Текст книги "Бертран из Лангедока"
Автор книги: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава четвертая
«Я жажду сразу всех дорог!..»
1156 год, Далон
Бертрану – 11 лет
Как уже говорилось, между эн Бертраном и графом Риго никогда не существовало приязни. Да и откуда бы ей взяться, когда эн Бертран, скорый на язык, прозывал графа Риго «Oc-e-No», то есть – «Да-и-Нет», а уж какой гнусный намек скрывается под этим прозванием, – гадайте сами. Поначалу граф Риго дулся, после же решил всерьез обидеться.
В ту пору оба куртуазно ухаживали за одной и той же дамой по имени Маэнц де Монтаньяк. За ней еще младший брат графа, Готфрид, ухаживал, но с Готфридом эн Бертран водил задушевную дружбу и звал того «мессен Рыжик». Богатым опытом куртуазного вежества эн Бертран делился с Готфридом охотно. И из-за дамы Маэнц с ним не ссорился.
Да и мессен Рыжик, по правде сказать, Бертрану в рот смотрел.
А вот граф Риго от злости чуть не лопался.
* * *
И вот случилось так, что собрались под вечер в саду у Марии де Вентадорн, дамы весьма куртуазной и опытной, множество прекрасных дам, среди которых выделялись красотой домна Маэнц де Монтаньяк и домна Гвискарда де Бельджок. Эта домна Гвискарда прозывалась еще «Мьель-де-Бе», то есть – «Лучше-чем-Благо». Ничего удивительного, что она вызывала ревность у других дам.
Это-то прекрасное общество и взялись развлекать сразу три знатных сеньора, из которых двое, а именно, королевские сыновья граф Риго и эн Готфрид, отличались знатностью происхождения, третий же – непревзойденным остроумием (это был как раз эн Бертран).
Поскольку дело клонилось к ночи и беседку постепенно заволакивала тьма, то и разговор пошел о предметах подобающих, то есть – о разных явлениях дьявола роду человеческому.
Поначалу принялся пугать дам граф Риго.
Рослый, с толстыми ляжками, светловолосый, казался он старше своих юношеских лет, и глядел из-под густых бровей свирепо и сладострастно.
Дамы слушали, замирая.
* * *
Жил некогда на севере волшебник Мерлин (так начал граф Риго). Он совершил немало дивных дел и предсказал многое из того, что уже сбылось. После этот Мерлин заснул вечным сном, но, говорят, настанет день, когда он пробудится.
Однажды, когда Мерлин был еще в силе, повстречался ему один рыцарь, весьма отважный и дерзкий. Больше всего на свете любил тот рыцарь соколиную охоту. Пустил он сокола, и напал сокол на огромную птицу Серые Перья. Бились они, бились, и заклевала сокола птица Серые Перья, а сама пала на землю – и обернулась Мерлином.
И рассердился волшебник Мерлин на рыцаря, которому принадлежал сокол. И проклял его, сказав, что в роду его из поколения в поколение сын будет предавать отца, а брат – брата.
Вот из какого рода по отцовской линии происходит граф Риго.
Тут граф метнул на домну Маэнц жадный взгляд. Домна Маэнц рот приоткрыла, глаза распахнула, в пальцах платок теребит – страшно ей. А домна Гвискарда де Бельджок эн Бертрану глазки строит. Думает, никто в полумраке и не увидит.
Граф Риго еще ближе к домне Маэнц придвинулся.
Но проклятие Мерлина, что над отцовским родом висит, – ничто, если подумать о роде материнском!
Домна Альенор сама видела то, о чем граф сейчас поведать хочет.
Была у домны Альенор бабка красоты неописуемой, но природы странной – должно быть, дьявольской. У нее народилось много детей, но больше прочих любила она четырех меньших сыновей и всегда с ними ходила.
