Текст книги "Прекрасная Дева Орков (Леди Назгул)"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Клещенко Елена
Прекрасная Дева Орков (Леди Назгул)

Е.Клещенко

Прекрасная Дева Орков

(Леди Назгул)

Моей сестре.

Орочья деревушка оказалась именно там, где ожидали ее найти: в долине, у верховий ручья. В молчании выслушали эльфы своих разведчиков, в молчании они ждали слова предводителя. Отряд пришел из Северного Сумеречья. – Без малого две тысячи лет носил это название Эрин Ласгален, Ясный Бор. Срок немалый даже для Дивного Народа. Тьма рассеялась, но привычное имя не торопилось исчезнуть из памяти людей и эльфов. И немудрено: любой из жителей Арды, сказав "Сумеречье", вспоминал не только шевелящуюся Завесу Тьмы, но и упорный народ, что век за веком пел свои песни в ее тени. Сами обитатели прекраснейшего из северных лесов по-прежнему именовали себя эльфами Сумеречья – теми, кто смотрел на звезды сквозь черную мглу. Теперь все переменилось. Окончилась Война Кольца, и земли к востоку от Мглистых гор наслаждались покоем. Рухнули стены Дол Гулдура – твердыни Кольценосцев, жуткая нечисть была перебита, и воцарился долгожданный мир. Но сами Мглистые горы по-прежнему таили угрозу. Туда бежали от возмездия полчища орков, смешавшись с убогими племенами, которые Черный Властелин не смог или не успел поставить под свои знамена, – с вольными орками, одичавшими, нищими и неспособными на большие лиходейства. Среди лесных эльфов не нашлось бы охотников, готовых преследовать дичь столь же отвратительную, сколь и глупую. Сверх того, гнусные твари больше не делали набегов. Однако мало-помалу они вернулись к своему исконному занятию грабить и убивать путников в той части Западного тракта, которая проходит через горы. Нападения повторялись снова и снова, и, наконец, Эльфы, Люди и Гномы порешили уничтожить орочью мерзость. Первыми в горы отправились эльфы – не было на Севере разведчиков лучше, чем подданные Владыки Трандуила. Конные и пешие отряды эльфов осматривали западные и восточные предгорья, ущелья, распадки и тропы вдоль тракта. Переходы в горах обычно совершались днем, при солнечном свете. Хоть лесные эльфы и любят ночь, зато орки ненавидят солнце и не покидают своих пещер, покуда оно не скроется. Разведчики выслеживали орков – следов эти неопрятные твари оставляют более чем достаточно. Но строг был наказ не вступать в стычки с разбойничьими шайками – "отныне да не прольется попусту ни капли эльфийской крови в землях Арды". Настали счастливые времена, светел был день, и ясны звезды. Но близился рок Дивного Народа, и в шуме Леса все явственней звучал шум Моря. И благороднейшую Эльдар, и самого беспечного из тех, кто распевал под кронами Ясного Бора, ждала единая судьба. Значит, рано или поздно поскачут по Западному тракту всадники в зеленых одеждах, и не вернутся в свой лес. Долгая дорога приведет их в Серебристые Гавани, где ожидают корабли, готовые к отплытию. Исполнится предначертанное – навсегда умолкнут эльфийские песни в лесах Средиземья. ...Как было сказано, эльфы ожидали решения предводителя. Кончались запасы воды, и они свернули к маленькой речушке – скорее, большому ручью, не обозначенному на карте, но памятному многим из них по путешествиям иных времен. И тут отряд подстерегала неудача. Ручей не покинул своего русла, но вода в нем замутилась и источала запах нечистот. Причина была понятна еще до того, как вернулись двое, отправившиеся к верховьям: там поселились орки. Отряд вел Тингрил из рода Трандуила, славный высоким происхождением и воинской доблестью. Была за ним и темная слава: двадцать дней Тингрил пробыл в плену у орков из самого Мордора. Эльфы редко возвращались живыми из руки Черного, а тех, кто вернулся, встречали не только радостью, но и опаской, – словно зараза Тьмы пристала к ним. Никто в отряде не знал Тингрила прежде. Но теперь, после двух месяцев, проведенных под его началом, разведчики прониклись к нему доверием, хоть каждый и удивлялся про себя суровому облику предводителя, белым прядям в его темных волосах, как бывает у Смертных. Говорили, что руки его изуродованы пытками, – лето и на исходе было теплым, а Тингрил не снимал перчаток. Он по праву слыл знатоком орочьих повадок, и даже понимал некоторые из их наречий. – Почему вы думаете, что это смирные орки? – спросил предводитель. – Скорей всего, смирные, – ответил Элендар, старший из двух посланных, золотоволосый и светлый, как летний вечер. – Кострища небольшие, и следы не ведут к тракту. – Много ли их там? – Мы видели два отверстия в склоне, и рядом еще десять или двенадцать землянок. Трудно сосчитать точно, их крыши сливаются. Самих тварей нигде не видно, еще не вылезли. – Солнце клонилось к западу, но до заката оставалось часа три. – Откуда тогда взялись нечистоты в воде?! – воскликнул в сердцах Элуин, бессменный кашевар отряда. Последний час пути он только и рассуждал о похлебке с кореньями и травами, приготовлением которой он займется, едва наберут воды в котел. – Эти твари, пропади они вместе с Черным, – не могли же они за ночь натащить столько грязи, что за день ручью не унести! – Отчего ж не могли, – усмехнулся темноволосый Келион, который никогда не удивлялся дурным вестям. – Ты недооцениваешь орков, друг Элуин. Они и не на такое способны. – Я не знаю, на что тут похожа вода ночью, – сказал Элендар, – но откуда вот эта грязь – мы поняли. Ручей стекает со скалы, а шагах в тридцати от нее есть маленький бочажок. Туда они навалили всяких горшков и котлов... Отвращение, с которым он произнес эти слова, отразилось в лицах товарищей. – Значит, вода негодная, – договорил за него Келион. – Но наших запасов хватит на вечер и утро... – Запасов в обрез, – сообщил Элуин. – Коней нам не напоить... Нариндол! окликнул он эльфа, который вел в поводу двух коней вдоль ручья. – Кони пьют? – Не пьют и не будут, – был ответ. – Я не дам им того, что не годится мне самому. Настоящее имя говорившего было Нарендил, но он охотно отзывался на прозвище Нариндол – Огненная Голова, а попросту Рыжий. Действительно, волосы его оттенком напоминали скорее медь, чем золото. Он вырос с матерью и, верно, поэтому был жалостлив и насмешлив, а в бою склонен к неоправданному риску. В отряде Нарендил, за его любовь к живым тварям, стал кем-то вроде конского лекаря. – Что же делать, – в голосе Келиона звучала покорность судьбе. – Далеко