Текст книги "Сокровища Матильды"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Елена Хаецкая
Сокровища Матильды
Городские легенды
Место действия: Александровский парк, станция метро «Горьковская»
Этот англичанин свалился в наш парк, как снег на голову. Для начала он снял номер в холеном отеле, где-то в центре, пару дней побродил по Петербургу, подышал его ядовитыми белыми ночами, а потом оделся во все светлое и явился в Александровский парк. Звали англичанина Прингл. Тимоти Дж. Прингл, вероятно – эсквайр.
Сейчас времена изменились. Прежде иностранца было видно за версту, из-за яркой одежды немного странного покроя. Чуть ближе к теперешнему иностранца уже отличали не по одежде – наши тоже наловчились хорошо одеваться, современно, – а по выражению лица. Теперь такого нет. Теперь выражение лица тоже у всех похожее. Изучение иностранных языков, безработица и участие в бизнесе сделали свое дело: губы у всех сложены одинаково, озабоченная складочка между бровей, минуя государственные границы и языковые барьеры, тоже выглядит сходно.
Но Тимоти Дж.Прингл отличался от остальной публики. Я думаю, он и в Англии тоже отличался.
Мы познакомились на лавочке, возле клумбы. Клумбочки у нас в парке есть, только вид у них растрепанный – точно у девчонок, которые связались с теми еще парнями. Кстати, девчонки от этого не перестают быть хорошими. И клумбочки – от того, что среди цветов иногда произрастают пустые бутылки и мятые окурки – тоже не делаются дряньскими. Просто немножко растрепанными, как и было сказано выше.
Я говорю по-английски, потому что работаю вахтером в студенческом общежитии. Некоторые студенты делают вид, что они иностранцы и не понимают по-русски. Приятно бывает посадить такого в лужу. «Ах, вы не понимаете по-русски? Какая жалость! В таком случае, будем общаться по-английски! После одиннадцати – тишина! Ясно тебе, урод?» – «Ясно, сэр…» (Когда мы говорим по-английски, они автоматически называют меня «сэр». Еще одна причина выучить язык).
Язык я изучал при помощи кино без перевода. Сперва попроще, что-нибудь вроде «Угнать за шестьдесят секунд». Там очень мало реплик, в основном взрывы и сталкивающиеся автомобили. Крики: «Держи его! Я потерял управление! Стреляй! Я ранен! Догнать! Вы имеете право хранить молчание!» – все это понятно и легко запоминается. Потом берутся фильмы посложнее, с психологией. И так далее. Очень простая методика.
Я так и общаюсь со студентами: «Ты имеешь право хранить молчание! Уже одиннадцать! Понял, кретин? Понял, или тебя успокоить?» – «Понял, сэр».
И все. Коротко и ясно.
С англичанином у нас тоже все поэтому получилось.
Он сидел рядом и пытался открыть бутылку пива, сперва зажигалкой, потом о край скамейки.
– Дай, – сказал я ему. – На тебя смотреть жалко.
И снял пробку зубами.
Он сказал «спасибо» и начал пить. Ему было жарко, но он даже не подумал расстегнуть пиджак. Я рассматривал ткань этого пиджака и думал, что на ощупь, должно быть, она очень благородная.
Он сказал (он говорил по-русски приблизительно так же бойко, как я – по-английски, так что я легко его понял):
– Вам знакома Матильда Кшесинская?
– В каком смысле? – удивился я.
Неподалеку отсюда находится бывший Музей революции, который теперь называют «Музеем контрреволюции», он расположен в особняке Кшесинской, так что и самый дом этот называют обычно просто «Кшесинка».
– Балерина Матильда Кшесинская, – повторил он и вздохнул.
– Ну, – сказал я, – я знаю, где ее дом. Говорят, она была толстая.
– Ничего подобного, – отрезал англичанин. Он допил пиво, аккуратно поставил бутылку в мусорную урну и вынул еще одну. Протянул ее мне – чтобы я открыл – таким уверенным жестом, точно я уже нанялся к нему в лакеи.
Я снял пробку и вернул ему бутыль.
– Вы хотите? – спросил он вежливо.
