Текст книги "Купальская ночь, или Куда приводят желания"

Автор книги: Елена Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ага, а вот и ты! – рядом плюхнулась Сойкина. – Ох, совсем я запарилась!

Настена разделась и направилась к воде. Катя поняла по ее хитроватому виду: что-то знает, но, как обычно, будет тянуть кота за хвост. Но сегодня Катино терпение было истощено, и она рванула следом.

– Ты можешь толком сказать, что вчера произошло? – Настя осторожно присаживалась, с каждым разом погружаясь все глубже, и, наконец, села так, что вода покрыла грудь и плечи. – Ох, хорошо….

Катя устроилась на мелководье, следя за солнечными бликами, играющими на волнистом песчаном дне. Мелкие рыбешки, сбившись в стайку, стали нахально пощипывать ей пятки.

– Ничего и не произошло.

– Да ага, конечно. Вы перелезли через забор, Ваня с Женькой не успели, потом этот дед выполз…

Катя вдруг вспомнила все в красках и не смогла сдержаться.

– Ну вот, ты лыбишься! – надулась Сойкина. – А я, между прочим, переживала, что там с вами да как. Женька так вообще вся изошлась сама знаешь на что! Мы вас ждали-ждали…

– Мы потом вернулись, но вас уже не было, – невинно заметила Катя.

– Женька злая была как чертяка, – многозначительно поведала Настена. – Так что берегись.

– А чего мне беречься? Она мне кто?

– Знаешь, Женька любому подгадить может. Думаешь, Костя сегодня утром к ней почему заявился? Поди, подлизывался, чтобы не сильно воняла и нервы не мотала.

Услышав это, Катя зажмурилась и с головой окунулась. Досчитала до пяти и вынырнула.

– А с чего ты все это решила?

Настена самодовольно хмыкнула:

– Ну а зачем еще бы он к ней пришел? Не такая, поди, любовь, чтоб до вечера не подождать! С самого утра наведался. Меня мамка за сахаром послала, я мимо проходила и видела – выскочил из их дома, и Женька из окна выглядывала и вслед ему пялилась.

Эти слова въелись в Катину голову, будто их выжгли кислотой. И вертелись, вертелись… Сойкина давно убежала восвояси, вдоволь насплетничавшись и обсудив все, что видела на вчерашних гуляниях, а Катя все лежала на полотенце и слышала ее голос. «Костя утром к ней заявился… подлизывался… Выходил, а Женька из окна выглядывала…» Она не могла забыть, но старалась никак к этому не относиться. Да и почему ее так сильно уязвляет тот факт, что Костя Венедиктов утром заскочил к своей девушке? Не говоря уж о том, зачем именно он это сделал и что они делали у нее дома. Ей, Кате, все это должно быть совершенно безразлично, потому что она и вчера, и сегодня знала – Женя и Костя встречаются. Не попрощавшись вчера должным образом, он решил попросить прощения, может быть, сказать, что он соскучился, или как-то иначе ее утешить или развеселить перед рабочим днем. И то, что вчера Костя и Катя сидели на берегу и болтали, ровным счетом ничего для него не значит. И для нее не должно.

Катя не могла читать, не хотела купаться. Она расстелила полотенце на самом солнцепеке и устроилась на нем, желая превратиться в уголек и перестать думать. Она чувствовала, как щиплет нос, щеки, как ослепительный жар затекает под ресницы, и верхнее веко слипается с нижним, как расплавленное. Она поворачивалась, и солнце пекло плечи, ягодицы и впадинки под коленками. И когда терпеть больше не было сил, она снова переворачивалась.

Наконец, ее желание было исполнено – все мысли пропали. Голова стала чугунной, неподъемной, все движения давались с трудом. Катя кое-как поднялась, чувствуя, что вокруг все плывет, и перед глазами мелькают белые вспышки и черные искрящиеся точечки. И с наслаждением искупалась. Река мгновенно смыла жар, сначала даже сердце зашлось от такой резкой перемены. И когда все тело остыло, голова стала еще горячей.

Дома Катя лежала в полутьме жаркой комнаты, и Алена обтирала ее холодной водой, давала аспирин, привязывала ко лбу капустный лист. Лист был большой и такой гладко-прохладный, что Катя мычала от удовольствия. И проваливалась в сон. Это был солнечный удар.