ли до другой реки, предводитель? – День пути, – ответил Тингрил, – мы не доберемся и к утру. Я предлагаю вам другое: подняться в долину, откуда течет ручей, и там встать лагерем на день. – Как так? – первым опомнился Элуин. – Рядом с орками? – Боюсь, что выбора у нас нет, – сказал предводитель. – Кони устали. Положим, еще ночь они выдержат, но если и там нас встретят орки... Пусть скажет Нарендил. – Это верно, – согласился Нарендил, – коням нужны отдых и вода. Только в той долине вода-то найдется, а что до отдыха... Вы же знаете, как действует на них запах этих тварей. – Не только на коней, – заметил Келион. – Я сам покоя не найду, коли под самым боком будут десятки вонючих орков. – Келион прав, предводитель, – впервые заговорил Имлас, который ходил в долину вместе с Элендаром, – младший в отряде, сереброволосый и синеглазый. – Не знаю, как другие, а я глаз не сомкну. От этих лачуг так и веет смрадом и тьмой! – Но мы можем встать в отдалении от их деревушки, – невозмутимо сказал предводитель. – Велика ли долина? – Невелика, – ответил Элендар, – от орков не отойти дальше, чем на четверть лиги. – А кругом скалы, – добавил Имлас. – Это немыслимо! – Они же все там излазили, истоптали, там каждый камень провонял ими! – Да ведь это маленький Мордор! Где мы найдем травы для коней?! – Трава там есть, – перебил Элендар, – им не под силу вытоптать ее всю. – Пусть так, – но там, должно быть, всюду их следы!... И ночью они будут вопить... – И кто знает, сколько их в этих пещерах? – В пещерах их не может быть много, – все так же спокойно сказал Тингрил. – Если они строят землянки, значит, пещеры неглубоки и не уходят под горы. – Верно, чего ради им выползать на дневной свет, коли можно пожить в темноте и зловонии! – Я лучше устроюсь в орлином гнезде, в медвежьей берлоге! – Элуин сердито встряхнул темными кудрями и так оглядел товарищей по оружию, будто сомневался в их рассудке. – Как знаете, доблестные эльфы, но меня тошнит от подобного соседства! Не понимаю, зачем и толковать об этом. В самом деле, не стоит говорить, какую ненависть питают квэнди к своим исконным врагам. Все повадки орков, самые звуки их наречий настолько отвратительны эльфу, что предложение Тингрила казалось и впрямь немыслимым. По доброй воле провести две ночи и день в долине, занятой этими тварями... Однако все понимали, что отряду нужна передышка, а ночной переход, который неизвестно чем завершится, может быть слишком тяжел для коней. – Говорил я, надо было отправляться пешими, – мрачно добавил Элуин после недолгого молчания. Никто не возразил ему, да он и сам знал, что пешими они не прошли бы и половины своего пути. – Что скажете, доблестные эльфы? – обратился Тингрил к притихшим воинам. – Жаль коней, – сказал Нарендил. – Да что там, надо оставаться здесь, – твердо произнес Элендар. – На войне мы видывали их и ближе. Будем жечь можжевельник, это отобьет вонь.

Никто более не спорил. Отряд двинулся вдоль ручья, вверх по ущелью. Солнце еще не коснулось вершин, когда скалистые стены раздвинулись, и взорам эльфов предстала долина. Подобно огромной чаше, она была наклонена с севера на юг; и как последние капли вина сочатся через щербатый край, так ручей стекал в ущелье. По склону были рассыпаны валуны, обломки скал, вросшие в землю, иные с лежащую собаку, иные с небольшой дом, исчерна-серые, как и везде в этих горах. Менее чем через фарлонг долина разделялась надвое: восточный рукав крутыми уступами поднимался вверх, западный сворачивал в сторону, и обвал перегораживал его. Урочище имело форму треугольника, окруженного высокими стенами. Видно, и в ненастье тут было потише: даже на кручах росла трава да мелкий можжевельник. Здесь-то и располагалась деревушка. Приземистый кустарник между валунами прорезали узкие путаные тропки. Ручей сбегал со скал, разделяющих долину, с их западной стороны. Шум падающей воды был подобен шуму крови в ушах, но тот, кто привыкал к нему, переставал его слышать. Еще западнее, напротив ручья, в скальной стене чернели пещеры и курился навозный дымок над землянками. Отряд подъехал к ручью. Вода на протяжении тридцати шагов оставалась чистой, как и подобает горной воде. Дальше был зловонный бочажок, о котором говорил Элендар. Тингрил остановил коня, поднес к губам рог, оправленный в серебро, и протрубил. Не успело смолкнуть звонкое эхо, как из ближайшей землянки (если можно так назвать дыру в земле, как попало засыпанную валежником, – вроде неглубокой волчьей ямы) высунулась орка в растрепанных черных космах по грудь, старая, безобразная, как сама тьма. Она тупо вытаращилась на незваных гостей, и вдруг вскинула руки, широко разинула черную пасть и издала оглушительный визг, который отразился от скал не хуже трубных звуков рога. С этим визгом она вновь провалилась в свою яму. Зато повысунулись другие из землянок и пещер: выставляли только головы и мгновенно прятались. Один за другим иссякли дымки над землянками. Тишину время от времени нарушал тонкий плач, сразу прерывавшийся. Орки явно не желали никаких переговоров. – Они испугались, – сказал Имлас, то ли спрашивая, то ли утверждая. – Или что-то замышляют, – предположил Келион. – Навряд ли, – ответил ему Тингрил. – Они боятся нас, как боялись всегда. Если и нападут, то только со страху. Он снова протрубил в рог и прокричал на Всеобщем языке, обращаясь к замершей деревеньке: – Мы не тронем вас! Нам нужна вода! Мы пробудем здесь день и затем уйдем! – Ответа не было. – Пусть кто-нибудь выйдет, чтобы говорить с нами! Через некоторое время тишину прорвал сиплый болезненный вопль, донесшийся как бы издали и подхваченный слабым эхом, затем злые выкрики в несколько голосов. "Кричат в пещере", – сказал Келион, и тут же в одном из темных отверстий появилась невысокая фигура: кто-то оступился, упал и поднялся вновь. Это был старый орк, опирающийся на кривой и шаткий посох. – Вождь? – спросил Имлас. – Нет, это не вождь, – холодно отвечал Тингрил, и возле губ его проступили брезгливые складки. – Это бесполезный и беспомощный старик. Если мы убьем его, никому не будет жаль. Старик чуть отошел от пещеры и стоял, медленно озираясь. Голоса все кричали, казалось, повторяя некий приказ. Внезапно старик оттолкнул свою клюку, опустился на четвереньки и попытался отползти в сторону. Но тут же в воздухе мелькнул камешек, кинутый из землянки. Старик охнул и замер, распластавшись