Текст книги "Возраст дождя"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Думаешь, они поженятся?

– К этому у них все идет. Если, конечно, не имеется внешних препятствий. Что-то много она рассуждает о страхах, противниках, слезах, имена разные называет… «Обстоятельства» там какие-то…

– Ладно, читай дальше! – попросил Филипп, отчасти понукаемый к тому напудренным старичком, отчасти по собственной воле.

Агген прочитала еще одно послание:

– «Отрада – волосы твои. Когда ты едешь с горы вместе с остальными, я вижу пряди твоих волос издалека, я отличаю их от прядей ветра и от пыли, и от всего, что развевается вокруг. Отрада – волосы твои. На шествии в честь Королевского Величества хотела б я идти за тобой как супруга, намотав на каждый свой палец по твоей пряди. Отрада – волосы твои. Когда я думаю о них, у меня стучит в голове и глаза готовы лопнуть. Отрада – волосы твои».

– Да, они помолвлены, – сказал Филипп. – В этом нет сомнений. Их любовь выглядит очень красивой. Я начинаю по-другому думать об этом парне, а ведь он сбил меня с ног своей сумасшедшей телегой и отказался помочь, хотя я и просил его об этом!

– Знатные люди все красивые, – проворчала Агген, ревнуя. – Потому что у них длинные волосы и хорошая одежда и они не работают. Моя мама говорит, что от работы портится выражение лица.

– А что это за шествие, о котором пишет Вицерия? – поинтересовался Филипп.

– Ну, это такое большое шествие, – объяснила Агген. – Допускаются только супружеские пары и только знатного рода. Муж идет впереди и несет факел, а жена, намотав себе на пальцы его волосы, ступает следом. Они проходят перед королем, а его величество любуется. Это обозначает процветание Золотой Альциаты. «Отрада – волосы твои!» – Девочка фыркнула. – Может быть, она вообще все врет.

– Не исключено, – согласился Филипп. – Однако нам следовало бы отыскать его и вернуть ему письма.

– Теперь? Когда мы их прочитали? – усомнилась Агген. – Да он порвет нас на кусочки!

– Ты сама говорила, что золотая переписка становится частью семейного достояния, – напомнил Филипп. – Если бы это были деревянные письма или бумажные – тогда мы могли бы их утаить, но золотые…

Агген насупилась.

– Будут неприятности, – предупредила она. – И притом у нас.

– Я должен поговорить с людьми с верхних витков дороги, – сказал Филипп. – А возвращенные письма – хороший повод завязать знакомство.

– Для чего тебе с ними знакомиться?

– Для того, что мне необходимо узнать одну вещь.

– Ладно уж, – махнула рукой девочка, – выкладывай. Я теперь твой брат, так что ты можешь рассказать мне все без утайки и страха.

– Я должен знать, как называется эта страна.

– Я тебе уже сказала как. Это – Золотая Альциата. Гора, и королевство, и все, что на горе и в королевстве.

– Такого названия нет, Агген, – вздохнул Филипп.

Агген присвистнула, прямо как настоящий мальчишка.

– Ну ничего себе нет! Как же нет, когда вот она, гора, и ее название, и король наверху во дворце, и королевство вокруг нас и повсюду?

– Альциата – имя для своих, – объяснил Филипп. – Но должно существовать еще второе имя, для чужих. Для посторонних. Имя, которым Альциата обозначена на карте. На той карте, которую может увидеть любой человек. Видишь ли, Агген, у многих вещей по два имени. У людей и у стран, у городов и у озер. Одно имя употребляют внутри семьи или внутри страны, а другое имя знают те, кто смотрит на географическую карту. Во всем мире тайным является внутреннее имя, а явным – внешнее.

И только в Золотой Альциате дело обстоит ровно наоборот. Никто из жителей не может сказать, как называют Альциату чужие для нее люди… Меня даже пытались избить за то, что я задал этот вопрос.

– Ну надо же! – воскликнула Агген. – А может быть, не существует никакого особого внешнего имени для карты? Может быть, Альциата вообще не обозначена на этих ваших картах?

– Если и так, то я обязан исправить положение, потому что без Альциаты глобус будет неполон, – серьезно ответил Филипп.

