Текст книги "Кострецкие истории (СИ)"
Автор книги: Елена Матузова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Стоило мне только открыть дверь, как толстый Мурлик, чуть не сбил меня с ног, целенаправленно топая к вкусной сметане.
– Петр Иваныч, пожалуйте к столу, откушать! – улыбаясь, я позвал дедушку.
– Спешу! Вы только без меня не начинайте! – засуетился дед. Он быстро сложил свои инструменты в специальный, столярный ларчик, подаренный Архип Янычем, и спешно пошагал к дому.
– А ну-ка умываться, живо, шагом марш! – генеральским голосом приказала бабуля.
– Будет сделано! – отрапортовали мы, и принялись умываться, колодежной водицей.
У нас, в нашем дворе, была самая холодная вода в колодце, потому что он глубокий, преглубокий, так мне объяснял дед. Но зато вода в нем, кристально чистая и живая, но почему живая я не знаю, но бабушка говорит всегда: « Ежели болит чего, то испей водицы живой с колодца, и болька мигом загоится!». Мы смачно позавтракали, даже Мурлику и Зуйку перепало, а после, каждый занялся своим делом. Дедуся вернулся к верстаку, бабулька мыла посуду, а я сытый и радостный, бежал вприпрыжку по тропке, к друзьям, чтобы замечательно провести этот день, оставив место вечерней, сказочной жизни, с уст баб Груни. Весь день мы гоняли, играли в разные игры, смеялись, шутили, в общем, наслаждались солнечной свободой счастливого детства. Лишь только вечер коснулся макушек леса надвигающими сумерками, мы побежали гурьбой к дому Аграфены Митрофановны, где ждал нас очередной увлекательный рассказ.
–Ну, что пострелята, все в сборе, али нет? – прищурясь, с улыбкой спросила она.
– Все!!! – хором ответили мы.
– Все, все пьи все! Женька, Маюська, Дуняшка, Павлуха и Демид! – перечислил всех Тарас, для верности.
– Зачинай бабуля, не томи, мы сгояем от нетейпения! – нервно подгонял её Тарас.
– Ох, егоза! Итак, начинаю! – и Аграфена Митрофановна стала рассказывать, разжигая неподдельный интерес в наших глазах и душах.
ГОЛОС КРАСОТЫ.
В небесном королевстве, как-то поссорились нежность облаков и хмурость тучек. А вот причиной этого раздора, была девушка Марья. Земная девушка, младшая дочь крестьянина Агафона.
– О, надо же, и у нас есть Агафон! – усмехнулся Тарас.
– Не встревай без надобности, юлоза* (надоедливый человек) – одёрнула его баб Груня.
Как уже было сказано, Марья была дочерью крестьянина, который не покладая сил трудился, чтобы содержать дочерей, а их у него пятеро, жена-то померла при рождении Марьи, вот Агафон и остался один доглядать семью. Проживали они в селе Каинском, где в обветшалой и чуть накренившейся церквушке владычил туташний дьяк Милентий, он больше похож был на тыкву в длинной ризе. Служащий Милентий, проявил себя для людей, скорее в образе вечно голодного попрошайки, нежели смотрителя духовности. Старые люди посмеивались ему в спину, при этом крестясь, шептали: « Глянь-ко, тыквенный дъяк на поиски отправился, небось, поживу учуял гдесь!».
Село Каинское стояло на холме, а низина умывалась речушкой Брянкой. Над этой округом хозяйничал барин Фома Тимофеевич Гурин (тучный мужчина, и достаточно высокий, с устрашающей внешностью, да маленькими свинячьими глазками). Его жена, Станислава, по роду своему имела приближение к тогдашнему царю, а точнее к царскому столу, так как некая родня её, работала на царской кухне. Умело пользуясь данной привилегией, Фома Тимофеевич, гордо и высоко задирал свой нос картошкой, держа под страхом всю округу. Он мог с легкостью, неожиданно заявиться к любому селянину, и взять без спросу и согласия всё, что ему заблагорассудится (невзирая на то, предмет это, или же человек). Его так и прозвали – Фома Хапун.
– А Марьюшка-то тут при чем? – округлив глаза от недоумения, спросила Маруся.
_ Пьи чём, пьи чем, да пьи том, что яботница была она и умница! Неужели не понятно! –утвердительно ответил Марусе, Тарас.
