Текст книги "Атаульф"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Виктор Беньковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

С Арбром же было так. Набрели Рагнарис и Арбр на медвежий выводок. Два медвежонка играли, малыш и пестун. Рагнарис сразу сказал другу своему Арбру: «Пойдем отсюда подобру-поздорову, пока медведица не явилась». Но Арбр будто не слышал. Как завороженный, рот приоткрыв, на медвежат глядел и с места не двигался.

А после, будто кликнули его, шагнул к медвежатам и в игру их вошел. Втроем кататься начали. И смеялся Арбр.

Лес же вокруг старый, мрачный стоял, только на той поляне, где играли теперь трое, оставались еще пятна света.

Рагнарис еще несколько раз позвал Арбра, но тот не откликался. Словно речь человеческую разом позабыл. Пестун широкой лапой то маленького медвежонка катнет, то Арбра, так что кубарем они летели. После же и Арбр, смеясь, пестуна рукой толкал, и опрокидывался пестун на спину. И видно было, что дурачится большой уже сильный медведь.

Рагнарис вдруг чужим себя почувствовал. И все чужим вокруг него стало: и темный древний бор, и лужайка, где еще светло было, и медведи играющие, и закадычный друг его Арбр, что от него, Рагнариса, отвернулся. Ибо принял этот извечный, незнакомый мир Арбра, а его, Рагнариса, отторг.

Со всех сторон сдавил Рагнариса страх. И разозлился на страх этот Рагнарис, и обида вскипела в нем. Но тут сбоку кто-то заворчал тихонько, будто сквозь зубы. И вышла из кустов огромная медведица.

И побежал Рагнарис, ног под собой не чуя. Птицу, набитую в тот день на охоте, бросил, ибо тяготила она его и бежать мешала.

Как в село прибежал, сам не помнит. Но Арбра с ним не было. Не иначе, порвала его медведица.

И бил Рагнарис, отец Рагнариса, отпрыска своего смертным боем за то, что Арбра бросил. Но Хродомер уже тогда подумал, что все наоборот было: это Арбр бросил Рагнариса.

И Хродомеру от родителя его, Хрокмунда, досталось: как есть вы все трое друзья неразлучные и есть у вас заединщина, то получи впрок назидание.

Рагнарису, однако, досталось больше. Крут был отец Рагнариса. Еле до смерти не убил, мать на руках его повисла и отобрала. Поутру же нашего дедушку Рагнариса, всего в синяках, в лес назад погнал отец его. И сам пошел. И много воинов с ними пошло, с рогатиной, ножами и копьями. Будто в поход собрались.

А Бракила, отец Арбра, друг Рагнариса – отца дедушки Рагнариса – на дедушку Рагнариса нарочито не смотрел. И на отца его тоже глядеть избегал. И оттого отец Рагнариса гневался в сердце своем и сына своего всю дорогу то и дело тумаками угощал, да так, что даже Хродомеру дружка своего жалко стало.

Рагнариса впереди гнали, будто пса некормленного, чтобы дорогу к тому месту показывал.

В те времена (не то что ныне) по лесу ходить умели, поэтому Рагнарис, хоть и звенело в голове у него от отцовской науки, умом не умалился и дорогу отыскал – к месту тому, где друга своего оставил, охотников вывел.

Не успели опомниться, как из густых зарослей огромная медведица встала, на диво лютая. Говорили после в селе, что такой лютой медведицы и не упомнят.

Тут старейшина Хродомер добавил, что в нынешнее время медведи тоже измельчали – иной раз забитого медведя от пса не отличишь.

Та же медведица одним ударом снесла голову Агилмунду Лысому, что лучшим охотником в селе почитался. Пока она разворачивалась, ей копье в бок всадили. Взревела медведица и лапами стала бить во все стороны. Живот распорола Эйриху длинными когтями и еще двух человек покалечила, пока ее добили копьями и ножами.

Внятно тут всем стало, что не простая это медведица. Не дано обычному зверю столь много добрых воинов с собой в темное царство уводить. Не иначе, кто-то из богов, возвеселясь, потеху устроил и забрал к себе Агилмунда Лысого, Эйриха и еще двоих, чьи имена старейшина Хродомер сейчас уже не помнит.

