Текст книги "Грустничное варенье"

Автор книги: Елена Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– На, я взял тебе кофе, – Егор протянул стаканчик довольно грубо, почти всунул ей в руки, чудом не облив теперь и ее, а сам тут же скрылся в здании заправки. Лара проводила его ошарашенным взглядом. Она впервые видела выдержанного, застегнутого на все пуговицы Егора Арефьева в таком смятении.

С каждой новой сотней километров молчать становилось все тяжелее. Злость на Арефьева рассеивалась, исподволь оттесняемая скукой, и Лара уже не очень понимала, зачем так себя ведет. Наверное, из принципа. Снимать она могла только на остановках – из окна, даже открытого, толковых кадров не получалось, слишком быстро все мелькало и менялось. Другой мир, жизнь дороги, со своими правилами, с дружественно настроенными водителями на встречной, которых не знаешь не то что по имени, а даже в лицо. Верстовые столбики, незнакомые, часто забавные названия населенных пунктов, указатели, посты ДПС и мобильные экипажи, притаившиеся в кустах с радарами, о которых предупреждали миганием дальнего света несущиеся навстречу машины. Каждый раз, когда встречные моргали фарами, Егор сбрасывал скорость и поднимал в ответ раскрытую ладонь – в знак благодарности. Вроде бы мелочь, но Лара обращала на это внимание. И исподтишка следила, тянутся ли пальцы Егора к рычажку под рулем, чтобы в свою очередь дать знать другим, что за поворотом их поджидают гаишники. Такое маленькое добро без награды, услуга, не требовавшая ничего взамен, а оттого еще более ценная.

После обеда в придорожной кафешке с выгоревшими пластиковыми стульями и обжигающе острым харчо, настолько острым, что невозможно было есть, Лара позвонила отцу.

– Как дорога? – Велесов-старший спрашивал явно не о состоянии дорожного полотна. Лара зажмурилась:

– Да, папа, как дорога? Как может быть дорога, когда ты отправил меня в нее вместе с… У меня даже слова нет подходящего! Спасибо тебе большое.

– Ларик…

– Знаешь, как ты меня подвел? – грустно вздохнула она. – Уж от тебя-то я подставы не ждала…

В машину она вернулась смурная, и Арефьев сразу это заметил.

– Ты поговорила с отцом? – и, видя, что насупившаяся Лара не собирается отвечать, покачал головой:

– Все-таки высказала ему свое «фу», не утерпела. Зря. Не бурчи на него, бурчи лучше на меня. Он заботится о тебе. И знает, что в поездке о тебе могу позаботиться я. Все лучше, чем пускаться одной во все тяжкие по нашим дорогам.

– Ну да, ты же у нас защитник… – пробормотала она сердито и отвернулась. Арефьев наступил на больную мозоль. Она и сама была не рада, что дала волю раздражению. Одно дело – они с Арефьевым в машине, и совсем другое – папа, который теперь сидит и переживает за нее, и будет переживать еще долго. Черт, стоило бы и промолчать. Однозначно стоило промолчать! Это ведь папа… Кто знает, увидятся ли они еще? А ведь он всегда был рядом, когда Лара в нем нуждалась.

Она представила его удивительно явственно. Наряжающего с ними елку, или тянущего по сугробам двое санок вместо одних. Он всегда был рядом. Водил в парк, в цирк, в поликлинику, не пропуская на диспансеризации даже гинеколога. В очереди к педиатру именно он сидел молча и терпеливо, среди переругивающихся мамаш со своими сопливыми хнычущими чадами. А позже, когда у Лары и Лили разыгрывались первые любовные трагедии, именно он утешал девочек и вытаскивал их, рыдающих из ванной.

С тяжелым чувством Лара закрыла глаза. Она то выныривала, то утопала в тяжелом обморочном сне без сновидений и с каждым пробуждением чувствовала себя все более разбитой. И тут же начинала маяться, дожидаясь лишь очередной нарисованной Лилиной рукой снежинки на карте. Собираясь проехать за рулем весь путь сама, она и не предполагала, что придется вот так мучиться от безделья и тягостных мыслей. Арефьеву-то хорошо, он следит за дорогой, а ситуация на ней все время меняется, так что ему не до скуки.