–И не только этим привлекала девушка барина. А вот ещё чем, слушайте дальше! – больше заинтриговала нас баб Груня.
Природа наградила Марьюшку дивной красотой и острым умом. Ещё с малолетства, она показала себя со стороны грамотности, а, как известно, во времена той, ихней поры, люди были, малограмотные, а коль и ведали чего, то крепко держали это в секрете, кабы не накликать беду на свой род. Не больно надобен в тот час был человек грамотный, боле надобен был трудовой.
– Баб Груня, а куда подевались остальные дочери Агафона? – спросил Демид.
– Так как Марьюшка была самая младшая, то старшие сестры, уже выскочили замуж, и уехали из села Каинского. Они не больно-таки хотели родниться со старым отцом и той, которая, по их мнению, была виновна в гибели матушки – с сочувствием в голосе произнесла Аграфена Митрофановна. Немного призадумавшись, она продолжала свой рассказ.
Росла Марья и расцветала с каждым годом, аж до шестнадцати годов. С батюшкой в прокос ходила, колосья пшеницы серпом срезала в снопки, а затем, просушенные колосья била цепом, для отделения зерна от соломы, чтобы после зерно пропустить через валы жерновов, и уже из спелой, обмолоченной пшеничной муки, испечь ароматный вкусный хлеб.
– Ничего себе, это сколько нужно усилий приложить, чтобы покушать свежеиспеченный хлебушек?! – удивленно спросила Маруся.
– А я видел у нас в амбае, такие штуки, как их…сейп и палку с цепью – поумничал Тарас.
–Всё верно, чтобы откусить краюшку хлеба, нужно потом напоить каждый колос и трудом испечь желанный каравай! – мудро и понятно проговорила Аграфена Митрофановна, кивая головой.
И вот что самое интересное в этой истории. Марья, когда бралась за любую работу, вкладывала в неё душу, сердце и голос, а голос она унаследовала от матушки. Когда Марьюшка пела, небеса купались в счастье, и всячески помогали ей в работе. Облака прикрывали саженное и сеянное от палящего солнца в знойную погоду, тучи же поили влагой дождливою всё живое, поэтому урожай всегда у девушки был на ура. Что и вызывало радость у соседствующих крестьян и зависть, и злобу у более зажиточных соседей.
Ранним летним утречком, поправляя ризу, наш круглый дьяк отправился пройтись по селу, кабы услышать, разнюхать чего – ни будь новенького и интересненького. А, как нам всем известно, утро крестьянское начиналось с первого появления лучика рассветного, с крика петушка, с бриллиантовой росы на душистой травке. Пока наш дьяк нежился на подушках, Марьюшка с отцом уже доканчивали второй укос. Они косили поодаль, на лугу, и до села доносился очаровательный голос девушки, поющей дивные старинные напевы.
Ой, люблю я травушку,
Травушку медовую.
Ой, люблю муравушку,
Сладко – васильковую.
Бабочки – подруженьки,
Вы всегда высОка,
Передайте друженьке,
Жду его далёко.
Ай, люли, люли, люли,
Я кручинюсь вдали.
Ай, люли, ля, лёленьки,
Дайте крылья доленьке,
Кабы взмыть под небеса,
Заглянуть в его глаза.
Ветерок утрешний, заслушавшись пением девицы, тихонько колыхался на прибрежных камышах в низине. Солнышко нежно согревала её теплом, а белые и пушистые облака, пытаясь хоть чем-то развеселить Марьюшку, принимали различные образы всего того, над чем или кем проплывали. Речушка переливалась серебром ряби и мелодично журчала в помощь голосу. Только тучка темная, так была потрясена напевами, что слезки капали на землю холодным дождиком.
Настолько необычайно красив был голос девицы, что услышав его, барин, проезжая на двуколке по селу, был очарован. Сердце Фомы Тимофеевича вновь расцвело благоуханным жасмином, да забилось быстрее, а душа обрела те самые крылья бабочки. Он тут же принялся искать ту, которая снова оживила его чувства. Объездив всю округу вдоль и поперёк, барин, никого не сыскав, решил поинтересоваться у селян. Остановив лошадь у ближайшей хаты, он стал расспрашивать о красоте, льющейся то ли по реке, то ли по ветру, то ли по облакам, опьяняя его нутро.
– Не ведомо вам, кто это поет на моей земле? – жестко спросил Фома Тимофеич у Катерины Евстигнеевны (жены рыбака Андрея).