Медвежата, как то в обычае зверином, сбежали, пока мать их от людей отстаивала. И Арбр сбежал вместе с ними, потому что не нашли его на поляне, сколько ни искали.

Пошли дальше, в чащу леса, по следу псов пустили. Вскоре Арбр отыскался. Подобно медведице, из кустов встал. В руках сук огромный имел. Головой тряс, и еще заметили, что рот у него в крови. После на поляне перья повсюду разбросанные нашли и поняли, что Арбр с медведями птицу сырьем ел, ту, что с Рагнарисом они набили.

Навалились на Арбра всем миром и скрутили его. Он же только рычал и отбиваться пытался. И пена изо рта у него шла.

С тем в село вернулись, неся с собою связанного Арбра и убитых медведицей воинов. После же еще те вернулись, кто тушу медведицы разделывал и шкуру с нее снимал.

И жизнь в селе снова вошла в прежнее русло. Убитых погребли с почестями. Жена Агилмуда и еще одного, чье имя старейшина Хродомер сейчас уже запамятовал, за мужьями своими последовали. Ибо в те времена по древнему закону жили и честны были перед богами и людьми, не то что ныне, когда над каждой паршивой наложницей соплищей мотают: мол, наложница, она тоже человек.

Отец наш Тарасмунд вздохнул, однако речи хродомеровы перебивать не стал. Видно было, что и ему любопытно рассказ об Арбре послушать.

Дядя же Агигульф слушал, как младенец, рот приоткрыв. Даже дышать, кажется, забыл. И видно было, что ни разу он этой истории не слыхал, хоть и был дедушкиным любимцем.

Хродомер помолчал, отдыхая. И продолжил так.

Шкуру медведицы, хоть и попорчена она была копьями и ножами, отдали Рагнарису, отцу Рагнариса, ибо он первый копьем в зверя лютого попал. Выдубили шкуру и в доме поместили. И дивились все ее огромной величине.

Но после, как оправился Арбр и снова человечье обличье обрел, пришел он в дом Рагнариса, шкуру медвежью увидел и весь затрясся с головы до ног. К шкуре припал, каждую рану на ней обласкал пальцами, а после со слезами молить стал Рагнариса, отца Рагнариса, чтобы отдал ему шкуру.

И столь велико было отчаяние Арбра, что отдали ему шкуру.

Дедушка же наш Рагнарис говорил потом Хродомеру, что радовался этому, ибо пугала его чем-то гигантская медведицына шкура. Так стращала, хоть из дому беги.

Знал бы, какую беду шкура эта в дом Арбра принесет, нипочем бы так не радовался. Хотя и без всякой шкуры беда бы эта стряслась, так он после рассудил.

А случилось это все с Арбром, когда луна стала полной.

Тут Хродомер нас, слушателей своих, взглядом обвел и пояснил:

– К тому я это все говорю, что Бракила, отец Арбра, сына своего, который с медведицыной шкурой не расставался, в капище водил, к жрецу. И там жрец говорил о чем-то с Арбром отдельно от Бракилы. О чем же толковал – то Бракиле неведомо осталось. Когда же отец с сыном покидали уже капище, так молвил жрец Бракиле: «Жизнь сына твоего на полнолуние поворачивать будет». Но к добру или худу, не сказал. Переспросил жреца Бракила, в какое полнолуние, но жрец лишь усмехнулся и сказал: «Когда волк на луну воет». И наказал старейшинам сельским это объявить.

Так и поступил. Как вернулся Бракила с Арбром из капища, жизнь прежняя пошла, будто и не случалось ничего страшного. Только Арбр то и дело задумчив становился. Сперва Рагнариса и Хродомера, друзей своих, сторониться начал; после же и вовсе дичиться людей стал.

Но это показалось всем в селе не в диковину, ибо о Бракиле, отце его, тоже не скажешь, что у него душа нараспашку. Ясное дело, яблоко от яблони далеко не упадет. Ростом же и сложением Арбр в Бракилу вышел – могуч был и высок.

Года два с той поры минуло. Угрюм был Арбр и шкуру медвежью на плечах таскал; к хозяйству же душа его не лежала. Только охота в радость ему была да забавы воинские. Но вот забавляться с Арбром ни Хродомер, ни Рагнарис не хотели, да и прочие юнцы в селе тоже: в шутейном бою свирепел Арбр и силу свою соизмерять не умел. Во время поединков этих Арбр никогда с противниками своими не разговаривал, слова человеческого от него не услышишь. Либо молча дрался, либо вдруг смеяться свирепым смехом начинал и рычать.