– Это так важно?

– Да.

Агген ехидно прищурилась:

– Ты что же, вознамерился улучшить все ваше мироздание, создавая новые географические карты?

– Приходится, – сказал Филипп. – Потому что без них мир будет неполным и ущербным. Это как яблоко, от которого уже кто-то отгрыз кусок: все еще съедобно, но уже совсем не радует.

Агген немного поразмыслила над услышанным.

– Возможно, король знает второе имя Альциаты. – И шепотом продолжила: – На самой вершине горы, в самой высокой башне дворца он сидит на троне, все видит, всем управляет – и все-все знает… У него есть туфли с помпонами, и если выклянчить у короля один помпон, то исполнятся все желания.

– Ты думаешь, такое возможно – выклянчить помпон у короля? – усомнился Филипп.

– Знаешь историю про Мабонн? – отозвалась девочка. – Мабонн была дурнушкой или считала себя таковой (что на языке девочек и женщин одно и то же). Она добралась до короля разными правдами и неправдами, ну там лгала и переодевалась, ездила в бочке с пивом и притворялась гусыней – в общем, совершила много проступков. Наконец она предстала перед королем – вся облепленная перьями, одежда липкая от пива, лицо вымазано землей, рот кривой от вранья и дергается. Король спросил, что ей нужно, а она, не будь дура, попросила помпон. Ну король ей и дал помпон. Принес туфлю и собственноручно отрезал! Она бросилась бежать что было духу и бежала до самого нижнего яруса, а там стала пудриться, макая помпон в мешок с мукой, и сделалась первейшей красавицей!

– А что потом?

– Потом она вышла замуж за угольщика и нарожала кучу плаксивых и уродливых детей, – сказала Агген. – Но история, между прочим, заканчивается на слове «красавица».

– Понятно, – протянул Филипп. – А у тебя какие заветные желания?

– У меня их много, – отрезала Агген. – Для начала я хочу покататься с парольдоннерами и тем самым смертельно утереть нос Кахеран. Понятно тебе?

* * *

Знатный человек гневается совершенно не так, как простолюдин. Простолюдин в своих бедах всегда винит судьбу, а знатный человек – какого-нибудь другого, менее знатного человека.

А хуже всего, конечно, когда знатный человек молод да еще вынужден гневаться втайне; тут в ход идут самые разнообразные предлоги вплоть до раздачи пощечин без всяких предлогов, лишь вследствие дурного настроения.

Вот почему слуги Айтьера боялись приносить ему завтрак: они слышали уже, как шваркнулся о стену серебряный таз для умывания, и видели умывательного слугу в слезах и мыльной пене, покрытого зуботычинами с ног до головы. Он выскочил из опочивальни господского сына и побежал, описывая круги по огромному дому, все выше и выше, к выходу, чтобы на крыше остудить очень красное лицо и прийти в себя от незаслуженной обиды.

Между тем Айтьер даже и помышлять не мог о завтраке. Он кружил по своей опочивальне, заученными движениями снимая со стен одежду и возлагая ее на себя. Полный костюм знатного человека развешивался по вечерам таким образом, чтобы одевание было плавным, круговым и непрерывным – своего рода танцем, который исполнялся дворянином лично для себя или для избранных свидетелей.

Затянув пояс с широкой пряжкой, Айтьер в последний раз сделал круг в опочивальне и ступил на винтовую лестницу, которая выводила на крышу.

Умывательного слуги наверху уже не было: его ожидали обязанности, так что он не мог долго предаваться своей праведной скорби. Айтьер, впрочем, о нем и думать забыл. Он подставил лицо утреннему ветерку, вздохнул глубоко и начал спускаться по внешней стене дома.

Потерять золотые письма Вицерии! Он и представить себе не мог, что такое когда-нибудь случится. Чтобы никто не увидел этих писем, не прочитал их хотя бы случайно, Айтьер постоянно носил всю пачку при себе. Тонкий диск лежал на его груди, и иногда Айтьер отчетливо слышал, как тихо гудит, как вибрирует вся пачка, отзываясь на стук его сердца.

