Текст книги "Сезон долгов"

Автор книги: Елена Хорватова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

Подъезжая к усадьбе, приятели издали заметили двоих стражников, топтавшихся у ворот. В тенечке щипали траву лошади в казенной упряжи.

Феликс окончательно пал духом.

– Следователь держит слово, – прошептал он. – Уже распорядился, чтобы местный урядник прислал охрану. Все. Можно считать, что я под арестом.

Колычев сжал его руку.

– Феликс, помни о своем княжеском достоинстве. Возьми себя в руки, чужие люди не должны знать о том, как тебе плохо.

Охранники при виде княжеского экипажа вытянулись и козырнули. Рахманов приосанился и сдержанно поздоровался с ними.

– Что, службу несете? – спросил он. – Вы, братцы, можете перейти в беседку, что стоит в парке у дороги. Оттуда и ворота, и усадьба как на ладони, а караулить в тени под крышей легче будет.

Охрана замялась.

– Так что нам это... Ваше сиятельство! Приказано находиться снаружи, внутрь владения не проникать, – ответил старший.

– Ну что ж, служба есть служба. Я распоряжусь, чтобы вам вынесли скамью и прислали ужин, – кивнул Феликс.

Поздно вечером, когда уже стало темнеть, прислуга доложила, что в усадьбу пожаловал господин Заплатин.

– Прикажете принять, ваше сиятельство? – спросил старый лакей. – А то они, то есть гость-то ваш, с молодцами у ворот беседу завел, как бы оно ни того... Лишнее это.

– Ну что ж, проси, – устало ответил Феликс.

– Если хочешь, я сам поговорю с Алексеем, – предложил Колычев.

– Да нет, я справлюсь. Не все же мне прятаться за твоей спиной.

– Ну здравствуй, князь, – не слишком приветливо поздоровался Заплатин, входя в гостиную. – Я вижу, к тебе охрану приставили, чтобы не улизнул от правосудия. Но это не беда. Прикажи – поможем. Мы, бывало, даже с севастопольской гауптвахты арестантов вынимали, теперь они за границей по пивным гуляют. А тут всего-то охраны – два деревенских чурбана у ворот. Раз плюнуть – и ты на свободе. Но это уж за дополнительную плату, сам понимать должен. А ты-то и по старым счетам не расплатился. Так что ж, ваше сиятельство, приготовил денежки? Если приготовил, то и по побегу твоему столкуемся. Через неделю будешь в Констанце по набережной фланировать...

– Насколько мне не изменяет память, я путешествие в Констанцу в твоей транспортной фирме не заказывал, – перебил его Феликс.

– Да? – удивился Заплатин. – Ну что ж, дело твое. А как насчет того, что я у тебя заказывал? Смотри, все сроки истекли, пора раскошелиться!

– Заплатин, ты не держишь слова, – удивительно спокойным тоном ответил князь. – Потому и дел никаких с тобой у меня больше не будет.

– Не держу слова? Что ты имеешь в виду, сиятельство?

– Твои «свидетели» уже принялись менять свои показания и топить меня по мере сил. Так, извини, за что же ты хочешь получить деньги?

Заплатин стал запинаться.

– То есть как... В каком смысле – топить? Я... Я не знаю, о чем ты? Я не понимаю...

– Вот видишь, сам не знаешь, не понимаешь, а деньги за мое алиби тебе подавай! Гнилой товар хочешь всучить. Деловые люди так себя не ведут.

– Что? Да ты просто крутишь, Феликс, чтобы с деньгами не расстаться! Ну погоди, брат, я завтра же пойду к следователю и побеседую с ним откровенно, вот тогда и покрутишься уже всерьез! Чертов убийца! Князь! Не князь ты, а мразь! Мразь, у которой рука поднялась на женщину! Впрочем, Верка получила как раз по заслугам и расплатилась за собственную подлость и дурь! Но и тебе это дело еще отольется! Ты меня в ссылку законопатил, а самому каторги не миновать! Насидишься еще по тюрьмам, гнилое сиятельство!