Заговаривать Егор больше не пытался. Иногда он искал Лару глазами в зеркале заднего вида, а может, ей так казалось, и Арефьев просто изучал дорогу позади. Бывало, он на мгновение оборачивался к Ларе, проверяя, спит она или нет, и то уменьшал звук, чтобы не мешать ее сну, то с облегчением включал на полную громкость, чтобы взбодриться, и даже легко постукивал большим пальцем по рулю в ритм. Лара не могла решить, что из этого раздражает ее больше.

Ближе к вечеру она стала гадать, где они заночуют. Казань уже проехали, и от чак-чака<sup>[2]2
  Чак-чак – выпечка, национальное блюдо тюркских народов из теста и меда.


[Закрыть]</sup>, купленного на подъезде к городу, остались только желтые сладкие крошки на дне пластиковой коробочки. Они съели сладость вместе, хотя Лара и не снизошла до того, чтобы поломать для Егора слипшийся кусок печенья и меда на мелкие части. К ее досаде, он вполне справился сам, хотя Лара и видела, как Арефьеву неудобно вести машину, держа в одной руке сладкий липкий чак-чак. Но он не попросил – а она не предложила.

На закате она проснулась оттого, что машина больше не едет. Не было подпрыгивания на трещинах в асфальте, музыки и шума трассы, похожего на близкий прибой. Егора в машине тоже не оказалось, и Лара выпрямилась, оглядываясь по сторонам и силясь понять, что происходит. Голубое небо покрывали розоватые родимые пятна облаков.

Дверь распахнулась.

– Вылезай, приехали. Я снял номер, – бросил Арефьев и открыл багажник. Пока она выбиралась, неповоротливая и почти больная от проведенного в дороге дня, он уже подхватил сумки и понес к небольшому трехэтажному дому с вывеской «Отель», одному из представителей настоящего дорожного китча с непременной кирпичной башенкой и крытой металлочерепицей крышей. Схватив рюкзачок с урной, Лара последовала за Егором, и джип пикнул включившейся сигнализацией.

Номер оказался небольшой, чистый и безликий, как все гостиничные номера в мире. Не разбирая сумку, не ужиная и не расстилая постель, Лара, как была, в футболке и джинсах, рухнула на покрывало. Все тело ныло, как побитое, – она давненько так не уставала. Как будто разгружала вагоны. А ведь просто день в пути, один-единственный, большую часть которого она дремала. Думать про состояние своего спутника Лара себе запретила. Он сам напросился.

После этого упрямого вывода она накрыла голову второй подушкой и отключилась.

Глава 4. Когда меняется свет

Скрежет. Кхр!.. Кхр!.. Громкий отвратительный скрежет разбудил Лару среди ночи.

Проснувшись от испуга и не сразу понимая, где находится, она села на кровати. Тьма стояла кромешная до плоскости, до одномерной бархатности, будто глаза все еще оставались закрытыми. Лара несколько раз моргнула. В ушах гулко, молотом бухала кровь, а откуда-то сбоку снова загрохотало, громко, однообразно и тревожно, как будто от ударов сминалось что-то большое и металлическое, и Лара все никак не могла уяснить, что происходит.

Она вскочила и тут же больно запнулась – судя по ощущению, о сумку, брошенную у кровати. Замерла на мгновение, скорее догадываясь, чем различая окно, закрытое плотной шторой и, очевидно, распахнутое за нею настежь. Противное скрежетание выматывало, дергало по нервам, и нужно было непременно узнать, что это такое. Выставив руки вперед, Лара добралась до окна, нащупала тяжелую ткань и слегка дернула. За ней обнаружилась дверь на балкон.

За асфальтовой парковкой при гостинице начинался пустырь, и границу между ухоженностью и запустением означил одинокий фонарь. В круге его желтого, тусклого света существо непонятного пола, в одеянии, больше всего напоминавшем халат, топтало большую груду чего-то, вытряхнутого прямо на землю и слабо поблескивающего. При каждом новом ударе ноги по округе и разлетался этот невыносимо резкий звук, одновременно скрежещущий и хрустящий.