Наверное, письма выпали вчера, во время крушения телеги. Нужно вернуться на то место и поискать.

Айтьер напустил на себя беспечный вид, подобающий юноше знатному и красивому, и быстро зашагал вниз по дороге.

Вот остался позади шестнадцатый виток и начался пятнадцатый – владения семьи Флодара, весьма знатной и богатой и к тому же издавна соперничающей с семейством Айтьера. Находиться здесь было небезопасно – в любой момент могли выскочить на своей телеге местные парольдоннеры с Флодаром или Альфеном во главе. Они во всем пытались превзойти Айтьера, и это им то удавалось, то не удавалось.

Айтьер, однако же, ни на чуточку не прибавил шагу, поскольку бежать сквозь владения соперников считалось неприличным. Наоборот, он даже замедлился немного, откинул голову назад и принялся сквозь зубы напевать.

Четырнадцатый виток считался чуть менее достойным, нежели шестнадцатый и пятнадцатый; тринадцатый по статусу равнялся четырнадцатому; а далее начинались витки, населенные уже сплошь простолюдинами, то есть людьми, не имеющими никаких былых заслуг перед его величеством.

На десятом витке Айтьер остановился перед домиком, чья лестница была выкрашена красной краской, и постучал в дверь.

Открыла женщина со складчатым лицом: тяжелые складки свисали с подбородка, стекали со щек, наползали на брови. Она была очень стара, ее глаза обмякли и сделались совершенно розовыми.

– Хольта! – окликнул ее Айтьер. И назвался сам: – Это я, Айтьер.

– Я еще в состоянии разглядеть тебя, Айтьер, – оборвала его Хольта. – Можешь не трепать зазря свое аристократическое имя. Зачем ты пришел?

– Милая Хольта, сделай для меня обруч! – попросил Айтьер.

Она выпятила живот, как бы выталкивая гостя из своего дома.

– На что тебе обруч, Айтьер, ведь ты давно уже не маленький!

– Не обычный обруч, Хольта, не для игры; сделай мне обруч, чтобы отыскать потерянное!

Хольта испустила длинный заливистый свист, которым заменяла смех в присутствии знатных людей. (Вообще-то простолюдины в присутствии дворян не смеются, но тем, которые пользуются их расположением, дозволяется свистеть в знак сугубой веселости.)

– Что же ты потерял, Айтьер? В твоем возрасте только находят. Ты еще не дожил до тех лет, когда начинаются утраты, Айтьер. Тебе осталось совсем немного, да, совсем немного, но все-таки ты еще не дожил до этих лет. – Она прикрыла глаза огромными веками. Эти веки, сморщенные, почти прозрачные, были чересчур велики для глазных яблок Хольты. За долгие годы использования она здорово их растянула! – Утрата, Айтьер, – произнесла Хольта, – она как горькое вино. Каким оглушительным бывает первый глоток! Это всегда неожиданно и похоже на предательство. С какой яростью отзывается юное тело на чувство потери! Твоя молодость – как река, она мощно течет по равнине. Утрата похожа на плотину: вот выросла впереди запруда, преградила путь. Огромная волна собирается у запруды, жизнь хлещет из глаз, из ушей, из кончиков пальцев; вся твоя сила вздымается, чтобы утрату преодолеть, и никогда ты не будешь ощущать себя более живым, чем в эти часы! – Она покачала головой. – Как вяло растекается эта река потом, когда утраты сделаются привычными, в какое болото постепенно превращается жизнь… Все не то, все не так… А что ты потерял, Айтьер? Какую вещь ты рассчитываешь отыскать при помощи обруча?

– Письма от женщины, – сказал Айтьер и густо покраснел.

Хольта широко распахнула глаза.

– Ты потерял письма женщины? – переспросила она. – Маленький Айтьер получил от женщины письма?

– Я больше не маленький, няня, – не выдержал Айтьер. – Хватит! Ты больше не должна вытирать мои слюни и вытаскивать насекомых из моих глаз!

– А для чего же ты пришел ко мне, дитя? – удивилась Хольта. – Разве не принес ты ко мне свои глаза, полные мусора и мертвых насекомых, чтобы я очистила их, промыла и поцеловала?