Рахманов повернулся к лакею:

– Выведите отсюда этого господина! И в дальнейшем в мой дом его не пускать!

Ночью ни Колычев, ни Рахманов не могли уснуть, поэтому они устроились в креслах на балконе, прихватив бутылку вина и вазу с фруктами.

– Митя, ну почему моя жизнь превратилась в такой кошмар? – спрашивал слегка захмелевший князь. – Неужели грехи мои настолько тяжелы, что я всю жизнь буду за них платить? И никогда не узнаю покоя? Я уже не хочу ни счастья, ни любви, только покоя, всего лишь немного покоя... Потеря любимой женщины сама по себе большое горе, особенно как представишь, что пережила Верочка в последние минуты... Так мало мне этой беды – изволь еще выступать в качестве подозреваемого в ее смерти. Вокруг меня теперь толпа мучителей, и каждый норовит задеть побольнее.

– Феликс, я очень хорошо тебя понимаю. Когда-то я тоже похоронил любимую женщину...

– Но тебя, по крайней мере, никто не считал ее убийцей, не таскал на допросы, не приставлял к тебе стражников и не пытался нажиться на твоем горе путем шантажа, – обиженно перебил его Феликс.

– Ты прав, этого у меня не было. Тебе тяжелее. Но я прошу тебя, друг мой, перестань упиваться своим горем, сделай над собой усилие, постарайся взять себя в руки. Иначе не останется сил для борьбы.

– Митя, ты, как всегда, прав. Но мне от твоей правоты, как всегда, не легче...

Наутро Колычев, провожаемый любопытными взглядами сменившейся за ночь охраны, снова отправился в город.

Первым делом он направился к знакомому уже дому под зеленой крышей, в котором квартировал Заплатин. На его удачу хозяйственные особы в кокетливых платочках снова крутились во дворе – одна развешивала на бесконечных веревках мокрые простыни, вторая варила на уличной печурке варенье в сверкающем начищенными боками медном тазу.

Дмитрия женщины встретили как старого приятеля и порадовались возможности немного посплетничать про своего соседа Заплатина, благо нашелся, наконец, заинтересованный слушатель.

Колычеву, собственно говоря, хотелось разузнать кое-что о той молодой замужней даме, заплатинской пассии, что поторопилась поменять свои показания. Но начинать разговор пришлось издалека...

Соседки, которых Дмитрий прозвал про себя Тюрбан и Бантик, отвечали весьма словоохотливо, перебивали друг друга, спеша выплеснуть все накопившиеся сплетни, и совершенно не интересовались, почему, собственно, некий господин пришел к ним во двор и задает разные вопросы.

– Ой, господин прокурор... что вы говорите? Не прокурор? Скажите, пожалуйста, а выглядите совсем как прокурор. Так вот, дорогой месье, может быть, вам этот Заплатин и приятель, но вы поверьте – человек он не стоящий, и дружить с ним – это себе во вред, – тараторила Бантик, вытирая мокрые руки о передник. – Он тут устроил буквально проходной двор, если не назвать это, пардон, борделем, что тоже соответствует истине – шляется к нему без конца всякая шушера, ночь-полночь, девки, пьяные дружки, одно беспокойство людям. А в квартире у него происходят настоящие оргии, вот вам крест, хотя наша полиция смотрит на это сквозь пальцы. А на какие шиши, позвольте узнать, господин Заплатин так шикарно живет? На что пьянствует и собутыльников своих поит?

– Как на что? – перебила ее Тюрбан, снимая пенку с варенья в фарфоровое блюдце. – Вы тоже скажете – на что? Весь город знает, что Алешка балуется контрабандой. А это, пардон, такие хорошие деньги, что можно и самому пить и гулять, не просыхая, и собутыльников к себе табунами водить. А его братец с таможни это дело покрывает. Вы, месье, уже знаете, что его брат служит на таможне? Да, вот такие у нас таможенные чиновники! Ну известно – рука руку моет! И куда только смотрит полицейский пристав?

