Текст книги "Возраст дождя"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Враги есть у любого, на кого обратила свои взоры прекрасная женщина, – ответствовал Флодар многозначительно.

– О! – воскликнул Альфен. – Так на тебя обратила внимание женщина?

– Возможно.

– Возможно?

– Нет ничего невозможного; стало быть, и такое возможно.

– Ты говоришь загадками.

– Отнюдь!

– В таком случае открой нам, дорогой Флодар, какую женщину ты имеешь в виду? – вмешался Озорио, который вдруг почувствовал себя лишним среди этого стремительного обмена репликами.

Выдержав короткую паузу, Флодар произнес:

– Секрета нет, это Вицерия.

– Вицерия! – воскликнул Альфен и засмеялся.

Флодар насторожился:

– Почему ты смеешься? Разве я сказал что-то такое, над чем стоило бы посмеяться?

– Нет, разумеется нет… – Альфен еще раз усмехнулся, напоследок, и сделался серьезным. – Однако, брал мой Флодар, ты глубоко заблуждаешься насчет Вицерии. Не далее как вчера глядела она на меня многозначительно, и поводила бровью, и улыбалась уголком рта, а у женщин брачного возраста это служит намеком на возможность дальнейших отношений с мужчиной.

– Такого не может быть! – запротестовал Флодар.

– Почему же? – И Альфен приосанился. – Клянусь тебе, она ясно давала мне понять, что я ей по сердцу.

– Невозможно, – обрубил Флодар. – Не может она быть столь коварна! Это мне посылала она намеки, и притом такие ясные, что я уже начал призадумываться над покупкой доброго платья для сватовства.

Альфен погрузился в молчание. И с каждым мгновением делался он все более мрачным, пока наконец все его лицо не затуманилось. Несколько раз поглядывал он на Флодара, то отводил глаза, то сильно моргал, то вдруг совсем отворачивался. Наконец он обратился к Озорио:

– А ты что скажешь?

Озорио замахал руками:

– Меня не спрашивайте! Со мной она еще более коварна, чем с вами обоими.

– Сдается мне, – сказал Альфен, – Вицерия всем нам заморочила голову. Флодару она раздает точно такие же безмолвные обещания, что и мне.

– Но для чего? – удивленно спросил Флодар. – Не для того же, чтобы рассорить нас?

– Для того, – ответствовал Альфен, который был гораздо более искушен в различных коварствах, – чтобы отвести наше внимание от истинной ее цели.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Флодар.

– Она влюблена в кого-то третьего, – объяснил Альфен. – Вот и вся причина. Пока мы подпиливаем друг другу тележные оси, Вицерия пишет любовные письма, и притом не мне и не тебе.

Тут Альфен сообразил, что проговорился насчет оси. Но Флодар был слишком занят мыслями о Вицерии, чтобы обращать внимание на эту многозначительную оговорку. А может быть, в силу своего простодушия принял ее за фигуру речи.

– Вицерия пишет кому-то любовные письма? – повторил он. – Но ведь это означает…

Он замолчал, подавившись окончанием фразы.

Альфен завершил мысль:

– Это означает, что оба мы оставлены в дураках женщиной.

Точно две грозовые тучи, полные дождя и затаенных молний, медленно поднялись оба приятеля (и с ними Озорио) к дому на пятнадцатом витке и начали выкликать Вицерию.

Та появилась в нижних дверях, а это означало, что она желает скорейшего их ухода. Будь иначе, она возникла бы на крыше – в верхних дверях – и медленно сошла бы по лестнице. Но нет, Вицерия, стараясь выдворить гостей побыстрее, сразу выскочила в нижние двери, точно простолюдинка, точно дурно воспитанная служанка, ровно хозяйка захудалого трактира, которая боится упустить редкого посетителя.

– Что вам нужно? – спросила она.

Волосы, спрятанные в сетку, лежали между ее лопаток тяжелым свертком, и сейчас казалось, будто это – мешок на спине угольщика, будто это – корзина хвороста на спине простолюдинки, будто это – труп бедолаги на спине убийцы.

– Зачем вы пришли ко мне? – спросила Вицерия. – Что вам от меня потребовалось?

– Сестра! – воскликнул Озорио. – Мы пришли задать тебе вопросы!