– Нет, няня, мне просто нужен обруч, – сердито сказал Айтьер. – Сделаешь?

– У меня хранится твой старый, – отозвалась она со вздохом. – Подожди, я тебе вынесу. И не вздумай входить или заглядывать ко мне в окно! У меня не прибрано.

– Хорошо, – обещал Айтьер.

Он повернулся спиной к домику и принялся смотреть на облака и на море внизу.

Хольта скоро возвратилась, держа в руках палку и небольшой обруч, исписанный стихами.

– Помнишь, как мы с тобой находили потерянные вещи? – Она вдруг заплакала. – Ты верил мне, Айтьер, а я тебя научила гонять обруч по кругу и повторять стишок:

 
Солнце светит в выси мне,
Свет блестит на лысине.
Лысый дедка Чеволдай,
Что потеряно – отдай!
 

И ты верил в лысого деда Чеволдая, который прячет оброненные вещи в своих карманах…

– Я и сейчас в него верю, няня, – сказал Айтьер. Он обнял старушку и прижал к себе, а она обтерла о его одежду заплаканный нос. – Иначе не пришел бы к тебе за обручем. Видишь ли, добрая Хольта, я в полном отчаянии. Если письма той женщины попадут в чужие руки, нас всех ожидает очень большая беда.

– Сказала бы я тебе, мой мальчик: «Не связывайся с девчонками», да время упущено, – проворчала Хольта. – Таков уж твой возраст, что надо с ними связываться. У тебя будет еще время ни с кем не связываться, а только сидеть на креслах и брюзжать.

* * *

Дальше по склону Айтьер уже шел с обручем и внимательно следил за его поведением: куда он покатится, где остановится и начнет крутиться. Однако обруч ничего толком не показывал, просто бежал себе радостно, довольный тем, что его извлекли из горы старого хлама. Дед Чеволдай тоже никак не объявлял своего присутствия. Наконец обруч скатился туда, где вчера разбилась телега (следы от нее еще оставались в пыли на дороге), закружился, закружился на месте и упал, подняв звон.

Айтьер вскрикнул, выронил палочку-погонялочку и начал шарить ладонями в пыли. Несколько раз ему казалось, что он нащупал золотой диск, но под рукой обнаруживалась только пыль, и все надежды мгновенно рассыпались. Письма здесь были, сомнений никаких… Но теперь их нет.

Кто-то нашел их и забрал себе.

Айтьер с силой ударил кулаком о землю, сел, не боясь испачкать свой красивый наряд, и заскрежетал зубами.

Вообще-то он плакал. Слезы утраты были такими большими и кусачими, что прожгли некрасивые полоски на щеках. Поэтому он и скрежетал зубами – чтобы не заплакать еще и другими слезами, от боли.

Лишь на одно оставалось надеяться – что письма забрал какой-нибудь простолюдин, польстившись на золото.

Поплакав и потосковав еще немного, Айтьер припудрил распухшее лицо пылью, встал и зашагал обратно к себе, в богатый дом на шестнадцатом витке спирали.

* * *

Филипп поглядывал на Агген сбоку. Девочка, одетая мальчиком, поначалу казалась Филиппу легким недоразумением, но чем дольше он к ней присматривался, тем более естественной он ее находил и в конце концов – это произошло, когда они переходили на одиннадцатый виток, – приучился думать об Агген как о своем временном брате.

Существует глубоко содержательная разница между понятиями «побратима» и «временного брата». Во-первых, с побратимом нельзя распобратимиться, даже если вдруг поссорился навеки; а временный брат на то и временный, чтобы расстаться, когда придет черед, и всегда вспоминать потом с любовью и радостью. Во-вторых, «побратимом» особа женского пола может быть названа с очень большой натяжкой, а «временным братом» – запросто.

Агген о таких вещах не задумывалась. Ее другое занимало.

– Ты любишь жевать по дороге? – спросила она Филиппа.

– Конечно, – ответил он. – Только нечасто мне это удается.

– В Альциате ты только и будешь, что жевать, но всяком случае, пока мы братья, – обещала Агген. Она уложила в котомку огромное количество съестных припасов, после чего повесила на плечо Филиппа.