– Известно куда, в собственный карман. Братья Заплатины его давно прикормили, мало того, что деньгами дают, так еще и товаром, вот он их и не трогает. Иначе, поверьте мне, полиции ничего не стоило бы давно прикрыть эту лавочку с контрабандой... Братья-то, оба два, с этого кормятся, а теперь и Любка-оторва пристроилась.

– Любка? – переспросил Дмитрий, почувствовав, как в детской игре «холодно-горячо», что становится теплее.

– Ах, есть тут одна, пардон, шалава, – наперебой заговорили женщины. – Просто оторва последняя, иначе не скажешь. Мы о ней можем говорить откровенно, она у нас на глазах выросла, с детства эта Любка нам знакомая, и никогда никто слова доброго о ней не сказал. Еще девчонкой всегда с синяком под глазом, со всеми мальчишками окрестными дралась, подворовывала, шлялась неизвестно где...

– Ну ясное дело, осиротела рано, воспитывал ее дед. А из него какой воспитатель, – горько вздохнула Бантик.

– Да эта сиротка несчастненькая всему городу перцу задавала, странно, как еще не прирезала никого... Сиротство сиротством, а характер никудышный у девки, – отрезала Тюрбан. – Подросла, стала с парнями погуливать, выпивать, правда-правда, сколько раз ее выпившей видели... По улице чуть не ползком, бывает, ползет! Цыгарки, как мужик, смолит. А теперь с вашим приятелем Заплатиным спуталась, прости Господи, из постели у него не вылезает, даже не скрываясь ни от кого. Стыда нет! И в контрабандные дела она тоже влезла.

– Погодите, милые дамы, я краем уха слышат, что у Заплатина роман с какой-то замужней дамой, – уточнил Колычев.

– С замужней! – возмущенным тоном воскликнула Тюрбан. – Да эта-та самая Любка Боришанская замужняя дама теперь и есть. Но ее замужество – сплошная фикция. Уж вы поверьте. Из старика Боришанского песок сыплется, он ей не то что в отцы, в деды годится, а не в супруги. И по мужской части давно ни на что не способен, уж это всем известно. А женился он на Любке просто из жалости, так как с дедом ее покойным приятельствовал...

– Ну не скажите, у Боришанского тоже свои резоны имелись, – не согласилась Бантик. – Он человек одинокий, старый, больной, одной ногой в могиле стоит. А у него дом хороший каменный, сады за городом, деньги тоже кое-какие водятся. В могилу все с собой не унесешь. Вот он и взял из милости сироту, говорил: «Буду болеть, хоть стакан воды поднесет, а помру, так похоронит. А то так и будешь мертвым лежать без упокоения, никто и не узнает, что помер. Мне только и нужно, чтобы живая душа рядом была. Я Любаше дом в наследство оставлю, да и замужество грехи ее, какие были, покроет».

– Размечтался, старый дурак, – фыркнула Тюрбан. – Стакан воды она ему поднесет! Да он загнется прежде, чем она от любовника домой забредет да на старика взглянет. Нет, если ему ухода хотелось, надо было женщину постарше да попорядочнее брать. Нашлись бы такие, кто ему последние дни скрасил бы и в лучший мир с почетом проводил, – продолжила она, имея в виду, вероятно, саму себя. – Он хоть и старик, но человек уважаемый, дворянкой по мужу дуру Любку сделал, одел-обул, дом ей оставляет. А эта дворянка из подворотни на него плюет!

– Да нет, когда ей надо – так она очень даже широко именем старика Боришанского пользуется. Бывает, глазки потупит: «Ах, я замужем, меня муж дома ждет, я задерживаться не могу, у меня семья!» А как к Лешке Заплатину в постель залезет, так сутками ее оттуда не вытащишь и дома хоть трава не расти. Какой там муж? Полный разврат. Бесстыдница, одно слово! Никого не стесняется...