Лара ловко перелезла через перила балкона, радуясь, что комната оказалась на первом этаже, и направилась к фонарю. Она была заинтригована происходящим и изо всех сил пыталась разобрать, кто это существо и что оно топчет. Страшно ей почему-то не было, хотя вокруг стояла глухая безлюдная ночь.

При ее приближении существо перестало хлопотать над своей блестящей кучей и обернулось. Лара увидела морщинистое лицо, золотые сережки в дряблых, оттянутых мочках, остриженные седые волосы и ухмылку, в которой сбоку не хватало одного зуба.

– А, привет, – проговорила старуха. – Разбудила тебя?

– Да…

– Извиняй, – развела она руками. – И так вроде на пустыре топчу… Но люди, они везде, куда ни плюнь. Всегда кого-нибудь да разбужу. Ты хоть не вопишь, и на том спасибо.

Только сейчас Лара разглядела, что под ногами хрумкали обычные алюминиевые банки от пива и газировок. Их было столько, что не сосчитать, почти все уже скомканные, стоптанные, похожие на диковинные скорлупки. Старуха развернула и встряхнула мешок из-под картошки и принялась бросать их туда.

– Давай-ка, – деловито кивнула она Ларе. – Помогай, вдвоем быстрей управимся.

Ее звали Сорочиха – так она представилась. На глаз Лара определила, что навряд ли Сорочиха бездомная нищенка: пахло от нее обыкновенно, а точнее, не пахло никак, а бесформенное одеяние, которое девушка издалека приняла за халат, оказалось кофтой и красной юбкой, вполне опрятной, но надетой почему-то поверх штанов. На смуглом чистом лице пронзительно выделялись водянистые, почти бесцветные глаза. Была Сорочиха худа и даже костиста, и руки ее, проворно завязавшие мешок узлом, напоминали птичьи лапы.

– И зачем все это? – поинтересовалась Лара.

Старуха смерила ее насмешливым взглядом с ног до головы:

– Москвичка? Сразу видать. Сорок копеек за банку, а в килограмме банок по сорок набирается, стало быть, шестнадцать рублей за кило… Время разбрасывать банки, и время собирать банки… Разбросала я довольно, теперь вот собираю, – она перекинула мешок за плечо и зашагала прочь. Обернулась: – Идешь? Чаем напою.

И отчего-то Лара пошла за нею. Девушка отчетливо видела настроение своей новой знакомой, злого умысла в нем не было. Ночь достигла своего темного зенита, спать не хотелось, и больше Ларе в этот час делать было нечего.

Вдвоем они быстрым шагом пересекли пустырь. Здесь начинался район низкой, деревенской по виду застройки, самая окраина города. Старуха отперла дверь последнего домишка на улице и пригласила девушку войти.

– А мы где? – Ларе вдруг пришло в голову, что она и правда не знает. – Что за город хотя бы?

– О-о, милая моя, ты с такими вопросами завязывай, до добра не дойдешь… Набережные Челны, слыхала про такие? КамАЗы делаем тут! Как тебя к нам занесло-то?

– На Байкал еду.

– Далеко, – цокнула языком Сорочиха. Она уже ставила на плиту чайник и доставала из буфета блюдце с печеньем. Лара оглядела кухню, маленькую и чисто прибранную, с кружевной салфеткой на холодильнике, домотканым цветастым половичком на полу и щербатой посудой на столе. Старая чайная заварка, с вечера – если не раньше – оставленная в большой чашке из серого дешевого фаянса, уже подернулась маслянистой пленкой.

– Вы тут одна живете?

– Одна, – лаконично отозвалась хозяйка, и вокруг нее на мгновение всплеснула такая темно-синяя тоска, что Лара предпочла не вдаваться в дальнейшие расспросы. Она молча изучала обстановку и обитательницу дома. И снова уверилась в том, что не похожа Сорочиха на побирушку.

– Рассказывай, – велела вдруг старуха, отхлебнув из чашки воду, едва подцвеченную чаем.

Лара растерялась:

– Что рассказывать? Нечего…

– Да и правильно, кому это все интересно? – тут же весело отозвалась Сорочиха. – А если серьезно, не просто же так ты ко мне притащилась…

– Вы позвали! – совсем опешила Лара. Она во все глаза смотрела на старуху, начиная побаиваться, что та не вполне в своем уме. А психи ведь и с добрыми намерениями могут таких дел наворотить… Лара начала обдумывать благовидный предлог, чтобы побыстрее убраться восвояси, удивляясь, как она вообще тут оказалась.