– Мы за сто лет все это не съедим, – запротестовал он, но Агген только рассмеялась и оказалась права: половину взятого с собой они умяли, пока поднимались на три следующих витка.

В последнее время Филипп нечасто ел просто так, чтобы занять время, а не ради утоления голода, и его даже озадачило это ощущение. Он как будто позабыл о том, как много может съесть в принципе сытый человек.

Альциата была одним из немногих мест на свете, где не возникало вопроса о том, куда идти, поскольку там имелась лишь одна дорога. Сколько раз, бывало, Филипп останавливался на какой-нибудь развилке и в мыслях оплакивал жизнь, которую никогда не проживет! Мириады жизней проплыли у Филиппа между пальцами, потому что мириады дорог он отверг, избрав другие. Но Альциата не мучила его требованиями выбора, и он беспечно шел и беспечно жевал, а Агген болтала то об одном, то о другом, и так они продвигались вперед и вверх, по кругу, по медленной спирали.

– Ты уверена, что тот человек захочет с нами разговаривать? – спросил вдруг Филипп.

Агген удивилась:

– Какой человек?

Казалось, она напрочь забыла о цели их путешествия наверх.

– Разве мы не ищем человека, обронившего золотые письма?

– Ну да, – протянула Агген. – А когда мы найдем его, ты молчи. Говорить буду я. Я знаю, что сказать ему такого, чтобы он захотел с нами разговаривать!

– И что это будет? – поинтересовался Филипп.

– Увидишь. Ты только молчи и делай все, как я покажу. Я буду общаться с тобой жестами, чтобы ты случайно не брякнул ничего лишнего! Я должна втереться к нему в доверие, чтобы он согласился нам помочь. Понимаешь? Если ты своим невежеством его отпугнешь – все, плакали мои помпончики для исполнения желаний.

– Может быть, мы сумеем обойтись без чужой помощи? – предположил Филипп.

– Мы уже обсуждали этот вопрос! – отрезала Агген, хотя Филипп не припоминал подобной беседы. – Король не станет ни с того ни с сего беседовать с простолюдином. Если бы такое было возможно, то все простолюдины начали бы без конца таскаться к королю, каждый со своей нуждой, и отбою бы от них не стало: с утра до ночи – нытье, просьбы, дерганье за рукава и теребленье помпонов на туфлях! «Ах, ваше величество, прохудились кастрюли! Ах, ваше величество, жена меня бьет сковородкой! Ах, ваше величество, ребенок покрылся коростой неизвестного происхождения! Дайте то, плюньте сюда, прибавьте здесь, отнимите оттуда…» Если бы я была королем – знаешь, что бы я сделала?

– Что?

– Я бы назначила особого придворного человека, например под названием Великий Лагоник, чтобы он раз в месяц разбирал все простолюдинские просьбы, а сама отгородилась бы хорошенько от народа и жила бы поживала в свое удовольствие. Наверху стены поставила бы железные шипы, в воротах были бы стражники, а в окнах – ведра с кипящими помоями. Ни одна муха бы меня не потревожила!

– Надеюсь, ваш король до такого не додумался! – засмеялся Филипп.

Агген надулась.

– Тебе хорошо смеяться, ты не простолюдин. Ты плоскоглазый чужак, а чужаки – они все почти как аристократы.

– Почему? – заинтересовался Филипп.

– Потому что, во-первых, никогда не знаешь, кто этот чужак у себя на родине. Может, он первейший вельможа там считается? Обольешь его помоями из окна, а потом начнется из-за этого война! Нет уж, нам всяких неприятностей не нужно. А во-вторых, раз чужак добрался до далеких земель – ну, для чужака, понятно, далеких, – значит, он что-нибудь собой да представляет. Обычному и скучному тупице, который не знает, где раздобыть для путешествия денег, подобное дело не под силу. И вообще, любопытно же поглядеть на плоскоглазого! Наш король небось вас таких только в книгах видел! Поэтому я и говорю, что чужак может сойти за аристократа…

– В таком случае о чем же нам беспокоиться? – спросил Филипп. – Король, несомненно, согласится поговорить со мной.