К вечеру ей все же полегчало. Часов в девять она встала, шатаясь подошла к зеркалу и оценила ущерб. Сожженные плечи, лоб и щеки, и нос, лоснящаяся кожа которого вот-вот лопнет и слезет лоскутами.

– Сама виновата, – вздохнула девушка, и не знала, то ли это относится к ее физическим терзаниям, то ли к душевным.

– Жива? – заглянула Алена. – Может, покушаешь? О Господи, Катя… Ты как после пожара.

– Не надо было засыпать на пляже. Сама виновата, – повторила она. Алена только покачала головой.

После вареников с сочными вишневыми внутренностями Катя повеселела. В ней родилось что-то протестное. Не хотелось сидеть дома, не хотелось прятать обгорелую мордочку в четырех стенах. Не хотелось страдать – да и по какому поводу? Зайдя за Сойкиной и выслушав порцию ахов от подруги и порцию наставлений от тети Вали, она под руку с Настеной оказалась на улице.

Никакого пункта назначения. Просто улицы, переулки, двор трехэтажки и двухэтажки, парк, площадь перед администрацией, рыночная площадь. Они, кажется, обошли весь поселок. Катины ноги зажили отдельной жизнью и несли ее все дальше и дальше. Но и Катины глаза, видно, тоже решили жить сами по себе, потому что зорко вглядывались вокруг. Они видели мужичков навеселе, вшестером взгромоздившихся на старый «ИЖ-Планета» с люлькой и с веселым гоготом промчавшихся мимо. Видели аиста, с меланхоличным видом пытающегося отковырять от асфальта раздавленного ужа. И белоснежного кота, дерущегося на заборе с угольно-черным. И мальчишку, деловито намылившего голову и теперь споласкивающего ее прямо под колонкой посреди улицы, пока его дружок старательно повис на тугой рукоятке, чтобы добыть воды. Словом, ничего действительно интересного.

У дверей магазина «Радуга» девушки столкнулись с Женей Астапенко и верной Надей. В ответ на их приветствия Надя испуганно покосилась на Женю и промолчала. А сама Женька смерила Катю разъяренным взглядом и, нарочно толкнув плечом, надменно прошествовала мимо, таща подругу за собой.

Настена, опешив, застыла посреди тротуара. Женя и Надя ушли прочь: Женя – гордо стуча каблучками, Надя – постоянно оглядываясь.

Катя развела руками:

– Видимо, мы не в чести… С каких-то пор.

– Странно. Она, конечно, вчера злилась, но хотя бы разговаривала. Со мной, – уточнила Сойкина. – Очень странно.

Это столкновение развеселило Катю. Поведение Жени было необъяснимо, но ее неприкрытая злоба вдруг побудила в Катином сердце какую-то шальную надежду на то, что все еще может быть хорошо.

Ноги к этому моменту изрядно устали, и вскоре девочки решили передохнуть. Место это народ звал «пятачком» – на пересечении двух самых оживленных улиц, рядом с двумя магазинами была разбита большая клумба с глазастыми цинниями, и вокруг нее четыре лавочки. На «пятачке» уже собиралась молодежь, мелькнул и куда-то пропал Маркел. Дома никому не сиделось, а здесь можно было лузгать семечки и делиться новостями, сплетничать и заигрывать. Но Кате не хотелось больших компаний, а тем более в таком виде. Каждый, кто болтал с Настеной, не упускал шанса подшутить над Катиным красным носом, и девушка не могла их в этом винить, но и выслушивать было малоприятно. Настроение, такое боевое, вдруг испортилось. Она распрощалась с Настеной и направилась к дому, чувствуя одновременно и огорчение, и злорадство.

– Ты показала себя полной дурой, – пробубнила она себе под нос, пока никого не было поблизости. – Глупый вареный рак, таскающийся по улицам в поисках…

– С кем болтаешь?

Она от неожиданности шарахнулась в сторону. На полшага позади нее шел Костя, и видимо, шел довольно давно. Руки в карманах спортивных трико, крепкие плечи в вырезах голубой майки, серьезные внимательные глаза. И черты лица, теперь не сглаженные Катиными грезами.

– Разведка доложила, ты на пятачке. Маркел, – уточнил он. – Привет.

