенно заверила Феодосья. – Как можно?

– Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?

– Нет, отче.

– Кушала ли скверны семенные?

– Нет, отче, не было такого ни единожды, – перекрестясь, заверила Феодосья и, помолчав мгновение, спросила: – Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Неужели это скверно? Скверны – от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?

Отец Логгин нервно почесал пазуху под мышцей. Перекрестился. Воззрился на Феодосью.

Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым отблеском, плеская в слюдяные оконца ночных тонких льдинок, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу.

«Аквамарин небесный», – смутился сей лепотой отец Логгин.

Весь сладкий дух церковный не мог укрыть сладковония, что исходило от Феодосии, от кос ее, причесанных с елеем, от платка из древлего дорогого алтабаса, от лисьей шубы, крытой расшитым тонким сукном. Отец Логгин знал отчего-то, что пазухи шубы пахли котенком. А уста – мятой. А ушеса и заушины – лимонной зелейной травой мелиссой. А перси – овощем яблочным, что держат всю ночь в женских межножных лядвиях для присушения мужей.

– Медвяный дух твой, – слабым голосом произнес отец Логгин. И, собравшись с силами, вопросил нетвердо:

– Пила ли зелие травяное – мелиссу, зверобой, еще какую ину…

Голос отца Логгина сорвался и дал петуха.

Феодосия сморгнула очесами и закусила уста, сдерживая звонкую крошечную смешинку.

«Как речная земчузинка смешинка твоя», – почти теряя сознание, беззвучно рекши отец Логгин.

– Нет, отче, не пила зелия, – отреклась Феодосья.

Демон уже подбирался к межножию отца Логгина. И вприсядку, с коленцами, плясали черти, предвкушая падение святого отца. Но Спаситель вновь пришел на помощь юному своему ратнику.

– А что, батюшка, звонить сегодня во скольки? – басом спросил Спаситель.

– А? Что? – вздрогнул отец Логгин.

Сморгнул вежами, встряхнул главой. Перед ним стоял, переминаясь в валенках, звонарь Тихон.

– После, после… Не видишь, исповедаю аз? – сказал машинально отец Логгин.

И вспомнил свое наваждение.

– Ах, нет! Звони во все колокола!

– Дык… эта… – недоумевал Тихон. – Почто во все?

– Во славу Божию! – потряс дланями отец Логгин. – Во победу над лукавым, что искусити мужей пытается даже в стенах святых!

Тихон перекрестился и запыхтел.

– Ступай, ступай, – встрепенувшись, распорядился отец Логгин. – Звонить будешь, как заведено, к вечерней.

И снова Бог призрел сына своего Логгина! То, что искушение, похотствующее через Феодосию, было наслано лукавым, а спас от блудного греха Господь, ясно было отцу Логгину оттого, что явился ратником по божьему велению звонарь Тихон. Не проскурница Авдотья – хоть и вдова, а тоже баба мужеискусная! – Не чтец Козьма, тропарей толком не вызубривший, а звонарь! Прозвонил глас Божий над головой отца Логгина и разогнал бесов, на блуд совращающих.

«Срочно нужно произнести тропарь к случаю приличествующий!»

От волнения, нужное вылетело у отца Логгина из главы. «Перечислю святые небесные силы: угодников, праведников, – решил отец Логгин. – Сие всегда к месту». Вдохновенно пробормотав весь список и краткое покаяние, отец Логгин расправил плечи и ясным взором воззрился на Феодосию.

– Что ты, раба Божья, рекши? – изрек он твердым гласом.

– Аз вопросивши: мужеские скверны семенные от Бога или от дьявола? – сосредоточенно произнесла Феодосья. – Мне сие непонятно. Если – от дьявола, то почему дитя – от Бога? А если семя мужеское от Бога, то почему называют его скверной, а не плодородием?

Взор отца Логгина запылал. Он зело любил дискуссии! Но вящей того любил отец Логгин наставления.