Агген быстро подняла палец:

– Я не закончила! Но с другой стороны, чужак также считается иногда врагом, а иногда – никем. Потому что Альциата всегда процветала без всяких плоскоглазых, и илоскоглазые абсолютно ей не нужны, и нам безразлично, существуют ли где-то еще в мире плоскоглазые. Следовательно, ты – никто, ведь раньше тебя здесь не было.

– Но теперь-то я здесь! – засмеялся Филипп. – Стало быть, я – кто-то!

– А завтра? – спросила в упор Агген. – Завтра ты тоже будешь здесь или покинешь нас навсегда? И кто ты будешь, когда уйдешь, – кто-то или никто?

Филипп кивнул:

– Ты права, Агген, милый мой временный брат. Когда я уйду, то буду уже для тебя никем… Или кем-то, если ты меня не забудешь. А пока что нам и впрямь позарез нужно подружиться с местным аристократом. Он, и только он, может ввести нас к королю.

* * *

Вицерия приходилась родней Флодару, только очень отдаленной. Она жила с родителями, двоюродной сестрой Лаоникой (которая осталась сиротой и воспитывалась у дяди и тети) и родным братом Озорио в красивом трехъярусном доме на пятнадцатом витке.

Когда мы говорим, что дом родителей Вицерии был красивым, мы имеем в виду высокую завернутую штопором крышу, округлые стены и множество окон, окруженных резными украшениями из настоящей древесины. Вьющиеся растения выбегали из специально привезенной и уложенной в ящики почвы; длинные лозы ползли вверх по стенам, а от крыши вниз навстречу им стремились, извиваясь, точно такие же растения, но только нарисованные.

Ничего удивительного поэтому нет в том, что Вицерия выросла такой красавицей.

В нее были влюблены сразу двое: Флодар, наследник самой могущественной семьи пятнадцатого витка, и Альфен, самый лихой парольдоннер поколения и лучший друг Флодара. Что до самой Вицерии, то ее сердца не знал никто: она тщательно скрывала все свои чувства. Поэтому и Флодар, и Альфен питали на ее счет кое-какие необоснованные надежды, а отец прямо говорил, что хочет видеть ее замужем за одним из них.

– Ты свободна выбрать любого, – говаривал он, поглаживая дочь по длинным золотисто-красным волосам. – Кого бы ты ни предпочла, я благословлю тебя. Если это окажется Флодар – хорошо! Если это окажется Альфен – тоже хорошо, милое мое дитя. Не спеши, однако, с выбором, подумай хорошенечко, ведь это самое важное решение в твоей жизни.

Вицерия ластилась к отцу, но не произносила ни слова, поскольку знала: ее истинный выбор не порадует никого (кроме Айтьера, разумеется). Поэтому она лишь опускала глаза, вздыхала и напускала вокруг себя таинственности.

Когда Вицерия куда-нибудь шла, ее волосы плыли за ней следом, точно шлейф. В пыльные дни она покрывала их тонким шарфом, сплошь затканным золотыми цветами, а в дождливые – забирала в сетку, и служанка шествовала шаг в шаг за госпожой, поддерживая эту сетку особыми палочками.

Нетрудно поэтому понять, что Флодар, пролетая на своей телеге мимо дома Вицерии, мог думать лишь о том, чтобы выглядеть в глазах милой кузины лихим, и отважным, и прекрасным, и гибким, и сильным, и веселым, и могущественным, и таким, у кого дармовое угощение так и сыплется из рукавов!

Перед тем как встать на телегу, Флодар насыпал себе в волосы целую гору цветной пудры. Когда он понесется вниз, под гору, пудра начнет слетать с волос, и длинная сине-красная полоса потянется по воздуху вслед за Флодаром. И Вицерия, понятное дело, увидит это и восхитится.

На телеге рядом с Флодаром стояли еще брат Вицерии Озорио, и Эрифандер, и еще Анхарно, и Хименеро. Все они тоже были густо напудрены и производили головами огромные облака. Этим парольдоннеры с пятнадцатого витка отличались от своих соперников с шестнадцатого: ведь Айтьер и его друзья обычно привязывали к одежде и волосам разноцветные ленты, трещотки и пляшущие бубенцы на длинных тесемках.