– Привет, – и внутри у нее что-то мягко всплеснуло. – Ты что это, значит, меня искал?

– Да.

Вот так, просто и без малейшей заминки.

– Я оттуда сбежала. Все эти комментарии по поводу моего… загара, – поморщилась Катя, осторожно касаясь кончика носа пальцем. Костя поглядел понимающе:

– Мне-то ты можешь рассказать… Ты же не заснула, не ври.

И, видя ее нерешительность, пояснил:

– У тебя и коленки красные, и нос, и плечи. Вряд ли ты заснула, сгорела, перевернулась, снова заснула и снова сгорела, так что… Ты чем-то была увлечена. Или кем-то.

– Решила себя наказать, – призналась Катя, пряча глаза.

– И за что – не скажешь?

– Не хотелось бы.

– Ладно.

– Спасибо за босоножки, – спохватилась она. – Я совсем про них забыла.

– Я так и подумал, – кивнул Костя. – Не за что.

Катя вспомнила, какое отчаяние обуяло ее утром – и рассказала об этом ему, опуская, конечно, основную причину отчаяния. А потом рассказала и ту историю с разбитым зеркалом, когда она, второклассница, сидела до темноты в кресле и думала, что скажет маме в свое оправдание.

– Такая тоска. Такой инфернальный ужас. Наверное, только в детстве можно испытывать подобный ужас от какой-то чепухи…

– И как все было? Обошлось? – закусил Костя губу.

– Я ей все выложила, пока она снимала пальто в коридоре. И, знаешь, она в первую очередь спросила, не порезалась ли я. А потом сказала, чтобы я не переживала, и это зеркало было старым и никогда ей не нравилось.

Вспоминая, Катя даже улыбнулась:

– Самое забавное, что ту бумажку, на которой я писала ей записку с объяснением, она тоже нашла. Через неделю. И очень смеялась.

Костя промолчал. И вдруг, совершенно без причины, взял ее за руку.

В первый момент Катя оцепенела, внутри все сладко замерло. А потом она вспомнила про Женю, про ее заносчивый взгляд… и про то, что утром, после того, как отнес и поставил ей босоножки на окно, после всей прошлой ночи, Костя был у Жени.

И высвободила руку.

Она хотела сказать что-то отвлеченное, остроумное, как в кино. Но вместо этого по-дурацки выпалила:

– В магазине сегодня с Женей столкнулась. Сказала «привет», а она прошла мимо.

Костя задумался. Оглядел улицу, небо с акварельными мазками облаков, и уперся немигающим взглядом в Катино лицо:

– Да. У нее сегодня плохое настроение. Потому что мы с ней расстались.

– А.

Она не нашлась, что еще можно прибавить. И эту тему они больше не поднимали. Но, когда Костя взял Катину руку снова, она и не подумала высвободиться.

Она оглядывала его. Теперь было заметно то, что вчера не бросалось в глаза. Костины штаны обмахрились по нижнему краю, а на майке, хоть и хорошо выстиранной, были заметны белесые пятна – вытравленная по́том краска. И дешевые шлепанцы были далеко не новыми, с мелкими трещинками по резиновой перемычке. Но несмотря на вещи, выдававшие явную нужду, двигался он уверенно, и было в нем что-то от грации большой кошки.

Костя проводил ее до дома. Было только начало двенадцатого, только что полностью стемнело, и Катя удивилась, когда он остановился у калитки:

– По домам? Детское же время…

– Я не спал прошлой ночью. Как ты помнишь.

– Вот я балда, – покраснела она. – Это я выспалась, а ты, наверное, утром сразу на работу?

– Ага.

– Тогда тебе надо скорее идти! – пришла она в оживление. – Ты ж опять не выспишься.

– Вот сейчас попрощаемся, и я прямо побегу, обещаю, – пошутил Костя в ответ. В свете единственного на улице фонаря его глаза светло мерцали.

– Тогда – прощаемся? – заколебалась Катя.

Он тоже помедлил.

– Да. Завтра вечером… какие планы?

– Те же, что и у тебя, – смело заявила она.

– Хорошо.

Он отступил назад, шаг, еще шаг. Сунул руки в карманы. Потом как-то неловко кивнул ей, голова его дернулась – по всему видно, прощаться он просто не умел. И ушел.