Сорочиха подперла щеку кулаком и посмотрела на собеседницу почти с умилением. Потом в оживлении, обрадовавшись чему-то, хлопнула себя по худой коленке, обтянутой застиранной тканью штанов:

– Вот люблю я людей! Хотят попросить – а не просят, хотят спросить – а не спрашивают. А если спрашивают – то не то. А все почему? Потому что себя боятся. Других тоже боятся, но себя – больше.

Лара не сообразила, к чему относились слова Сорочихи, и ждала пояснений. Но старуха встала и, потеряв всякий интерес к гостье, принялась рыться в ящиках. Выдвинув их один за другим, она долго перебирала мешочки, кульки, свернутые в полиэтиленовые комочки. И в огорчении села на табурет, вздохнув:

– Закончились. Карамельки. Люблю «Раковые шейки», с молодости, хоть ты что со мной делай, люблю, и все. Не верь никому, кто говорит, что люди меняются. Как вырастем, так до старости все те же. А что до тебя…

Сорочиха сощурилась, глядя на девушку так пристально, что той окончательно стало не по себе. Бесцветные, будто вылинявшие глаза буравили и выпытывали, вынимали из Лары что-то сокровенное.

Это все длилось и длилось, подобие сна наяву, и вдруг навалилось такое оцепенение, что невозможно стало даже пошелохнуться.

Наконец старуха отвела взгляд и захрустела печеньем. Лара с какой-то неуютной дрожью осознала, что чай давно остыл, а за окном светает. Сорочиха кивнула:

– Все будет благополучно. Выдержишь. То, чего тебе так хочется, произойдет. Все будет. Только потерпи, и получишь, что хочешь.

– И что, будто вы знаете, чего я хочу? – недоверчиво улыбнулась Лара.

– Ой, вот уж секрет! – Сорочиха махнула рукой. – Ответ. Ты хочешь найти ответ на вопрос. Вот и поезжай дальше. Все ж правильно делаешь, собралась в дорогу, начала дорогу – надо и заканчивать. А там и ответ подоспеет. В конце дороги.

– И какой же?

– Ишь ты, хитрая. Ответ только в конце дороги, говорю ж. Так-то было б совсем просто! – Сорочиха глянула на нее строго и погрозила пальцем: – Так что пока не трогай то, что в кармане. Не время.

– В каком кармане? – испуганно замерла Лара, и рука ее непроизвольно легла на выпуклость джинсовой ткани, надежно скрывающей пузырек со снотворным.

– В таком кармане! – передразнила ее хозяйка. – Не торопись. Ты торопыга, все тебе сразу нужно. А так не бывает. Только дорога, только время… Время – единственное, что дает ответы.

– Ничего время не дает! – Лара неожиданно рассердилась. Ей до смерти надоели эти глупости, которыми так любят сыпать окружающие: «время лечит», «все проходит», «утро вечера мудренее» и так далее, и тому подобное. Она не понимала, что происходит, кто эта странная старуха перед ней, откуда она знает про карман, и все это стало ужасно раздражать. И пугать.

– А вот ты почем знаешь? Не болтай, чего не знаешь, и за умную сойдешь.

Лара подскочила:

– Что ж. Кажется, мне пора.

– Сядь, – приказала Сорочиха.

От испуга Лара послушно опустилась на табурет.

– Расскажу сказку, и пойдешь, – тоном, не терпящим возражений, заявила старуха. И тут же начала:

– В одной крохотной деревеньке жила-была девочка. Деревеньку окружал высокий забор, а за ним начинался большой и страшный дремучий лес, и был он наполнен чудищами. А в деревеньке жили одни дети. Они не знали, как появились на свет, и велик ли этот свет, но знали, что их деревушка – самое лучшее, что есть на земле. А лес за воротами дик и непроходим, и нельзя туда даже шагу ступить, чтобы тебя не съели. Они и не ступали, ведь им и в деревушке было замечательно. А у ворот росли белые ягоды, что звались грустникой, и ребята лакомились ею по утрам.