– Я не стану отвечать, – ответила Вицерия. – О чем бы вы ни спросили.

– В таком случае мы отсюда не уйдем, – пригрозил Альфен.

Вицерия помолчала, потом кивнула:

– Ладно. Спрашивайте.

– Прекрасная Вицерия, – заговорил Флодар, – молви, правда ли то, что ты глядела на меня благосклонно?

– Я глядела на тебя, но вовсе не благосклонно, – тотчас заявила Вицерия. – Не знаю уж, что тебе почудилось, Флодар.

– Разве ты не давала мне обещания своими взорами?

– Нет! – отрезала Вицерия.

– Я говорил! – обрадовался Альфен. – Я говорил тебе, что она улыбается мне!

– Я не улыбалась тебе, Альфен, – возмутилась Вицерия.

– Не лги, Вицерия. У меня имеются свидетели, готовые подтвердить, что ты улыбалась.

– Быть может, я и улыбалась, но только не тебе! Помимо мужских домогательств немало есть причин для улыбки.

– Значит, ты не любишь ни Флодара, ни Альфена? – в упор спросил Озорио.

– Разве я не ясно дала это понять?

– Так для чего ты расточала им мельчайшие знаки своей благосклонности?

– Для того, чтобы они не догадались о моих истинных чувствах! – воскликнула Вицерия. И скрылась в доме.

Альфен отошел в сторону, прикусил губу почти до крови. Не столько презрение Вицерии глодало его, сколько досадливое чувство напрасности. Зря он интриговал, подпиливал ось у телега, рисковал дружбой и чужой жизнью, зря на что-то доброе надеялся! Он считал себя самым хитрым человеком на пятнадцатом витке – и вдруг прилюдно выясняется, что женщина гораздо хитрее!

А Флодар – тот просто был безутешен, потому что ужасно влюбился в Вицерию, а когда она отказала ему так безжалостно, так бесповоротно, чувство его лишь возросло. По правде говоря, каждое жгучее слово из уст Вицерии умножало его страсть многократно. Весь он был изъязвлен, у него чесалось за ушами, и зудели сгибы локтей, и горело под коленями, а все это – верные признаки сильнейшего волнения.

И поскольку Флодар весь был во власти чувств, то внезапно вспомнил он в мельчайших подробностях, как напали они с друзьями на Айтьера и как избили его за то, чего он не делал, и как Вицерия стояла на лестнице своего дома и глядела… На кого угодно глядела она и только на Айтьера избегала смотреть. Ни разу не повернулась к нему, ни одного, даже самого маленького, взгляда на него не бросила, никаким вниманием не удостоила…

– Это Айтьер, – сказал Флодар.

Альфен как будто очнулся от неприятного, тяжелого сна.

– Что?

– Айтьер, – повторил Флодар.

Медленно просветлел Альфен – так же, бывало, начинали сиять матушкины служанки, когда одной из них удавалось отыскать в перепутанном комке ниток нужный хвостик, чтобы начать сматывать клубок.

– Айтьер, – прошептал Альфен.

В тот же миг забылось Альфену все его коварство по отношению к Флодару, забылись и досада, и ревность, и все обиды, оставшиеся втайне.

– Мы должны найти Айтьера, – произнес Флодар, – и высказать все ему в лицо.

* * *

Семнадцатый и восемнадцатый витки были заселены особами, приближенными ко двору. Потянулись дома, где обитали разные дворцовые прислужники (жить в самом дворце дозволялось лишь королю). Здесь Айтьер и с ним Филипп и Агген шли ровным шагом, без всяких церемоний. Двое слуг Айтьера шествовали следом и несли разные необходимые в подобном путешествии предметы: корзины с едой и выпивкой, запасные диадемы – на тот случай, если молодому господину взбредет фантазия изменить свой облик; коробку с благовониями во флакончиках и большой сверток, назначение которого оставалось для Филиппа неизвестным.

Для визита к королю Филипп переоделся в лучший наряд Айтьера, то есть в ярко-красную длинную тунику с синим шитьем и синим же поясом. Агген выбрала для себя одно из платьев, принадлежащих матери Айтьера: согласно правилам приличия, незамужние девушки – если только они не ищут брака прямо сейчас – могут одеваться так же, как и вдовы.