Оставшись одна, в темноте двора, Катя зажмурилась и едва утерпела, чтобы не завопить от радости. На то теперь была веская причина.

Но ночь прошла мучительно. Кожу словно жалили тысячи пчел, лежать на простынях было пыткой, ожоги саднило от малейшего прикосновения. Катя, вся обмазанная сметаной, тихо поскуливала, и задремала только под утро. А полуденный зной ушла пережидать на речку. Она расположилась в самой густой тени, быстро искупнулась и взялась дочитывать «Ночь в Лиссабоне». Это единственное, что могло помочь скоротать вязко текущие минуты.

Она как раз перелистнула и дочитала последнюю страницу, вытерла тыльной стороной ладони слезы и постаралась шмыгнуть носом потише.

– Эй!

Катя мельком подняла глаза, стыдясь их красноты. Рядом стоял Степа Венедиктов.

– Привет. Я сейчас, – торопливо подскочив, она направилась к реке, и несколько минут плавала, старательно ныряя и давая воде охладить свое лицо. Пока Катя купалась, Степа следил за ней, а потом, поколебавшись, сел на песок и пролистал растрепанную книгу.

– Читал? – возвращаясь, спросила у него Катя. Тот отрицательно покачал головой и поспешно вернул книгу на место.

– Хорошая. Очень хорошая, – пробормотала она и ощутила, что вот-вот снова расплачется. Перед глазами еще стояло видение белого и тревожного корабля, призрака спасения объятой огнем Европы. Это было так же реально, как искрящаяся на солнце Юла. Как будто воды Юлы слились с водами португальской Тахо. – Хочешь, дам почитать?

– О чем она? – поинтересовался Степа.

Катя замялась, подыскивая слова.

– О жизни…

И досадливо сморщилась: хотела донести до Степы хоть кусочек своего впечатления, а вместо этого сморозила глупость.

– А что о ней читать? О жизни… – хмыкнул Степа с недоумением.

– Ну да…

Кате захотелось взять книгу и спрятать под покрывало, чтобы ничьи взгляды, особенно Степины, не трогали ее. Защитить от его щенячьей неуклюжести то, что под обложкой. Девушка едва сдержалась. И она, и Степа долго и неловко молчали.

– Ты… читать любишь, да? – начал он.

– Да, люблю.

– А что любишь читать?

– Да разное. Ну вот, Ремарк, например. Который эту книгу написал. И Хэмингуэй. И Райдер Хаггард. Диккенс…

Степа вдруг громко засмеялся, и Катя удрученно замолкла.

– Я никого из них не знаю, если честно, – признался Степа. – Хорошо пишут?

Катя неопределенно повела плечами.

– Ну ясно, хорошо, – Степа кивнул. – А тут-то ты их откуда берешь? У нас, например, дома книг нет…

– Вообще? – поразилась она.

– Вообще. Ну, учебники разве что.

– Я с собой привезла. То, что у бабушки в шкафу стоит, все уже прочитано. И эта последняя, тоже только что дочитала.

– Теперь нечего делать, да?

Катя развела руками.

– Можно где-то раздобыть еще книг, если хочешь! – радостно заявил он.

Степа казался ей вполне милым, но каким-то маленьким. Будто она намного его старше. И дело было не в его худых коленках и торчащих перпендикулярно голове больших ушах.

– Степ, а сколько у вас с братом разница в возрасте? – решила уточнить она.

– Четыре. Мне семнадцать, а ему двадцать один. А что?

– Да так.

Разговор не клеился, но уходить Степа явно не собирался. Он смотрел на нее и о чем-то словно просил. Кате это было в тягость, и она не понимала, чего он хочет. Больше всего на свете она желала бы повыспрашивать у него про Костю, но боялась сказать лишнего, того, что между слов. Поэтому она сослалась на домашние дела и улизнула с пляжа, стараясь не обращать внимания на его разочарование и уговоры остаться.

И потянулись долгие часы ожидания. Костя не сказал, когда зайдет за ней, да они и не договорились толком. Но это явно подразумевалось. Алена ушла к Дубко, и Катя слонялась из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть.