ничком. За первым камнем последовали второй и третий, и тогда он с трудом поднялся и заковылял к неподвижно стоящим эльфам. – Он, должно быть, чужой им, – сказал Нарендил. – Может быть, пленный... – Он чей-то отец или дед, – с мрачной усмешкой произнес предводитель, – а участь его ничем не лучше участи пленного. Из слабых среди орков старики всех ничтожнее. За ребенка вступится мать, за старика никто не вступится. Смотрите. Орк подходил все ближе, между ним и Тингрилом было не более пятнадцати шагов. Это был самый старый орк из всех, кого видели эльфы, – на поле боя такого не встретишь: седой, как речной песок, в одеждах из плешивого меха, со страшными черно-багровыми следами ударов на лице – если то было лицо и воистину зловонный. Орк остановился, тяжело отдышался и заговорил. – Мы не служим Мордору, – трудно было разбирать слова Всеобщего языка, произносимые низким и хриплым голосом столь невнятно, будто говорил лесной зверь, принужденный заклятьем. – Никто здесь... не служит Мордору... – Уж конечно, вы не служите Мордору, – резко ответил Тингрил, – ибо Тому, Кто Сгинул, не нужны слуги. Не бойтесь, мы пришли не за вашими головами, он возвысил голос, чтобы слышали и другие орки в своих ямах и дырах. – Нам нужна вода. Мы пробудем здесь ночь, день и еще ночь. Мы не тронем вас. Но тот, кто подойдет к нашему лагерю слишком близко, пусть пеняет на себя. Зачем бы он не шел, он получит стрелу в горло. Тингрил кивнул Келиону, и тут же две стрелы пропели одна за другой первая воткнулась в пустую глазницу черепа, что торчал на колышке возле одной из землянок, вторая – в черный пролом на лбу у того же черепа. Стрелы покачивались в широких отверстиях, трепеща на ветру полосатым оперением. Можно было надеяться, что этот знак поймут и несведущие в языках. Старик упал на колени, обвисая на посохе. Голова его мелко тряслась. – Ты понял мои слова? – спросил Тингрил, нагнувшись с коня. – Я понял, вождь, – прохрипел орк. – Передай это всем своим. Можешь идти. – Орк поднял на него мутные глаза и не тронулся с места. – Иди же. Но когда эльфийский отряд начал подниматься по склону, Имлас увидел, оглянувшись, что старый орк все стоит на коленях. Может быть, у него просто не хватало сил, чтобы встать.

Местом для лагеря избрали узкую площадку в восточной части долины, окруженную скальными россыпями, – последний мало-мальски ровный участок перед крутым подъемом. Камни так густо лежали на склоне, что эльфы едва нашли, где провести коней. Однако деревня, да и почти вся долина оказалась как на ладони – была бы охота смотреть. На расчищенной площадке поставили шатер, нарубили сушняку для костра. Кустарник на самом деле был не кустарником, а уродливыми деревцами. Тонкие искривленные стволы стелились по каменистой земле, сплетались между собой, но даже мертвыми сопротивлялись руке и топору упорнее, чем ветви могучих деревьев. Нетрудно было угадать, что за сила гнула их и скручивала, не давая подняться, ветры, дующие с вершин, и страшные снегопады. Со здешней зимой шутки всегда были плохи, а века черного владычества сделали ее нрав еще свирепей. Как водится, первыми пострадали деревья и травы – ни в чем не виновные подданные Йаванны. По воду пошли втроем: сам Тингрил, Элуин, даже в соседстве с орками не забывший свои обязанности кашевара, и Нарендил, которому не терпелось напоить коней. Работа получилась неприятной. К удивлению и досаде всех троих, у источника было полно орков, вернее, орок, женщин, – числом никак не менее пятнадцати, не считая детенышей при них. Орки, видно, обеспокоились, не наложили бы чужеземцы жадных лап на вонючую утварь, затопленную в ручье. Беспокойство пересилило страх, и каждая пришла за своим добром. Теперь они толклись на бережку, щерясь от слишком яркого вечерного света, отпихивали друг дружку, царапались и приглушенно бранились; одна волокла из воды тяжелый котел, подцепив его палкой и охая от натуги, другая пыталась пролезть низом, между топчущихся ног, никак не могла дотянуться до своего горшка и получала только пинки... Эльфы подошли уже совсем близко, когда одна из орок случайно подняла на них глаза и испустила знакомый визг. Пять или шесть тварей кинулись прочь, остальные рухнули на землю, прикрывая головы руками. Но Тингрил снова прокричал: "Мы не тронем вас!", и они вернулись к прерванному занятию. – Вот это и есть женщины орков? – спросил Нарендил, наполняя водой кожаное ведро. Тингрил молча кивнул. – Удивительное дело, – улыбнулся Элуин, – я и не думал, что у них есть женщины. У орков... Многие говорят, что орки родятся из камня, вроде гномов... – У гномов тоже есть женщины, – насмешливо сказал Тингрил. – Весьма достойные леди, не в пример этим тварям. – Ты шутишь, предводитель? – ошеломленно спросил Элуин. В его роду спокон веков не любили гномов и брезговали любыми известиями о них. – Нет. – Женщины гномов... – пробормотал Элуин, осторожно погружая в воду второй котелок. – Надеюсь, хоть с ними-то меня судьба не сведет. Воды нужно было много. Спустились к источнику еще раз, а потом еще. Орки перестали бояться и загомонили вовсю. Было похоже, что они все время ссорятся, враг их знает, за что, – то ли за прежнее, то ли сейчас посуду не поделили, – но кричали все сразу, неумолчно и пронзительно, словно чайки над лодкой рыбака. Теперь их можно было хорошо рассмотреть. Женщины-орки оказались во всем достойны своих господ и повелителей. Безобразные, длиннорукие, косматые и раскосые, со шрамами и кровоподтеками на темных лицах, не разберешь, молодые или старые. Золотоволосых среди них не было, но, на удивление младшим эльфам, попадались орки со светлыми гривами: не то русые, не то грязно-седые. Все они, подобно оркамвоинам, носили штаны и куртки, грубо сшитые из кусков меха. Одни были босы, другие – в тяжелых башмаках, похожих на лошадиные копыта. На многих были украшения – костяные и золотые. Странно выглядели грязные пальцы, унизанные драгоценными перстнями. "Они бы и рады обменять свои игрушки на мясо и хлеб, да слишком далеко до тех мест, где с ними поменяются, – сказал Тингрил. – А золото эти будто бы не служившие Мордору, само собой, добыли на войне". У двух из них были совсем маленькие детеныши, у одной – привязанный к спине, у другой – к животу. Плач орочьих младенцев вторил воплям орок и вертящихся у тех под ногами орчат. В глазах темнело от пронзительных