Текст книги "Братская любовь"

Автор книги: Елена Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 3

На стойке отеля Ник подошел к дежурному администратору и, указывая на спутницу, сказал несколько фраз по-английски. Маша не поняла ни слова, но забеспокоилась: администратор смотрел на нее пристально и недоверчиво, хотя и улыбался хорошо отрепетированной белозубой улыбкой.

– Что ты ему сказал? – не выдержала Маша.

– Сказал, что наконец-то ко мне присоединилась подруга, прибытия которой я ждал уже несколько дней. Быстро изобрази на лице счастье воссоединения со своим мужчиной. В смысле, со мной.

– Что?

– Улыбнись, художница! Чем слаще, тем лучше.

Маша покорно растянула губы в улыбку. Ник же снова обнял ее за талию и смачно чмокнул в щеку. Маша явственно услышала запах мыла, пива и пропотевшего за день молодого и здорового мужского тела. Этот запах необъяснимым образом успокаивал, вызывал ощущение комфорта и защищенности. Маша уже испытала это чувство в рыбном ресторане, когда Ник вызвался заслонить ее от местных кабальерос.

Рядом с этим блондинистым парнем Маша чувствовала себя слабее, чем была на самом деле. Или, по крайней мере, хотела бы казаться. Разозлившись на себя, она отстранилась.

– Это еще зачем?

– Продолжай улыбаться, – еле двигая губами, прошептал ей Ник. – Это для убедительности. Ты же не хочешь, чтобы администратор принял тебя за профессионалку сексуального рынка? Багажа-то у тебя с собой нет.

Маша пунцово покраснела. Она никогда не предполагала, что ее могут посчитать проституткой.

– Давай, художница, – настаивал Ник, – ответь мне какой-нибудь интимной лаской, пока он на тебя смотрит.

Отчасти по необходимости, отчасти чтобы еще раз проверить свою реакцию, Маша снова прижалась к Нику, снизу вверх посмотрела в его насмешливое лицо и задохнулась от смущения. Дерзкие серые глаза откровенно смеялись над ней. Усугубляя замешательство, Ник по-хозяйски сдернул с Машиной головы широкополую шляпу и погладил рассыпавшиеся по плечам кудрявые волосы.

Администратор понимающе кивнул Нику. После короткого диалога дежурный что-то предложил, а Ник засмеялся, хитро взглянул на Машу и отрицательно покачал головой. Маша поняла, что разговор шел о ней и чувствовала себя тревожно и глупо. Может, мужчины по косточкам разбирали недостатки ее фигуры? А она им улыбалась!

Когда собеседники наконец-то обменялись двусторонним «грасиас», и ключ от номера с тяжелым металлическим брелоком очутился в руке Ника, Маша нетерпеливо спросила:

– О чем вы говорили?

– Ну, он сказал, что ты – очень красивая, что мне сильно повезло, и он завидует. И еще очень извинялся, что сегодня не сможет поменять мой твин на дабл.

– А что это такое? – не поняла Маша.

– Твин – это номер с двумя отдельными койками, а дабл – с одним большим сексодромом. Как я и предполагал, свободных номеров в отеле нет.

– Слава Богу! – облегченно выдохнула Маша.

– Слава Богу, что нет свободных номеров, и ты останешься в моем? – хитро сощурился Ник.

– Слава Богу, что в разных постелях, а не в одной.

– Слава Богу, что администратор тебя не понимает. Он бы очень удивился, услышав такие слова от моей девушки.

– Но я – не твоя девушка!

– Это – твоя легенда, Маша Хари, – Ник указательным пальцем коснулся кончика Машиного вздернутого носика. – Так что давай ее придерживаться, пока ты живешь в этом отеле. Буквально через пару ночей мы с тобой страшно поссоримся, и ты покинешь безутешного меня навсегда.

Номер Ника представлял собой довольно просторную комнату без излишеств. Напротив входной двери, разделенные тумбочкой, лепились спинками к стене две кровати. Над изголовьем каждой из них висело католическое распятие. Справа за легким тюлевым пологом находился балкон, под которым сыто урчало распаренное за день море. Белая дверь слева вела в ванную. Рядом у стены стоял обшарпанный деревянный стол и пара стульев, на спинках которых висели вещи Ника. В углу приткнулся одежный шкаф.

Ник указал Маше на одну из кроватей:

– Моя у окна, а вторая – твоя. Располагайся.