Те, кто ел грустнику, понимали язык птиц и зверей. Но всему свое время, и для каждого из них непременно наступал день, когда, подойдя к ягодному кусту, малыш замечал, что ягоды покраснели. Для каждого грустника краснела в свой, особый день. И, покраснев, становилась для него ядовитой. Об этом твердили птицы, прилетавшие из леса. Они предостерегали детей, и дети их слушались.

Однажды девочка, придя к воротам, увидела, что грустника вся красная-красная.

«Никто ведь не знает, какой именно я ее вижу, белой или красной. Я еще никому не сказала!» – подумала она. И съела сперва одну ягодку, а потом, распробовав, и целую горсть. А к вечеру захворала, занемогла и вскоре умерла. И жизнь потекла в деревеньке уже без нее.

Но была и другая девочка. Когда и для нее покраснела белая грустника, она решила попробовать – всего одну ягодку. Красная была слаще, чем вчерашние белые, и хотелось съесть еще и еще, но девочка удержалась. И назавтра была все так же здорова. Тогда стала она есть понемногу, по одной ягодке каждый день.

Как-то раз, гуляя у самого забора, услышала она птичьи разговоры. Птицы болтали без умолку, не думая, что она все еще понимает их язык. Но девочка понимала. Они твердили о большом и красивом мире, простиравшемся за темным лесом. Тогда девочка перелезла через забор и отправилась в лес.

В лесу клубился туман, было тоскливо и боязно, и из-за каждого дерева смотрели чьи-то глаза, но девочка все шла и шла. Вдруг прямо на тропинку выскочило чудище лесное, мохнатое и свирепое. Девочка испугалась, но все равно решила заговорить с ним. Это оказалось не сложнее, чем говорить с птицами – ведь она все еще ела по одной красной ягодке, а их был у нее целый карман. И тогда чудище, удивившись ее смелости, предложило проводить ее через лес. «Если ты захочешь вернуться, пока мы будем в лесу, я доведу тебя обратно, но как только мы выйдем из лесу, повернуть назад будет уже невозможно». Девочка решила, что в деревеньке ее ничто не держит, да и очень уж хочется хоть одним глазком заглянуть, что же там, за лесом…

Долго они шли с чудищем, переправляясь через бурливые реки, обходя топкие болота, отбиваясь от диких зверей. И наконец вышли из лесу и увидели мир вокруг. Он был больше и краше всего, что девочка видела в своей лесной деревушке, чудеснее того, о чем твердили птицы. И когда лес сомкнулся за нею и чудищем, превратившись в непролазную чащу, они даже не обернулись. И зашагали дальше, встречая повсюду грустничные кусты, усыпанные красными ягодами. Чудище сплело корзинку из ивовых прутиков, и на привалах девочка, напевая, собирала грустнику, которую теперь, оставив лес позади, можно было есть без опаски.

Сорочиха сосредоточенно пожевала губы и кивнула, давая понять, что «сказке конец, а кто слушал…»

– Зачем? – подала голос Лара. – Зачем собирать ягоду, если она и так растет повсюду?

– А она вообще девочка запасливая. Варенья наварит, – отозвалась Сорочиха.

Старуха как ни в чем не бывало улеглась на диванчик и укрылась до самого носа покрывалом. Лара в нерешительности помолчала, не зная, идти ей уже или нет, пока не услышала тихий храп с присвистом.

– Спасибо за чай, – пробормотала она в растерянности, но Сорочиха не отозвалась. Тогда Лара пожала плечами и вышла на улицу.

Теперь, когда уже полностью рассвело, и в пернатое от облаков небо на востоке поднималась пылающая кромка солнца, Лара рассмотрела палисадник Сорочихи и приоткрытую дверь сарая, который ночью не заметила. Из чистого любопытства она заглянула внутрь.

Повсюду лежали алюминиевые смятые банки. Наваленные кучами, разложенные по пакетам, мешкам, старым картонным коробкам – целый сарай металлолома. Лара заметила тот мешок, что помогала наполнить старухе минувшей ночью, – он был небрежно брошен у самого входа. Должно быть, навсегда.

Егор был рассержен, хотя и пытался скрыть облегчение от появления Лары: она видела переливы его сливового гнева с тонким золотистым отсветом. Но он не позволил голосу выдать свою внутреннюю бурю.