Однако же видно было и то, что в уме Арбр вовсе не повредился, ибо когда не дрался, то рассуждал на диво разумно. Что до Бракилы, то видно было, что гордится он сыном своим, печатью Вотана отмеченным.

Минули так два года и настало по ранней весне то полнолуние, о котором жрец в капище говорил. Мучимый непонятной тоской, метался Арбр по всему селу. Здесь нужно сказать, что Валия, который нынче в том селе старейшина, трех добрых псов охотничьих держал. Один из них на диво силен и лют был, из прочих выделяясь. И любил его Валия, как родного сына. Не раз в лесу пес тот жизнь Валии спасал и всегда себя верным и свирепым выказывал. И припомнил Хродомер, как говорили в том селе: «бегает, точно Валия за своим псом». Да и то сказать, дивный был пес, воистину дивный, добавил Хродомер-старейшина.

В ту весну, когда тоска взяла Арбра, настало полнолуние и луна взошла. Валия уже ко сну отошел, как вдруг разбужен был он и домочадцы его яростным лаем собак, как если бы крупного зверя обложили. И зверь какой-то ревел в темноте. Валия недаром охотником был. Тотчас же распознал он рев Арбра, сына Бракилы, соседа его. Собачий лай тут жалобным визгом сменился.

Валия выскочил, как был, неодет, с рогатиной – собакам своим на выручку. За ним сын его старший, что с ним тогда в одном доме жил, и двое рабов, силы недюжинной.

Предстал глазам их двор Валии, залитый ярким лунным светом. Посреди двора любимый пес Валии лежал с хребтом перебитым. Хозяина завидев, только раз головой дернуть сумел, взвизгнул тихонько и тут же издох. Другой пес, поджав лапу, поодаль стоял и щерился. А над псом издохшим Арбр стоял, и пена в углах его рта запеклась.

Валия с места сдвинуться не смог. Стоял, окруженный неподвижными домочадцами своими, и только глядел на Арбра. А Арбр на него глядел, и видно было, что не узнает его Арбр.

Тут и другие сельчане, звуками борьбы разбуженные, на двор сбежались. Если оголодавшее по весне зверье в село зашло, то всем миром двор Валии оборонять надо. Оттого многие с рогатинами и ножами охотничьими были.

Арбр же все по сторонам озирался в беспокойстве. Верхняя губа у него подергивалась, открывая зубы. Бракила сквозь толпу к сыну своему было протолкался, но и его не узнал Арбр. Только протянул к нему Бракила руки, как Арбр вдруг изогнулся весь дугой назад и оземь затылком грянулся, собаку караулившую пугнув. И с хрипом забился в падучей. И отступили от него все поначалу. Валия же гибель любимого пса осознал и потому, рогатину занеся, хотел пронзить Арбра, покуда тот беспомощен. Но сельчане отогнали его. Ибо умудренные мужи собрались на дворе у Валии и тотчас же поняли они, что великое святотатство едва было не учинил Валия, обеспамятев от своей потери. Ибо всем теперь видно было, что Вотан коснулся Арбра и ниспослал ему священные дары. А потому убив Арбра, выказал бы Валия непочтение к Вотану и дарам его. И покарает за то Вотан все село, ибо велик Вотан и не покарать ему одного только Валию – мелок Валия для гнева вотанова. Так рассудили сельчане и потому все, разом подавшись вперед, рогатинами отогнали Валию и сынов его от Арбра.

К тому времени Арбр биться о землю перестал и теперь сморил его глубокий сон. И взял Бракила Арбра на руки и в дом свой понес, и все расступались. Великой силы был тот муж Бракила, ибо Арбр в те годы весил уже немало.

Валия муж был честный, ибо на следующий день Бракила вергельд ему за пса предлагал, однако же отказался Валия, волю Вотана чтя. Оттого и почет обоим, оттого и старейшины они ныне в том селе, что древние законы знают и блюдут.