Несмотря на усталость, Маша испытывала нервное возбуждение, которое нарастало по мере приближения к отелю и сейчас, в номере, достигло пика. Она осталась наедине с Ником и совсем скоро ей предстояло узнать, чего ждать от этого самоуверенного нахала. Он вызывал противоречивые чувства, в которых издерганной переживаниями тяжелого дня Маше трудно было разобраться, а еще труднее справиться с ними. Она была благодарна Нику за то, что он, не задумываясь, пришел на ей помощь. Но были и подозрения, и сомнения. Машу раздражали его постоянные насмешки и глупых шуточки. Но она таяла в его объятиях и не торопилась освободиться… Как это парень поведет себя? Может, захочет воспользоваться удобным случаем и получить плату услугами? А если и захочет, то на чьей стороне будет Машино предательское тело?

Пока Маша мучилась неопределенностью, Ник скинул пропотевшую за день майку цвета хаки и скрылся в ванной. Вскоре оттуда послышался звук льющейся воды и энергичное фырканье. Затем, растираясь полотенцем, он вернулся в комнату. Ник стянул с волос державшую хвост резинку и выпустил на волю волосы, которые рассыпались по плечам светлой пушистой гривой, так похожей на Машину собственную.

Взглянув на Ника, художница внутренне ахнула. Она не могла отвести глаз от тела, любовно выстроганного Создателем, отполированного до лоска и затонированного загаром в цвет бронзы. Как же она сразу не разглядела! Как не заметила этого поразительного сходства! Перед ней стоял Святой Себастьян.

В художественном институте Маша писала курсовую работу по иконографии этого святого. Она собрала огромную коллекцию образов: Мантенья, Ботичелли, Рафаэль, Перуджино, Гвидо Рени, Эль Греко, Тициан, Рибера… Но самой Маше особенно нравился Себастьян Гверчино из коллекции родного Эрмитажа.

На картине связанный юноша стоял у сухого дерева, по контрасту с ним – такой живой, такой совершенный в своей цветущей красоте. Прекрасное тело, сдержанный рельеф мышц без подавляющей маскулинности. Драпировка на бедрах. Лицо святого было обращено к небу с выражением недоумения и укора. Как будто бы тот, кому Себастьян безоглядно верил, обманул его, подставил под разящие римские стрелы. Гверчино пожалел своего героя и пронзил его плоть всего одной-единственной стрелой, из-под которой вытекали три тонкие алые струйки.

И вот сейчас Себастьян, живой и невредимый, растираясь махровым полотенцем, вышел из душа и предстал перед потрясенной Машей. То же прекрасное молодое тело со сдержанным рельефом мышц. Та же целомудренная драпировка бедер. Шорты Ника держались не на талии, а на выступающих тазобедренных костях и, казалось, могли упасть при глубоком выдохе. Только лицо было другим. Ник был повзрослевшим Себастьяном. Как будто бы за несколько веков святой возмужал от ценой телесных мук и душевных разочарований. Прежние ювенальные усики превратились в мужественную щетину, темные волосы поседели, а кожа, светившаяся голубоватой белизной, забронзовела под жгучим мексиканским солнцем.

А, может, Маше все это показалось-привиделось, и Ник не имел ничего общего со святым Себастьяном – любимым образом католиков, художников и геев. Но, так или иначе, восторг узнавания пронзил Машино сердце, как римская стрела – грудь святого мученика.

Казалось, Маша раздвоилась: ее цепкий профессиональный взгляд с беззастенчиво ощупывал обнаженный мужской торс. Зато пугливая девичья природа оцепенела перед могучей властью первобытного инстинкта. Страх слишком явно отразился на Машином лице. И Ник недовольно спросил:

– Все еще боишься меня, художница?

– Н-н-нет. Нет, что ты! Просто сегодня я сама не своя. Такой кошмарный день – сплошные нервы. Я сама не знаю, что со мною происходит… Прости.

– Не боишься, а губы трясутся? Ладно, проехали! Если уж нам предстоит вместе провести какое-то время, давай договоримся о правилах общежития.

– Давай, – тихо отозвалась Маша. – Ты – хозяин, диктуй твои правила.

– Ты не ругаешься на меня за неубранные вещи, за воду на полу в душе, ну и все такое прочее. Кстати, предупреждаю, что ночью я могу храпеть, когда на спине сплю. А утром после завтрака ты уходишь из номера минут на пятнадцать и оставляешь меня одного. Годится? А каковы твои условия?

– Ты не трогаешь меня, – тихо, но решительно произнесла Маша.