– Да нет, не ведомо нам, откуда же? – испуганно ответила Катерина.
– Ладно, поспрошаю у Мефодия…. Но пошла! – подгоняя лошадку, громко крикнул он.
Свернув на левый поворот, неподалече, прямо на лицо, стоял дом с огромными, коваными вратами, и брехливой собачонкой Фунькой. То и был дом кузнеца Мефодия. Хозяин во дворе чинил табурет, когда Фунька забрехала на путника.
– Мефодий, а Мефодий, выдь-ка, разговор есть – сурово сказал барин.
– О чем разговор-то? – с любопытством, вытирая крепкие руки, спросил кузнец. Барин так и не сошел наземь, потому, как побаивался мощи Мефодия, так и гутарил с ним сидя в двуколке.
– Значит, вот об чём спросить хочу. Не знаешь ли ты владелицу столь дивного голоса, который словно сладкий нектар, разносится по округе? – пристально вглядываясь в лицо богатыря, спросил Фома.
– А на кой тебе ведать-то, али задумал чего? – чуть подавшись вперед, устрашающим голосом проговорил кузнец.
– Ты, ты! Да, ты забываешься, с кем говоришь, теля мокрое! А ну, говори, коли ведаешь! Иль я тебя, я тебе… – заикаясь, возражал Фома Мефодию, отодвигаясь назад. – Чего трусишься, яко заяц?! Не знаю я ничего и не про кого! – усмехнулся русич, и направился к себе во двор. А барин заспешил отъехать.
– У Евдокии спроси, может она ведает – вослед прокричал кузнец, удаляющемуся Фоме.
– Уф, и народила же матка – земля такого дуба. Как Василина (жена кузнеца, хрупкая, маленькая женщинка с тоненьким, писклявым голоском), умудряется жить с ним под одной крышей? – стряхивая остатки страха, возмущался сам себе под нос, толстосум.
Проехав немного, на пути ему встретилась Евдокия, грузная, высоченная женщина с коромыслом и вёдрами, она по воду шла к речке.
– Доброго дня Евдокеюшка! – подлизывающим тоном говорит барин.
– И вам того ж!– недоверчиво сказала она.
– Не видала ли ты девицу, которая поет яко ангел? Её красивым голосом сегодня напоены все в округе! – спрашивает Фома, искоса заглядывая в широкое лицо Евдокии. Она же, остановившись, поставила вёдра наземь, немного призадумалась.
– Да это ж, Марьюшка, младшенькая дочурка Агафона, что живет на окраине. Красивый голосок она унаследовала от Валентинушки, царство ей небесное (перекрестилась трижды), померла-то при родах она, славная была ткачиха! – с грустью и сожалением поведала она барину. Тот же загорелся, зарумянился, и не дослушав до конца, помчался искать красну – девицу, окатив Евдокию пылью из-под колес.
– Шальной! Надо бы девку упредить, не к добру-то барин интересуется, – сказала она и заторопилась к лугу.
Солнце близилось к обеду, а Марьюшка с отцом работали в поте лица. Уже скошенную отаву, они перетряхивали, кабы просушить. И тут Агафон увидал спешащую Евдокию.
– Доброго денечка Дуняша! Что тебя так торопит? Что за вести? – добро спрашивал он у женщины.
– Агафон, уводи и прячь девку – то, видать не с добрым умыслом ищет её барин. Он то и дело спрашивает у всех о ней. Не накликать бы беды – удрученная происходящим, заботливо говорила она ему.
– Да что может статься – то? Барин не видал дочку ни разу, что за интерес он к ней имеет? – недоумевая спрашивал Агафон.
– Простофиля ты, Агафон, жизнь прожил, а ума так и не набрался, тьфу! Девка – то на выданье, сейчас жа заберет у тебя дочь, останешься ты один, не уж-то не понятно!? – постучав ему по лбу своим указательным пальцем, разъяснила Евдокия цель визита барина в село. И тут-то Агафон сообразил, что прятать дочку надобно.
– Беги милая, схоронися в лесу где ни будь, и сиди тихенько, слова не кажи, а спустя недолгого времени, вернешься домой – обнимая свою дорогую кровинушку, напутствовал отец.
–Батюшка, от чего, али от кого бежать – то? Али я кому дурного чего сделала, али обидела кого словом и делом?– не понимая ничего, спрашивала Марья у отца.