криков и дурного запаха. И тут одна из них, поймав взгляд Нарендила, что-то сердито крикнула, подхватила с земли небольшой камень и швырнула в него. Эльф едва успел отклониться в сторону. Другие орки последовали примеру зачинщицы. Камни один за одним рассекали воздух, сопровождаемые злобными выкриками. – О чем они кричат? – спросил Элуин. – Хотят, чтобы мы ушли, – ответил Тингрил. Камни будто сами огибали его и, похоже, он нисколько не растерялся. – Поносят нас. – Это безумие, – сказал Нарендил, – они видят, что мы вооружены, и все-таки нападают... – Но едва он, произнося эти слова, взглянул на рукоять кинжала у пояса, каменный дождь сошел на нет и несколько орок даже отбежали в сторону, надев горшки на головы. – Нет, Нариндол, – усмехнулся предводитель, – это не безумие, это орочья злоба. Тьма ведет их как бешеных собак – но до поры, покуда нет угрозы их жизням. Однако не все орки бежали. Не успел Тингрил договорить, острый камень ударил Нарендила в плечо у локтя. Тот невольно схватился за ушибленное место, и еще один камень разбил ему костяшки пальцев. Боль и гнев застлали эльфу глаза, он сделал шаг в сторону орок – но тут же остановился. Что с ними делать, не кинжал ведь пускать в ход? Ударить? Но разве не этого хотят они сами – учинить драку? Притом, они женщины, хоть и орки, но все-таки женщины... Между тем орки неверно истолковали его нерешительность и развеселились пуще. Камни снова полетели часто, выкрики стали насмешливее, не утратив при этом злобы. Нарендил как потерянный вглядывался в хохочущие хари. Тингрил молчал. Элуин, видимо, тоже растерялся. Но надо ведь было сделать хоть что-нибудь этим подлым тварям, чтобы прекратить их торжество! Гнев иногда бывает на пользу. Нарендил больше не раздумывал, все вышло само собой. Он увидел среди орущего сброда орку-вождя: совсем небольшая и тощая, но горластая, эта вопила вроде бы на слово впереди прочих, – те повторяли, гогоча, все, что она выкрикивала первая. Нарендил сам не заметил, как очутился рядом с ней и ухватил за шиворот. Остальные шарахнулись в стороны, но эта не смогла увернуться, и Нарендил, цедя сквозь зубы самые ужасные проклятья Сумеречья, поднял ее и сунул в воду, словно собаку: – Остынь, дочь Мордора! Глубины хватило, чтобы окунуть ее с головой, придавив загривок. От неожиданности, или же от резкого холода, она не сопротивлялась. После этого Нарендил счел себя отмщенным. Уже спокойно он вытащил мокрую тварь на берег и разжал руку. Орка упала на четвереньки. Она кашляла и плевалась, вода струйками стекала со слипшихся волос, капала с одежды. Но когда она подняла лицо, эльф отшатнулся. Давно он не видал подобного бешенства – орка пылала и корчилась, как сосновая ветка, охваченная огнем. Другие орки, по своему обычаю, хохотали над ней – и даже они на мгновение притихли, едва девчонка обернулась; но тут же опять загалдели, показывая пальцами. Мокрая орка в ярости швырнула несколько камней, ни в кого не попав. Зато к ней вернулся дар речи, и она вновь принялась орать. Нарендил понял, что орка обращается к нему. Орка выговаривала слова быстро и четко, в голосе ее звучало злорадство. Но нельзя было понять, о чем она говорит (оттого, вероятно, что Вестрон Мглистых гор еще в конце Третьей Эпохи перестал походить на Всеобщий язык других племен). Как будто бы о конях: похожее слово послышалось несколько раз... Орочья шайка прислушивалась с явным одобрением. Слова сопровождались жестами, но и среди них не попадалось ни одного понятного. Орка то скрещивала руки каким-то особым образом, то сплетала пальцы, может быть, изображая мордорские руны, – и похоже было, что она изо всех сил старается сказать эльфу о чем-то. Наконец она указала направление – широкий взмах вытянутой руки наверняка означал именно это: юго-восток, запад и снова юго-восток. Нарендил оглянулся на предводителя. Тот сразу же спросил с легким раздражением: – Долго ты будешь внимать мордорской крысе? – Мне кажется, она говорит о чем-то важном, – сказал Нарендил, – может быть, нам угрожает опасность, она показывает на восток... – Он осекся, услышав смех Тингрила. – Ты забыл, что я понимаю их язык. Это наречие не совсем похоже на то, которое я изучил поневоле, но суть уловить можно. Она на разные лады поносит тебя. – Я так и думал, – сказал Нарендил. – Но она чему-то радуется, и все остальные тоже. Может быть, ты не все понял? – Прекрасная дева орков, – традиционная формула вежливости переводчиков прозвучала в устах Тингрила ядовитой насмешкой, – желает сказать тебе, о Нарендил, что мать твоя – дохлая лошадь, а отец – грязный равнинный орк. Она указывает на равнины запада, дабы слушатели получше усвоили особенности твоей родословной, а юго-восток – это путь, которым ты, по ее мнению, будешь идти. Радуется она своему остроумию, и все остальные тоже. Довольно с тебя? – И больше ничего?.. Тингрил улыбнулся невесело, как он один умел. – Еще много чего, да все про то же. Она проклинает тебя по всем правилам красноречия, принятым у ее народа: упоминает твоих предков, твоих потомков, твоих женщин, всех эльфов вообще. И язык у девчонки на редкость гнусный. Надеюсь, ты разрешишь мне не переводить это во всех подробностях? – Я не могу понять... – медленно произнес Нарендил. – Странные твари... Он никак не мог оторваться от созерцания сквернословящей и торжествующей орки. В этот миг ему и впрямь хотелось постигнуть, каково это – быть одержимым черной злобой, которая заставляет изрыгать бессмысленные ругательства и радостно смеяться им. С легкой улыбкой на застывшем лице вглядывался эльф в косматую девчонку, что подпрыгивала перед ним в такт словам, – теперь она выкрикивала нечто вроде песни, должно быть, родословная Нарендила перешла в баллады. Но вдруг она умолкла и сама уставилась на эльфа, словно бы пораженная новой мыслью. С досадой что-то крикнула остальным. Орка уразумела наконец, что ее усилия пропадают даром, ибо предмет восхвалений не понимает ни слова. То-то он так улыбается! – Ты... ты, ты, – заговорила она опять, – ты – падаль! Ты – навоз! – Ойе! – воскликнул Элуин. – Как же это? – Она говорит на чистом Вестроне, – сказал Тингрил, с прищуром глядя на орку, – женщина... Кто теперь скажет мне, что они не воевали? На таком Всеобщем их порода беседует только с пленными! Он подхватил котелки и быстро зашагал вверх по склону. Младшие эльфы последовали за ним.