– Да уж, с Заплатиным живет открыто, не таясь. Да и он тоже хорош! Пустой человек, нестоящий. Этого не скроешь. Вот вы, господин прокуpop, сразу видно – мужчина положительный и серьезный... Что вы говорите? Не прокурор? Какая жалость!

Выяснив все, что было можно, о свидетельнице, ухитрившейся поколебать в глазах судебного следователя алиби князя Рахманова, Колычев вернулся к своей коляске, тронул вожжи, выехал на центральную улицу и остановил лошадь у витрин магазина купца Ованесова.

Глава 16

Мелодичный колокольчик прозвенел в дверях магазина, предупреждая торговцев о появлении нового покупателя, к которому сразу же услужливо кинулся молодой приказчик с щегольскими черными усиками.

– Чем могу служить? – спросил он, поклонившись. – Желаете выбрать головной убор или что-нибудь из носильного платья показать прикажете? А может быть, презент для дамы подобрать угодно? На днях доставлена партия модного товара из Петербурга, из лучших торговых домов. Портмоне из крокодила не желаете? Вещь исключительной элегантности. А вот, извольте видеть, сорочки и манишки голландского полотна, редкой прочности белье, даже после двадцатой стирки будут как новые... Шелковые кашне вас не интересуют? Парижские, настоящие. А если изволите искать вещицу для дамы с тонким вкусом, так рекомендую бальную сумочку, вышитую стеклярусом. Незаменимое дополнение к вечернему платью и очень приятный, во всех смыслах достойный презент, который не оставит равнодушным женское сердце...

– А нет ли у вас мужских шляп фасона «панама»? Я бы себе такую приобрел, – Дмитрию удалось наконец перебить словоохотливого приказчика.

– Понимаю. Есть такой товар, как же не быть? Шляпы фасона «панама» для наших южных широт просто незаменимы – с одной стороны, высокий комфорт для обладателя, с другой – элегантность и обворожительный «богемный» стиль. Вам очень пойдет, месье.

Приказчик вывалил из круглых шляпных коробок на прилавок десяток «панам», отличавшихся цветовым оттенком и отделкой.

– Ежели желаете знать, даже наш хозяин в такой шляпе ходит, а уж вкусу господина Ованесова можно только позавидовать. Не много найдется людей с таким представлением о стиле, как у господина Ованесова. И потом, наша фирма не из тех, где покупателям барахло всучить норовят, а хозяин лично для себя отдельно лучший товар заказывает. У нас покупателям то же продают, что и сам господин Ованесов носит. И весь товар первосортный-с, лучшего качества!

Колычев примерил одну-другую «панаму» перед большим зеркалом и остановился на шляпе песочного цвета с коричневой лентой. Приказчик от души одобрил подобный выбор.

– Простите, а можно ли поговорить с вашим хозяином, господином Ованесовым? – спросил Дмитрий, оплачивая покупку.

– Пардон, но господин Ованесов сам в торговом зале никогда не сидит, им это незачем-с, – ответил приказчик. – Может быть, я смогу вам помочь? К нам, служащим своей фирмы, господин Ованесов по части торговли всегда и во всем доверие имеет-с.

– Видите ли, дело к вашему хозяину не столько у меня, сколько у князя Рахманова, а я лишь уполномочен передать господину Ованесову слова князя и его приглашение.

При упоминании имени князя Рахманова на симпатичном лице приказчика расплылась столь почтительная гримаса, что оно даже сделалось менее симпатичным из-за подобострастного выражения.

– О, месье, вы от князя... Это меняет дело, – склонил голову в очередном поклоне приказчик, – сию минуту пошлю рассыльного за хозяином.

Вскоре красная курточка магазинного мальчика мелькнула в дверях, и минут через десять в торговом зале появился модно одетый молодой брюнет, склонный к ранней полноте. Его голову украшала «панама», явно принадлежавшая к той же партии, что и купленная только что Дмитрием.