За той дамой было замечено, что она рано уходила из церкви и никогда не оставалась при освящении Даров. Исчезала она незаметно, так что это не вдруг бросилось людям в глаза. Однако же приметили за ней эту странность и стали следить.
И вот однажды муж этой дамы попросил четырех рыцарей встать подле его супруги и удержать ее, когда она вознамерится покинуть церковь прежде освящения Даров.
Так и поступили.
Вошла дама в храм, раскрыла плащ, и сыновья встали по обеим сторонам матери, двое справа и двое слева. Дочитали Апостол. Дама запахнула плащ и собралась было вместе с сыновьями выйти, да не тут-то было!
Четверо рыцарей внимательно за ней следили и едва лишь сделала она шаг к выходу, как те тотчас же взяли ее за руки и вознамерились задержать.
Страшно закричала тогда та дама, а после, оставив сыновей правой руки, подхватила сыновей левой руки, обернулась птицей и улетела – только ее и видели.
Да и сама домна Альенор, сказывают, родилась в лебединых перьях – они годам к пяти осыпались…
* * *
От такого рассказа зябко стало дамам. Шутка сказать – граф Риго, потомок двух проклятых родов, родич дьявола, сидит среди них и преспокойным тоном об этом рассуждает.
А тут еще сквозняком вдруг потянуло. Дамы невольно поближе к рыцарям придвинулись. И стало в беседке тесно и уютно, и всякое колено ощущало близость другого колена, а руки сплелись, будто возлюбленные в объятиях.
Домна Гвискарда де Бельджок голову набок склонила и почти положила ее на плечо эн Бертрана. А тот сидит, не шелохнется – нравится ему. Да и кому не понравится! Разве что домне Маэнц, у которой глаза совсем злые сделались.
Домна Гвискарда говорит:
– Как страшно то, что вы рассказываете, эн Риго!
Сама же умильно на эн Бертрана поглядывает.
Граф Риго отвечает домне Гвискарде:
– От дьявола мы пошли, к дьяволу и придем. Так и отец наш говорит.
Готфрид подтверждает:
– Да, так отец наш говорит. Да и сами мы так думаем.
Домна Мария на то молвит:
– Должно быть, ужасно жить с такими мыслями.
Граф Риго криво усмехается.
– Мы с рождения к этому привыкли.
Тут вбегает малолетний паж и подает домне Марии цветок. Домна Мария целует пажа в губы. Все смеются. От смущения паж едва не лишается сознания. Пажу дозволяется остаться и слушать рассказы знатных сеньоров о дьяволе.
Помолчав ровно столько, чтобы ожидание стало жгучим, эн Бертран неторопливо начинает:
– Когда я был таким, как нынче этот паж, я своими глазами видел дьявола…
* * *
В трех часах езды на скорой лошадке от замка Борн стоит Далонское аббатство. Из поколения в поколение рыцари из обоих замков приносят аббатству щедрые дары, и неустанно возносят монахи мольбы за души сеньоров де Борн и де Аутафорт.
Какое же облегчение испытал дядька Рено, когда Итье де Борн поручил ему доставить в Далон десятилетнего Бертрана, дабы тот получил в стенах аббатства надлежащее образование! Ибо с годами все злее и изобретательнее становились шутки старшего господского сынка, в то время как младший, подрастая вместе с кормилицыным ублюдком, названным без затей, Пейре, радовал кротостью и тихим нравом.
Сдал Рено непривычно присмиревшего Бертрана аббату Рожьеру с рук на руки, неуклюже, но от души приложился к Далонским святыням, да и поехал прочь, в замок Борн, – наслаждаться тишиной и покоем.
А Бертран остался в огромном монастыре, будто Иона во чреве кита.
Монастырь, превосходящий размером замок Борн, обнесенный крепостной стеной с воротами, засел высоко на холме. Вниз по склону бесконечно сбегают поля. Часть из них возделывают монахи, прочие отданы «бородатым братьям», полумонахам из простонародья.