Поэтому-то Агген и взгромоздила себе на голову гигантский убор из кисеи, натянутой на причудливый каркас; девочку обхватил в жестоких объятиях узкий лиф из тяжелой золотой ткани. Агген шла так, словно каждым движением своим пыталась освободиться от этой удавки. Она вытягивала шею, судорожно шевелила выставленными вперед плечами, растопыривала тощие локти; а платье волоклось за нею, подбиралось к самому горлу, виляло шлейфом, мешало дышать и не позволяло есть и пить.

Айтьер похвалил Агген:

– Ты отлично справляешься.

Она посмотрела на него искоса и зарделась от удовольствия.

А Филиппу Айтьер объяснил:

– Платье помогает женщине сохранять страдальческое выражение лица.

– Зачем? – спросил Филипп.

– Затем, что это аристократично. Бездумны и радостны одни простолюдинки.

– Ясно, – кивнул Филипп.

Из-за Агген они передвигались гораздо медленнее, чем могли бы, но никто не жаловался. У Айтьера побаливала нога, ушибленная во время последней стычки с Флодаром и его друзьями, а Филипп никуда не торопился. Ему хотелось рассмотреть Альциату как можно лучше.

Неожиданно Айтьер спросил его:

– Как тебе удалось сделаться невидимкой?

– На самом деле я оставался видимым, – отозвался Филипп. – Все дело в восприятии. Полагаю, об истинной невидимости можно говорить лишь в том случае, когда человек обладает способность уходить за грань бытия, а потом возвращаться оттуда. Все остальное – лишь иллюзия.

– Да, но как ты это сделал? – настаивал Айтьер.

– Смотрите.

И Филипп, отыскав просвет между домами, сделал шаг в сторону, присмотрел удобный выступ в скальной породе, после чего забрался на гору – всего на пару локтей поднявшись над дорогой.

Айтьер так и застыл, разинув рот. Он оглядывался по сторонам, растерянный и несчастный. Потом он начал злиться. Тогда Филипп спрыгнул на дорогу и появился перед ним словно бы из пустоты.

– Видите? – сказал Филипп, обтирая пыльные ладони об одежду. – Я все время был здесь.

– Ты исчезал, Филипп! – воскликнула Агген.

– Я забрался на скалу, – объяснил Филипп. – Это просто.

– Это невозможно, – возразил Айтьер. – Либо же мы вынуждены признать, что ты умеешь уходить за грань бытия и потом возвращаться оттуда. То есть обладаешь истинной невидимостью.

– В мире плоскоглазых так могут делать все, – сообщил Филипп.

– У вас действительно очень трудная жизнь, – сказал Айтьер сухо. – Неудивительно, что вы интересуетесь Альциатой.

Дорога приподнялась еще немного, и тут Айтьер остановился, а вместе с ним замерли и его спутники. Айтьер щелкнул пальцами, подавая слугам знак. Те подбежали и разложили тяжелый сверток.

Там оказалась чрезвычайно красивая, затканная золотыми нитями ткань. Слуги расстелили ткань на дороге. Айтьер ступил на нее.

Филипп замешкался. Айтьер обернулся к нему:

– Ну что же ты? Иди!

– Слишком красивая, чтобы ходить по ней в обуви, – пробормотал Филипп.

– Иди! – жестко приказал Айтьер. – Мы уже на двадцатом витке. Здесь живут знатнейшие люди королевства. Простым дворянам запрещено ступать по этой дороге, поэтому мы подстилаем под ноги специальную ткань. Так мы уберегаем королевскую дорогу от осквернения.

– Но ткань… – начал было Филипп.

– Естественно! – оборвал Айтьер. – Естественно, все дворяне, даже очень небогатые, стремятся постилать на королевскую дорогу самую роскошную ткань из возможных. Это признак уважения.

Филипп прошел вслед за Айтьером по парче; за ним прошла, мучительно страдая внутри платья, и Агген. Ткань закончилась.

Слуги вытащил из свертка другую и расстелили перед Айтьером. Пока тот шел, они быстро сматывали за его спиной в рулон первую и, когда Айтьер со спутниками миновал очередной участок дороги, опять разложили парчу из первого свертка, а вторую скатали.