На следующий день внезапно жрец из капища пожаловал. Редко капище покидал, но тут явился. И взяв Арбра за руку, увел его за собой. Арбр, ни слова не говоря, послушно пошел со жрецом. И шкура медвежья была на нем.

С той поры Арбр почти неотлучно при капище жил, либо по лесам бродил, но никто из сельских его не видел. Однако с некоторых пор стал примечать Рагнарис, когда в лесу бывал на охоте, либо по иной надобности, что будто бы кто-то следит за ним издалека. Недобро следит, хотя пока что близко не подходил и даже не показывался. И не один Рагнарис – другие сельчане о том же говорили. Но Рагнарис говорил об этом чаще. И догадывался Рагнарис, кто бы это мог быть.

Когда же подоспела пора юношей в воины посвящать, Арбра в мужской избе не было с ними. Жрец же сказал, что Арбр отдельно ото всех посвящение получит и что испытывать так его будут, что прочим молодым воинам – Хродомеру, Рагнарису и другим – выдержать не дано.

Вскоре после посвящения жрец вновь в селе появился и Арбра за руку привел – как уводил. Хоть и стужа была, шел Арбр за жрецом в одной набедренной повязке. И видно было, что тело его все сплошь страшными шрамами покрыто, однако это не тяготило Арбра. Когда жрец уходить собрался, Арбр дернулся было к жрецу, обернувшись на него тревожно; жрец же сделал ему успокаивающий жест и к дому идти велел. Тогда Арбр, постояв немного в неподвижности, к отцу своему Бракиле пошел.

Два дня жил он у отца своего, Бракилы, и все это время в доме сидел, в пламя очага глядя. Те, кто видел его в те дни в доме Бракилы, говорили потом, что глаза у Арбра совсем звериные стали. И тоска в них засела.

Когда Бракила Арбра в бург, к Алариху в дружину увез, по селу слух пошел об испытании, какое уготовано было жрецами Арбру. При Бракиле об этом говорить боялись, а тут, как уехал Бракила, открыто толковали. У герулов, что недалеко от бурга в те годы сидели, воин был один лютости и силы неимоверной; имя же этому воину было Оггар. И неисчислимые бедствия причинял народу нашему этот Оггар. Когда Арбр в силу вошел, последнее испытание ему было. И не от жрецов, от самого Вотана исходило. Ибо когда впал Арбр в священный экстаз и оземь грянулся затылком, как и прежде бывало, явился Арбру Вотан и потребовал себе в жертву этого Оггара. И не один только Арбр Вотана видел; жрецы, что поблизости были, тоже разглядели, что Вотан приходил. Ибо происходило явление Вотана не в том капище, что ныне разрушено и где жрец был один, а в том большом капище, которое общее у нас с гепидами и где Гизарна недавно такой позор на нас навлек. И жив был тогда Нута – был тогда младшим жрецом и только в силу входил. И Нута тоже Вотана видел. После этого и умножилась сила Нуты, ибо уходя, задел его Вотан краем своего плаща. И в ужасе на землю пал Нута, ибо непомерным показалось ему требование Вотана. Виданое ли дело, чтобы юнец такого лютого и могучего воина, каким был этот Оггар, голыми руками одолел и в капище живьем доставил из краев герульских.

Однако Арбр, едва очнувшись от своего сна, поднялся счастливый и тотчас же ушел Оггара добывать.

Долго не было о нем ни слуху ни духу. Полная луна умерла и снова родилась, как явился в капище Арбр и связанного Оггара на плечах принес. Сбросил его на землю к ногам жреца и сказал одно только: что братья ему помогали в память о матери их. Жрец удивился, ибо знал, что не было у Арбра никаких братьев; однако потом по ранам на теле Оггара понял, что то были медведи.

Своей рукой принес Арбр Оггара в жертву. И радовался Вотан. И отделили голову Оггара от тела и по селам готским носили и показывали. И радовался наш народ, духом воспрял и много подвигов богатырских оттого совершено было против герульского племени.

Говорили, что когда Арбр Оггара в жертву приносил, смеялись оба – и Арбр, и Оггар. И Оггар помогал Арбру в жертву себя принести. И сила Оггара к Арбру перешла после того.