По этим приметам всегда можно было различить, кто из парольдоннеров мчится с горы, и даже когда телеги набирают большую скорость, все-таки всякий обыватель сразу определит если не лица молодых людей, то их принадлежность к той или иной соперничающей группе и скажет, например: «Как великолепно выглядит сегодня Флодар! Летит, точно сияющая комета!» Или: «Что же это Айтьер со своими трещотками тащится, точно оса с перешибленной задницей? Право слово, очень жалкое зрелище!»

Из всего вышесказанного легко заключить, что Флодар намеревался не далее как через несколько секунд произвести на Вицерию неизгладимое впечатление и, быть может, тотчас же получить от нее согласие на брак.

С диким грохотом мчалась телега, и Флодар стоял впереди всех. Он раскачивался из стороны в сторону, ловко удерживая равновесие, и управлял колесами, чтобы они вовремя поворачивали, держа управительные шесты чрезвычайно умело, один зажав под мышкой, а другой положив себе на ладонь и простерев его вдоль руки вплоть до локтя.

Телега, впрочем, не набрала еще своей истинной скорости, так что Вицерия могла бы рассмотреть лица стоящих на ней и увидела бы, при желании, что у ее брата Озорио покраснели щеки, а Эрифандер широко улыбается, выставляя зубы; она рассмотрела бы и зеленые, очень выпуклые глаза Анхарно, наполовину скрытые разрисованными веками, и взбитые в женскую прическу кудри Хименеро, в которые он сыпал не только пудру, но также и мелкие засушенные листья и цветочные лепестки.

Все это она, разумеется, увидит, коли придет ей такая охота.

При мысли о Вицерии и о том, какое чудесное зрелище ее ожидает – уже вот-вот, – Флодар громко расхохотался от радости… и тут, словно в ответ, послышался оглушительный треск, телега вдруг зарылась носом в пыль, вздыбилась, задралась, лягнула задней частью своих ездоков, и те с нелепыми криками посыпались на дорогу.

Пудра взметнулась в воздух, некрасиво смешиваясь с пылью, а из разбитых носов и из рассеченных скул и лбов потекла липкая кровь. Вообще-то парольдоннерам не впервой такие падения – даже и на большей скорости опрокидывались телеги, так что ни один из юношей шестнадцатого и пятнадцатого витков не достигает зрелости, предварительно не переломав себе руки и ноги, и притом по нескольку раз. А еще имелся дядюшка Иларус, тот во время первого же выезда на телеге повредил себе спину. После этого Иларус не смог больше ходить. Характер у него испортился, потому что по всему выходило – спину он попортил зазря. Добро бы еще удовольствие какое-нибудь получил от беспутной молодости, так даже такой малой радости тотчас лишился! Недаром же говорится, у каждого своя судьба.

Флодар только один раз ломал ногу, и то не до конца; она быстро зажила.

Сейчас же он так стукнулся, что из него, казалось, и дух вон; в глазах утвердилась чернота, а в голове поплыли странные искры. Но что Флодар видел совершенно отчетливо, так это Вицерию: девушка поднялась на крышу своего дома, чтобы полюбоваться проезжающими парольдоннерами. Не оставалось ни малейших сомнений – шлепнулись они столь бесславно прямехонько у нее на виду!

Никакого утешения Флодар не видел в том, что Вицерия всплеснула руками и заторопилась спуститься; подумаешь – принялась она криками подзывать служанок и посылать их за тазами с водой, за тряпками, бинтами и лубками! Не сочувствия от Вицерии хотелось Флодару. Показать ей молодцеватость, бессловесно дать понять – лучшего отца для своих детей она не сыщет, пусть хоть сто лет будет искать по всей горе!

Но какой же из него отец для детей Вицерии, если он барахтается в пыли, и чихает, и кашляет, и плачет, и трясет рукой, пытаясь понять, не сломано ли запястье? Встречаются, конечно, плачущие отцы, и отцы, барахтающиеся в пыли, и даже отцы со сломанными запястьями – но чтобы все сразу?

– Ты цел, Флодар? – спросила, подходя, Вицерия.

– Разумеется, – сквозь зубы мужественно отвечал Флодар.