– Сей казус задал тебе сам лукавый! – радостно констатировал отец Логгин, предвкушая эффектное его разъяснение. – Любой плод и любое семя – от Бога. Но, завладеть им может и бес! И тогда плод сей и семя сие становится от дьявола.

Полюбовавшись с мгновение на завершенность и афористичность своей формулировки, отче взглянул на Феодосию.

– Понятно тебе?

– Понятно, – заверила Феодосья. – А как, батюшка, угадать, от Бога, положим, овощ яблочный у меня в руке али от лукавого?

– А это, смотря, кто тебе его вручил: коли Господь, то – от Бога. А коли черт, то – от лукавого. Уразумела?

– Уразумела, отче. А как узнать, кто из них вручил мне плод? Если, к примеру, Кузьма мне его дал на торжище?

Отец Логгин с тонким свистом втянул носом воздух.

– Если, в грехе заполучила ты плод сей, то вручил его бес, а если в богоугодном деле получен плод, то ниспослал тебе его Господь наш, – возвышая глас, но не теряя самообладания, произнес отец Логгин.

– А если плод сей – репейник, который аз выпалываю с огорода?

– Если выпалываешь, се – от Бога мурава. А если засеваешь – от черта сей чертополох.

– А скверны семенные?

– Если в грехе они истицают, се – от лукавого, – нетерпеливо воскликнул отче. – А если не в грехе, се – от Бога. В рукоблудии, сиречь в малакии, семя истекает скверно, потому что истицает оно к чертям собачьим! Поняла?!

Отцу Логгину и не понятно было, как мог он еще недавно очароваться такой бестолковой женой!

– Поняла, отче, – проникновенно ответила Феодосия. – Мне еще никто никогда так ясно все не разъяснял!

Отец Логгин смягчился.

– Добро… Всегда вопрошай отца своего духовного, если в чем сомневаешься. Гм…

«Глаголет священник, перечисляя грехи по единому, вопрошает тихим гласом», – напомнил себе отец Логгин и вновь принялся исповедовать рабу Божью Феодосию.

– Ходила ли ты к волхвам, чародеям, кудесникам, баальникам, зелейникам либо знахарям?

– Грешна, отче, ходила единожды. Но не по своей воле, а просьбою золовки. Брала у зелейницы травяное снадобье, дабы лечить золовке телесный недуг.

– Се грех! Недуги, духовные либо телесные, врачевати обязано словом Божьим либо мирро святым.

– А разве, отче, не грех мирро к аке… афе… к оходу прикладывть? У золовки чирей в оходе леший надавал!

– Опять ты леших языческих поминаешь! Наказывает, суть недуги насылает, Бог!

– А я так думаю, что, если чирей на носу или в подпупии выскочит, то – Божье наказание, а если в задней дыре – дьявола козни.

– Казус сей не прост, – сокрушенно вздохнул отец Логгин. – Думаю, то Бог чирей наслал в афедрон в назидание золовке, дабы продемонстрировать силу свою даже и во владениях дьявола. Мирро, пожалуй, в сем месте будет неуместно. Впрочем, с сиим надо свериться у Иоанна Постника.

– Отец Нифонт говорил, что на все вопросы есть ответ в святом писании. Может, и насчет чирья там прописано?

– Насчет чирьев сей час не припомню, – отцу Логгину не хотелось признаваться Феодосье, что книга книг упустила такой животрепещущий вопрос… – Как бы то ни было, за зельем ходить – грех великий.

– А что же делать? Золовку аж грызло!

– Молиться!

– А царский лекарь царя нашего – батюшку, Алексея Михайловича, чем врачует? – встрепенулась вдруг Феодосия, и глаза ее заблестели любопытством. – Али не травами?

Отец Логгин закашлялся.

– Гм… Хм… Государь наш светозарный, Алексей Михайлович, – Бога посланец на земле, следовательно, его лечение – суть Божьими руками. Вестимо, не все травы – зелия кудесные.

Эта мысль приободрила отче.

– Лавр, виноград – суть древа едемские, божественные. А за поход к травнице налагаю тебе епитимью в сорок земных поклонов на три седьмицы. Гм… Упивалася ли без памяти?