Тут старейшина Хродомер поглядел на нас сурово и сказал, что в прежние времена, когда капища в самой силе были, жрецы о народе своем пеклись и защитников для народа своего готовили, таких отважных воинов взращивая, каким был Арбр. Нынешняя же новая вера одних только Одвульфов плодит, так что с души воротит.

Тарасмунд на это ничего не сказал, только покраснел слегка.

Вскоре после того, как Бракила Арбра в бург увел, Рагнарис также в дружину к Алариху собрался. Ибо и у Рагнариса не слишком лежало сердце к хозяйству и заботам землепашеским, мечтами он к воинским подвигам устремлялся. Славы в том больше он видел.

В те годы, не то что сейчас, непросто было стать дружинным воином. Аларих не в пример Теодобаду не привечал всех встречных-поперечных и не кормил их у своего стола, а брал к себе только самых лучших. Но Рагнариса взял. И не пожалел об этом. Много славы вождю своему добыл впоследствии Рагнарис.

Арбр же в бурге, при дружине жил, однако людей сторонился и с годами стал еще угрюмей. Жил он у жрецов в бурге. И был он как дикий зверь. Покуда у них с Аларихом одна и та же цель, всегда мог расчитывать на него Аларих. Но пусть боги защитят Алариха, если Арбр против него повернется!

Чувствовал это Аларих и оттого ласкал Арбра одной рукой. Другой же рукой Рагнариса ласкал, ибо вскоре уже возвысился Рагнарис над прочими воинами. Был он молод, могуч и на диво надменен в те годы. У вождя же своего из рук ел.

С Хродомером сохранил дружбу Рагнарис, хотя Хродомер лишь в походы иногда с Аларихом ходил, а в бурге постоянно не жил. Арбра же сторонился, и тот обходил Рагнариса стороной; как бы не замечали они друг друга. И росла между ними неприязнь.

Ничего не жалел Аларих ни для Арбра, ни для Рагнариса. Лучшие куски давал, лучшими пленницами оделял.

По осени подступились к бургу вандалы и хотели взять бург. Это были не те вандалы, из которых Велемуд, сын Вильзиса, родич ваш, богатырь и горлопан, помню я его. Нет, то другие вандалы были, откуда-то с юга, что на много дней пути от вандалов Велемуда. О них почти ничего не известно.

Часть племени от тех вандалов откололась и пошла к нам на север земли искать, где бы им сесть.

Вели они с собой страшного вутью прозванием Гиба. Был этот Гиба столь свиреп, что водили его на цепях, а осерчав, в такую силу входил, что волочил по земле тех воинов, которые на цепях его висели, Гибу удерживая. Отряхнув же цепи от воинов, этими же цепями имел обыкновение биться, часто иной одежды и иного оружия на теле не имея. И побеждал Гиба. Все бежали перед ним, как скот перед собакой пастушьей.

С теми вандалами шел и отец Гибы Сигисбарн и двое других сыновей его. Гордился Сигисбарн Гибой чрезмерно. И имея такого сына за спиной, столь великую мощь в себе ощутил, что часть племени от вождя его отколол и на север повел для лучшей жизни, ибо с помощью Гибы чаял согнать нас с наших земель. Крепко верил Сигисбарн, что на Гибе и на нем, Сигисбарне, и на всех, кто с ними идет, благосклонность Вотана пребывает. На самом же деле, как оказалось, благосклонность Вотана с Арбром пребывала и теми, кто в бурге был.

С Сигисбарном, Гибой и сыновьями Сигисбарна иные шли; всего же было их пять дюжин.

Про Гибу же вот что говорили. В неистовстве своем мизинец себе отрубил и Локи его посвятил, за что наградил его Локи ловкостью и хитростью; после же, в раж войдя, сам себе глаз выколол, чтобы на Вотана походить. Ходил в шлеме ромейском с личиной; личину эту сам ярко раскрасил.

Многое из того, что поведано сейчас о Гибе, прокричал из-под стены Сигисбарн, когда к бургу вандалы те подступились, Алариха и дружину его устрашить желая. И вывел тогда же Гибу перед очи осажденных, и бесновался на растянутых цепях Гиба, рыча престрашно.

Дрожь скрывая, твердо встретили мы врага. Только Арбр, немного в стороне стоя, странно на этого Гибу глядел – грустно, едва ли не с любовью. И понял я тогда, что из всех нас один Арбр понимает этого Гибу-вутью. А значит, и одолеть его может.