Вечер ничем в сущности не отличался от других вечеров в пути. Эльфы развели костер, напоили коней водой, когда она степлилась. Смолистый аромат горящего можжевельника пересилил чады и смрады деревушки. После ужина не пели – сидели возле костра и беседовали. В темном небе над головами эльфов, над зубчатым краем гигантской чаши, загорелись яркие звезды. Разговор сам собой обратился к преданиям Предначальной Эпохи, к берегам Куйвиэнен, к первым дням славной и горестной истории Арды. Вспомнили тех несчастных, которых похитил Черный Всадник. Они исчезли в темницах Утумно, а спустя годы черные врата распахнулись, и оттуда вышли полчища орков – так поется в песнях, так говорят Мудрые. – Но возможно ли, чтобы орки были родней квэнди?! – горячо вопрошал Имлас. – В них все омерзительно, они во вражде со всем миром и с Детьми Эру... Это не может быть правдой! – Ты говоришь, это невозможно? – негромко сказал Келион. – Но разве в истории квэнди не было места отвратительному и темному? Вспомни хоть о Феаноре, если не сыщешь более новых примеров. – Ты равняешь принца нолдор со зловонными орками, – Имлас сказал это излишне резко, – он, подобно многим другим, почитал Создателя Камней превыше всех героев прошедших эпох. – Я не говорил этого, – отвечал Келион. – Но в самом деле, когда Феанор покинул Альквалондэ, Валар отвратили свои лица, как от любого деяния орков, – лишь с большей печалью, наверное. – Как ты можешь сравнивать, – горько сказал Имлас и замолчал, не продолжив. – Тебе, Келион, и вправду следует поискать других примеров, – заметил Нарендил. Ему тоже нравился Феанор, но, восхищаясь тем, кто владел столь многим, он и жалел того, кто столь многое потерял. – Нельзя смешать тьму со светом. Пламенный Дух был светел, орки же – дети Черного. Келион пренебрежительно усмехнулся. – Нельзя смешать тьму со светом? Ты ведь не скажешь, друг Нариндол, что я первый пытаюсь это свершить! О таком смешении повествует добрая половина наших песен и сказаний. – Маэглин глядел на Идриль – и ждал, и любовь в его сердце становилась тьмой... вполголоса пропел Элендар. – Да, как будто ты прав. Но начало этой истории не здесь. И кто расчислит пути зла, что приходит на место любви? – Но все же оно приходит, – упрямо и мрачно сказал Келион. – Сын Марвен говорил верно, – тихий голос Тингрила, как всегда, заставил эльфов взглянуть на говорившего. Сын Марвен был Нарендил. Марвен с Эйфель Даэн изо всех дочерей Сумеречья была наиболее искусна в сложении песен. Тингрил прожил у нее несколько дней, когда вернулся после освобождения из плена. Затем он снова уехал за войском. Нарендил в эти дни был в Южном Сумеречье, с отрядом лучников, – с тех пор как Тьма пришла в движение и до самой гибели Кольца ему нечасто случалось бывать дома. Марвен рассказала сыну о странном госте немного. Он не был им родней, не могло быть речи и о любви – Марвен по сей день помнила отца Нарендила, погибшего в последний год Бдительного Мира. Тингрил после войны не появлялся в доме у Эйфель Даэн. Уже на пути к Мглистым горам Нарендил узнал, что предводитель и есть тот самый Освобожденный Пленник, гостивший у матери. "Сын Марвен" звучало похвалой, которую Нарендил принимал с удовольствием: мать он любил и гордился ею. – Нариндол прав, – продолжал Тингрил, – в том, что орки – дети Черного. Быть может, правы и Мудрые, и Проклятое Племя пошло от эльфов, которых похитил Моргот. Только с тех пор наши пути разошлись так далеко, что проку нет толковать о родстве. Они не дети Эру и нам не братья. Что с того, что иные квэнди жестоки и несправедливы? Орел с перебитыми крыльями не станет гадюкой, падший эльф не станет орком. – Верно! – воскликнул Элендар. – Какова бы ни была их история, ныне имя им – орки. Вы взгляните на них – где тут родство? – Тяжелое наследство мы оставляем Смертным, – ни с того ни с сего вымолвил Келион. С тем они и отправились спать. В шатре теплые одеяла и несколько часов блаженного покоя ожидали всех, кроме Элуина, часового. Караулить в свой черед предстояло всем – в здешних местах бывает опасно спать, если некому разбудить.