– Фак! Дурища упрямая! С чего ты взяла, что я вообще хочу тебя трогать? – взорвался Ник. – Клянусь, я не трону тебя, даже если ты сама на меня запрыгнешь. Я с удовольствием выпер бы тебя из своего номера, художница, если б тебе было куда пойти. А так ночью, в чужой стране да еще в этаком наряде ты реально можешь стать жертвой какого-нибудь местного маньяка.

– Прости, но я должна была это сказать. И, пожалуйста-пожалуйста, не ходи в одних трусах. И в шортах тоже. Надень майку, – женщина в Маше все-таки победила художницу!

Ник помрачнел. Было видно, второе условие показалось ему ограничением личных прав и свобод. Он некоторое время недовольно помолчал, но все-таки согласился.

– Хорошо, надену. А петь в сортире можно?

Маша посмотрела с недоумением. Но вид у Ника был абсолютно серьезным, как будто речь шла о вопросе первейшей жизненной важности. Контраст между мизерностью повода и серьезностью реакции был настольно смешон, что Маша невольно улыбнулась.

– Пой, Ник, конечно, пой.

– Но у меня нет слуха. И пою я ужасно!

– Ничего, я потерплю. Ведь это же твой номер!

– Годится, так и запишем. Ты не хочешь лечь спать пораньше? Сама говоришь, нервы и все такое… Ты сильно устала, художница, ложись, отдыхай!

– А ты?

– А я посижу на балконе, пошарюсь в Интернете. Заодно и погоду на завтра узнаю.

Не дожидаясь, пока Ник выйдет, Маша легла на постель в своем нарядном сарафане и накрылась простыней.

– А снять свое красивое платье ты не хочешь? – удивился Ник. – Не боишься измять?

– Это не платье, это сарафан.

– Ну, сарафан. Какая разница?

– Разница в том, что… Ну, в общем… под сарафан… ничего не надевают. Не могу же я спать голой.

– Голой?! В одном номере с мужчиной?! Какой ужас! – ехидным голосом пропищал Ник. И добавил уже обычным тоном. – Уп-п-с, об этом я как-то не подумал. Погоди, сейчас что-нибудь сообразим. А завтра надо будет пойти на рынок и купить тебе все, что может понадобиться.

– Но у меня все есть, только чемодан укатил вместе с автобусом. Честно говоря, у меня совсем мало денег, и жалко тратить их на обычные вещи. Знаешь, здесь, в Мексике, так много всяких красивых штучек, которые хочется купить… Ну, разные там вышивки, бисер, керамика, маски… Ведь в Москве ничего такого нет, а сюда я, наверное, уже больше никогда не попаду.

– Бисер, вышивки! С тобой не соскучишься, художница! Ей даже спать не в чем, а она про бисер и вышивки… Кстати, шмотки здесь копеечные, если на рынке как следует поторговаться.

Ник откинул крышку своей дорожной сумки, немного порылся в ней и достал вещь немаркого цвета хаки.

– Вот, держи мою майку. Она длинная, сойдет тебе за ночную рубашку. Не бойся, она чистая, я ее еще не надевал. Сейчас я уйду, и ты сможешь переодеться.

– Ник, а у тебя вся одежда такого цвета?

– Нет, почему же? – смутился Ник. – Просто так удобней в путешествии – грязь меньше заметна. Но у меня даже белая есть. Хочешь, белую дам?

– Не надо, – быстро отказалась Маша, – мне нравится хаки.

В майку, даже чистую, накрепко въелся хозяйский дух: уже знакомый волнующий запах мыла и пота.

– Я в ванной переоденусь. Можно мне, пожалуйста, взять зубную пасту?

– Бери, конечно, но второй щетки у меня нет. Ничего, завтра купим. Подумай, что тебе еще будет нужно. Годится? Ну, я пошел?

– Иди. Спокойной ночи, Ник.

– Спокойной ночи, художница.

В ванной Маша с наслаждением смыла с себя пот, пропахший страхом и отчаяньем трудного дня, и натянула на чистое тело футболку. Она внимательно изучила свое отражение в зеркале. Ник словно выдал ей униформу, которая устраняла столь очевидное различие между нею и трио цвета хаки. И теперь, безо всяких отвлекающих деталей, стало особенно заметно Машино сходство с блондинистым Ником. Нет, они не были точной копией друг друга. Взгляд художницы легко находил различия. Но сходство даже не надо было искать – оно было слишком очевидным. Оба – кудрявые блондины с удлиненным овалом лица, серыми глазами и так далее по списку. Словно брат и сестра. «Как это странно!», – подумала Маша.