В те давние времена все честь по чести делалось. Поэтому прежде чем на штурм бурга идти, распаляли себя перебранкой и так в том преуспели, что некоторых воинов удерживать пришлось, чтобы со стены сразу не бросились на врагов. Столь велика была ярость.

Гиба же, пребывая в священной ярости, повернулся спиной к бургу, презирая копья и камни, что в него градом летели, и испражнился на глазах у противоборствующих воинственных сторон. И взяв в горсть смрадные испражнения свои, с могучей силой метнул их на стену, где Аларих и дружина его стояли. И попали испражнения вутьи прямо на грудь нашему военному вождю и так прилипли. И измарали железный нагрудник его.

Аларих в неистовой злобе чуть в одиночку со стены не бросился. Гибельно было бы для нас такое решение. Оттого удержали мы вождя нашего от столь безрассудного геройства.

Рагнарис же, покуда пять воинов с Аларихом боролись, иное надумал. Многое знал Рагнарис и об Аларихе, и об Арбре, ибо с обоими бывал близок. Сдернул Рагнарис с плеч Арбра медвежью шкуру и вниз ее бросил, под ноги беснующемуся вутье. Схватил Гиба медвежью шкуру, потом Арбра пропитанную, зубами в нее вцепился и, рыча свирепо, головой тряс. И порвал он шкуру медвежью.

Увидев это, со страшным криком низвергся с тына Арбр. Тяжко пал он на Гибу, терзая его когтями и зубами. Сплелись два вутьи, как два лютых зверя. И отступили от сражающихся вандалы, чтя Вотана.

Кричал, рычал и смеялся от радости Гиба, медвежью шкуру и Арбра терзая, ибо, видать, впервые равного себе встретил. И оторвал он Арбру ухо. Арбр же перегрыз ему горло.

Тут воины Алариха возвеселились и устремились на врага, прыгая с тына. И сеча была кровавая, и одолели вандалов. Что до Сигисбарна, то недолго сокрушался он о сыне своем и скоро встретился с ним в чертогах Вотана. Ибо Рагнарис, метко метнув фрамею, насмерть Сигисбарна поразил.

Из тех, кто с Сигисбарном к стенам бурга пришел, ни один в живых не остался.

Эту-то сечу и вспоминал наш дедушка Рагнарис, когда сетовал, что мир испортился и говорил, что в былые времена воины не добычей и барахлом похвалялись, а славой воинской. И ничего, кроме славы, в битвах и походах добыть себе было невозможно, ибо враг был столь же наг и суров, сколь и воины готские.

Когда сеча закончилась и последнего врага добили, Арбра хватились. И увидели Арбра подле телы Гибы, рыдающего. Сперва думали, что по славному Гибе рыдает вутья, но нет! Клочья шкуры медвежьей, Гибой изодранной, в руках баюкал и плакал над ними, как дитя по матери. С тем и оставили Арбра, ибо близко подходить к нему опасались. Зарычал Арбр, когда людей увидел. А когда оттащили от него тело Гибы, за цепь издалека потянув, не заметил этого Арбр.

Цепи с тела вутьи страшного повелел Аларих снять. И стали цепи эти достоянием всей дружины: на этих цепях теперь котел с варевом для всей дружины вешали над очагом. И все, кто в дружине был, эти цепи видели.

В этом месте рассказа хродомерова дядя Агигульф ликом затуманился и головой покивал. Видел и не раз эти исполинские цепи, только, видать, не знал прежде, откуда они происходят.

А наутро исчез Арбр. Весь бург вверх дном перевернул Аларих – нет Арбра! И тосковал по нему Аларих, и ничто не могло его в печали этой утешить.

После той великой битвы Рагнарис, отец нашего дедушки Рагнариса женить сына своего надумал. И для той цели из бурга ему велел домой явиться. Повиновался отцу своему Рагнарис и Алариха оставил. Братьев у Рагнариса не было, одни только сестры, поэтому так пекся отец его о том, чтобы род свой славный продолжить.