Рослый, широкоплечий, огромный в облачении из грубого белого сукна, с откинутым за спину черным капюшоном, – широким шагом шагает аббат Рожьер. Издалека присматривается к новому воспитаннику – кто таков, с кем из родителей обличьем схож.
Выходило так, что больше походил Бертран на отца своего Итье. А еще больше – на деда, Бертрана.
Тощий долговязый подросток – за лето вытянулся, волосы до белизны выгорели – глядит на аббата: хоть и против солнца, а не щурится.
Остановился аббат Рожьер в двух шагах, голову склонил. Осмотрел мальчика слева, осмотрел справа. Кликнул отца келаря и велел устроить молодого сеньора.
Отец келарь взял Бертрана за руку мозолистой рукой – не рука, а клешня рачья – и потащил за собой, на ходу разъясняя смысл и назначение каждого строения за крепкой монастырской оградой: тут ризница, здесь книги хранятся, тут кладовые, вон там – зал заседаний капитула.
Показал мальчику дортуары и школу, а после привел его в церковь и удалился. Темную базилику с тяжелыми стенами и узкими прорезями окон с южной стороны окружают семь капелл.
Бертран обошел сперва все капеллы, а после остановился у стены, не решаясь ступить на середину базилики, и стал глядеть, как свет, ворвавшись в окна, острыми мечами сечет тьму, и как тьма, разорванная в клочья, отступает.
В храме почти нет никаких украшений. Аббат из Клерво – Бернар – учит: «К чему все эти завитки и замысловатые фигуры? Довольно и солнечного луча…»
* * *
В ту пору в Далонском аббатстве, кроме Бертрана, обучались наукам еще четыре мальчика, из которых Бертран был дружен с Гильемом де Гурдоном, чьи владения располагались по соседству с Аутафортом.
Что до Амбларта Талейрана, то с ним Бертран совсем не дружил, ибо этот Амбларт был трусоват и на догадки туг, зато весьма скор на обиды, чем бессовестно пользовался Бертран для собственного увеселения.
А нужно сказать, что этот Амбларт был младшим братом того самого Талейрана, который впоследствии взял себе в жены Маэнц де Монтаньяк, поэтому в беседке рассказ эн Бертрана слушался с особенным вниманием. Домна Маэнц даже спросила:
– Стало быть, Амбларт – он тоже видел дьявола?
Пришлось эн Бертрану признать: да, не одному ему, Бертрану, это страшное испытание выпало. Однако же слушайте дальше, что случилось в монастыре. Ибо хоть и многие тогда увидели дьявола, храбрость проявили при том далеко не все – только Бернар из Клерво, человек святой и почтенный, аббат Рожьер и младший из воспитанников монастырских, то есть сам Бертран. Прочие же в страхе разбежались, и первым – эн Амбларт.
Однако лучше излагать историю по порядку, дабы один эпизод нанизывался на другой, подобно тому, как насаживаются на вертел куски мяса, для улучшения вкуса перемежаемые луковицами и яблоками.
Многому обучали в монастыре, о чем сейчас нет времени рассказывать. Брат Амьель, человек чрезвычайной учености (сейчас он возглавляет аббатство), обогатил память своих учеников повестями о чудесах и подвигах святого Бенедикта. Ибо кто заложил основы жизни монастырской, как не он? И чьи заветы неукоснительно выполняются в Далоне? Святого Бенедикта!
Что есть монастырь? Монастырь есть школа Христова.
Что слагает монастырь? Три вещи: община, устав и аббат. Община есть подражание иерусалимской общине, то есть Апостолам. Аббат представляет Иисуса Христа среди Апостолов. Устав же прикладывает Священное Писание к повседневной жизни.
Что есть община без аббата? Тело без головы.
Что есть аббат без общины? Голова без тела. Разделенные, они одинаково бесполезны, ибо мертвы.