Теперь шествие продвигалось с томительной медлительностью. Как ни спешили слуги, все же приходилось ждать.

Филипп спросил во время одной из таких вынужденных остановок:

– А как же слуги?

Айтьер поднял бровь, требуя уточнения.

– Слуги ведь наступают на королевскую дорогу, – пояснил Филипп.

– Слуги не считаются, – ответил Айтьер. – Их как будто нет. Это как с невидимостью: они за гранью бытия.

– Ясно, – сказал Филипп.

– Что это?! – пронзительно закричала вдруг Агген. Она стояла, обернувшись назад, платье перекрутилось на ней, сдавило ей талию обручем, впилось в обнаженные плечи. – Что там такое?

* * *

– Ты с ума сошел! – кричал на бегу Флодар. – Здесь начинается королевская дорога! Нас казнят!

Вместо ответа Альфен вынул нож и отрезал кусок от своего плаща. Он бросил лоскут на дорогу и вскочил на него. Затем отхватил еще кусок, швырнул, прыгнул, – и так, по лоскутам, как по болотным кочкам, он скакал по дороге, которую запрещалось топтать обычным дворянам; а за ним точно так же прыгал Флодар. Когда плащ Альфена оказался весь изрезан, Флодар отдал на растерзание свой.

Еще несколько гигантских, растянутых прыжков – и вот уже они на парче и бегут прямо к Айтьеру.

Айтьер повернулся к ним, красиво откинул голову, извлек короткий тонкий меч. Такие мечи берут с собой, если хотят просить аудиенции у короля, – исключительно для того, чтобы вежливо отдать их при входе во дворец в руки особого слуги. В самом деле, хорош же будет дворянин, который на обращение: «Извольте сдать оружие» – отвечает: «А я нынче вовсе пришел без оружия!»

А у Филиппа имелся при себе самый обыкновенный дорожный нож, который вовсе оружием не считался. Никакой дворецкий не потребовал бы оставить его в передней. Одно только позорище от подобного ножа выйдет, если положить его рядом с благородными шпагами и кинжалами! Нет уж, пусть лучше прячется в ножнах, а в урочный час кромсает хлеб где-нибудь на постоялом дворе.

Сейчас о своем ноже Филипп даже и не вспомнил. Встал поближе к Айтьеру, сдернул с плеча короткий плащ, намотал себе на локоть.

Айтьер ничего не сказал. И Филипп тоже молчал. Только поднял руку, защищая лицо, когда Альфен нанес ему первый удар мечом.

Лезвие рассекло плащ, добралось до кожи, сразу стало противно, а потом и сыро в рукаве.

Флодар, очертив кончиком меча сверкающий круг в знак приветствия, напал на Айтьера, а тот изящным движением уклонился. Парча под их ногами скомкалась, потом опять расправилась, когда Айтьер в свою очередь сделал выпад. И двинулись они по кругу.

Мечи стучали громко, совсем не мелодично, но молчали каблуки сапог, заглушаемые тканью, когда по кругу двигались противники, то атакуя, то уклоняясь или отбивая меч.

Фехтование Альциаты сильно отличалось от того, которому обучали Филиппа: все атаки проводились сбоку; молодые дворяне, ловкие и искусные фехтовальщики, перемещались внутри крохотного парчового лоскута и непрерывно двигались по кругу, избегая диаметра; и круги описывали их клинки.

Филиппу потребовалось не слишком много времени, чтобы все это понять. Он уже знал, какое впечатление производит его умение ходить по прямой. Выдернув из ножен свой дорожный нож, Филипп неожиданно сделал резкий прямой выпад и всадил клинок Альфену в грудь, а затем вытолкнул его за пределы заветной парчи, прямо на руки слугам:

– Позаботьтесь о нем!

Слуги пришли в шумный, демонстративный ужас, когда из пустоты на них упал раненый молодой господин, а Филипп вдруг почувствовал слабость. Морщась, он размотал плащ с раненой руки. Порез оказался глубоким, хотя опасности, очевидно, не представлял.

Тем временем Флодар неустанно атаковал Айтьера, и так они ходили по кругу. Айтьер поначалу лишь отбивался или уклонялся; затем разозлился и начал отвечать ударом на удар. Флодар, очень бледный, с силой тянул воздух сквозь оскаленные зубы – шипел по-змеиному. Айтьер двигался легко, как будто танцевал; это впечатление, понял Филипп, усиливалось необходимостью оставаться в пределах клочка расстеленной ткани.