Спрашивать у завсегдатая Александровского парка в летний день хочет ли он холодного пива – на такое способен только иностранец.
Я сказал:
– Да нет, не хочу. Спасибо.
Он коротко пожал плечами и выпил вторую. Так же быстро и тщательно, как и первую.
Потом проговорил:
– У меня был садовник в моем имении.
– О, это очень интересно, – сказал я.
Диалог начал напоминать самоучитель. «У Джона есть имение. В имении у Джона есть садовник. Садовник подстригает розы садовыми ножницами». Обычно это еще сопровождается соответствующей картинкой.
– Должно быть, он подстригал розы садовыми ножницами, – добавил я.
Тимоти Дж. Прингл моргнул и сказал:
– Это мало имеет отношения к делу. Ножницы. У этого человека имелся отец.
– Ясно, – сказал я. – У него имелся отец. Он тоже был садовником. Он также пользовался садовыми ножницами.
Прингл вообще не понимает такого юмора. У англичан юмор особенный, сложный, он даже шотландцам уже недоступен, не говоря уж о более отдаленных соседях по Европейскому континенту.
Прингл поэтому продолжал после вежливой паузы:
– Отец моего садовника был лакеем в доме Кшесинской. Он много знал тайн о Матильде Кшесинской и перед смертью рассказал их своему сыну.
Как легко понять, все эти реплики были из фильма средней сложности. Не «Угнать» или там «Взорвать». Чуть потруднее, с психологией, вроде «Настоящей Мак-Кой» или «Психопатки-2». С разговорами. Минимум бессвязных выкриков. Каждое действие комментируется. «Сейчас я разрежу твою сонную артерию. Смотри на этот нож. (Крупным планом – нож, так что зрителю тоже все понятно). Вот он приближается к твоему глазу. (Отражение выпученного глаза в сверкающем лезвии). Прощай, малышка, было весело!» Приблизительно так. Наглядно, но вместе с тем содержательно, и много полезной лексики.
– Когда началась революция, Матильда решила спрятать свои драгоценности. У нее было много подарков от царя и великих князей. А также – просто от богатых поклонников. Она была великая балерина.
– Насчет великой – не знаю, не видел, – сказал я. – В Музее контрреволюции о Матильде не рассказывают. Там даже экспозиции толком про нее нет. И залы дворца не сохранились. Когда вход был еще бесплатный, я нарочно заглядывал – посмотреть, как она жила. Ничего не осталось, только пустые стены и на них – фотки вождей пролетариата.
Прингл моргал с большим достоинством. Ресницы у него белые, густые, как у лошадки. Глаза голубые, чуть навыкате. Если бы он не был такой холеный, то на носу у него непременно цвели бы веснушки, но он их чем-то сводил. Хотя бледные желтоватые пятна остались. Вообще – морда лошадиная. Такие считаются породистыми, хотя женщинам почти никогда не нравятся. На любителя внешность.
Прингл дождался, чтобы я замолчал, и продолжил как ни в чем не бывало:
– Самые дорогие вещи, диадемы, бриллианты, кое-что еще, она спрятала в ящике и закопала. Клад Матильды Кшесинской до сих пор находится в Петербурге. За границу она его не вывозила, часто и при людях, вслух, жалела о потерянных навсегда предметах, подарках Николая Второго… Вы меня понимаете?
– Ну, – сказал я.
Это одно из тех русских слов, которые ставят иностранцев втупик. Я нарочно так сказал. Но Прингл в тупик не поставился. Опять похлопал ресницами и продолжил невозмутимо:
– Превосходно. (Это слово он выговаривал как настоящий русский аристократ – чуть картавя. Должно быть, слышал от настоящих русских аристократов. Мне стало немного завидно – на миг.) Итак, продолжим. Клад находится в Санкт-Петербурге. Об этом мне под страшным секретом сообщил мой садовник, который унаследовал тайну от своего отца…
Если англичанин рассчитывал произвести на меня впечатление, то он был разочарован.
Я взял его за рукав. Если он такой простак, то тут даже породистая физиономия не подспорье: вахтер из студенческого общежития автоматически делается ему ровней.
– Дружище Прингл, – молвил я, – эту тайну знает каждый читатель бесплатной газеты «Метро», которую раздают в метро.