Что есть главный закон монастырской жизни? Любовь…
(Тут граф Риго зевнул с таким лязгом, что домна Маэнц покосилась на него, будто опасаясь, не отхватил бы он ей ухо. Эн же Бертран, ничуть не смущаясь, продолжал.)
Из всего сказанного выше можно установить, что воспитанникам прививался также вкус к благочестивой жизни. И до самого вечера, уподобляясь – в наилучшем смысле – жвачным животным, пережевывали они в мыслях вместе с монахами молитвы, священные тексты, либо полученные утром уроки.
И вот однажды, упражняя память, размышлял Бертран над одним случаем из жизни святого Бенедикта. В ту пору возглавлял святой Бенедикт обитель, устроенную им весьма разумно и совершенно. И всякая вещь в обители была священна и приспособлена для полезной работы.
Был в общине один простой монах, родом варвар, весьма преданный заветам настоятеля. Раз поручили ему вырубить сорный кустарник. Тот варвар взялся за дело с таким рвением (да и силищи в нем, видать, заключалось чрезмерно), что орудие его сломалось, и железный серп улетел в сторону, а в руке осталась одна лишь деревянная рукоять.
Железо, как и сейчас, было весьма дорого. А серп, как на грех, попал в пруд и почти тотчас же ушел на дно.
Заливаясь слезами, монах бежит к святому Бенедикту, рассказывает все, как было, и ждет кары.
Тронутый его искренней печалью, святой Бенедикт берет деревянную рукоятку, направляется к пруду – и тотчас же железный серп выскакивает из воды и намертво прирастает к рукоятке.
Святой Бенедикт вручает орудие растерянному варвару и говорит тому просто и кротко: «Ступай работать, дитя, и не унывай более».
Чем больше раздумывал Бертран над этой историей, тем больше она делалась ему по душе. Он даже губы облизывал, а сам нет-нет, да поглядывал украдкой на Амбларта Талейрана.
Однако замысел свой пока что таил.
Случилось как-то нашалить Амбларту. Бертран – тут как тут – давай его еще и подзуживать, и в результате наказаны оба: приказал им аббат Рожьер выполнить кое-какую работу в саду. Бертрану вручил ножницы, а Амбларту – садовый нож на деревянной рукояти.
И псалмы наизусть читать велел: десять раз по десяти псалмов (какие – указал по книге).
Приступили к работе.
Тут уж никто наверняка не скажет: случайно ли совпало, постарался ли кто-то заранее, только садовый нож у Амбларта сломался точнехонько у рукояти, и железная часть отлетела в густые заросли крапивы.
Сперва Амбларт на рукоять глядел, после глазами по траве шарил, наконец на колени пал и руками водить вокруг себя начал.
Бертран же подошел к нему и рукоять у него отнял. Сказал, что горю пособит и непременно железную часть отыщет. Только ему, Бертрану, нужно уединение, ибо желает он прежде трудов вознести молитвы.
Амбларт Талейран – в слезы. А Бертран с рукоятью в сторону отошел, на колени опустился и молиться начал – вслух. Просил святого Бенедикта о помощи. Всю историю с чрезмерно радивым варваром пересказал – на тот случай, если Амбларт Талейран ее запамятовал.
После же голую руку к зарослям крапивы поднес… и – о чудо! – железная часть ножа сама собой выскочила и к руке будто приросла.
Вручил лезвие Бертран Амбларту и удалился неспешным шагом, оставив сотоварища размышлять о случившемся.
Весть о чуде вскоре разнеслась по всему аббатству. Аббат Рожьер призвал к себе Бертрана, заперся с ним в зале капитула и принялся строго вопрошать об истории с садовым ножом. Бертран сперва отвечал, что молился святому Бенедикту, но после сознался в новой шалости и показал аббату вещь, которая и совершила чудо: то, что по-провансальски называется «Aziman«2. Этим словом трубадуры часто именуют своих возлюбленных, ибо тянет их к ним, точно железо к магниту.