– Ты не кори себя милая, не тужи, просто надобно так, на время, понимаешь, надобно, – со слезами на глазах провожал её взглядом отец, перекрестив на дорожку.
А тем временем, двуколка барина уже виднелась вдали.
– Торопись милая, прячься! – с замиранием сердца тихонько прокричал батюшка Марии, которая скрылась в гуще леса. Барин не заставил себя ждать, через пять минут, он уже был подле Агафона и Евдокии.
–Тррр! Стой, кляча дохлая! – прокричал лошадке он.
– Вот вы где, а я с самого утречка ищу вас. Доброго денечка! Бог в помощь! – словно лис исхитрялся Фома, оглядывая всё вокруг.
– И вам не хворать! Потеряли чего, барин? – спросил крестьянин.
– Потеряли чего, потеряли чего, да, потерял, дивный голос потерял! Слушай русич, а не твоя ли девка песни красные поёт? И кстати, где она? – не унимался с вопросами Тимофеич., извиваясь, словно уж на сковородке.
– Вот спасибо вам на добром слове (Агафон низко покланялся, сжимая шапку в кулаке)! Дочька-то моя, видать дома хозяйничает, али в лес по грибы ягоды пошла, а может и на речке белизну стирает, кто ж её знает, где она может быть?! Она у меня вся в мать, ты помнишь Евдокия, Валентинушку мою, славная жена была, а красивая, что не в сказке сказать, не пером описать! – начал словами путать толстого барина, Агафон.
– Помню Агафонюшка, конечне ж помню! Вот бывало, пойдем на реку бельё стирать, а она как запоет, от ейного голоса ветра успокаивались, во как! – поддакивала Евдокия.
–Ну всё, хватит ситом воду черпать! – грозно прошипел Фома.
–Говори прямо, где дочь твоя? Не скажешь добром, силою истину выбью! – пригрозил он, а глаза его огнем злобным зажглись. И вот тогда, те, кто живет там, на верху, в поднебесном королевстве, решили заступиться за русича, который жизнь отдает земле.
Тут же солнце скрылось за облаками, разыгрался не виданный ветер, сгибая к земле всё и всех на своем пути, тучи нахмурили брови и…
– Ой, я боюсь! – Маруся прижала к себе Дуняшку и закрыла глаза ладошками.
– Не тъюсь, не нагоняй стъях на всех! Сиди тихонечко и слушай, что будет дальше! – немного настороженным голосом произнес Тарас.
– И в правду, Маруся, не стоит бояться, это же всего на всего рассказ, да и я точно уверен, что всё будет хорошо! Ведь так, баб Груня? – глядя в глаза рассказчице, с почти уверенностью спросил я.
– Что, боязно? Сидите да слухайте, и не встревайте, а не то забуду ещё чего! – тихо сказала Аграфена Митрофановна.
Тучи нахмурились, и вдруг небо, как перевернутая полная чаша, пролилось холодным дождем на луг. Евдокия с Агафоном под берёзонькой укрылись, а барин, от неожиданности, словно мешок с картошкой, шлепнулся на землю с двуколки, и долго ещё не мог подняться на ноги, потому, что уж больно круглое и выпяченное пузо у него. Обрадованная этим событием лошадь, налегке, поскакала в своё подворье. Оставив хозяина мокнуть под дождем.
– Так ему и надо! Толстопуз несчастный!– притопнув ногой, воительно сказал Демид.
– Да, правильно, так ему и надо! – дружно подхватили мы.
– Тишь, тишь, а то всех в округе распугаете! – улыбаясь, сказала баб Груня.
Сполна духмяный луг испил водицы небесной, пора бы уже, и остановиться, но дождь не заканчивался. Он лил и лил вперемешку с облачным прояснением.
– О, глянь, Дуня, эко там наверху за распри разожглися! Видать домой бежать надобно, а как, дождь словно ополоумел, льёт с ведра гнев-то свой на землю! – тихонько сказал Агафон, Евдокие.
– Я точно знаю, что нам делать, как до дому добраться! – недолго думая, радостно сказала она.
– Так вот! У меня ведра-то два, и нас с тобой тоже двое! Берем по ведру, надеваем на головы, и вперед! – уверенно произнесла умная женщина.