– Каком смысле? – не понял он.
Я принялся излагать подробно.
– Есть бесплатная газета. Это понятно? С объявлениями и прочим. Иногда там печатают интересные статейки. К примеру – про клад Матильды Кшесинской. Все тайны царей, их любовниц и фаворитов теперь известны любой бабушке с авоськами. Нет никаких тайн.
Но смутить англичанина оказалось не так-то просто. Он выслушал меня, не меняясь в лице, а затем осведомился невозмутимым тоном:
– Ну и как? Нашли?
– Что нашли? – не понял я.
– Клад, – пояснил он. – Все знают, что есть клад. Наверняка искали. Нашли?
– Нет…
Он вытащил из кармана сигару и с важным видом закурил. Мне стало завидно, как никогда в жизни.
Пока он курил и осматривался по сторонам с таким выражением лица, словно прикидывал – а не купить ли ему этот парк со всеми его обитателями и бездомными псами, что промышляют возле сосисочницы, чебуречницы и добросердечной тетки, собирающей плату за пользование общественным туалетом, – я украдкой наблюдал за своим новым знакомцем. Когда встречаешь состоятельного иностранца, всегда – хочешь не хочешь – в голове начинает складываться маленький, лихорадочный план по собственному обогащению: что бы такого у него выпросить, выклянчить, просто выманить? В конце концов, пусть поделится, если он такой богатый, что может себе позволить содержать имение и садовника с его ножницами!
Но усилием воли я расправился с этими идеями как коммунистическими и вредными. Потому что куда больше, чем вытащить из иностранца пару фунтов стерлингов, мне хотелось с ним подружиться. Чтобы он признал во мне солидного человка. Рассказал о своих замыслах. Что-то ведь нашел он во мне такого, что подсел и начал разговор?
Прингл сказал:
– Меня зовут Тимоти Дж.Прингл, эсквайр.
– Да уж понял, – проворчал я. – Никоняев. Николай Петрович.
Он помолчал, видимо, с трудом усваивая мою фамилию. Ничего удивительного. Ее и соотечественники понимают с трудом, так что взять с иностранца.
Прингл вытащил из кармана записную книгу. Назвать этот предмет «книжкой» я бы не решился: в две ладони размером, в три пальца толщиной, в кожаном переплете, с тоненькой авторучкой на цепочке, прикрепленной к корешку. Прингл раскрыл свою книгу, без единой ошибки вписал туда мою фамилию – сперва по-русски, затем, без малейших раздумий, – латинскими буквами. Закрыл обложку, подумал немного.
– Я расскажу вам, Никоняев, ситуацию полностью, – сказал он. – Но и вы должны быть более откровенны. Скажите, в этом парке проводилась реконструкция?
– А как же! – ответил я. – Пару лет назад. Разрыли тут все. Как будто тысячи кротов. Везде ямы, котлованы. Зачем-то заменяли решеточки, ограждающие газончики. Решеточки видите? Так вот. Их повытаскивали, а потом обратно воткнули. Спрашивается – зачем? В общем, почти год негде было отдохнуть…
Да уж. Реконструкция Александровского парка – просто кровавая страница в моей биографии. Нигде мне не бывает так хорошо и привольно, как здесь. А тут его закрыли, нагнали бульдозеров, везде чудовищная грязь… И для чего, спрашивается?
– Кто руководил работами? – настойчиво спросил Прингл.
Я пожал плечами.
– Какой-то подрядчик…
На щите – видимо, для утешения пропойц, оставшихся без приюта, – действительно было важными буквами выведено: «Реконструкция Александровского парка. Руководство работ: подрядчик такой-то, строительная компания СПБСПЕЦСМУ» – или еще что-то в том же роде. Как будто я запоминаю такие штуки.
Я ему так и сказал:
– Буду я запоминать…
– Зря. – Англичанин вздохнул. – Полагаю, одним из инициаторов реконструкции стал человек откуда-то из членов власти, которому известна тайна клада.
– Говорю тебе, садовая голова, про этот клад знает любая бабка, умеющая читать! Одно время только про это и печатали, потом надоело, стали про что-то другое печатать…
– Важна конкретика, – отрезал англичанин.