Долго искал ему невесту, пока не сыскал девушку рода доброго, именем Мидьо, вторая дочь Кунимунда. Из того села она была, которое незадолго до смерти Алариха аланы дотла спалили, народ же тамошний угнали, а куда – неведомо. Когда потом аланы вернулись и наши готы торговлю с ними вели, то о пленных из того села спрашивали. Хотели родичей своих выкупить. Но то были другие аланы и ничего о селе сожженном не ведали. А может, только вид делали, что ничего не знают, а сами знали, да говорить не хотели. Кто их, аланов, разберет, все как один на конях да в полушубках.

Но то все потом случилось. А тогда род Кунимунда был не менее славен, чем род Рагнариса. И оттого охотно отдали за Рагнариса свою дочь Мидьо. Долго возили из села в село взаимные дары, стремясь на горшок ответить горшком и на холст холстом же в грязь лицом не ударить. И то сказать, знатные то были подарки. К Рагнарису отошли две козы, гривна золотая, горшков дюжина, два больших медных кувшина, шуба, холста на пять одежд, два пояса, правда, с пряжками ношеными, и меч – в сечах великих иззубренный донельзя, но его перековать можно было. И много иных даров, всего не упомнишь. Одни дары для хозяйства необходимые, другие же служили к чести.

Несколько дней свадьбу гуляли и несколько человек упились до смерти. Ибо в прежние времена и веселье было богатырское, пили себя не жалеючи. Не то что ныне – полкувшина выпьют, треть сблюют. В ту пору о себе так не пеклись.

Хродомер же дружкой жениха на свадьбе той был. Пир свадебный еще окончиться не успел, как уже омрачился дружка Хродомер, для себя недоброе во всем этом деле усматривая. И уже тогда тоска его одолела. Ибо понимал Хродомер: подвиги, что на пиру этом богатырском они с Рагнарисом совместно совершали, последними для них были. Не быть больше Рагнарису товарищем Хродомера в потехах богатырских, не портить рабынь им отцовских да соседских, не веселиться на молодеческий лад по всей округе. Все это в прошлом, ибо ныне женился Рагнарис и иные заботы отяготят его. Хродомер же один остается.

Пир же свадебный Хродомер с удовольствием расписывал в рассказе своем. Мол, такова была богатырская мощь того пира, что силы людей будто бы удесятерялись. Коров и свиней столько съедено было, сколько аланы по осени на зимнее становище перегоняют. Оленятины же такое количество нажарили, что и несколько лет спустя возле того села оленя в лесу и не увидишь. А уж как ели! На одном, помнится Хродомеру, рубаха была из двух шкур сшитая, бычьей жилой стянутая, – так лопнула та бычья жила, столь крепко набил себе живот тот богатырь. Пива же столько было, что один раб помер от разрыва пупа, покуда корчаги с питьем таскал. И такое густое, что собака крупная, в пиво упавши, не тонула, на поверхности плавала. А уж брага какая была! Пока варили эту брагу, птицы, если доведется над котлом пролететь, валились с небес замертво. И все блохи, что в соломе водились в изобилии, после того пира повымирали и долго еще хозяев беспокоить не смели.

Под стать раздолью и гости. В те времена люди вообще крупнее были. Балки в доме из столетнего дуба срублены – так ломали эти балки, разгулявшись, будто соломинки. Одним ударом кулака столы пополам переламывали. Такова была сила людей в те времена. И пир завершился лишь тогда, когда ломать в доме молодых уже стало нечего.

Что нынешние, Агигульф да Валамир, сетовал рассказывая Хродомер и губами жевал неодобрительно. Их потехи да удаль рядом с теми потехами и той удалью, что в пору молодости Хродомера и Рагнариса души воинов тешили, – все равно что возня мальцов трехлетних в луже против сечи богатырской.

А как кончился свадебный пир, навалилась на Хродомера черная тоска. Ибо зима близилась. Мидьо вскорости понесла, и Рагнарис дом обустраивать стал, а прежнее их с Хродомером веселье позабыл.

Зима была тоскливая да вьюжная. Едва до весны дотянул, чуть не помер Хродомер. Ибо сердце воина потехой сыто. А как лед стаял и ручьи побежали, беспокойство душой Хродомера овладело. И был ему глас богов. И сказал этот глас Хродомеру, когда приблизился он к богам, священного напитка вкусив, чтобы уходил с прежнего места и в ином месте жилище ставил. И с того нового жилища великие дела пойдут. Так глас богов Хродомеру сказал.