– Где ты была?

– Гуляла, а что? – нарочно невинно улыбнулась она.

– Прекрасно…

Его влажные волосы топорщились после душа, а на чистом, выбритом подбородке свежо краснели два бритвенных пореза. Лара поймала себя на том, что надеется: порезался он, потому что переживал из-за ее отсутствия. Ей все же удалось досадить Арефьеву, пусть даже она этого и не планировала.

– Собирайся. Буду ждать тебя внизу, в кафе. Через полчаса выезжаем, – объявил он и вскинул на плечо ремень спортивной сумки. Лара взяла из его рук кожаный рюкзачок с урной:

– Это мое, не трогай. И вообще… Приказывать будешь своим подчиненным, у тебя это наверняка отлично получается. Только вот офис остался в Москве, какая незадача! Может, тебе вернуться?

Егор смерил ее свирепым взглядом, но выпад снес молча. Только дверь за ним захлопнулась чуть громче нужного.

Быстро приведя себя в порядок, Лара повесила рюкзачок на живот, как носят маленьких детей, и ласково погладила мягкую выделанную кожу. Почувствовав, как накатывает щемящее чувство, ставшее таким привычным за последнее время, она поспешила спуститься вниз.

Женщина-администратор, угрюмая, с нездорово припухшим лицом, не обратила на нее никакого внимания, даже глаз не отвела от маленького телевизора, в котором мельтешили беспричинно радостные ведущие ток-шоу.

– Извините…

– Да? – вяло бормотнула она, все еще уткнувшись в экран.

– Вы знаете женщину, которая тут ночью… топчет банки? От пива.

Администраторша довольно хмуро покосилась на Лару:

– Ну?

– Сорочиха ее зовут, – пояснила девушка. – По крайней мере, она мне так сказала.

– Сорочиха, да, а в чем дело? – женщина еще больше насупилась. – Если на шум жалуетесь, то это дохлый номер, сразу говорю. Не в себе она.

– В смысле? – нахмурилась Лара, сознавая, что ее опасения подтверждаются. Администратор вздохнула и любовным движением руки пригладила желтоватые волосы с отросшими черными корнями. Возможность выболтать местные сплетни добавила ее облику живости:

– Она же… это… Чеканашка, чокнутая, не видно, что ли? Детей нет, мужа нет, а на старости лет еще и история эта. Ехала на своей задрипанной «четверке», ночью, в дождь. И под колеса вылетел пацаненок на велике. Детдомовский. Алюминиевые банки собирал, как раз вез сдавать. Ну она его и сбила. Банки по всей дороге разлетелись…

– А мальчик, спасли?

Женщина махнула рукой:

– Какой там, как же, у нас спасут… Говорят, она рядом с ним «Скорую» ждала и все рассказывала ему какую-то сказку. Ну, как утешала, что ли… чтоб не боялся. Посадить-то ее не посадили, свидетели были, что он сам выскочил не глядя. Но ей все равно хватило… Теперь вот как бессонница – тащится банки собирать. Из ума совсем выжила. Да и к пенсии, поди, прибавка. Я вот иной раз думаю, почем сдает-то? Дорого, нет? Вы не знаете случайно?

Лара покачала головой и вышла на улицу. «Время собирать банки», – звучали в памяти слова ночной знакомой. Потом она долго разыскивала продуктовый магазин, а найдя, купила килограмм конфет «Раковые шейки», отнесла к фонарю, под которым ночью познакомилась с Сорочихой, и оставила под рослым кустом полыни, взломавшим старый асфальт.

За этими хлопотами она безнадежно опоздала на завтрак и спохватилась, только увидев, что Егор дожидается ее возле джипа, готовый ехать. Выражение его глаз не сулило ничего приятного, и без того чеканный подбородок совсем окаменел, так что она уже приготовилась ко взбучке или выговору и, вышагивая к машине, лихорадочно придумывала, как поэффектнее дать Арефьеву отпор. Это вдруг напомнило ей искристое и шипучее, до покалывания в носу, предвкушение новой проделки – как в детском саду или начальной школе.

Но Егор не доставил ей такого удовольствия. Он сел за руль, завел двигатель, и машина рванула с места, едва Лара забралась на заднее сиденье.