Оба фехтовальщика сохраняли фронтальное положение относительно друг друга. Иногда они просто переступали с места на место, перекрещивая ноги, а иногда – прыгали, как это делают дети, приставляя одну ногу к другой. И так они двигались по кругу.

А с самого края, по внешней окружности, непрестанно бродила Агген; ее острые плечи были мучительно согнуты, сама она сутулилась, так что на обнаженной спине проступили все позвонки. Платье волоклось за ней тяжким бременем. Ежесекундно подвергаясь опасности, Агген ходила так упорно, словно потеряла что-то и тщилась отыскать.

И так ходили они все по кругу.

Филипп оторвал зубами лоскут от своего плаща и перетянул наконец порез на руке. Мельком глянул туда, где слуги хлопотали над Альфеном: раненый был жив, зол, но, к счастью, слаб. Вытащенный из раны нож валялся в пыли. Слуги намеревались унести Альфена на руках, дабы он не касался ногами королевской дороги.

А когда Филипп перевел взгляд обратно на дуэлянтов и Агген, то увидел, что Флодар, сам того не заметив, наступил на бесконечное платье девочки. Агген дергалась и билась, как зверек в петле, но освободиться ей не удавалось. Флодар не видел произошедшего, поскольку сама Агген находилась у него за спиной. Он поднял меч… Филипп понял, что сейчас произойдет: Флодар намахнется, сильно отведя назад руку, и ударит Агген.

Филипп бросился прямо к Флодару, чтобы отбросить его от Агген. Но Айтьер опередил его: сделав неожиданный прыжок, он вытянул руку с мечом. Вот-вот сойдутся клинки, образуя почти идеальный крест. И в этот самый миг Филипп, не удержав равновесия, подтолкнул Флодара под руку. Нелепо и некрасиво дернувшись вверх, меч Флодара вошел Айтьеру между нижних ребер и вышел с другой стороны, под лопаткой.

Флодар выпустил рукоять меча, и Айтьер рухнул на смятую парчу. Флодар качнулся, странно развел руки в стороны, словно собираясь взлететь, а затем, чтобы не упасть, схватился за голые холодные плечи Агген. Девочка задрожала и вдруг притихла, прижалась к его груди. Он накрыл ее спину ладонью. Филипп видел, что у Флодара сильно трясутся пальцы. И даже теперь, когда всякое движение по кругу прекратилось, Филипп продолжал видеть две незримые окружности.

Из-за поворота вдруг, словно бы сама собой, выкатилась длинная тяжелая ковровая дорожка. Она быстро разворачивалась, дотягиваясь до окровавленной парчи. Почти сразу же на дорожку ступили вооруженные люди в черных с золотом одеждах. Их высокие шлемы напоминали женские головные уборы вроде того, что нацепила Агген.

Королевские стражники, понял Филипп и весь сжался. Он опустился на ткань рядом с неподвижным Айтьером, как будто тот мог теперь его защитить.

Айтьер не шевелился и не дышал. Крови из его тела почти не вытекло. Глаза застыли, стали твердыми, зрачок сузился, и от этого казалось, что Айтьер видит не только весь мир, но и скрытую суть вещей.

Стражники остановились на краю своей ковровой дорожки. До парчи им нужно было преодолеть расстояние в шесть или семь локтей.

Один из стражников, – на взгляд Филиппа, ничем не отличавшийся от остальных, – громко произнес:

– Назовитесь!

Флодар отстранил от себя Агген и отвечал глухим голосом:

– Я – Флодар; наш дом – на пятнадцатом витке.

– Я Агген, – сказала девочка, но о том, где находится ее дом, умолчала.

Филипп закрыл себе лицо окровавленным обрывком плаща и крикнул:

– Я Филипп Модезипп!

Альфена, как уже известно, унесли на руках слуги.

А Айтьер молчал.

Старший среди стражников кивнул на безмолвного Айтьера:

– А ты кто? Отвечай же!

Филипп сказал:

– Я – Айтьер с шестнадцатого витка, и меня убили, вонзив меч мне между нижних ребер, так что острие вышло из тела под лопаткой.