– А я уж испугалась.

– Женщинам свойственно пугаться, – заметил Флодар. – Это в их природе. Так что не стыдись.

– Я не стыжусь, – сказала Вицерия.

– И не стыдись.

– И не стыжусь!

– Это правильно, – кивнул Флодар. – Хотя замужняя женщина должна стыдиться. Но ты еще не замужем.

– Верно.

– А если ты будешь замужем, то я не хотел бы, чтобы тебя считали бесстыжей.

– Но я еще не замужем, – напомнила Вицерия.

– Верно, – вздохнул Флодар и начал выкарабкиваться из-под телеги.

И тут он застыл.

Вицерия немного успокоилась:

– Значит, ты не пострадал? А как другие? Озорио?

– Перестань кудахтать, – огрызнулся ее брат. – Правду говорят, все женщины хлопотуньи и трусихи.

– Эрифандер, с тобой все хорошо? – продолжала расспрашивать Вицерия, пропустив злобные выпады Озорио мимо ушей. (Братьям положено быть время от времени злобными.)

– Терпимо, – проворчал разочарованный Эрифандер. Ему хотелось проехаться до пятого, а если повезет, то и до третьего витка.

– Хименеро!

– Кажется, ногу сломал… Еще не понял.

– Я направлю к тебе служанок.

– Спасибо… Таких выбери, чтобы точно уж бесстыжие! Слышишь, Вицерия?

– Слышу.

Девушка отошла.

А Флодар все глотал ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова. Потому что только теперь он разглядел…

Он разглядел то, что стало причиной их крушения.

Вовсе не ошибка в управлении телегой, о нет! Телегой Флодар управлял виртуозно, как всегда.

Все дело заключалось в самой телеге. Передняя ось оказалась подпиленной. Она выдержала совсем недолго и при первом же столкновении с камушком на дороге надломилась, а при втором – переломилась.

– Айтьер! – зашипел Флодар. – Это все он… Он хотел, чтобы мы убились или перекалечились и сделались ни на что не пригодны.

Все парольдоннеры высвободились из-под телеги и уселись (а также улеглись) на дороге, рассматривая роковую ось. Сомнений никаких не оставалось – здесь поработал тайный недоброжелатель.

Впрочем, считать этого недоброжелателя «тайным» можно было лишь с очень большой натяжкой: его имя всякому известно.

Айтьер, всегда Айтьер! Самый надменный из аристократов шестнадцатого витка.

И хоть пятнадцатый виток исстари считался во всем равнозначным шестнадцатому, а все же те, шестнадцатые, именовали себя «верхними», а пятнадцатых – «нижними». Как такое пережить, как снести подобную обиду?

И Вицерия своими глазами видела постыдное крушение телеги…

Нельзя ведь догнать Вицерию, взять ее за руку и объяснить ей, что катастрофа была подстроена! Флодару даже в воображении жутко было представить, как отнесется Вицерия к подобному объяснению. Вот она опускает свои чудесные полупрозрачные розовые веки, вот ее губы медленно раскрываются и складываются в бантик улыбки, вот волосы на ее спине начинают шевелиться, раскачиваясь из стороны в сторону, – Вицерия насмешливо качает головой в знак сомнения… Нет, лучше уж умереть!

Однако Флодар не был бы собой, если бы на помощь ему не пришло его собственное жизнелюбие. Умереть? О да! Умереть! Умереть должен кое-кто другой, кое-кто злокозненный, злонамеренный, кое-кто желающий унизить Флодара!..

Флодар уже начал обдумывать планы мести, как вдруг – он не смел поверить увиденному! – из-за поворота выступил Айтьер собственной персоной.

Шагал себе как ни в чем не бывало, с детским обручем через плечо и палочкой в руке. По сторонам не глядел, никуда не спешил и всем своим видом показывал полное безразличие. Он даже не заинтересовался картиной крушения телеги, не приостановился, чтобы полюбоваться делом рук своих. И на Вицерию ни единого взгляда не бросил он, совершенно не стал он на нее смотреть, головы в сторону ее дома не повернул. Шел и шел себе, и обруч нес через плечо, а палочку в руке.