Несколько километров они пронеслись в гнетущей тишине.

Вдруг, без видимой причины, Егор припарковался у обочины и заглушил мотор. Потом обернулся к Ларе, положил руку на спинку свободного кресла рядом с собой и долго, испытующе глядел на нее. Глаза его стремительно темнели.

Своего он добиваться умел: Лара разнервничалась, даже живот свело. Егор неожиданно показался ей большим и опасным, было в этом мужчине что-то львиное, и не только благодаря кудрявой гриве волос или светлым бровям-кисточкам.

– Ты знаешь, что животные специально распушают мех, чтобы казаться противнику больше своих размеров? Коты даже скачут боком… Не желаешь попробовать? – ехидно предложила Лара. Это была отчаянная попытка расхорохориться, она не могла придумать, как еще вести себя с ним. Внутри Арефьева явно созрело какое-то решение.

– Лара. Нам надо прийти к согласию.

– Какое у нас может быть согласие, с ума сошел? – вставила она, но стоило ему шевельнуться, как она замолкла: в едва заметном движении ей почудилась угроза.

– Ты не пришла на завтрак. А нам далеко ехать.

– Я не голодна!

Это была неправда, она не ела со вчерашнего обеда, и, что гораздо хуже, Арефьев это знал. Но Лара упрямо поджала губы, предпочитая скорее умереть с голоду, чем признать, что ведет себя неразумно.

Егор нахмурился. Ей показалось, что он собирается сказать что-то резкое, но речь его осталась все так же спокойна и строга одновременно:

– Давай я объясню, как обстоят дела. Отношения у нас не очень. Раньше мы ладили, теперь нет. Я не понимаю, что стало причиной, потому что то, что ты говоришь про мои чувства к Лиле, полнейший бред. Но! – он повысил голос, видя, что Лара хочет вставить комментарий, и в этом слове сквозила незнакомая ей властность. – Но речь сейчас не об этом. Мы все равно едем, уже едем. И в любом случае мы все дальше от Москвы. Ни ты, ни я не собираемся отступать, так что нам нужно определяться. Ты, похоже, не совсем отдаешь себе отчет в том, что мы в дороге, и в дороге нас с тобой только двое. Путь неблизкий, дальняя дорога – предприятие рискованное, случиться может всякое. Мне нужен надежный спутник, если угодно, даже сообщник.

Он дал Ларе время осмыслить сказанное, кивнул и продолжил:

– Я хочу быть уверен в тебе. Хочу доверять тебе. Хочу знать, что ты не будешь вот так уходить, не предупредив и заставляя меня гадать, где ты, все ли в порядке с тобой и когда ты вернешься. Что не будешь больше играть в молчанку. Мне надо быть уверенным, что ты не голодна, не терпишь, если хочешь в туалет, только потому, что тебе взбрело в голову мне насолить. Понимаешь, о чем я? Я хочу тебе доверять.

Лара в задумчивости покусывала щеку:

– Но я-то тебе не доверяю.

– Переживу, – хмыкнул Егор. – Раз уж не могу это исправить. Но мне нужно, чтобы я мог тебе доверять.

Арефьев не нападал, не давил, и Лара вынуждена была признать, хотя ей это и не особо нравилось, что в его словах есть доля здравого смысла. Вчерашнее враждебное и ребячливое молчание выматывало ее больше, чем тысяча километров, пронесшаяся под колесами. Но признавать это вслух? Ни за что.

– То есть ты пасуешь! – вскинула она голову, строя из себя победительницу. – Мне, лично, великолепно едется, это у тебя какие-то проблемы. И если ты просишь меня о перемирии – пусть так. Только это ты должен идти на уступки. Потому что это ты сдаешься, а не я.

Она не ожидала от себя такой детской наглости и замолчала. Но Егор был по-прежнему сдержан, а в глубине его глаз промелькнула теплая искорка веселья:

– Хорошо, слушаю встречное предложение.

– Ты даешь мне руль. Скажем, – она быстро прикинула в уме, – меняемся каждые четыре часа.

– Я в состоянии вести машину, кажется, я это уже доказал, – Егор поморщился. – Вчера мы проехали тысячу километров. Надеялся тебя утомить дорогой, чтобы не сильно вредничала.