Выйдя из ванной, она выключила свет и легла в постель. Маше казалось, что она уснет мгновенно, как только коснется подушки. Но, несмотря на усталость, сон не шел. Память прокручивала одну за другой картины сегодняшнего длинного дня. Утренние сборы в гостиничном номере. Погрузка чемоданов в просторное багажное отделение розово-лилового «Мерседеса». Как это было давно, словно в прошлой жизни! Где теперь этот автобус? Где Машин чемодан, в котором без пользы хранится батистовая ночная рубашка, отделанная тонким кружевом? И почему сама Маша сейчас лежит в чужой постели? И не знает, чего ожидать от мужчины, предложившего ей эту самую постель?

Бойтесь данайцев, дары приносящих… А стоит ли бояться? После позорного фиаско единственного в жизни романа, Маша жила в полном воздержании. Уже два года. Разве она не могла бы позволить себе маленькое эротическое приключение? Секс, но только не «услуга за услугу», а взаимное удовольствие. Маша представила себе прекрасное тело Ника. Разве ей не хотелось бы попробовать наощупь упругую плотность мышц? Так ослепший Микеланджело ласкал рельефы Бельведерского торса. Разве не приятно было бы зарыться пальцами в кудрявых волосах? Почему она не может вести себя как взрослая женщина, не боящейся своих желаний?

Примерно через час открылась и снова закрылась балконная дверь. Маша сделала вид, что спит. Даже задышала, как спящие – громче и ровнее, хотя сердце ее выбивало частую барабанную дробь. Ник подошел к Машиной постели и застыл на несколько секунд, показавшихся бесконечно длинными. О чем он думал? Чего хотел? Он стоял, прислушиваясь к дыханию, и, возможно, даже понимал, что Маша не спит, а притворяется. Но, так или иначе, к облегчению или разочарованию, Ник ее не окликнул.

Тихо скрипнула под весом мужского тела кровать. Маша слышала, как Ник несколько раз перевернулся, подбирая на ощупь комфортную позу. Вздохнул раз и другой. Казалось, что к этим звукам Маша будет прислушиваться до самого утра. Но неожиданно для себя она быстро заснула глубоким беспредметным сном.

Очнулась она только утром, когда солнечный луч согрел и пощекотал намятую подушкой щеку. Уши наполнил ликующий птичий щебет и отчетливо различимый ритмичный шорох прибоя. Маша долго не могла понять, где находится. Распятия на голых стенах. Легкую тюлевую занавеску раздувает теплый солоноватый ветер. А за окном – насыщенный аквамарин неба.

Постепенно Машин блуждающий взгляд опустился ниже. На соседней кровати на расстоянии вытянутой руки в раме разметавшихся по наволочке кудрей, безмятежно спал прекрасный Себастьян, чудом избежавший мученичества. Простыня прикрывала смуглое тело до середины груди, что вздымалась и опадала в такт дыханию. Он был изумительно хорош и достоин кисти великого мастера.

Маша не была великим мастером, но и ее томил неизлечимый зуд творчества. Она подавила желание немедленно спрыгнуть с постели за блокнотом и карандашом, чтобы не потревожить сон восхитительного натурщика. Лучше было изучить и удержать в памяти каждую линию, каждый блик и каждую тень. А позже перенести волнующий образ на бумагу.

У Ника было лицо уже не юноши, но и не заматеревшего мужчины. Высокий, бледный у корней волос лоб. Неравномерно выгоревшие на солнце белесые брови. Сгоревший на солнце нос с облупившимся кончиком. И эта трогательная тонкая чешуйка сползающей кожи! Маша успела разглядеть рассеянные по переносице мальчиковые веснушки. И брутальную щетину на впалых щеках. А рот, жесткий и решительный днем, во сне мягко распустился, приоткрылся, выпуская тихое ровное дыхание.

Вдруг спящий Ник смешно повел носом, шмыгнул и широко открыл серые глаза. Маше показалось, что ее поймали с поличным на месте преступления. Преодолевая неловкость, она застенчиво улыбнулась соседу.

– Доброе утро!

Ник медленно растянул губы в улыбку.

– Привет, художница! Как спалось? Надеюсь, после того, как мы с тобой успешно переспали, я могу рассчитывать на большее доверие?

***

– Что ты наделала, дура несчастная! – взревел Никита, глядя на тетрадь с домашним заданием, напрочь зарисованную красными каляками-маляками.