И снова раскрыл свою записную книгу. Оттуда извлек листок. Очень мятый листок в клеточку, вырванный из школьной тетради. Я сразу обратил внимание на то, что сейчас таких тетрадей не бывает. Во-первых, у листка были аккуратно срезаны уголки: не прямые, а закругленные. Во-вторых, цвет, которым расчерчены клетки. Не синий, а ярко-фиолетовый. Бумага – желтоватая, «слоновая кость». Ну и старая – просто видно. Жеваная. Лежала где-нибудь в конверте лет пятьдесят, не меньше.
На этом листке была криво нарисована какая-то схема. Англичанин разложил ее на колене, разгладил ладонью и показал мне.
– Это точная схема местоположения клада, – сообщил он, явно наслаждаясь торжеством.
Я наклонился, стал рассматривать.
– Вам внятна схема, Никоняев? – вопросил он.
– Отнюдь, – сказал я в тон.
В схеме действительно трудно было разобраться. Кривая линия, похожая на мятую дверную ручку, несколько небрежных прямоугольников, сбоку почему-то изображение кошки.
– Я анализировал, – объявил Прингл. – Сверял с картами Санкт-Петербурга.
– Кто это нарисовал? – перебил я.
– Отец моего садовника, – сказал Прингл. – Это бесценный документ. Он создан по памяти. Итак. Я начал анализ с изображения кошки. И пришел к выводу, что это…
Я тоже пришел к этому выводу, едва Прингл заговорил.
– Зоопарк, – сказал я.
Он поднял брови, показывая, что удивлен моей догадливостью. Хотя, конечно, сам подсказал мне решение. Поощрить решил. Ладно.
– Несомненно, это – зоопарк. Следовательно, мы имеем дело с Александровским парком, поскольку зоопарк располагается именно здесь, – сказал Прингл.
Он немного по-другому выражался, с ошибками, но я всех его ошибок не помню и потому не буду на них заострять внимание. Было много другого, куда более интересного, нежели неумение англичанина изъясняться по-русски с абсолютной грамотностью.
В общем, он рассуждал, а я терпеливо слушал.
– Эта кривая линия обозначает протоку, – сказал Прингл.
– Странно, – заметил я. – Мне кажется, при царизме этой протоки не было. Она появилась после очередной реконструкции.
Может, да, а может – и нет. Сейчас ни за что поручиться нельзя. Но возле Кронверки действительно есть небольшая протока. Она проходит по задам бывшего Народного дома, ныне Мюзик-холла, упирается в зоопарк, и там, возле решетки, ее перегораживающей, можно видеть заплывших прогуляться пеликанов, лебедей и разных уток диковинной породы.
У местных обитателей эта уединенная протока носит наименование «Темза». Места там действительно какие-то английские. Гайд-парк какой-то. Темза занимает совсем маленькую часть парка, и газончики там небольшие, деревьев растет – раз-два и обчелся, но все-таки там просторно.
Это потому, что там не все в порядке с пространством и временем. У нас есть такие участки – в городе их, должно быть, много, но мне ближе всех именно Темза. Там все растягивается. Проходит всего пять минут, а кажется, будто просидел полчаса. Бродишь, вроде бы, по пятачку размером с носовой платок, а прогулка получается полноценная, даже ноги устают. Такое это место.
Там много собак. Они тоже понимают, что здесь не все в порядке, носятся взад-вперед, нюхают, пытаются охотиться в зарослях гигантского лопуха – лопухи там, кстати, созревают просто ядерные. Утки важно плавают по Темзе. Пеликанам туда не пробраться, но уток – полно. У берега, наполовину скрытый длинной плакучей ивой, притулился маленький катер для желающих покататься по Неве. У катера тоже такой вид, будто он приплыл сюда из фильмов про Шерлока Холмса. Он полностью отражается в воде – как валет на листе игральной карты.
Вообще – удивительно там. И ужасно спокойно. Блики, время от времени скачущие по воде, придают дополнительной тишины, а стрекозы летают бесшумно и выглядят на удивление откормленными.