Дальнейшее касается одного Нарендила Рыжего. Его очередь была за полночь, в самую темную пору. Луна едва прибывала, и августовские звезды светили ярче нее. Нарендил с луком через плечо прохаживался вокруг лагеря. Можжевеловый дым ел глаза. Нарендил прислушивался к ночным звукам: дыхание коней, пощелкивание и трески угольев, далекое журчание ручья в камнях... Ночью ожила орочья деревушка. В каждой землянке горело по костру: то ли они еду варили, то ли пытались согреться. Тяжелый зловонный дым расползался по склону, но лишь изредка дотягивался до высоко расположенного лагеря. Зато звуки были слышны отменно: визгливые крики, плач, торжествующий рев победителя в драке... Потом грянули песню в несколько голосов, заухал барабан, и звуки его преследовали Нарендила даже в шатре, когда его сменили. Зачем им барабан, думал он, неужели они танцуют? Почему-то эта глупая мысль не давала ему покоя. Он не мог уснуть – на грани забытья лепились из темноты хохочущие рожи орок. Все они были безобразны, каждая по-своему, и черты их расплывались, искажались, становясь еще уродливее, пока не теряли последних примет разумного существа, – и это было так мучительно страшно, что Нарендил, вздрогнув, сбрасывал пелену кошмара и видел темный купол шатра, слышал дыхание товарищей, легкие шаги часового и упрямый барабан. Затем все повторялось вновь. Самым ужасным было то, что орки в его сне говорили на Квэниа, на высоком наречии. Он забыл фразу, повторенную несколько раз, помнил лишь слово "аурэ". Когда он снова открыл глаза, сквозь полог пробивался розовый свет. Нарендил подумал, что ему сегодня больше не спать, и осторожно, чтобы никого не разбудить, выбрался наружу. Его встретило ясное горное утро. Свет и ледяной ветер текли в долину, будто ледяная вода здешних речек. Дым, застигнутый врасплох, тянулся клочьями по земле и пропадал. За восточными хребтами вставала заря цвета раскаленного железа, яркая подстать холоду. Проклятая деревня уснула, барабан наконец молчал. Утро было прекрасно, и Нарендил решил спуститься к воде, сполоснуть лицо, чтобы прогнать последние тени дурной ночи. Он помахал часовому – это был Элендар – и, прихватив котелок, направился вниз по склону. Он не рассчитывал встретить орков, ведь солнце уже всходило, слепящее солнце, которого они боятся больше всего. Но все-таки, огибая скалу перед ручьем, он замедлил шаг. И не зря. На берегу кто-то был, одинокая маленькая фигурка, на корточках хлопочущая над чем-то. Нарендил плотнее завернулся в плащ и прижался к скале. Их разделяло не более двадцати шагов, и солнце светило ему прямо в затылок, делая его почти невидимым и позволяя в то же время внимательно рассмотреть неизвестное существо. Оно было маленькое, тощее и быстрое в движениях. Конечно, орк. Ох нет орка! Он поспешно отвернулся. Орка сняла свои одежды, полагая, что никто ее не видит. Ишь, сверкает своей красой на лигу вокруг, – другие орки попрятались, некому на нее любоваться... Но почему она-то не скрылась от солнца? И что она здесь делает? Собирается мыться? Не может этого быть. Они никогда не моются. Тем паче в горном ручье, ранним утром, когда и одетого дрожь пробирает... А может, она колдует? Говорят, есть в Искаженной Арде многое, о чем лучше совсем не знать. Но Нарендилу не всегда удавалось вовремя вспомнить эту мудрость. Даже орки порой внушали ему интерес, побеждающий отвращение. Конечно, подглядывать за женщиной – занятие для лиходея, говорил он себе. Но ведь она не эльф и даже не человек. И я не с дурными помыслами. И потом, для нее самой эльф не равный ей, а так, вроде кэлвар. Да она и не узнает, что я на нее смотрел... Знал Нарендил, что эти оправдания лукавы. Но желание выведать секреты орочьего колдовства победило укоры совести. Он снова выглянул из-за скалы. Орка была очень худа, и мала ростом – повыше полуросликов, а эльфа пониже на локоть. Мелкие орки не так безобразны, как крупные, – в пещерах им не приходится сгибаться в три погибели и опираться на руки, и у них не бывает горбов и длинных медвежьих лап. Однако изящества и красоты ей весьма недоставало, так что и не сразу можно было распознать в ней женщину. И волосы ее были коротко обрезаны, черными клочковатыми космами, будто она надела гномью меховую шапку. На груди у нее мелькало что-то белое, непонятный амулет на короткой цепочке. Сидя, как сказано, на корточках, она что-то делала со своими одежками. Потом встала (Нарендил зажмурился от смущения, но тут же открыл глаза). Сделала два быстрых шага к воде. Заколебалась на мгновение – и прыгнула в бочажок, где вчера лежали котлы. Со звонким шипением, подобным змеиному, орка присела в воде, окунувшись с головой. Безумная тварь, подумал Нарендил, холод убьет ее... Но она уже выскочила на берег – одним лягушачьим прыжком. (Эльф у скалы прикрыл рот ладонью, чтобы смехом не спугнуть ее). Орка подскакивала и притоптывала, шумно переводя дух и вздрагивая так, что брызги летели с мокрой головы. Теперь он видел ее странное лицо – темные щели глаз, черные брови, взведенные вверх, к вискам, как ветви у письмен Даэрона, и белые оскаленнные зубы. Он подумал, что теперь она оденется, чуть обсохнет, – но нет, только обтерлась ладонями и опять присела у своего тряпья. Развязала какие-то узлы. Что-то зачерпнула в горсть и втерла в кожу, и снова зачерпнула. Серый порошок, летящий крупинками по ветру. Скоро вся она стала серая, как камень. Странные чары наводят орки. Что это может означать?... Додумать он не успел – орка снова прыгнула в воду и заплескалась, отмываясь, и снова вылетела на берег как ошпаренная. На вид она нисколько не изменилась. Да зачем же она все это проделывала, вражья дочь?! Орка тем временем полоскала свою одежду, и Нарендилу показалось, что по воде плывет та же серая пыль. Да полно, чары ли это? Может, в деревне поветрие, и таким путем они избавляются от заразы? Тогда почему она одна остальные не