В шесть часов – конец рабочего дня у всех, и у Кости, вероятно, – она принялась бестолково перетряхивать шкаф и сумку с вещами, стараясь выискать что-то особенное. Но, боясь показаться смешной, не решилась надеть платье. И по этой же причине сначала накрасила глаза, а потом умылась. Внутри у нее все бродило от нетерпения и волнения, в животе урчало и сводило, даже поужинать толком не получилось. Хорошо еще, что Алена засиделась у Ольги и не видела Катиных сборов.

В семь она занервничала, не в силах больше сидеть в доме, вышла во двор и устроилась на крыльце. На коленях у нее покоилась книга, одна из старых, давно прочитанных, и строки сливались в бессмысленную череду черненьких крошек. Она ждала, вся напряженно превратившись в слух. Сколько вокруг звуков! Шелест шин по асфальту, щебет птиц, гогот гусей, веселый залихватский матерок пастуха, погнавшего обратно стадо, и треск кустов за забором, в которых запуталась чья-то бестолковая корова. Катя уговаривала себя: вот, наверное, Костя вернулся домой, переодевается, ужинает, или вот уже идет по Береговой, и через минуту появится здесь. Ну, или через пять минут. В крайнем случае, через двадцать, надо только потерпеть.

Но проходили и эти двадцать минут, а Костя все не появлялся.

Когда калитка скрипнула, Катя оказалась на ногах быстрее, чем успела осознать это.

– Катюх! Что ждешь, меня, что ль? – Настена поглядела на нее с любопытством.

– А, это ты… Да мама к тете Оле ушла, и я…

– Ясно. Айда гулять?

Катя беспокойно соображала. Согласиться – и проворонить Костю, а ведь они договаривались. Отказаться – а вдруг он вовсе не придет? Но этого не может быть.

– Нет, Настен, сегодня не получится, я маме должна помочь.

– Да ла-адно, – тянула Сойкина, пытливо вглядываясь в лицо подруги.

– Нет, сегодня никак, – твердо решила Катя.

– Как знаешь, я предлагала! – и Настена вышла за ворота. Ржавые петли натужно и безнадежно заскрипели.

В полдесятого вернулась Алена. Если и заметила, что с дочерью что-то не так, то виду не подала. Позвала ужинать, но Катя отказалась. Она продолжала сидеть на крыльце и старалась читать. Но буквы как-то странно расплывались, дрожали и не желали складываться в слова.

Наконец, завечерело, над ухом назойливо заныли комары. На крыльцо вышла Алена:

– Катюш, хватит глаза портить.

– Да-да, сейчас, – отозвалась она. Дождалась, пока мать вернется в комнату, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоить подкатывающий к горлу всхлип. Захлопнула книгу и прислушалась, в последний раз, с сумасшедшей надеждой…

Но нет, никто не подошел, не заглянул, не запыхался.

Катя зашла в дом и опустила за собой большую кованую гильотину щеколды.

– Смотри, Витя Дубко с пасеки меду принес. Сядь, поешь.

– Не хочу.

– Да что ты со своим «не хочу»?

Алена поставила перед ней тарелку спелой малины, и полила ее из банки медом, диковинным, тягучим и совершенно прозрачным, как жидкое стекло. Катя, повинуясь, сунула в рот несколько ягод, и от их приторной сладости ей вдруг стало и горько, и безразлично. Как робот, она сидела и ела эту малину, уставившись в одну точку.

– Как твои плечи?

– А? Плечи? А что… А, плечи… – с трудом поняла она вопрос. – Более-менее.

– Сметаной мазать надо?

– Зачем переводить на меня продукт? – невесело улыбнулась девушка. – И так переживу. Что там тетя Оля?

Ответа матери она не слушала, спросила для того, чтобы закрыть чем-то тишину. И в какой-то момент осознала, что сидит и просто смотрит на Алену. Изучающе, как будто только что познакомилась с нею. И видит перед собой поразительную женщину, с большими зеленоватыми глазами, прямой спиной и длинной шеей балерины, маленькими деятельными ручками и надменным подбородком. У Кати защемило сердце: вот в чем причина того, что он не пришел. Вчера он наконец-то разглядел ее такой, какая она есть, без ореола Алениного сарафана, глупую, красную как рак девчонку-сорванца, нисколько не похожую на свою красивую мать. Купальская ночь навеяла морок, но следующий день разбил его так же легко. И вот исход.

– Мам… – перебила она на полуслове. – Как так получилось, что ты не вышла замуж? Я имею в виду, второй раз. Не может быть, чтобы тебе не предлагали!