– Где-то там закопано сокровище Матильды, – уверенно сказал Прингл и показал на берег Темзы. – Отец моего садовника сам участвовал в похоронах.
Я вздрогнул.
– В чем?
– В похоронах, – невозмутимым тоном повторил Прингл. – Когда нечто закапывают в землю.
– А, – сказал я. – Так бы и сказали…
– Сокровища зарыты возле Народного дома, – сказал Прингл. – Вычисления показали, что такое возможно.
– Ну, – сказал я, – что ж. Будем копать?
Прингл наклонился, поднял с мостовой саквояжик, обитый чем-то вроде крокодиловой кожи, раскрыл его и вытащил оттуда новенькую саперную лопатку. Ее он отложил в сторону, на скамью. Затем явился на свет приборчик в черном пластмассовом футляре. Внутри приборчика жила стрелка. Прингл покрутил приделанное сбоку черное колесико и освободил стрелку, она сразу принялась дрожать и подпрыгивать, точно рвалась на волю.
Следующим предметом, который извлек Прингл, был очень старый спиртовый компас, немного ржавый. Далее – циркуль, подробный план Александровского парка, несколько линеек с разными делениями – дюймами – отдельно, миллиметрами – отдельно. Все это хозяйство он разложил у себя на коленях и принялся быстро что-то измерять.
– Видите? – то и дело обращался он ко мне. – Вам ясно?
Драгоценная схема на листочке в клеточку подрагивала рядом, прижатая уголком прибора в черном ящичке.
Я наблюдал не столько за результатами вычислений, сколько за самим Принглом. Он весь светился от радости. Ему нравилось заниматься распутыванием загадки. Он наслаждался, демонстрируя мне результаты своих выкладок. Я чувствовал себя ученым секретарем английского географического общества, куда вхожи одни только чудаковатые эсквайры, имеющие у себя в имении русских садовников.
– Я исходил из того, что порпорции, указанные на схеме, будут с большой степенью вероятности соблюдены идентично тем, которые имеются в реальности, на почве, следовательно, путем ряда измерений можно вычислить конкретное место на аутентичном плане Александровского парка…
Что-то в таком роде.
Затем он взял прибор и благоговейно уставился на стрелочку.
– Это индикатор близости металла, – сказал Прингл. – Велика вероятность того, что ящик, содержащий внутри себя сокровища Матильды, обладает железными деталями. Таким образом, мы установим…
Далее он перешел на английский. Я слушал и слушал, просто как музыку. Тот английский, который я изучал при помощи моих фильмов, звучал совершенно по-другому. А мой Прингл каждое слово, прежде чем выговорить, обсасывал во рту, точно карамельку и только после этого аккуратненько отправлял его в эфир. Как будто находился в постоянном размышлении о том, что всякое произнесенное слово будет потом бесконечно плыть в бескрайних просторах космоса, не исчезая, не расточаясь – плыть и плыть, покуда не доплывет до других планет. И, зная об этом, разумеется, просто обязан был – как честный человек – позаботиться о том, чтобы это слово при встрече с иными мирами обладало благопристойной внешней оболочкой.
В общем, я так понял, он намерен при помощи всех своих приборчиков откопать матильдины бриллианты и приглашает меня принять участие.
Я спросил:
– И какова будет моя доля?
Прингл заморгал, остановленный на всем скаку. Затем аккуратно сложил схемы, карты, циркули и все свои линейки и проговорил:
– Полагаю, она будет достаточна.
Вот так я ввязался в эту историю с поисками сокровищ балерины Матильды Кшесинской. Само по себе звучит невероятно – особенно если учесть, что ни в какие сокровища я не верил изначально.
Мы начали с того, что съели по чебуреку. Впервые в жизни я видел иностранца, который решился съесть в нашем парке чебурек. Вообще жующий англичанин держался с таким колониальным достоинством, что я едва сдерживал смех. У меня был знакомый, он потом уехал в Америку, а после приехал в гости и по старой памяти слопал чебурек: готово дело, увезли в больницу с острым расстройством желудка. А Прингл – ничего. Обтер усы и даже хмыкнул. Отчаянный малый. Такой, пожалуй, и клад отыщет.