знают? Или не хотят?.. Мокрые мохнатые штаны она сразу же натянула на себя. Эльф содрогнулся, подумав о сырой холодной шкуре, но орка повеселела, даже скалиться перестала. Губы ее шептали что-то – не то заклятия, не то проклятия. Надев куртку и застегнув грубые пряжки, она принялась собирать то, что разложила на берегу. Нарендил понял, что сейчас она уйдет, и орочья тайна останется неразгаданной. Нет, этого допустить нельзя. Надо попытаться заговорить с ней, а там уж как выйдет – если своей охотой не расскажет, поймаю, а убежит – так убежит... Нарендил вышел из-за скалы и тихонько звякнул котелком. Орка, не издав ни звука, стремительно метнулась в сторону, и тут же упала – должно быть, ногу свело. Упала неловко, вперед, и безжалостно замолотила руками по онемевшему бедру, злобно всхлипывая и шипя, как вода, пролитая в очаг. Звериная гримаса, в которой смешались боль и бешенство, делала орку похожей на рысь в ловушке, недоставало только прижатых ушей, и когда Нарендил подумал об этом, ему померещилось превращение – полосатая шерсть на лице, когтистые лапы вместо судорожно сжатых кулаков... Самое зловещее из наваждений Сумеречья предстало перед ним воочию, и, как ни стыдно признаться, его охватил страх. Но тут она умолкла, застыла без движения, точно увидела что-то, затем спокойно уселась прямо на землю и принялась гладить и растирать ногу, не сводя с Нарендила подозрительных глаз. – Прости, что причинил тебе беспокойство, – сказал Нарендил на Всеобщем языке, стараясь говорить как можно более внятно и не трогаясь с места. – Я только хотел набрать воды. Могу ли я тебе помочь? – Поганый эльф, – сказала орка. Слова Всеобщего языка она выговаривала со странным акцентом. И тон был странен, как будто она не обругала его, а просто поздоровалась, или сама для себя отметила его появление. Теперь он наконец-то узнал ее: это была та самая, вчерашняя, которую он окунул в ручей. Тот же голос, похожий на крик чайки, то же сердитое лицо под шапкой волос. – Ты меня не бойся, – сказал он. – Я тебя не боюсь, – злобно ответила орка, уставившись в сторону. Короткий вздернутый нос и длинный подбородок, выдвинутый вперед, придавали ей надменный вид. – Ты грязный вонючий эльф. Чего это я буду тебя бояться? – А кого ты боишься? – Я?! Я никого не боюсь! – она резко повернулась к нему, оскалившись и прижав верхнюю губу к носу. – Я – воин, а вы все – навоз! – Ты – воин? – с улыбкой спросил Нарендил. – А разве женщине пристало быть воином? – Говори дальше, эльфийская падаль, – угрожающе-спокойно сказала орка, – и этот камень войдет тебе в рот. Вот злющая тварь, – подумал Нарендил. Но я и в самом деле никогда не видел их женщин на поле битвы. Почему она обиделась? – Я чем-то обидел тебя? – Уходи отсюда, – был ответ, – или получишь камнем. Но Нарендил решил не отступать. – Может быть, ты затаила гнев за вчерашнее? – осторожно спросил он и сделал маленький шаг вперед. – Я и вправду обошелся с тобой грубо, но ты ведь попала в меня камнем, плечо до сих пор болит. Орка ухмыльнулась и кивнула. – Да! Я попала в тебя камнем два раза. Теперь будешь знать мою силу. Нарендил не выдержал и расхохотался. Поистине, наглость орка не знает предела! Ей напоминают, как ее окунули в воду, а она хвалится своей силой! Камень он сумел поймать – плоский кусок гранита величиной с ладонь. Орка тут же вскочила и впилась глазами в его руку, готовая прянуть в сторону. Нарендил взглянул на нее и небрежно уронил камешек. – За что ты так сердишься на меня, маленькая орка? – спросил он. – Разве я враг тебе? – Все враги мне, – коротко ответила орка и добавила: – Длинный тупой эльф. Такого он не ожидал даже от орка. – Ты думаешь, что у Четырех Племен нет других дел, кроме как враждовать с тобой? – спросил он язвительно. – Да, у вас есть другие дела, – в тон ему отвечала орка, – у тупых дел всегда много. Тогда-то я и могу сделать что нужно и убежать. Нарендил помолчал, сраженный этим объяснением. Потом сказал: – А все-таки я тебе не враг. Мне нет надобности причинять тебе зло. Чудно говорить такие слова орку, но ведь это правда – мы всего лишь разведчики... – Могу поклясться... – Эльфийские клятвы – навоз. Эльфы клянутся и врут. – А орки не врут?! – Клятвопреступником Нарендила еще никто не называл. И много ли эльфов тебя обмануло, ты... – Меня не обманешь. Я хитрая. А орки тоже, конечно, врут. Ты этого не знал, тупой эльф? И не шагай больше ко мне, а то... узнаешь, что будет. Все-таки она была слишком смешна в своей надменности, чтобы долго на нее сердиться. – Скажи лучше прямо, что ты меня боишься, – посоветовал Нарендил, наклоняясь и глядя в глаза сердитому созданию. – Скажи правду: боишься, что подойду к тебе? Я не буду... – Я?! Я тебя?! – орка задохнулась от возмущения, застучала кулаком по земле. – Я не боюсь поганых эльфов. Подходи себе, все равно не поймаешь! – А я и не буду тебя ловить, – сам того не заметив, Нарендил уже разговаривал с ней как со своенравным ребенком, а не как с хитрой и коварной дочерью тьмы. Впрочем, орка и вправду выглядела очень юной – не всякий с ходу угадает возраст птицы, зверя и орка, но эта была совсем девчонка, и только злость и самонадеянность делали ее старше. – Еще одежду об тебя запачкаешь. Ты же вся перемазана. (Орка быстро оглядела себя, но ничего не ответила). Скажи мне, орка, зачем ты натиралась этим порошком? – Ты следил за мной!.. – орка схватила камень. – Я не следил за тобой, а увидел нечаянно. Но я не понял, зачем. – Это и не твое дело, эльфийское отродье. – Отчего не мое? Я знаю о чарах не меньше любого орка. Но такое колдовство вижу в первый раз. Неожиданно орка рассмеялась. – Ха, правду я сказала, что ты тупой и грязный! Ты даже не знаешь, как очищаются! Вы, эльфы, так и ходите год за годом все в навозе! – Так, значит, ты мылась?! – Нарендил не смог скрыть удивления: орков он повидал, и в бою, и пленных, но скорее встретишь серую кошку