– Как ты погиб? – спросил стражник, пристально глядя на тело. – Отвечай! Было ли это подлое убийство на королевской дороге?

– Нет, – ответил Филипп. – Это был честный поединок. И я победил бы и оставил бы соперника в живых, если бы не вмешалась случайность.

– Это я во всем виновата! – крикнула Агген. Она наклонилась, подняла обеими руками свой шлейф и посеменила к краю парчового покрывала. – Я путалась у них под ногами, я толкала их под руки, вот и случилась беда!

– Говори, Айтьер! – приказал старший из стражников Филиппу. – Так ли все произошло, как говорит эта девица?

– Точно так, – подтвердил Филипп. – За тем лишь исключением, что девица не виновата: она боялась нарушить запрет и сойти с покрывала…

– Кого обвиняешь ты в своей смерти?

– Стечение обстоятельств.

– Кто держал оружие, от которого ты умер?

– Я, – вмешался Флодар.

– Вы четверо будете доставлены к его величеству, – решил стражник. – Пусть мертвец расскажет обо всех обстоятельствах, которые привели его к такому исходу.

* * *

Завернутый в истоптанную, с порванными золотыми нитями, запятнанную кровью ткань, Айтьер лежал на плечах у рослого стражника. Двое других держали Агген под локти, чтобы ей не нужно было идти; она свисала с их рук, как будто качалась на качелях. Шлейф тащился за ней, словно рой надоевших подруг-подхалимок. Филипп намотал свой порванный плащ себе на лицо, оставив лишь крохотную щелку для поглядыванья. Рука у него болела и дергала, как будто там образовался большой нарыв. Флодар шел за Филиппом, след в след, а замыкали шествие еще пятеро стражников.

Дорога резко повернула – витки были здесь, у самой вершины, совсем маленькими, – и перед отрядом вырос королевский дворец.

Он представлял собой конус, обвитый лесенкой с причудливыми перилами. Стражники, а вместе с ними и арестованные начали подъем.

* * *

Сгоревшие на солнце луга и трясущаяся ртуть моря сменяли друг друга перед глазами, пока Филипп шел по дворцовой лестнице – не столько шел, сколько нес свою раненую руку, – и каждый новый поворот представлял мир, раскинувшийся у подножия Альциаты, все более просторным и прекрасным. И неожиданно Филипп всем сердцем возмечтал очутиться там, внизу, где у всех плоские глаза и где люди ходят не по кругу, а по прямой. Он отчаянно затосковал по всем тем развилкам, где он дробил свою жизнь и терял различные ее варианты.

Но ни слова он об этом не проронил и все поднимался и поднимался, пока не очутился на самой вершине. Это была верхняя точка Альциаты, предел всего – острие и край мира.

Там, на крохотном, немногим больше монеты, пятачке находился трон, а на троне сидел старик с увядшими глазами.

Стражники и их пленники – все, кроме Филиппа, – остались стоять на лестнице.

Филиппа вытолкнули вперед и довольно бесцеремонно стукнули по ногам, чтобы он преклонился перед королем. Филипп ощутил жесткие камни под коленями. Украдкой он рассматривал короля.

Владыка Альциаты был облачен в ярко-синюю мантию с золотым шитьем. Мантия была поистине огромной, часть ее даже свешивалась со стены, выползая в свободные пространства между башенными зубцами.

На голове у его величества была корона – тонкий золотой обруч, к которому крепился золотой же каркас, обтянутый тончайшей белой тканью, усыпанной крохотными звездами. Звезды эти сверкали так ослепительно, что Филипп принял их за бриллиантовые.

Король негромко спросил:

– Как же тебя зовут?

– Филипп, ваше величество.

– Я не о тебе – о мертвеце.

– Айтьер, – поправился Филипп.

– Ты умер честно?

– Да.

– Каким ты был, Айтьер?

– Я был влюблен в женщину, – сказал Филипп, чувствуя, что вот-вот заплачет.

– Из-за нее тебя убили?

– Да.

– Кто твой убийца?

– Флодар, ваше величество.

– Ты простил его?

– Он не хотел меня убивать… Это вышло случайно.

– А чего хотел Флодар?