На прощанье мы угостили тем, что выпало из чебуреков на землю, хмурую собаку – самую популярную даму этой части парка: обычно она с кислым выражением на рыженькой морде бродит здесь, окруженная стаей фаворитов, каждый из которых имеет шанс стать отцом ее будущих щенят. В некотором отдалении мыкается аутсайдер – безобразный пес с квадратной мордой беспородного терьера. В каждой стае, человечьей или песьей, встречаются такие. Их никто не любит, их все шпыняют. Вероятности того, что какая-либо женщина подпустит их ближе, чем на пушечный выстрел, не существует вовсе. И все-таки они не отстают от компании, стараются быть в курсе всех дел и даже время от времени, издали, вставляют словцо-другое.
У каждого, как говорится, своя судьба.
Закусив, мы с Принглом выбрались на берег Темзы. Я показывал ему это место с законной гордостью, а он что-то бормотал, озирался и водил над землей черным пластиковым прибором, который держал на вытянутых руках.
Сейчас время хорошее: народ расслабленный, никто ни на кого не обращает внимания. Прежде непременно бы влезли: зачем ходят, что ищут? Заподозрили бы, что тут когда-то, втайне от местного населения, были захоронены радиоактивные отходы – и вот теперь ведется независимое журналистское расследование.
А теперь ничего подобного не случается. Только пару раз на нас глянули. Впрочем, лениво.
Мы отошли чуть в сторону, ближе к склону Темзы и зарослям лопуха и чертополоха. Чертополох здесь такой, что вот-вот ждешь получить сверху кокосом по голове.
Неожиданно стрелка прибора принялась мелко-мелко трястись, как параличная. Меня это очень заинтересовало, я стал заглядывать англичанину через локоть и даже пару раз спросил: «Что это она, а?», но он уставился на нее, выкатив глаза и застыв, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Наконец он повернул ко мне голову. Лицо его странно изменилось: по лбу побежали горизонтальные морщины, похожие на знак «Водолея» из астрологического прогноза в бесплатной газете «Метро», из водянистых глаз потекло сияние, рот обвис. Во всем его облике, словом, наблюдалось тихое сумасшествие.
Медленно, почти молитвенно поднес он свой прибор к склону. Стрелка затряслась еще сильнее и застыла. Одним движением он вырвал из земли титанический лопух. Я даже не подозревал, что у костлявых может таиться в руках такая мощь. Этот лопух был как баобаб, а он выдернул его, точно редиску. Образовалась в земле дырка.
Прингл сел рядом на корточки. Он не стал, как это сделал бы я, сразу совать туда физиономию и раскапывать землю ногтями и саперной лопаткой. Нет, сперва он закурил и начал озирать окрестности с видом весьма победоносным.
Затем уставился на меня и подмигнул.
– Мы это сделали! – сказал я бодро. – Я горжусь вами, Тимоти Дж.Прингл, эсквайр!
Закончив курить, он снова разложил обе свои карты, на клетчатом листке и в типографском исполнении, быстро произвел промеры циркулем, сделал несколько отметок, затем положил компас и поточнее сориентировал карты.
Что-то, видимо, там совпало. Прингл удовлетворенно хмыкнул, убрал бумаги и приборы в саквояж и извлек лопатку. Ее он вручил мне.
Я начал копать и почти сразу стукнул лопаткой о что-то металлическое. Прингл разволновался. Он метнул в мою сторону недовольный взгляд. Видимо, опасался за целостность экспоната.
– Да брось ты, археолог, – сказал я. – Они ведь в ящике. Не стала бы она закапывать свою диадему просто так, даже в тряпку не завернув.
Но он все равно был беспокоен.
Я откопал уже небольшой кругляшок чего-то блестящего. Солнечный луч сразу проник туда и пустил «зайчика» бродить по стеблям растений. Одна стрекоза тоже заинтересовалась.
Прингл сунул свою лошадиную физиономию в мой раскоп. Озаботился. Знак «Водолея» на его лбу исказился, морщины изменили ход, пересеклись новыми. Теперь это было вообще ни на что не похоже.
– Странно, – пробормотал Прингл.
– Что странно?
– Блестит. Оно не должно блестеть.