Между бровями у Алены пролегла тоненькая складка.

– Я там была, мне там не понравилось, – пошутила Алена, разглядывая Катю с беспокойством. – Что у тебя случилось?

Катя покачала головой. Мать протянула через стол руку и накрыла ею Катину безжизненную ладошку, сжала пальцы.

– Зачем мне было выходить замуж? У меня есть ты. Зачем нам еще кто-то, разве тебе плохо со мной?

– Нет…

– Если бы я встретила достойного мужчину, который бы стал тебе хорошим отцом, я бы даже не раздумывала, конечно…

– Да причем здесь я? – Катя наморщила лоб. – Ты, ты сама… А любовь? Как насчет женского счастья? Звучит глупо это «женское счастье», но его пока никто не отменял.

Алена поджала губы и опустила глаза.

– Я счастлива. Кто сказал, что для этого нужен мужчина… И вообще мне бы не хотелось говорить на эту тему, – забормотала она.

– Ты никогда со мной не говорила на эту тему. В том-то и дело, – безжалостно заключила Катя и порывисто встала:

– Я спать. Спокойной ночи.

Заперев за собой дверь, она все-таки расплакалась.

Назавтра Катя поднялась ни свет ни заря. Вечернее обещание себе вычеркнуть из памяти Костю Венедиктова она нарушила сразу же – первая мысль была о нем. Обманщик и предатель. Она осудила его, приговорила и тут же оправдала: вероятно, были какие-то важные дела у него вечером. Может, кто-то заболел, или надо было срочно куда-то ехать. Хотя, в любом случае, находил же он время, чтобы забежать к Жене Астапенко утром! Катя выскочила на крыльцо, с надеждой глядя на ворота. Черная курица растопыренной лапой разгребала там сухую листву и недовольно кудахтала.

Не появился он и днем, в то время, когда обычно на работе у всех обед. А Катя так устала вариться в своих переживаниях, что была рада-радешенька, когда Алена послала ее отнести Лиде Нелидовой ихтиоловую мазь.

Тетя Лида в палисаднике полола траву, подоткнув подол. Платье в мелкий цветочек поразительно ей не шло и делало похожей на старуху, темный платок на голове лишь довершал картину. Катя протянула ей мазь и передала привет от мамы, и в ответ выслушала благодарности вперемежку с оханьем и жалобами на недомогания. Она переминалась с ноги на ногу, надеясь выкроить момент и быстренько распрощаться.

– О, – вдруг сощурилась тетя Лида, встав в полный рост и зорко глядя на противоположную сторону улицы.

– Люба, здравствуй! – проорала она женщине, шедшей там. Женщина дернулась, неуверенно посмотрела на нее, кивнула, но не остановилась. Нелидова шумно вздохнула и оперлась на оградку палисадника:

– Пошла… В милицию, видать, сынка вызволять. Вот так, рОстишь их, рОстишь, а они потом хулиганют. Ох-хохох…

– Теть Лид, я пойду, надо…

– Да ступай уже, давай, – разрешила она. – Стой-ка. Катерин, я ж помню, ты на Купалу с Любиными сынками общалась.

– С какими? – не поняла Катя.

Нелидова нетерпеливо махнула в сторону прошедшей женщины:

– Да с какими, с Венедиктовыми, Костей и Степкой. Ты уж смотри, втянут во что-нибудь… С такими водиться…

Катя замерла, еще не вполне сообразив, о чем толкует Нелидова. А та продолжала:

– Вот черт же их дернул стекла бить в школе! Что это, кому это надо было? Ничё не знаю. Хулиганье, одно слово. Да и ладно бы Степка, тот, я понимаю, так себе парень, прямо скажу. Ну а вот чтоб Костя… От этого никак не ожидала. Вроде такой приличный, вежливый всегда, не то что…

– Теть Лида, подождите, вы о чем?

– А, так ты не знаешь, что ли? Я ж говорю, стекла побил, Костя этот, Венедиктов, Любин сын. Библиотека у нас в школе на первом этаже, так он стекла разбил и туда залез. Вчера, вечером, часов в семь. Так и поймали, в библиотеке. Юморист, нет бы в директора кабинет, или в учительскую, а то – библиотека! Шо оно ему там понадобилось… Хорошо хоть, ничего не пропало, так бы за воровство упекли. А так поймали, на пять суток посадили, за хулиганство… И тоже сказать… Нет бы вовремя удрать, как все нормальные. Так нет, еще и попался. Бестолковый!