– А что, это идея хорошая, только вот незадача получается, как мы на дорогу глядеть – будем, коли голова под ведром таиться станет, а? – лукаво спросил её косец.
–М-да, как на дорогу смотреть? Как смотреть? Да легко и просто! Петлицу ручки ведёрной под бороду, и голова суха, и дорога видна! – деловито улыбаясь, ответила на поставленный вопрос, Евдокия. Так они и сделали, надев ведра на голову, как каски, они пошлепали по лужам до дому. Идут себе, идут, похихикивая над барином, а барин – то, весь мокрый, грязный, остался лежать под корчагой, лязгая зубами от холода, и всё время повторяя:
– Ннее ххооччуу ннии ггооллооссаа, ннии ддееввы! Ддооммооой хочу! Ик!
Как мы знаем, туча опрокинула свой гнев только на луг, не коснувшись округи, а в лесу, не далеко от места события, под елочками, среди черничника сладко дремала Марьюшка. Она даже и представить не могла сюжет происшедшего. Сквозь еловые лапки проник солнечный зайчик, и весело прыгая с веточки на ягодку, добрался до румяного личика красавицы. Он играл с ней в пятнашки, качаясь на густых черных ресницах, пока она не открыла небесного цвета очи.
– Ой, батюшки, да я видно полдня проспала! Надо же домой бежать, отцу помогать! – засуетилась Марья, стряхивая сосновые иголки с платья. Она заторопилась по тропинке к дому.
Ветер уж утих, успокоилась река, а небесные жители (облака и тучи) никак не могут поделить право первенства встречи красной девицы.
– Мы, легкие, нежные, воздушные! Мы должны сопровождать Марьюшку из леса! – язвительно заявили кудрявые облака.
– Нет, мы должны! Мы большие и сильные! – возражали темные тучи. И пока они выясняли, кому провожать девицу до дома, красавица спешно вбежала в село и, дойдя до своей калитки, низко поклонилась солнышку, ветру, да небесам, подарив им ослепительную, белоснежную улыбку. А дома её ждали батюшка с Евдокией за столом, и весь вечер они, наперебой рассказывали Марьюшке, про пузатого барина, который, яко жук, упав на спину, не мог подняться. До глубокой ночи в доме Агафона слышался радостный смех, а в имении барина, аж до самого утра раздавалось:
– Ик! Тук – тук – тук! Апчхи! Ик! Тук-тук-тук! Апчхи! – это зубы Фомы Тимофеича стучали, да ещё икота и чих долго не давали ему уснуть.
– Да! Так ему и надо! Ух, жук! – грозя пальцем, деловито заявил Тарас.
– Всё сорванцы и невестушки, а ну, айда по домам! Спать пора! Завтра рано на ярмарку поедем! Так что, кыш! – выпроваживала нас Аграфена Митрофановна.
Гурьбой, мы весело зашагали по дороге, бурно обсуждая услышанный рассказ. А придя домой, на столе меня ждали, крынка с парным молоком, а на блюде сахарные калачи, кабы я поужинал. Перекусив, я отправился спать, по пути взглянув на ведро, стоявшее в углу, я рассмеялся, представив Агафона и Евдокию, которые больше были похожи на захватчиков, чем на укрывающихся от дождя людей. Нырнув под пуховое одеяло, я сладко уснул, торопя во сне ночь, чтобы завтра, быстрей настало.
ДОЛГОЖДАННАЯ ЯРМАРКА!
Н аконец, утро ранее настало. Не успел ещё даже солнечный зайчик забраться ко мне на подушку, как я, словно птичка, выпорхнул из-под пухового одеяла, предвкушая предстоящее путешествие. Ярмарка первая почти осенняя, и последняя летняя ярмарка. Её ждали все, готовились, выращивали знатный урожай, мастерили и ремесленничали. Чтобы потом, в долгожданный момент, покрасоваться людям, да выручить немного скарба. Накануне этого события, наш хутор был больше похож на муравейник, нежели на хутор. Все суетились, трудились не покладая рук. Дед Архип, дни напролет проводил в своей мастерской (сарайчик, в котором раньше жили курки), и никто не знал, чего же приготовил дед. Аграфена Митрофановна, напевая старинные напевы, колдовала с молоком, оттапливая вкуснейший, белоснежный творожок, взбивала сливочное масло, собирала сметанку с подкисленного молока. У деда Филиппа и баб Акулины, тоже ремесло процветало. Пока дед Филипп обжигал в печи дивные тарелки и кувшины, Акулина Павловна разрисовывала глиняную утварь всяческими чудесными изображениями. То у неё на пузатом горшке колосилась золотая рожь с васильками да ромашками, то на жбане красовалась яблонька с румяными, наливными яблоками, а то на подносе светило ясно солнышко, играя с облаками-птицами. Баб Маня такие выкрутасы вышивала, что глаза разбегались от красы. В общем, жизнь кипела, яко вар в чугунке. И мне это очень по сердцу было. И вот оно, вот моё сказочное, ярмарочное утро!