– Нет, отче мой господин.

– Или на восток мочилась?

– Нет.

– Или на восток изпражнялась?

– Что, отче?

– Калилась на восток, суть смердила?

– Ой, нет, батюшка.

– На ногу кому вступала с похотью?

– С похотью – нет, – заверила Феодосья, – а вот…

– Ладно, ладно, без похоти вступить – то не грех, – замахал рукой отец Логгин, опасаясь новой дискуссии.

– Нечистая, в церковь ходила?

– Ни единожды.

– В нечистотах кровяных с мужем грех творила?

– Нет, отче.

– Добро… Всякий, кто с женой во время месячных луновений будет и зачнет ребенка, то да будет прокажен, и родители да имут епитимью до три лета.

– А, прокажен который будет? – с волнением уточнила Феодосия.

– Чадо.

– А чадце чем виновато? Этого я не понимаю.

– Чадо за грех родителей перед Богом отвечает, али ты того не знаешь?

– Но, чадо же не знало, что его в грехе зачинают? Он бы, может, и нарождаться не стал, кабы ведал?

– Ересь! Чушь собачья! Прости мя, Господи… Или с мужем была в пятницу, в субботу или в воскресенье?

– Не была.

Отец Логгин на время задумался. Надо бы предупредить рабу Божью Феодосию, чем чревато соитие в эти дни недели. Но Отец Логгин опасался нового словесного казуса. Наконец долг наставления взял верх.

– А если зачнется ребенок, то будет он либо разбойник, либо вор, либо блудник, – быстро произнес отче, рассчитывая избежать заминки.

Но Феодосия не смогла оставить без размышления такую информацию.

– А бийца в какой день зачинается?

– Драчун? Сие в независимости от того, – витиевато ответствовал отец Логгин.

– А почему, если в пятницу – то разбойник? Почему не бунтовщик? Видать, чтоб Боженьке не путаться…

– Осквернялась ли в святой пост? – рекши отец Логгин, сделав вид, что не расслышал версии Феодосии.

– Нет.

– Смеялась ли до слез?

– Грешна, батюшка… Повитуха Матрена в грех ввела. Про Африкию рассказывала. Как можно было не смеяться, когда Матрена такие глумы сказывала! Не поверишь, отче, в Африкии живут черные люди…

– Ладно, ладно, после…

– Нет, ты, отче, послушай… И все у них черное: и тело, и срам. И молоко у жен из персей черное доится.

– Черное млеко? Слыхивал про чудеса, но, про такие?.. – поразился отец Логгин и живо спросил: – Ну-ну?

– А если перси черные, то какому же молоку быть? Не белому же?

– Сие логично… – склонил голову отец Логгин.

– Из черного всегда черное выходит. А в носу красно, так и кровь из носопырки алая идет. Зотейка наш уж такой беленький весь, а жопка – бурая, так и калышки бурые. А се… Матрена рекши, у африкийских черных жен и чада черные нарождаются. И еще сказывала Матрена, что люди в Африкии ходят все голые! Вот, как есть, нагие, в нос только перо всунуто! Представь, батюшка, идет по городу воевода нагой? В носу у воеводы перо петушиное… Али мытарь за посошной податью приходит – сам голый, и срам так же! Ох, и смеялись мы! Аж до слез… Или звонарь африкийский на колокольню лезет, а на ем одни валенки, и муде черные?.. Ой, не могу!

Поглядев издалека на звонаря Тихона, отец Логгин тоже мелко затряс головой от смеха. Отче был еще зело молод и временами забывал о том, что, как особа духовная, должен хранить серьезный вид.

Феодосья вновь рассыпалась круглыми тихими смешинками.

– Как, отче, было не смеяться над такими побасенками?

– Сие не побасенки, – сделав строгое лицо и осенившись крестом, пришел к выводу отец Логгин. – Черные те люди и чад черных рождают в наказание от Бога. За то, что нехристи языческие оне. Только язычники чертовы могут нагие на колокольню залезать!