– Какая-то глупость… – нахмурилась Катя. – Он не полез бы…

– Ой, Катюш, чужая душа потемки. Такие-то самые опасные. Если по парню сразу скажешь, бандюган он или кто еще – это полбеды. А вот такие тихонькие да вежливые, им потом что в голову придет, и все, пиши пропало. И ведь, главное, почти отличником в школе был. Костя с моим Сашкой в одном классе учились. Классная мне, бывало, на собрании, говорит: «ваш Саша опять лоботрясничает, лучше бы с Кости Венедиктова пример брал – такой толковый парень». А теперь вон, Саша мой в Курске, а Венедиктов их ненаглядный – в ментовке.

Лида почти торжествующе качнула головой и перевела дух.

Катя попрощалась и чуть не бегом припустила к Сойкиной. Та должна была знать все подробности.

Но подруга повторила почти слово в слово. Сама она при происшествии не присутствовала. Вчера вечером с улицы заметили, что в школьной библиотеке разбито стекло и будто бы внутри кто-то ходит. Вызвали милицию, и уже милиция поймала Костю, вылезающего из библиотеки через разбитое окно.

У Кати это все в голове не укладывалось. Она спросила у Настены адрес Венедиктовых, еще не зная, зачем ей это, и побрела по Советской, напряженно размышляя. Костя вряд ли стал бы бить стекла. Да и место такое странное – библиотека. Почему библиотека? И тут ее осенило. Вчерашний разговор со Степой на пляже! Она сказала, что ей больше нечего читать – и что ответил Степа? «Можно где-нибудь раздобыть». Это слово. «Раздобыть». Но как в библиотеке оказался Костя?

И Катя опять перешла на бег.

Она миновала две улицы и перекресток и остановилась перед невысоким забором из старого горбыля. Звонка нигде не было. Она робко вошла на двор и, встав на цыпочки, заглянула в окно. Сквозь тюлевую занавеску было видно, как Степа лежит на диване и смотрит какой-то боевик с Жан-Клодом Ван-Даммом. Катя постучала в окно. Степа встрепенулся и выглянул.

– Катя? – он был счастлив и обеспокоен одновременно, и постарался стыдливо прикрыть рукой непонятно почему расквашенную губу. – Заходи.

В доме, стараясь отдышаться, она быстро огляделась. Чистенько. Извечный ковер, прибитый к стене над кроватью. На трюмо ряд бутылочек и баночек, флаконов из-под лака для волос, пустых, но стоящих тут по деревенским представлениям о красоте. Заметно, что ни одну склянку из-под одеколона и туалетной воды в этом доме не выбросили за многие годы – все они были выставлены вдоль зеркала внушительной батареей. Рослые герани на узеньких подоконниках. Одна стена оклеена мягонькими обоями «под кирпич» – Катя встречала такие у многих знакомых и даже знала, что невозможно удержаться, чтоб не продавить их ногтем в каком-нибудь не очень заметном месте. На приоткрытой межкомнатной двери покачивался календарь на позапрошлый год с фотографией играющего мускулами Дольфа Лунгрена.

– Я не знал, что ты придешь… – промямлил Степа, спешно сгребая брошенные на диване вещи и запихивая их в шкаф.

– Где твой брат?

Степа замялся.

– Он…

– Я знаю, что он в милиции. Что вчера произошло, можешь толком объяснить?

– Наверняка уже весь поселок знает… – начал Степа. – Спроси кого другого.

– Весь поселок только судачит, – отмахнулась она. – А я хочу правду.

– Да? А тебе зачем?

Катя выдержала его взгляд, не дрогнув. И от этого Степа вдруг стушевался. Его глаза забегали.

– Зачем ему понадобилось бить стекло в библиотеке? – продолжила девушка. – Что он там хотел?

– Какая разница? – нервно дернулся паренек. – Сейчас мама придет…

– Мама не придет, она пошла в милицию, хлопотать за него, и ты это знаешь. – Откуда-то у Кати взялся такой напор, что она сама удивилась бы, если бы задумалась на сей счет. Она чувствовала во всей истории какую-то жуткую несправедливость, и не собиралась сидеть тихо.