Каждый год, 25 августа, в Падоге проводилась Ярмарочная неделя. Песни, пляски, детская кутерьма, знакомства, шум и гам сопровождали торговлю. Там можно было повстречаться со скоморохами, с медведями, цыганами и ещё со многими, многими. Как говорит моя бабушка «И себя показать и на других посмотреть!», а дед всё время добавлял « А кабы не посрамиться, всяк должен знать своё дело!».
– Женек! Ты где? Давай просыпайся! Собираться в путь пора! – позвала меня бабуля.
– Да я уже готов! Уже лечу! – громко забарабанил пятками я по полу.
– Милый, садись к столу и плотно позавтракай, дорога дальняя и долгая предстоит нам! – сказала бабушка. А на столе меня ждал теплый, только что из печи каравай, кварта парного молока, плошка с борщом, да отварная картошка с укропчиком и шкварками. Сытно позавтракав, мы засобирались в путь. Уложив товар в телегу, бабушка уселась позади, а мы с дедусей, сели впереди, «за руль».
– Трогай! Ну, давай, трогай! – понукал дед лошадь. И мы выехали со двора. Вся хуторская дорога, словно бусы мамины, была просто усеяна телегами, лошадьми, собаками и Костринцами. Каждый вез нечто необыкновенное. Солнышко провожало нас, ярко освещая путь до Падоги. Первым ехал полный обоз деда Филиппа Никифоровича. Вторым Архип Яныч был. Третьи были мы. А за нами тетка Настасья и дядька Никодим Кирилыч.
Проехав не так-то уж и много, солнце, полностью проснувшись, припекало не на шутку. Птицы наперебой, друг перед дружкой заливались на разные голоса трелями. Теплый ветерок, играя, колыхал макушки деревьев, кустов и траву, создавая необыкновенную сказку. И тут тетка Настасья запела, дополняя красоту чудной песней.
Солнышко ты красное,
Что ж по небу катишься.
В белом пухе прячешься,
Словно сердце ясное!
Погляди на мир с небес,
На луга духмяные,
На просторы званые,
СОтканные из чудес!
Ой, вы пташки, пташечки!
Соловьи, соловушки!
Пойте ясну солнышку,
Не склонив головушки!
Ой, да, милая земля!
Ой, красоты здешние!
Сердцу рОдные поля,
И просторы вешние!
Эхо тут же подхватывало мелодичные слова, и разносило по всей округе, рассыпаясь на хрустальные звуки. Под эти напевы, да пекущее солнышко, наш «Сусанин» Филипп Никифорович задремал. Лошадь послушно шла по проселочной, песчаной дороге, обходя ухабы да ямы. Как вдруг, вереница телег, резко затормозила.
– Что там произошло? – озадачено спросил дед.
– Чего остановились – то? – также поинтересовалась бабушка.
– Воно, глянь Иваныч, Филипп – то, в яме лежит! Небось, примлел на солнце! – улыбаясь, говорит Архип Янович, слазя со своей телеги.
–Так мог быть, помочь требуется? – тоже улыбаясь, спросил у деда Архипа мой дедушка.
– Сейчас вот дойдем до туда, и поглядим, кому там чего надобно! – уже хихикая, сказал дед Архип.
– Ефрасиньюшка, ты приглянь-ка за лошадкой, а я схожу в разведку! – наказывал дед бабушке.
– Дед, дед, и я с тобой! Можно? – не унимался я.
– Айда! Пошли внучек разберемся! – приобняв меня за плечи, сказал дед. Через несколько минут, вся наша честная компания, буквально взорвалась от смеха. Дойдя до первого обоза (Филиппа Никифоровича), мы увидали с дедом такую картину. Лошадь с телегой чуть вперед подалась, а в яме, в аккурат подле канавы, лежит дед Филипп, словно мешок картошки, и аж заходится от смеху.