Феодосья истово перекрестилась.

– Дьявольская земля та – Африкия, – пламенно произнес отец Логгин. – Ишь, удумали, с нагим мехирем – в святые стены.

– Распоясанные, отче! – подлила масла в огонь Феодосья.

– Но ты не смеяться должна была, а воздать молитву за спасение африкийских душ. Сегодня же вечером помолись за них. И я помолюсь. А за глумы и смех до слез налагаю тебе сухояста три дня.

– Истинно, отче мой господин, – смиренно сказала Феодосия. – Но в святом писании сказано, что уныние – грех. Значит, веселиться Бог нам завещал? А какое же веселье без смеха?

– Не то веселье, когда напьешься пьяной и будешь плясать под гусли с коленцами, да над глумами скоморохов смеяться, а то веселье – когда с радостью на душе окинешь ты веселым взором все добрые дела, что сотворила за день.

– Пьяной быть грех, – согласилась Феодосия. – Елда пьяная и та не стоит, набок валится. Но зачем тогда Господь наш, Христос, воду в вино превратил, а не в квас? Может, он хотел накудесить ее в кисель либо в сбитень, а дьявол под руку толкнул, и вышло вино хмельное?

– Господь наш Христос не кудесит, – рассердился отец Логгин. – Это тебе не повитуха Матрена. Спаситель чудеса свершает во спасение.

На этом отец Логгин примолк, поскольку решительно не знал доводов решения Христа превратить воду в вино, а не в квас. Он троекратно лихорадочно произнес: «Господи, помоги!», и в ту же секунду пришла помощь.

– Спаситель превратил воду в вино, чтоб было чем причащать паству после исповедания! – радостно воскликнул он. – Не квасом же причащать? Не сбитень же – кровь Господня?!

– А-а! – сказала Феодосия. – Се истинно! Сколько же много истин мне сегодня открылось от тебя, отче мой господин.

Сия благолепная фраза усыпила бдительность отца Логгина, и он благодушно посоветовал Феодосии спросить, чего еще разуму ея непонятно.

– Что вино – кровь Господня, это мне ясно. Но, что хлебцы – тело Его? Тут такие у меня сомнения… Ладно, коли перст Господен мне в просвире попадется али ланиты, али пуп. Ну, а если срам Господен? Срам в уста брать разве не грех?

Отец Логгин выпучил глаза.

– Срам Господен?!

– Есть же у Него уды межножные? Он ведь человеком рожден от обычной матери? А у человека всегда жила подпупная есть, – затараторила Феодосия. – Но, коли, рожден по образу Божьему, то и у Боженьки жила становая есть? Али нет? Вот ведь загвоздка для меня… Ежели нет у Господа срама, то, как он до двенадцати лет, пока с матерью жил, мочу сцал? Али была елда у отрока, а у мужа отпала вместе с муде? Где тогда мощи его, срамные, хранятся? Вот бы приложиться! Али с собой на небеса унес? А, ежели, я на причастие срам Господен вкушу, будет ли в том грех? Или у Господа уды безгреховные?..

Последние словеса очень выручили несчастного отца Логгина, который в ужасе подбирал нужные аргументы.

– Тело Господа суть бестелесное, – строго произнес отец Логгин. – И срам его бестелесный. И семя его беспорочное. И кушать его не есть скверно. Просвира – сиречь только образ тела. Гм… Аллегория!..

– А почему же, когда только мыслишь в уме уды мужские, то уже грешишь? Ведь, елда в голове – ненастоящая, а только образ?

– Тьфу! Прости мя, Господи! Потому, что с мыслей грех начинается. Сперва замыслил украсть чужое, а потом и украл. Если бы не замыслил, разве бы украл?

– Верно, – приложила палец к нижней губе Феодосия. – Человек любое дело, сперва, замысливает. А если…

– Помолчи, дочь моя. Ибо исповедание еще длится.

Феодосия примолкла.

– Или содомский блуд творила?