– Честного поединка.

Отвечая так, Филипп чувствовал, как сильны и правдивы его слова. Он как будто знал сейчас всю истину, до последней капельки. Все лучшее и сокровенное, что некогда принадлежало Айтьеру и составляло его неповторимую личность, сейчас открылось перед Филиппом, и он как никто был вправе говорить от лица погибшего.

Король протянул руку и тихо дотронулся до волос Филиппа.

– Ты не должен плакать об утраченном, Айтьер, – проговорил король. – Не сожалей же так горько о случившемся! Ты слыхал, наверное, об особых людях, о тех, кого называют избранниками. О таких, кто остается в живых вопреки всему, когда все прочие мертвы. Тяжела их участь! Иная судьба – у похожих на тебя, Айтьер. Ты принадлежишь к числу избранников другого рода – людей с коротким жизненным сроком. Такие как ты погибают в первой же битве. Не плачь, не спрашивай – почему, зачем, за что. Может показаться, что ты и тебе подобные – лишь фон, лишь декорация для них, для избранников, для счастливцев… О, никогда не завидуй им! Я знаю, о чем говорю, – я ведь и сам из их числа. Я прожил долгую жизнь… Но у вас – особенные отношения с создателем всех людей и судеб. Короткие и прямые, без узлов и завихрений, без сложностей, без ошибок, недоразумений, прегрешений и падений; и нам, живущим долго, никогда не постичь, какими путями вы попадаете в рай… Сними покрывало с лица.

Филипп не сразу понял, что последняя фраза обращена к нему – к Филиппу, а не Айтьеру.

– Сними, – повторил король.

Филипп повиновался. Он чувствовал, что начинает стыдиться своих плоских глаз.

– Подними голову, – продолжал король.

Он долго всматривался в лицо Филиппа, а затем проговорил – совершенно как Агген:

– Значит, плоскоглазые – не сказка.

– Да, – сказал Филипп.

– Вас много – таких?

– Нами наполнена вся земля, кроме Альциаты. И кроме страны животоглавцев, разумеется. Хотя и у животоглавцев глаза плоские, – прибавил Филипп, желая быть точным.

– Удивительно… – Король поглядел с башни вниз, вздохнул. – Как ты очутился у нас? Чужеземцы здесь такая редкость, что их исстари было принято считать несуществующими.

– Я много путешествовал, ваше величество.

– У твоих путешествий есть какая-либо цель, помимо любопытства? – продолжал расспрашивать король.

– Я записываю разные имена земли.

Помолчав, король сказал:

– Никому не называй имя Золотой Альциаты, потому что его не должны знать плоскоглазые. А когда тебя спросят о твоих странствиях другие – такие же как ты, – отвечай им, что побывал, мол, в стране мейсинов. Но не говори моим подданным, что во внешнем мире их называют мейсинами, потому что это тоже тайна. Два имени не должны встречаться между собой, они – как давние враги, от свидания которых не выйдет ничего, кроме смерти…

Он замолчал, надолго, тяжело. Филиппу надоело стоять на коленях, он начал ерзать, но король, погруженный в свои мысли, не замечал этого. Неожиданно он проговорил:

– Неразумный Айтьер! У меня хватит мудрых слов объяснить, что твоя гибель послужила ко благу, – но эта мудрость всегда похожа на ложь. Зачем же ты умер так рано?

Филипп растерялся и выговорил, сам не зная как:

– Я не знаю…

– Молчи, – велел ему король, – молчи. Мертвец не смеет разговаривать со мной. И ты больше не Айтьер, ты – Филипп, плоскоглазый, пришедший снизу, чтобы узнать имя Золотой Альциаты. Забирай с собой имя и уходи.

Филипп встал, однако не тронулся с места.

– Что еще? – спросил король.

– Что будет с Флодаром?

– С убийцей? – Король нахмурился. – А ты, Филипп, что бы сделал с ним?

Филипп глубоко вздохнул, и тело его, вспомнив о раненой руке, внезапно наполнилось противной слабостью.

«Я король, – подумал Филипп. – Быть королем – хорошее занятие для стариков, которые вершат суд, если в стране мир, и отличное – для юнцов, которые не боятся умереть, если в стране война… Я – старик, – подумал он еще, – я болезненно ощущаю ценность жизни».