– Полагаю, это вы за мной посылали? – обратился он к Колычеву. – Я – Ованесов, владелец магазина. Чем могу служить?

– Колычев, – представился в свою очередь Дмитрий, – университетский товарищ князя Рахманова, в настоящее время гощу в его имении. У меня к вам большая просьба...

– Я весь внимание, – ответил Ованесов. В его тоне, в отличие от слащавого молодого приказчика, не было и тени подобострастия, только сдержанное достоинство воспитанного, но хорошо знающего себе цену человека. Вероятно, по меркам маленького приморского городка, Ованесов считался не только первым богачом, но и во всех смыслах комильфо.

– Вы, господин Ованесов, конечно же, знаете, что князь сейчас переживает нелегкое время, – осторожно начал Колычев, пытаясь найти нужный тон, чтобы не оттолкнуть гордого восточного человека, а напротив, расположить его к Рахманову.

– Да, весь наш город знает о несчастье, постигшем князя. Большое горе, большое, – кивнул Ованесов. – Прошу, передайте ему мои искренние соболезнования. Если бы я знал, что супруга князя едет в одном вагоне со мной, я бы взял ее под свою защиту и не позволил и волосу упасть с ее головы. На куски разорвал бы поганого пса, который посмел поднять руку на женщину...

– Благодарю вас от лица князя, господин Ованесов, но, увы, теперь ничего уже не исправишь и не вернешь, – ответил Колычев. – Князь Феликс Феликсович очень тяжело переживает свое несчастье, уединился в имении (о том, что уединение князя не совсем добровольное, а скорее вынужденное, Дмитрий счел за благо промолчать). Поэтому я и прошу вас об услуге, может быть, не совсем обычной, но вполне объяснимой данными обстоятельствами. Князь испытывает некоторый недостаток в предметах туалета, так сказать, траурного характера. Пока не случится беда, траурные костюмы впрок никто заказывать не будет, вы же понимаете. А у вас лучший в городе магазин, где можно подобрать что-то приличное из одежды и из тканей. Однако, приехать в город и выбирать себе траур тут на месте, где много случайной публики, оказаться в центре внимания, привлекать к себе любопытные или сочувствующие взгляды... Ну, вы, надеюсь, понимаете, что я хочу сказать. Князю это весьма тяжело.

– Понимаю, – согласился Ованесов. – Мужчина не выставляет свое горе напоказ.

– Так вот, не соблаговолите ли вы, если это возможно, пожаловать в усадьбу князя с образцами товара и на месте обсудить заказ. Князь был бы вам очень благодарен за проявленную деликатность.

Лицо Ованесова оставалось бесстрастным. На секунду Колычеву показалось, что купец сейчас пошлет к Рахманову кого-либо из служащих с образцами и будет считать свою миссию исполненной.

Но Дмитрий все же рассчитал правильно – Ованесов не смог удержаться от искушения посетить князя и попытаться использовать этот визит для более близкого знакомства с титулованной особой.

– Благодарю за приглашение, господин Колычев. Я непременно буду у князя Рахманова в ближайшее время.

– Вы окажете князю неоценимую услугу. Ежели желаете, я могу отвезти вас в имение, меня дожидается экипаж, – предложил Ованесову Дмитрий.

– Благодарю вас, это излишне. У меня есть собственный выезд, а к поездке в имение князя необходимо как следует подготовиться, – ответил Ованесов. – Сегодня я подберу товар, который может заинтересовать князя, а завтра утром подъеду вместе с приказчиком. Еще раз прошу передать князю мои соболезнования. Мне бесконечно жаль, что я не сумел защитить княгиню. Всего доброго, господин Колычев. Приятно было познакомиться.