– Нет-нет.

– Или укорила попа или чернеца смехом?

– Нет.

– Или попа бранила? Или выгнала нищего из дома своего?

– А если из дома на двор выгнала, то – грех? Зело вшив калика перехожий был. Скнипы так и ползали в голове. Скаредьем воняло.

– А со двора не выгнала?

– Нет, он под навесом с холопом спал, хлеба ему вынесли.

– Тогда грех невелик.

– А с другой стороны, – задумалась Феодосия, – это ведь Господь наш в образе нищем мог по земле идти?

– Истинно! – согласился отец Логгин. – Чтоб нас проверить: достает ли любви к ближнему?

– Тогда грех был калику перехожего во двор гнать?

– Тогда – грех.

– Ой, вспомнила. Тот нищий потом на торжище кошелек украл и деньги пропил. Ему пуп вырвали да на древо повесили. Значит, не Господь то был. Он бы красть не стал. Выходит, не согрешила аз?

– Ну, выходит, что не согрешила, – несколько притомившись, согласился отец Логгин.

– Слава Богу!

– Или в церковь из-за блуда или пития не пошла?

– Нет.

– Или ударила кого по лицу?

– Нет-нет…

– Или била сироту без вины? Или пихнула человека в кал? Или изгваздала в кал чужое платье из зависти или для посмешища? Или в пост пировала с пляскою и гуслями? Или срамила попадью? Или опоздала на церковную службу из-за лени или сна ради? Или говорила хульные слова? Или в рост деньги давала? Или гнев держала на кого?

– Грешна, отче, держала гнев.

– Ну, сколь долго держала гнев, столько и поста.

– Час, значит, поститься?

Отец Логгин обдул испарину со лба.

– Час, – наконец, порешил он. – На кого гнев-то держала? Впрочем, не говори… Бог и так видел.

– Неужели, отче, Господь и за кошками следит?

– За всякой тварью… Или зажгла ты дом либо гумно? Или душу погубила?

– Юда сын Ларионов внове рекши: «Ах, сгубила ты, Феодосия, мою душу!»

– Это не в счет. Это раб божий Юда изрекши аллегорически.

– Вроде как лжу?

– Для лепоты словесов.

– А-а!

– Или блудила с Юдой?

– Нет-нет!

– Или с рабом либо с холопом была в соитии?

– Ни, боже мой! А жалко мне иной раз рабов. Разве Акулька виновата, что муж ея, Филька, Акулю вместе с чадцами и избой за деньги батюшке моему продал? Деньги все пропил в корчме за седьмицу либо за две!

– Так уж Богом заведено, что одни в услужении других. Разве мы сами не рабы вечные царя нашего Алексея Михайловича? Холопы мы государя нашего светозарного и тому с ликованием радуемся. А государь Алексей Михайлович тоже раб – раб Господа нашего. И смиренно рабство сие принимает.

– А может, в каких землях нет холопов? – спросила Феодосия.

– Сие невозможно. Кто тогда рабскую работу будет выполнять? А, ежели, кому зело тяжкий холопский труд и выпал, так, то испытание от Бога. Бог тяжелее всех испытывает то чадо, которое больше всего любит и которому хочет добра. Акулину Господь возлюбил и наслал ей испытание, говоря тем самым, что мужа, данного Богом, она должна поддерживать во всех его лишениях. Бьет Акульку муж?

– Бьет, – вздохнула Феодосия.

– А ты ей скажи, мол, ударит муж по одной щеке – подставь другую. Потому и дана жена мужу, а не наоборот. Против мужа только тогда жена может роптать, когда искушает на блудный грех в пост либо блудит не в естество. А се… Или забрала у кого что? Или клялась криво? Или украденное не возвратила? Или в церкви смеялась?

– Грешна, отче. Только что с тобой, господин мой отче, смеялась над Африкией.

– Гм… Хм… Каюсь, Господи! Или оклеветала кого? Или в церкви не достояла до конца службу? Или в сон веровала? Или истолковала его?