– Ну, и чего ж сам-то ржешь? – спросил дедушка.
– Это ж надо, только на мгновение глаза сомкнул сидя на телеге, а тут уже, словно куль, на земле! – гогоча, проговорил дед Филя.
– Подымайся, ехать-то пора! – говорил дед, подхватывая его под руки. Дедушка попытался его поднять, но Филипп Никифорович был весьма грузным и упитанным дедом, поэтому на помощь поспешили остальные, при этом хохоча от души!
– Простофиля ты, Филя! – поглядывая за происходящим, сверху, приговаривала Акулина Пална.
– Это ж надо, так захрапел, что кобыла спужалась! Вот тебе «жбан пузатый», наука, впредь знать будешь, как с высока лететь, когда нужно вперед глядеть! – не унималась тетка Акулина.
– Полно тебе Акулина причитать! Ну, случилось же, ничего тут не попишешь! – подойдя к телеге, говорит Аграфена Митрофановна.
– Полезай в телегу Филя! Хватит народ смешить! Ехать надобно! – яко царь, произнесла она громко. Все разошлись по телегам и мы снова тронулись в путь. Только впереди изредка доносился смех деда Фили и баб Акулины.
Половина пути уже проезжена, осталось совсем немного, вдалеке, уже виднелись городские трубы котельной, которые словно вооруженные стражники охраняли покой граждан. Лошадь деда Фили, начала цокать копытами по мостовой, будто барабанщик, отбивая ровно – «Цок-цок, цок-цок!». Вскоре наша вереница запела такую же песню, а хуторяне начали копошиться в телегах, готовясь к ярмарке. И вот они, заветные расписные ворота, за которыми, вовсю шло гуляние и торговля!
– Смотъите! Смотъите! Там петъюшка, а вон, скомоёхи, а вон дядька на столб лезет за сапогами! Ха! Здоёво – то как! – заюлозив на месте, радостно кричал Тарас.
– Тише ты, пострелёныш! Вот вывалишься с телеги, яко дед Филипп! – грозно сказала мамка его, баб Маня. А Тарас и все ребята, галдели, не унимаясь, тыкая пальцем на разноцветные представления.
Ещё мгновение и перед хуторянами предстала веселая ярмарка на базарной площади. Торговые ряды, словно рябь на реке Кострица, пестрили всяческими цветами. Начиная с овощного ряда, заканчивая барахолкой. И каждый так и норовил зазвать к себе больше народа. Кострянцы также поставили в ряд караван скарба, и аккуратно стали выкладывать драгоценный товар. А дети, то есть мы, с невообразимой радостью побежали наслаждаться жизнью ярмарочной. Тем временем, увидев товары ручной работы, Калужане и гости округи начали собираться у нашего ряда. Кто просто поглазеть пришел, кто прицениться, а кто и прикупить чего.
– Налетай народ на мой огород! Пробуй и покупай золотой урожай!
Наслаждайся овощами и осенними цветами!
Набирай себе по боле, кабы не пугаться доли!
Смачно привечать народ! Покупай мой огород! – яркатым голосом созывала всех тетка Настасья.
– Вот бочоночки дубовые, для квашения здоровые!
Коробы есть, туеса, моего дела чудеса!
Покупай народ честной, красоту души резной! – приговаривала баб Груня.
–Нам без глины жить нельзя, говорю вам точно!
Глина – это как лоза! И краса и прочно!
Вот кувшин, глиняна плошка, да диковинная ложка!
Рядом чудо свиристели, словно птицы прилетели!
Покупай смелей народ, мой глиняный хоровод!– задорно напевала Акулина Пална.
–Не стремайся, не топчись! Лучше глянь да подивись!
Не найдешь цветов ты краше, чем на ткани моей Маши!
Акварель ручной работы, словно мед пчелиной соты!
Сладко манит и зовет! Покупай честной народ! – приговаривал дядька Никодим, с необычайной нежностью поглядывая на свою кудесницу Марьюшку.
– Мой ажур лозы лесной, дом украсит расписной!
Он в хозяйстве каждом годен, он по вкусу, по погоде!
Подсобит везде, всегда! Налетайте господа!
Вас товары мои ждут, чтоб создать в домах уют! – демонстрируя маленькую плетеную корзиночку, моя Ефрасинья Осиповна зазывала людей.