– Это же алмазы, – решил я успокоить Прингла.
Но он покачал головой.
– Они должны были находиться в ящике или коробке.
Это он, конечно, прав. Но факты – вещь упрямая: карта и компас показывали Принглу, что копать следует здесь, а откапываемая вещь почему-то блестит.
– Критерий истины – практика, – процитировал я. – Будем копать дальше. Точнее – теперь твоя очередь копать.
И сунул ему лопатку.
Англичанин, ни словом не возразив, снял с себя пиджак, аккуратно засучил рукава и принялся за дело. А я лежал рядом и наслаждался тишиной. Здесь, на Темзе, всегда очень тихо, несмотря на близость аттракционов. В частности – визг и грохот, доносящийся с «американских горок». Все это, конечно, слышно, но как будто сквозь вату.
За несколько минут Прингл откопал раза в три больше, чем я. Затем отложил лопатку, засунул обе руки в дыру и потянул. Оно шло наверх нехотя, с треском разрывая корешки. Прингл еще немного покопал и потыкал в землю лопатой. Затем обратился ко мне:
– Никоняев, помогай!
Я встал и приблизился. Он показал кивком на противоположную сторону ямы. Там действительно что-то находилось, блестящее, металлическое и явно представляющее некоторую ценность, но алмазами оно совершенно точно не было.
Я сел на корточки и тоже сунул руки под нашу находку. Мы потащили вместе.
Никогда не забуду, какое лицо сделалось у Прингла. Оно мгновенно залилось багровой краской, отчего светлые выпученные глаза приобрели вид потертых пуговиц с бабушкиного халата. Рот у него раскрылся прямоугольно. Из этого рта натужно вышло: «О-о-оу!». После чего Прингл сел прямо на землю и надолго замолчал, уставившись на предмет, извлеченный им из недр бывшего Советского Союза.
Предмет этот представлял собой отлично сохранившийся скафандр. Не водолазный, а космический, на что указывала конструкция. Похожие можно наблюдать в фильмах, вроде «Ангар-18» и «Аполлон-13». Он был металлический, этот скафандр, блестящий, без малейших признаков ржавчины. Земля и глина отходили от него при первой же возможности, словно не желали иметь с этим металлом ничего общего.
У скафандра имелись очень длинные «руки» – раза в полтора длиннее, чем требуется человеку, гигантская голова, непропорционально короткие ноги. И пара отростков по бокам.
– Такое впечатление, что у астронавта были две пары рук, – высказался наконец Прингл.
Он утратил багровость, вернувшись к своей изначальной бледности. Только сигара в углу его рта прыгала и никак не хотела зажигаться.
Мы сидели с англичанином на берегу Темзы, в Александровском парке, а скафандр инопланетянина лежал перед нами и бросал ленивые блики повсюду, куда достигало солнышко. Ужасно хотелось холодного пива.
– Я не верю в инопланетный разум, – сказал я.
Прингл молча указал на нашу находку.
– Давай эту штуку закопаем, – предложил я. – Ну ее. Я все равно не верю в инопланетный разум.
– Ты не хочешь дать информацию властям? – осведомился англичанин холодно.
– Я сказал, чего я хочу. Я хочу зарыть его обратно в землю и сходить за пивом. Можем разделить обязанности: ты копаешь, я иду за пивом. Идет?
Еще одно странное для иноземца слово: «идет». Но англичанин кивнул.
– Все идет и изменяется, – сказал он зачем-то и взялся за саперную лопатку.
Я так понял, что он согласен.
Когда я вернулся с четырьмя банками, он уже трудился вовсю. Скафандр непонятного происхождения был обратно похоронен и даже утоптан, но неутомимый Прингл выкопал поблизости новую яму. Удивительно, как он ухитряется не извозиться в земле с головы до ног! Есть такие люди. У меня так не получается. Если я хоть пальцем шевельну, то вся производственная грязь прилипнет ко мне моментально, так что по пятнам на моей одежде можно читать как по буквам в книге: тут я ел яичницу, здесь вытирал пыль, а вон то пятно – зачем-то помогал приятелю толкать машину. Все, как говорится, налицо.