Лара проигнорировала рискованную реплику:

– Или меняемся, или все продолжится!

– Хорошо, ты будешь вести, – согласился он.

Лара расцвела. Она не ожидала, что Егор так легко сдастся, и уже потянулась к двери, чтобы выйти и пересесть. Но он, как выяснилось, и не сдался, и дверные замки с тихим щелчком заблокировались. Солнце заливало салон горячим светом, и Егор сощурил один глаз. Вид у него был шутливый, а в улыбке засквозил азарт:

– Ведешь один час, потом я три, потом снова ты один час.

– Не-ет! Нечестно! – задохнулась Лара. – Я три часа, потом ты три часа!

– Давай ты два, а я три. Соглашайся, это хорошее предложение.

Она еще колебалась. Егор протягивал ей руку, широкую открытую ладонь. Вздохнув, Лара пожала ее. Кожа у Арефьева была горячая, сухая, и от его длинных пальцев в Ларину руку, чуть покалывая, потекло надежное спокойствие и сила.

– Только первым веду я, – Егор улыбнулся и повернул ключ в зажигании. С уютным урчанием машина встроилась в дорожный поток.

– А ты отличный переговорщик, – заключил мужчина. – Может, бросишь свою фотографию? Возьму тебя к себе в штат, в компанию.

Лара легкомысленно фыркнула.

Синяя снежинка в атласе намекала на новое сообщение, и Егор, уже без Лариного напоминания, включил заветный диск.

– Немыслимо… – с готовностью вздохнула Лиля. – Уже не верится, что где-то там далеко шумит Москва, правда? А ведь еще недавно мы были там! В дороге все отдаляется быстрее, и сейчас Нижнекамская плотина ГЭС гораздо реальнее, чем гигантский город-дракон, оставшийся дышать где-то там… Да и вообще, что такое реальность без человека, наблюдающего ее? Только идея. А плотина, наверное, производит впечатление. Великолепное зрелище, да?

Никакой плотины Лара не заметила. Егор, внимательно следя за дорогой, все равно ощутил ее вопрос и счел нужным пояснить:

– Вчера проехали. Прямо перед ночевкой. Было и впрямь красиво, но я не стал тебя будить.

– Итак, – перебила его Лиля. – Мы проехали первую тысячу километров. Не буду говорить, что дальше будет легче и первая тысяча самая сложная. Все равно что утверждать: первый год брака самый тяжелый. Какой дурак это придумал! Первый год после свадьбы как раз легче легкого, потому что всем еще кружат голову гормоны, молодожены влюблены и счастливы одним присутствием в жизни друг друга. Сложнее становится позже. Так и с дорогой. Вчера мы были влюблены в саму идею дороги. А сегодня осознаем, что дорога – это все, что у нас есть, она еще только предстоит, хотя уже началась, и нужно собрать все силы, чтобы преодолеть это. Преодоление…

Лиля тихо вздохнула и поставила очередную песню – «Sweet dreams». Лара помнила ее с юности, с энергичной басовой партией группы «Eurythmics», под которую протанцевала не один раз на всевозможных вечеринках, под которую при помощи сестры перекрашивала однажды волосы в зеленый цвет, запачкав всю ванную. Но сейчас Лиля, удивив сестру, выбрала самую медленную кавер-версию, давая вслушаться в неожиданно глубокие слова:

Сладкие грезы сотканы из этого…

Кто я такая, чтоб не согласиться?

Пересекая мир и семь морей, вижу:

Каждый на свете чего-то ищет.

Кто-то хочет использовать тебя,

Кто-то – быть использованным тобою,

Кто-то хочет оскорбить тебя,

А кто-то – быть оскорбленным тобою…

Что имела в виду Лиля, рассуждая о первой тысяче километров, что хотела этим сказать? Почему вдруг такой выбор музыки? Лара снова чувствовала себя лишней в этом джипе, летящем на восток. Салон автомобиля был до краев полон Егором, его мыслями, подернутыми синей дымкой, и вздохом Лили, чей прах – в урне, на кресле возле ее вдовца. Не осмеливаясь признаться даже самой себе, Лара вздохнула с облегчением, когда трек с Лилиного диска закончился.