* * *
– И что с вами сделал аббат? – спросил эн Готфрид с любопытством.
Эн Бертран улыбнулся.
– Простил. А что еще ему оставалось?
Домна Гвискарда де Бельджок встретилась с эн Бертраном глазами.
– А святой Бенедикт? Он простил вас за то, что вы приписали себе совершенное им чудо?
Эн Бертран подивился тонкости, с какой домна Гвискарда поняла его рассказ. И учтиво отвечал этой прекрасной и деликатной даме, что действительно просил прощения у святого Бенедикта, однако святой не ответил ему.
Домна Маэнц сердито перебила их разговор, потребовав, чтобы паж принес ей подогретого молока, ибо потянуло холодком.
Паж нехотя ушел.
Граф Риго сказал:
– Вы обещали, эн Бертран, рассказать нам о том, как встречались с моим родственником, дьяволом. А вы вместо того тешите нас побасенками о своих детских шалостях, которые, если верить всему, что про вас говорят, с тех пор не слишком повзрослели.
– Ваш родственник, граф Риго, – отвечал эн Бертран вполне серьезно, – отвратителен. Вот как это было.
* * *
Из приведенного выше рассказа явствует, что аббат Рожьер был человеком весьма мягким. Однако когда он встретился с врагом рода человеческого, можно сказать, лицом к лицу, то проявил себя отважным и стойким воином веры.
Раз святые братья были пробужены страшным грохотом у ворот. Время было ночное, едва только отстояли всенощную и снова отошли ко сну, весьма краткому, ибо через три часа предстояло вновь вставать к заутрене.
Запалили факелы и собрались, по указанию аббата, во внутреннем дворике, где в дневное время обыкновенно совершаются безмолвные прогулки по крытой галерее и где находится также великая монастырская драгоценность – колодезь.
Воспитанники, которых также подняло с постели необычное оживление в монастыре, проникли во дворик и стали глазеть на происходящее.
От ворот привели странного человека, судя по наружности – весьма низкого и даже подлого происхождения. Он находился в жалком состоянии, беспрерывно рыдал, волосы его были растрепаны и полны репьев. Завидев аббата, он бросился тому в ноги и стал умолять о помощи.
По словам этого человека, господин его, богатый купец из Ауренга, внезапно сделался одержим бесами. Сейчас этот несчастный в доме у одного из «бородатых братьев», который по добросердечию приютил его на ночлег.
Аббат Рожьер внимательно выслушал рассказ и велел доставить одержимого в монастырь. Слуга же сказал, что сделать это весьма непросто, ибо господин его вряд ли ступит на освященную землю по доброй воле. Тогда аббат Рожьер наказал связать купца из Ауренга по рукам и ногам и принести на носилках.
Так и было сделано.
Ночь уже уходила, серый свет разлился по небу. Монахи безмолвно стояли вокруг колодезя в монастырском дворе. Красные отблески от горящих факелов падали на их белые одежды.
И вот на монастырский двор вступили шестеро «бородатых братьев» – крестьян, живущих на монастырских землях. Они несли бьющегося в путах человека, одетого действительно довольно богато.
Аббат Рожьер велел поставить этого человека на ноги, однако от пут не освобождать. Это было сделано.
Тогда несчастный вытаращил свои безумные белые глаза, а уста его, покрытые запекшейся пеной, принялись изрыгать страшнейшую хулу.
Тут-то аббат Рожьер и вспомнил, что поблизости находятся порученные его надзору воспитанники. Однако выгонять их времени уже не было, надлежало действовать со всей решимостью.
Не вступая с бесом в перебранку, аббат Рожьер безмолвно воззвал к Господу, а после вскрикнул:
– Пошел вон!
И с размаху ударил одержимого по лицу.
От пощечины купец из Ауренга покачнулся и упал бы, не поддерживай его дюжие «бородатые братья».
И тотчас же изо рта у одержимого выскочило огромное отвратительное существо. Оно-то и являлось родственником графа Риго, если уж граф так настаивает на этом родстве.