В ослепительно-белой рубашке Прингл махал лопаткой, как заправский пехотинец – жертва позиционной войны. Выправка чувствовалась даже в этом. Завидев меня, он приветливо кивнул и обтер локтем лоб.
– Отдыхайте, солдат, – сказал я ему. – Будем пить.
Мы открыли по банке. Обожаю звук, с которым это происходит. Веселое и чуть ехидное шипение.
– Там что-то есть, – сказал Прингл, показывая на свою новую яму.
– Второй скафандр, – сказал я. – Для женщины.
– Нет, оно деревянное. Обитое железом. Железо ржавое.
Прингл показал крохотное красноватое пятнышко на пальце.
– Ты смотри, не поранься, Прингл, – сказал я. – Если ты поранишься, может быть заражение крови. Не знаю, как в Англии, а в России от заражения крови одно средство: шестьдесят уколов в живот. Застрянешь в Питере. Будешь как на работу ходить делать эти уколы.
Прингл покачал головой.
– Я не поранюсь.
Он поблагодарил за пиво и, не допив, вернулся к работе. Он испытывал огромное нетерпение. Азартный человек. Я покряхтел и полез ему помогать.
Спустя полчаса, наверное, мы извлекли на свет Божий небольшой ящик. Он очень неудобно лежал: углом вверх. Прингл вытащил из кармана пиджака гигантский клетчатый носовой платок и обтер руки. Затем приступил к ящику. На его лице показалась смущенная улыбка.
– Я волнуюсь, – объяснил он.
– Я тоже, – утешил его я. – Еще бы! Мы же сейчас увидим миллионы. И разделим их. Верно?
Прингл не ответил. Он осторожно сбил замок с ящичка и приоткрыл крышку. Несколько мгновений он созерцал то, что там обнаружилось. Затем опустил ее.
Как я ни тянулся, ничего увидеть не мог.
– Что там, Прингл? – спросил я наконец.
– Сокровища Матильды, – хрипло отозвался он. – Я искал их несколько лет. Сокровища. – Он повернулся ко мне и посмотрел на меня взглядом светлым и сумасшедшим. – Ты уверен, что нуждаешься в том, чтобы увидеть их, Никоняев?
– Ну знаешь!.. – обиделся я.
Трясущимися руками Прингл откинул крышку. Что-то странное произошло в воздухе: как будто новый, непонятный аромат. Только что пахло мятой травой, разрытой землей и вспотевшим, потрудившимся человеком (мной), а также суховатым прингловским одеколоном. Все это мгновенно исчезло. Легкий запах пыли и невероятных женских духов. И еще, кажется, цветов.
Я подкрался поближе и наконец увидел то, что находилось в ящике. На бледно-желтой шелковой подстилке – это она пахла духами – лежал совершенно свежий букет ландышей. Рядом – пара избитых балетных туфель, почти совершенно белых. Их носки были растоптаны и разлохмачены, по атласу бежала едва заметная, чуть более темная волна, и я вдруг понял, что это след от пота. Стало быть, глупо подумал я, можно взять анализ на ДНК и установить, что эти туфли принадлежали Матильде.
И сразу же понял, насколько все это лишено смысла. Смысл заключался лишь в том, что перед нами тихо поднималась из небытия тень живой женщины – прекрасной женщины, которая трудилась над своим искусством, губя одну пару балетных туфель за другой. След ее ножки – здесь, в нашем парке. Вот что было важно. Прочее не имело значения.
Мне сделалось дурно, и я понял, что влюбляюсь. Вахтер из студенческого общежития господин Никоняев влюблен в прима-балерину Кшесинскую. Лучше бы мне вообще, в таком случае, не рождаться на свет.
Еще там было несколько писем в маленьких желтеньких конвертах, с паутиновыми надписями и крохотными марками, какая-то, кажется, ленточка и картонный снимок, почти совершенно вытертый.
Все это лежало перед нами, точно дверь в иные миры. В гораздо большей степени эти чужие любовные сокровища приоткрывали другую вселенную, нежели только что найденный и преступно зарытый нами обратно скафандр, вот что меня поразило. Инопланетный разум как будто не имел к нам никакого отношения. Ну – есть и есть.