Но не поверил сперва Хродомер.

Настала уже весна и зацвели яблони, когда бродил в тоске лютой молодой Хродомер по селу, будто медведь-шатун. И злоба одолевала его. И разбегались люди, когда на улицу выходил – так свиреп был в печали своей Хродомер, когда молод был и полон сил.

В такой неурочный час попалась на глаза ему одна рабыня. И взял ее за косу и утащил в сарай, будто волк, добычу пожирающий. Грозно рычал над ней Хродомер-удалец, и не смела ему слова супротив сказать.

После же вдруг померещилось Хродомеру, будто не девка-рабыня то вовсе была, а иная какая-то женщина, вся в сиянии и в поясе предивном. И понял тогда Хродомер, что Фрея то была. И сказала Фрея Хродомеру: уходить, мол, Хродомер тебе теперь из села надо. И не мешкая. Ступай же, Хродомер, как можно быстрее, ибо такова воля богов. В противном же случае гнев мой тебя постигнет и бесплоден будешь, как кустарник сухостойный.

Ужас обуял Хродомера и прочь от сияющего лика Фреи бежал он.

Тут дядя Агигульф спросил Хродомера:

– А что Одвульф брехал, как из ТОГО села вернулся, будто ты наложницу отцовскую попортил и ублюдка ей сделал и оттого, мол, отец тебя из дому выгнал?

Хродомер отвечал, что Одвульф на то и дурак, чтобы глупости брехать без всякого понятия. Боги хотели, чтобы он, Хродомер, из родного села ушел и новое село основал, и волю свою посредством Фреи изъявили. А дабы и прочие в селе ему, Хродомеру, помех не чинили, и в первую очередь – дабы отец властью своей его не удержал, боги на все село морок навели и враждебность к нему, Хродомеру, в сердцах сельчан возбудили. Вот и почудилось им невесть что.

Что до наложницы той, то глаза бы Хродомеровы на ту наложницу не глядели, такая вредина да страхолюдина. Да и старая.

Сказав то, замолчал Хродомер и долго так молчал, неподвижно в землю глядя. Мы уж думали, что, притомившись, заснул Хродомер. Но неожиданно снова он заговорил.

И бежал Хродомер по сельской улице прочь от сияющего лика Фреи, спотыкаясь и поминутно на плетни заваливаясь, столь велик был его ужас. Совсем уже к дому своему подбежал, как услышал призывное ржанье конское. И узнал голос своего боевого коня. Рокс было его имя. И не пошел в дом Хродомер, а пошел к своему коню Роксу.

Тут снова воля богов была ему явлена. Ибо стоял конь Рокс уже взнузданный. Рядом же бурдюки со священным напитком богов, брагой, обнаружил Хродомер, усмотрев и в этом добрый знак.

Вошел тогда Хродомер в дом. Там же все спали непробудно – не иначе, боги сон на них навели. Хоть и не удалось Хродомеру по дому бесшумно пробраться – за оружием своим шел Хродомер – и не раз и не два ронял он то щит, то меч, то шлем, но не проснулся никто из домашних и беспрепятственно выбрался Хродомер из духоты родного дома.

Конь же непрестанно ржал, призывая в дорогу.

Стал Хродомер подпругу подтягивать, но конь всячески препятствовал ему в том: то укусить норовил, то лягнуть, то брюхо нарочно надувал. И внял Хродомер коню своему Роксу: приторочил бурдюки и повел коня в поводу. Так пределы родного села покинул, ни с кем не простившись. Ибо того требовали боги.

Потому ушел из-под родительского крова без сожаления. Лишь проходя мимо того дома, где друг его Рагнарис с женой молодой Мидьо почивали, не смог удержаться от слез Хродомер. И понял тогда и на всю жизнь запомнил крепко, что человек – лишь жалкая игрушка в железных руках богов, что бы там годья Винитар ни говорил.

Долго странствовал Хродомер; сколько – сказать не может, ибо за луной не следил и дней не примечал. Ночевал на земле, как дикий зверь; питался лишь брагой, священным напитком богов. И кружил по земле. Одиноко было Хродомеру. Такое лютое одиночество снедало Хродомера, что порой часами сидел на земле, голову обхватив, и кричал, Фрею призывая.