Но Степа сильно нервничал. Катя устыдилась, что почти ворвалась в дом, и решила присесть на краешек дивана рядом с ним.

– Степ, послушай… Мне очень надо знать. Он разбил окно в библиотеке… Зачем?

Паренек насупился:

– Тебе-то какое дело?

– Так. Если ты не хочешь мне помочь, буду рассуждать вслух, – заявила она. – Твой брат разбил окно. Но если бы это была просто пакость, хулиганство, его бы не поймали вылезающим из окна. Он был внутри, в библиотеке. Зачем? В библиотеке хранятся книги. Вчера на пляже я сказала, что у меня кончились книги, и ты ответил, что можно раздобыть. Где? Там, где они есть. Книжного магазина нет. И вечером твой брат оказался в библиотеке. Что это значит?

Она и сама знала, что это значит. Костя каким-то образом узнал, что она говорила Степе, решил ее обрадовать, принеся книгу. Но попался. Это что, значит, он думал о том, как сделать ей приятное? Неужели он решился из-за нее на воровство? Нет, стоп. Ведь его поймали вылезающим из окна, но с пустыми руками…

Катя пытливо смотрела на Степу, замечая его нервно подергивающийся кадык, готовый взрезать тонкую шею, потупившийся взгляд, едва видно дрожащие пальцы. И припухшую, с засохшей корочкой, губу, разбитую слева – как от удара правым кулаком.

Она поняла.

– Это ведь не он, а ты! Он бы не стал бить стекла. Это ты решил принести мне книги. А он узнал и вернул книги на место, ведь так? И когда уже вылезал обратно, его и скрутили. Так? Степа, это так?

Катя встряхнула парня за плечи, но тот грубо оттолкнул ее:

– Иди отсюда.

– Я никуда не уйду, – девушка тоже вскочила на ноги. – Я пойду, но только с тобой, и только в милицию. Там ты скажешь, как все было, и Костю выпустят.

– Костя, Костя, вечно Костя! – взорвался Степа. – Ты в него втрескалась, да? Я же вижу, что да! Ну, что в нем такого? Он не полез бы тебе за книгами, это я полез! Я! Для тебя! А ты тут теперь стоишь и чего-то корчишь еще.

– Я хочу, чтобы ты сказал правду.

– И сел вместо него? Отличная идея, – хохотнул Степа.

Как бы он не старался выглядеть крутым и взрослым, глаза у него были все те же, затравленные. Но в Кате не осталось ни капли жалости. Теперь она хотела только быстрее вызволить Костю. Он сейчас сидит в отделении, в то время, как Степа смотрит телек…

На губе Степы повисла кровяная капелька – снова лопнула ранка.

– Это он тебя так? – догадалась Катя.

– А кто еще… Или ты думаешь, он ангелок? – Степа зло зыркнул и помахал руками, изображая крылья. – Как он взбеленился, узнав по книги и про то, что они для тебя! Сволота…

– Может, он и не ангелок, но вот ты точно трус. Трус! А ведь это твой брат.

Катя смерила его презрительным взглядом и направилась к двери.

– Кать.

Она остановилась.

– Я скажу, – согласился Степа. – Я пойду прямо сейчас в милицию и все расскажу, как было. И попрошу, чтобы его выпустили, а меня посадили, хочешь?

– Хочу…

– Только ты меня за это поцелуй.

– Что?! – не поверила она своим ушам. – Ты совсем уже, того?

Степа покачал головой:

– А иначе я скажу, что ты врешь, тебе никто не поверит, а Костян будет молчать. Я же его знаю, он будет молчать. И сидеть. А ты ж ничего не видела, и у библиотеки тебя в тот момент не было, так что… А если ты сейчас меня поцелуешь, он к вечеру уже выйдет. Как тебе такой план?

Быстрее, чем разум завопил бы «нет», Катя пересекла комнату и прижалась губами к Степиным губам. Он встрепенулся, притянул ее к себе, но девушка тут же отпрянула. Вытирая рот рукой, она чувствовала вкус его крови. И с вызовом и отвращением смотрела на оторопевшего парня. Он явно не ожидал такого быстрого согласия – и такого короткого поцелуя.