Существо это было размером с кота. Вместо хвоста у него была змея, а на конце хвоста имелась еще одна голова, со свиным пятаком. Под хвостом же располагались срамные уста, которые источали страшный смрад и непрестанно изрыгали поносные речи. Существо было голым, будто бы без кожи, темно-красным, в гнойных нарывах…
* * *
В этом месте рассказа домна Маэнц допила принесенное пажом горячее молоко и воскликнула:
– Иисусе милосердный!
Домна же Гвискарда поднесла к лицу платок, будто закрываясь от отвратительного видения, вызванного рассказом эн Бертрана.
Граф Риго наморщил лоб и сердито произнес:
– И вы утверждаете, эн Бертран, что эта мерзкая тварь – мой родственник?
– Вы сами это утверждаете, – учтиво отозвался эн Бертран.
– Мой родич – дьявол, а вы описали какого-то дрянного мелкого беса, – сказал граф Риго.
Вместо ответа эн Бертран пожал плечами. Домна Гвискарда попросила закончить рассказ, что эн Бертран охотно и исполнил.
* * *
Мерзость выскочила изо рта у одержимого и заметалась по двору. Лицо у купца было окровавлено, ибо губы его разорвались, когда бес пролезал наружу. Визжа и бранясь, бес бросился монахам под ноги. Но аббат Рожьер простер руку, и существо расточилось, наполнив воздух отвратительным зловонием.
Когда наконец аббат Рожьер огляделся вокруг, он увидел, что почти все в ужасе разбежались. Посреди двора лежал купец, на коленях возле купца стоял слуга, отирая кровь с лица своего господина. Из воспитанников оставался один Бертран де Борн.
Аббат подозвал его к себе.
– Помоги мне добраться до постели, – сказал аббат Рожьер.
Бертран протянул ему руку, и они вместе дошли до дортуара, где монахи спали под одним большим шерстяным одеялом. Аббат Рожьер грузно осел на кровать. Бертран подал ему воды, а после встал на колени и погрузился в молитву. Так прошло довольно много времени.
Затем аббат Рожьер заговорил.
Тут Бертран увидел, что рассвет давно уже наступил и что аббат будто постарел на десяток лет.
Аббат Рожьер спросил:
– Ты все видел?
– Да, – еле слышно проговорил Бертран.
Аббат Рожьер встретился с ним глазами и улыбнулся.
– Я не ошибся ли, Бертран, – ведь ты хочешь стать монахом?
Бертран растерялся.
– Иногда мне кажется – да, – вымолвил он наконец нерешительно.
– Что ж, если захочешь, ты станешь монахом… – Пристальный взгляд. – Но ты действительно этого хочешь?
– Не знаю, – ответил Бертран. – Я жажду сразу всех дорог.
Аббат отставил в сторону глиняную кружку, из которой пил, и сказал просто:
– Что ж, пройди тогда по всем дорогам, Бертран. Возможно, тебе придется пройти их все, чтобы вернуться в Далон навсегда.
* * *
– Вы на самом деле намереваетесь уйти в монастырь, эн Бертран? – удивилась Мария де Вентадорн. – В первый раз об этом слышу.
Граф Риго, не чинясь, захохотал так громко, что у домны Маэнц заложило в ушах.
Эн Готфрид тоже был удивлен. Покачав головой, он сказал:
– Вот уж кем не могу вас представить, эн Бертран, так это цистерцианским монахом. В белом облачении, с черным поясом…
– Особенно – с поясом, – протянула домна Маэнц и поглядела на эн Бертрана так откровенно, что домна Гвискарда подняла левую бровь и поджала губы.
Эн Бертран повернулся к эн Готфриду.
– Кто знает, мессен Рыжик, как обернется жизнь. Одно могу сказать наверняка: если чудеса и случаются, то чаще всего – именно в детстве.