королевы Берутиэль, чем орка, возжелавшего быть чистым. – Я очищалась, – важно сказала орка. – Зола из костра сжигает все, кроме тела. Вода уносит золу. Теперь у меня нет ни следов, ни запаха. Я сгорела в том костре. Остался только дым. А на дым никто не охотится. Пока орка говорила все это, она в упор и с торжеством смотрела на Нарендила. И он разглядел ее глаза – раскосые, затененные косматыми волосами, но большие и широко открытые, не щелочками, как ему сперва показалось. И не темные, а зеленые, – не эльфийской яркой зеленью, белесые, цвета лишайника на старом стволе или сосновой хвои, со зрачками крошечными, как черные звезды. Настоящие глаза Проклятой – не кэлвар, но нечто подобное кэлвар... Когда она сказала про запах, Нарендил вспомнил, что орки обладают звериным нюхом, вспомнил, как эти твари тянут носами, ожидая нападения или готовясь напасть. Значит, она отмывалась, чтобы ее не учуяли, только и всего. Но смывать запах в горном ручье, который леденит кровь и вертит камушки под ногами, – на это можно решиться в еще большей опасности... – А кто охотится на тебя? – спросил он. – Вонючий Магорх и его паршивые холопы, – орка снова оскалилась. – Магорх пришел из Мордора, и они его боятся. Он падаль. Зря вы не убили его на равнине... Ты хочешь убить его? Он убил много ваших, – в лице ее изобразилось особое равнодушие, какое у хитрых животных означает тайный умысел. – А многих мучил по-всякому... – Нет, я не убью его. – Э! Ты тоже падаль. Что и взять с поганого эльфа?! – Зачем ты этому... Магорху? Зачем он тебя ловит? Орка сплюнула в источник. – Сам догадайся, тупой эльф! – Он... хочет тебя съесть? – с запинкой выговорил Нарендил. Подобное лиходейство было вполне в духе орков, но она опять рассмеялась, хоть и не так весело. – Ну и дурак ты, эльф, – в подтверждение его дурости она звонко постучала камнем по камню. – А может, и не дурак. Магорх, он и сожрет потом... Но он меня не поймает! В жизнь свою вонючую он меня не поймает! – с такой яростью она это прошипела, что снова стала похожа на дикую рысь. – Этот кусок навоза не вылезет из своей вонючей ямы, пока в небе огонь. Он поганый трус. Положив левую руку на глаза и глядя сквозь пальцы, орка показала правой на восточный горизонт. Солнце уже вышло из-за вершин, тени вытянулись на уклоне, и воздух потеплел. – Я думал, что все орки боятся солнца, – медленно проговорил эльф, наблюдая, как она морщится от яркого света. – Почему ты не боишься? – А почему я должна бояться? – с вызовом спросила она. Ладонью вытерла слезы. – Пусть тупые боятся. Огонь, понятно, большой, и жара много, и глаза ест. Но он далеко и сюда не придет?! – Она ухмыльнулась и добавила что-то на своем наречии – будто две строчки из песенки. – Что ты сказала? Я не понял. – Эх ты, убогий эльф. У нас говорят... – задумалась, ища слова, ...говорят так: "Лучше большой пожар в пяти милях от тебя, чем маленький огонь под задом у тебя". Нарендил улыбнулся изречению неведомого оркского мудреца и снова спросил: – Где это ты так хорошо выучила Всеобщий язык? – На войне, конечно. Где еще можно выучиться Всеорчему языку? – Ты была на войне?! Орка насупилась. – Хватит тебе спрашивать, хитрый эльф. Кто много знает, того много бьют. Она подобрала с земли узелок с остатками золы и сунула за пазуху Нарендил опять заметил белый амулет и золотой блеск на нем, но так и не понял, что это. – Куда ты пойдешь теперь? – Я говорю тебе, кончай спрашивать! Спрячусь так, что тебе не найти! Наворую еды в деревне, пока навозники спят... – Зачем же тебе воровать? – удивился эльф. Орка уже уходила, но от такого вопроса остановилась и взглянула на Нарендила через плечо своими неразумными глазами. – Затем что жрать хочется, ты, каменная башка! Я без еды подохну! Понял? Значит, другие орки не дают ей пищи. Неужели и вправду все они ее враги? Орка меж тем сочла разговор оконченным и рысцой побежала восвояси. – Стой! – негромко крикнул он, но она даже не оглянулась и перешла на бег. – Да стой же! Мясо есть будешь? Тут она встала как вкопанная. Всем в отряде полагалось всегда брать с собой кинжал, фляжку и мешочек с запасом пищи. Мало ли что может случиться в этих диких краях; отойдешь всего на пол-лиги от своего шатра, а вернуться не сможешь. Нарендил достал кусок вяленого мяса и, протягивая орке, попытался подойти. Но она отпрыгнула. Глаза ее, однако, так и заблестели, а худое лицо еще больше осунулось от напряжения. – Возьми, – сказал Нарендил. – Это тебе. – Орка шагнула было к нему, но тут же отпрянула и спрятала руки за спину. Потом сердито сказала: – Хочешь, чтобы я взяла, – положи мясо на землю, а сам отойди! – Твоя воля, – без улыбки сказал Нарендил. Выбрав камешек почище, он положил на него кусок и отошел назад. Орка сперва будто не обратила внимания. Она, казалось, раздумывала, не уйти ли. И вдруг она в три прыжка подскочила к камню, схватила мясо, сунула его в рот и тут же во весь опор понеслась прочь, к восточному склону. Нарендил смотрел ей вслед. Орка улепетывала с невозможной быстротой, не бежала, а катилась, как жухлый лист, гонимый ветром. Падая с ног, она помогала себе руками, он отчетливо разглядел это – некоторое время скакала галопом на четвереньках, затем переходила на двуногий бег. Когда она скрылась среди скал, Нарендил зачерпнул воды в котелок и медленно пошел обратно. Мысли его были смутны. Он укорял себя за бесцельное любопытство: одно дело – выполнять свой долг разведчика, и совсем другое – неизвестно зачем интересоваться гнусной жизнью гнусных созданий. Но теперь он не чувствовал ночной тоски и отвращения. Что-то изменилось вокруг – то ли тепло и прибывающий свет были причиной, то ли звуки пробуждения в лагере, голоса, приветственное ржание коней, – черные чары рассеялись, и на душе у Нарендила стало легче. Правда, не сказать, чтобы спокойнее. Было так, будто он ждал ответа на вопрос или, может быть, исхода битвы.