«Ну что ж, пока все идет неплохо, – думал Колычев, выходя из магазина Ованесова. – Этот купец вполне приятный человек, что бы там ни говорила о нем госпожа Куропатова. Надеюсь, в имении нам с Феликсом удастся расположить Ованесова к откровенному рассказу о поездке из Петербурга. Он может знать и помнить нечто очень важное, хотя и сам еще не понимает, что это имеет значение».

Теперь следовало отправиться в кофейню и дождаться там Христо Амбарзаки.

Рыбака еще не было ни во внутреннем душном, прокуренном зале, ни на террасе кофейни.

Дмитрий заказал себе кофе и устроился за открытым столиком на свежем воздухе.

– О, Дмитрий Степанович! Какая встреча! День вам добрый. А я смотрю – чи вы, чи не вы, – закричал вдруг толстяк, уплетавший за соседним столом яичницу с помидорами. – Вы меня не признали? Я – Тесленко, помните, в дилижансе со станции Сухой Кут вместе ехали.

– Здравствуйте, господин Тесленко.

К стыду своему, Дмитрий сообразил, что совершенно не помнит имени жизнерадостного толстяка, поэтому пришлось обратиться к нему столь официально. Но Тесленко сам пришел к нему на помощь.

– Ой, Дмитрий Степанович, да что за церемонии? Какие мы господа? Зовите меня просто – Остап Гермогенович. Ну как вам тут, у моря? Я так смотрю, посвежели вы, поздоровели, и румянец в лице появился. Совсем другой вид теперь, просто красавец сделались, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. А мы с супругой моей все вас ждали, ждали, думали заедете как-нибудь в гости на огонек. Такое приятное знакомство грех не продолжить...

– Простите, Остап Гермогенович, слишком уж много у меня здесь дел оказалось. Совсем я замотался.

– Ну да, ну да, мы уж слышали, у князя-то горе какое, не дай Бог никому. Полиция и следователь убийцу ищут, да, говорят, не нашли пока. А я вам вот что скажу – не по тому они пути пошли... В смысле, ищут не там. Следователь, слышно, до Петербурга подался, а что там толку сидеть в Петербурге-то в этом? Разве что за казенный счет по столице погулять... Меня, конечно, никто не спросит, а только мое мнение такое – в поезде этом какой-то насильник, прости Господи, ехал. Ну и, известное дело, приглядел молодую красивую женщину, она в дороге одна, заступиться некому. Подкараулил ее где ни то в вагоне, давай приставать. А княгиня – дама благородная, приличная, стала сопротивляться... Вот он, ирод, и придушил ее по злобе. Поверьте, так все и было!

– Вы, Остап Гермогенович, словно бы там побывали, – грустно улыбнулся Колычев.

– А что вы думаете? Отчасти и побывал, да только не в самом поезде, рядышком.

– Как же это?

– Да вот, изволите видеть, я как раз в тот день поехал по делам на железную дорогу. Но не на здешнюю станцию...

– На Ай-Шахраз? – с интересом спросил Колычев.

– Нет, батенька, до Ай-Шахраза мне на лошадках далеко будет, туда только морем идти близко. Я здешние все станции, куда конным путем из моей экономии добраться можно, регулярно объезжаю – на станциях есть буфеты, значит, им продовольствие нужно, ну вот кое-кто из буфетчиков у меня продукт и берет. Ну и из железнодорожных служащих тоже покупатели найдутся – для себя берут, в семью. Знаете, бывает, телеграфист какой молоденький сидит один как перст на полустанке, своего хозяйства не держит, а я ему, скажем, раз в неделю корзину с провизией доставляю – яички там, помидорки, чесночок, синенькие, сметану... И ему хорошо, и мне выгодно. На рынок товар поставлять выгоды нет – гроши дадут, а так, по станциям сам все развезешь, глядишь, и какая копеечка с этого выйдет, там народ не торгуется. Так вот, был я на одной степной станции по своим денежным делам. Место глухое, не все поезда останавливаются, а те, что имеют остановку, стоят не больше минуты. Петербургский поезд обычно пролетает мимо – ему еще долго до конечной станции идти, там дорога большой крюк делает.