Клопик только недавно научилась держать в руке карандаш и сразу же почувствовала вкус к творчеству. Жертвами ее буйного вдохновения уже стали обои в углу детской, передняя панель белого кухонного стола, папин сборник актов гражданского права, комплект маминых любимых журналов «Космополитен» и почти что полный тюбик ланкомовской помады. И только вещи Никиты пока еще не пострадали от художественных экспериментов Клопика.

Но сегодня эта несправедливость была ликвидирована. Никита потерял бдительность. Он вышел ответить на телефонный звонок и оставил стул у письменного стола. К несчастью, разговор затянулся.

Клопик столько раз видела, как старший брат сидит и что-то там рисует в своих тетрадках, что она просто не могла упустить шанс помочь ему. Поэтому сопя от натуги, зажав в кулачке красный карандаш, малышка вскарабкалась на стул и дотянулась до стола. Там лежала раскрытая тетрадь с ровными рядами непонятных значков. Клопик, как умела, украсила ее жирными вдохновенными каракулями.

Когда Никита вернулся, он застал Клопика в самый разгар творческого процесса – с перепачканными пальчиками, высунутым набок алым языком и кроваво-красными губами. Юная художница слюнявила карандаш, чтобы добиться более насыщенного цвета. Малышка посмотрела на брата удовлетворенным взглядом мастера, воплотившего в жизнь свой заветный замысел.

Муки Никиты над сочинением, все его старания выразить мысли словами и записать их в тетрадку чисто и аккуратно – словом, весь его труд был обезображен безумными красными загогулинами. Кровь бросилась Никите в голову, и он словно опьянел от ярости.

– Ах ты, дрянь! Гадкий подлый клоп!

Никита вырвал у Клопика тетрадь, свернул трубкой, зажал в кулаке и грозно занес руку над головой малышки. И вдруг он увидел остекленевшие от страха круглые графитовые глаза. Лицо Клопика побелело, криво раскрашенные алые губы перекосились, задергались, рот раскрылся как-то вбок. Она заплакала так горько, так безутешно, что к Никите разом пришло отрезвление, а за ним – едкий мучительный стыд. Что же он наделал? Как же он мог поднять руку на любимого маленького Клопика – он, старший брат, защитник и охранитель?

Никита швырнул тетрадь на пол и потянулся к малышке – успокоить ее. Но та пронзительно завизжала от страха и отпрянула назад.

– Ну, Клопик, ну прости меня! Я не хотел тебя испугать, честное слово!

Но малышка ничего не слышала. Слезы дождевыми потоками струились по ее щекам, сливались на подбородке и капали на стол. Из правой ноздри аккуратного носика выскочила неопрятная зеленая сопля. Клопик вопила, вложив в крик страх и обиду. Вскоре от ужасного воя малышка покраснела и заикала. «Сейчас она лопнет, как надувной шарик, и мама меня убьет», – малодушно подумал Никита. Матери дома не было, но с минуты на минуту она должна была прийти.

Никите было необходимо немедленно успокоить крикунью. Но как?

– Клопик, ты очень красиво все нарисовала. Мне очень понравилось!

Попытка не была засчитана – вопящая сирена даже не понизила громкости звука.

– Смотри, у тебя под носом сопля висит! Фу, как некрасиво! Какая Клопик неряха! Давай носик высморкаем? – Никита сделал вторую попытку. И снова неудача. Крики и ики все продолжались, хотя было видно, что Клопик уже утомилась от истерики.

Никита в отчаянии подобрал с пола тетрадку, снова скатал ее в трубку и со злостью стукнул себя по лбу. Полый звук шлепанья привлек внимание Клопика. Малышка перестала кричать и удивленно уставилась на брата заплаканными глазами со слипшимися ресничками. Ого, способ работал!

Для закрепления успеха Никита еще раз звонко шлепнул себя по голове. То ли Клопик поняла, что в тетрадке не было ничего опасного, то ли поддалась на попытки брата отвлечь ее, а, может, просто устала капризничать, но она успокоилась и пролепетала:

– Ищо!

Никита радостно выполнил ее требование.

– Ищо!

Он опять шлепнул себя по лбу. Но на сей раз досталось и Клопику – Никита бережно коснулся тетрадкой ее светлой кудрявой макушки. Малышка засмеялась и повторила:

– Ищо!

Когда мама вернулась, она застала идиллическую картину: на ковре в гостиной, голова к голове, ее разновозрастные дети на пару разрисовывали красными каракулями окончательно испорченную школьную тетрадку.