А мы, набрались впечатлений, ну наверное, на целый год. Лазили по столбу за колбасой! Тянули канат! Стреляли с настоящего лука, в яблоко, правда не одна стрела не достигла мишени, зато столько радости было. А потом, в конкурсе самых талантливых, Тарас выиграл большого, сладкого петушка (леденец). Он сначала танцевал, затем пел частушки, правда никто так и не смог разобрать ничего, сами понимаете почему. Маруся тоже участвовала в конкурсе «Кто быстрее!», она завязывала банты, вплетая их в косички сидящих девочек. Наша Маруська победила, ей вручили большую раскраску и гуашь с кистью. Павлуша, пробовал свои силы на «Силомере», это такая штука с молотком, по ней нужно было ударить, что есть мочи, чтобы шарик внутри её коснулся самого верха штуковины. Признаюсь вам честно, я попытался, но моя силища не сумела дотянуться до цифры 4. А Павлуха, почти выбил до максимального предела – 18, ему не хватило самую малость, 2 деления. Зато ему руку пожал настоящий силач Казимир Горелин. Мы знали о нем из местных газет, где говорилось о его заслугах и достижениях. В общем, ярмарка удалась на славу! Довольные и дико уставшие, мы вернулись к нашему ряду.
– Набегались? А теперь давайте-ка, помогайте собираться! Надо уж домой двигать, вечер надвигается! – сказал Архип Яныч, улыбаясь, взглянув на нас.
– И правда, ребята, давайте поможем, быстрее справимся! – переглянувшись со всеми, сказал Агафон.
– Конесьно! Ситяс, только леденец до хьюмкаю! – причмокивая, говорил Тарас.
Вечер действительно надвигался стремительно, пряча за сумерками остатки летнего солнышка. Наш опустелый караван повозок, направлялся к хутору. В дороге, Маруся и Дуняшка, а также Тарас, уснули, Павлуха еле-еле держался, чтоб не уснуть, Агафон рулил своей телегой, пока его отец спал и громко храпел, отгоняя от меня сон. Я же, улегся на солому и, вглядываясь в ночное небо, мысленно летал с одной звезды на другую, представляя себя маленьким огоньком. Кстати, именно об огоньке, затерявшемся в небесах ночи, я хотел бы вам рассказать. Этот рассказ поведала нам, наша общая знакомая, Аграфена Митрофановна, на следующий вечер, после ярмарки. И как оказалось, этот рассказ, стал последним в этом году летнего отдыха, для меня. Потому что мои родители приехали за мной. Ведь совсем скоро нужно было идти в школу. Но ничего, я знал, что ровно через год, наступит снова моё приключенческое лето.
ЗАТЕРЯВШИЙСЯ ОГОНЕК.
Рассвет. Солнце нежно гладит лучами землю, давая начало всему живому. Вдыхая тепло, зерно пробивается и растет в зрелый колос, наливаясь золотым хлебом. Почувствовав свет, нежный, сонный росток становиться сильным и достигает величины, касаясь неба. Вода в речке, в солнечный день становиться зеркально спокойной, отражая в себе красоты вселенной. Даже человек, в погожий день расцветает, словно необыкновенный цветок счастья.
– Ну почему я не могу увидеть небо? – прыгая по березовым поленьям в печи, маленький, но очень жаркий огонек спрашивал у отца.
– Почему…, почему…, да потому, что ты рожден для людей! Ты, волей – неволей должен гореть в печи, чтобы люди могли согреться, приготовить пищу и многое другое, очень необходимое и важное для них, – немного призадумавшись, ответил ему огонь-папа.
– А как же мечта? Как можно жить без мечты? – не унимался огонек.
– Мечта в нашем деле, лишь помеха! Вот на секундочку замечтаешься и потухнешь. Тебе ясно? – грозно проворчал отец.
– Ясно! – горько вздохнул малыш, продолжая обжигать дрова.
Погорев некоторое время, он вспыхнул новой идеей, и вновь задал вопрос.
–А если мечтать когда угольки станут, когда заложат печь и лягут спасть?
– Ты опять принялся меня своей чепухой мечтательной доставать? – нервно ответил ему огонь.
–А я что, я просто спросил! – тихо сказал огонек. Видя, что всё равно ему никто не скажет правду, он решил действовать сам.