– Ну-ну, и что же там случилось? – подбодрил рассказчика Колычев.

– Да вот, я там хоть и заночевал, но проснулся ни свет ни заря и стал собираться в дорогу еще затемно, ранним утром. Мне до экономии с того полустанка далеко ехать, а торговля там идет так себе – виноград берут, масло постное, сало... А сметану или сыр не продашь – телеграфист ихний свою корову держит и всех молочным снабжает, аж начальника станции. Ну так вот, собрался я спозаранок уезжать, лошадку запряг и тронулся в путь, а тут как раз петербургский поезд идет. Остановки у него, как всегда, не было, но на семафоре машинист притормозил, сбавил ход маленько... И я смотрю, выпрыгивает из одного вагона молодая барышня. И несется от поезда прочь как оглашенная. Подъехал я к ней поближе, смотрю – барышня-то не в себе. Блузка рваная, волосы растрепаны, на шеке царапина и сама вся трясется... Ну, думаю, обидел ее кто-то. Может и ссильничал какой мерзавец. А расспрашивать ведь о таком не будешь, только горя девке добавлять. Недаром же она выскочила из поезда в чем была и даже без багажа. Ни сумочки, ни котомочки... Я ей говорю: «Отдайте, милая барышня, ко мне в таратайку, не бойтесь. Я вас подвезу. А то место тут глухое, потом придется вам много верст ножки по пыльной дороге бить. Куда прикажете доставить? До большой станции, чтобы на другой поезд сесть?» Посмотрела она на меня как безумная, потом в глазах прояснело что-то, кивнула и забралась в экипаж.

«Прошу вас, – говорит, – отвезите меня в город. Я вам заплачу». И достает из-за пазухи платочек с деньгами. «Нет, милая, денег я с тебя не возьму, так до города доставлю!» – отвечаю. Мне в город-то в тот день ни к чему было, да и крюк большой, оттуда верст двадцать до города, даже если короткой дорогой через горы ехать. Но все же повез ее, пожалел девочку. Не бросишь ведь на проезжей дороге. А если бы на поезд ее посадить, так ей еще ехать и ехать немерено – оттуда до Сухого Кута железной дорогой сто верст получается – поезд такую петлю вокруг гор делает. Да и от Сухого Кута в город тоже еще доехать надо. А девочка вся растерзанная, избитая – что ж ей полдня в дороге мучиться? Я же не зверь... Она, как в таратайку мою уселась, все молчала, в комочек сжалась и только на руки свои смотрит. А они у нее как осиновый лист трясутся, каждый пальчик дрожит. Вот я и заключаю, что душегуб опасный в петербургском поезде ехал. Моя-то барышня тоже, надо думать, в руках у него побывала, да вырвалась. А княгинюшка молодая не смогла...

– Остап Гермогенович, а вы не откажетесь все это письменно изложить? То, что вы рассказали, очень важно для следствия...

– Да, я ж понимаю, вы сами из судейских будете, так все, что до следствия касаемо, вам видней будет. Извольте, письменно так письменно, не откажусь, мне скрывать нечего. Только будьте уж ласковы, Дмитрий Степанович, напишите все сами с моих слов. Это ж целый роман выходит, а мне такие романы расписывать тяжко, я кроме расходных книг уж лет десять ничего не писал. А подпись я поставлю самолично, не откажусь. Слава Богу, и я в этом деле на что-то сгодился.

Колычев приказал прислуге подать ему чернила, перо и бумагу. На этот раз чернильницу, как предмет, спрашиваемый богатыми посетителями, успели почистить и залить свежими чернилами, да и стальное перо оказалось новым и вполне приличным.

«Пожалуй, я введу в этом городке моду приходить в кофейню с целью вести здесь важные записи, – усмехнулся про себя Дмитрий. – Письменный прибор день ото дня становится все лучше».