А вслух он произнес:

– Королевской моей властью повелеваю предать Флодара на растерзание его собственной совести.

– Вы уверены в таком приговоре, ваше величество? – осведомился у Филиппа король мейсинов, владыка Золотой Альциаты.

– Абсолютно! – ответил Филипп. – Я храню в моем сердце каждую жизнь на этой горе, и всякая утрата выгрызает из моей души большой кусок. Я весь изъязвлен потерями… Если бы ко мне приносили младенцев, чтобы я мог видеть, как восполняется род мейсинов! Но нет, каждая семья переживает свое счастье втайне от меня, в то время как убитые проходят передо мной открыто, и каждому я гляжу в лицо. Я не хочу еще одной утраты. Пусть Флодар живет и мучается совестью – от этого человек становится милосердным и мудрым.

– Таким же лживо мудрым, как и я? – спросил король.

– Таким же милосердно лживым, как вы, мой государь, – ответил Филипп.

И в тот же миг он перестал думать и чувствовать, как король, чужая, старая, наполненная долгим опытом душа оставила его, и слабость сделалась почти невыносимой. Ноги у него дрожали, и Филипп подумал, что он, кажется, встал с колен преждевременно.

– Маленькая женщина, – сказал король, усмехаясь, – а тебе что нужно от меня? Говори, пока я слушаю.

Он поднял голову и посмотрел Филиппу в глаза. Король без малейшей неприязни глядел в плоские глаза чужака. И Филиппу вдруг сделалось легко.

После того, как он побывал Айтьером, после того, как он побывал королем, – так просто было превратиться в Агген!

Филипп сказал:

– Мне нужен помпон с вашей туфли, ваше величество.

– Помпон? – удивился король, но Филипп, конечно же, понимал, что удивление это напускное. Невозможно прожить столько лет и не знать детской легенды о выполнении желаний.

– Ну да, помпон с вашей туфли!

– Такова цель твоего путешествия, Агген?

– Именно.

– Смотри не пожалей! Я ведь могу дать тебе золота…

– Золото я потрачу, а помпон останется со мной навсегда.

– Умный ответ, – сказал король. – Хорошая девочка. – И, наклонившись, снял с левой ноги туфлю. На ней действительно имелся большой красный помпон. – Возьми.

– Всю туфлю?

– Что ж, бери всю туфлю, – разрешил король.

– А как же вторая? – удивился Филипп.

– Какая ты жадная, – сказал король. – Вторую я оставлю себе.

– Вообще-то мне был нужен только помпон, – заметил Филипп. – Можно я его отрежу?

– Нет! – закричала Агген, которая вытягивала шею, стоя на лестнице позади стражников. – Лучше всю туфлю! Не трогай помпон, ты его испортишь!

Король встал и жестом приказал ей молчать.

– Вы слышали мой приговор! – произнес он. – Каждый из вас получил то, за чем приходил: девочка – помпон, юноша – имя нашей страны, убийца – осуждение, убитый – сострадание, стражники – свое жалованье, а оно, между прочим, немаленькое. Теперь ступайте, я утомлен.

* * *

«Голосом молчания говорю тебе: прощай. Тот, кто убил меня, этого не желал. Я оставался верен тебе, но ты не храни мне верности, ведь она бесполезна. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Расцвети, и вспыхни пышно, и отцвети, и угасни в свой срок. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Помни меня и забудь. Голосом молчания говорю тебе: прощай…»

Вицерия прочитала золотое письмо прямо при тех, кто вручил его, – при Филиппе, Флодаре и Агген; затем взглянула и на телегу, где лежал Айтьер. Меч уже вынули из тела, клинком накрыли рану под ребром; парчу в кровавых пятнах свернули в подушку для изголовья. Флодар – с пылью в волосах – стоял над мертвецом и смотрел на Вицерию, читающую письмо. У него было такое лицо, словно под ногтями он ощущал острые иглы и боялся извлечь их.

Вицерия закричала.

Она зажала диск между ладонями, так что он больно впился ей в кожу острыми краями, и кричала, кричала, не сводя с Флодара глаз. Она кричала бесформенно, без слов, ни о чем не спрашивая – только утверждая, и Флодар непроизвольно кивал в ответ: