Текст книги "Кострецкие истории (СИ)"
Автор книги: Елена Матузова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Автор: Елена Матузова/Полина
РАССКАЗЫ
– Холодновато-то уже,…да! Осень видать воцарилась на престоле тутошнем!– смотря на изморозь на пожухлой траве, размышлял вслух дед Архип. Подле него, съёжившись от утренней прохлады, сидела собака Пронька, которая уже десять годков служила верой и правдой своему хозяину. Солнце медленно поднималось из-за густого леса, неся скорее свет, нежели тепло, раздвигая лучами темно-серые сумерки ночи. Перед глазами рисуется сказочная картина, пузатый Ярило*(славянский бог солнца), лучистым гребнем расчесывает макушки леса, рассыпая золотые зернышки красочной жизни по ещё дремавшим землям.
– Кхе – кхе, с добрым утречком Архип, чего, помогаешь солнцу на небо влезть? Али думками плутаешь?– укутавшись в полукафтаний, подначивает сосед Филипп.
– Да, что ты… лучше глянь ввысь, природа сама себе госпожа, и вмешаться, мы не имеем права! Сколь велика сила, мощь Творца нашего, столь велика, должна быть вера в деяния его и духовность!– не отрывая взора от восхода, дед Архип умиротворенно произнес.
Филипп Никифорович, призадумался и покорно умолк, подняв глаза к небу.
Столь приятную тишину утренней прохлады, разбудил яркатым голосом петушок тетки Настасьи, взлетев на высокий тын, он громко запел.
–О, глянь, Настасьин петух заливается,– вздрогнув от петушиного крика «Ку-ка-ре-ку!», Филипп Никифорович, мгновенно спустился с небесных дум на землю.
– Осень, славная осень будет в этом году,– как будто ничего не слыша, с некоей горечью в голосе, произнес Архип Янович.
Вот так и начиналась жизнь на хуторе КОстрицы. Хутор насчитывал всего пять домов, но в каждом из них была неповторимая, ремесленная нить, которая не дошла до нашего времени, потеряв корни свои в гуще растущей самобытности.
Название КОстрицы, хутор взял, по одной версии – от протекающей подле реки КОстрица, либо по другой, народной версии – из-за празднования праздников с песнями, сказаниями, плясками и обязательно большими кострами, освещающими всю округу, яко фонарь, неся радость и тепло, светло и дух традиционной старинности. Существует хутор с 1752 года, ещё, когда земля Русская дышала Петровскими указами и Ломоносовскими веяниями. Когда расправляла крылья русская словесность, ловя потоки воли и свободы. Калужский округ также зацепило краем пера, но, увы, а может и к счастью, входящий хутор обошло стороной реформационное вмешательство закона. Так как здесь сохранились обычаи, вера и своя, неповторимая истина духа, о которой я и хочу вам рассказать.
Этот эпизод о хуторской жизни, поведала мне баб Груня, (Аграфена Митрофановна Тарская – жена бондаря Архипа Яновича). Славная женщина, невероятно добрая и улыбчивая. Я обожаю слушать истории, вместе с её детьми, (Агафон, Павлуша, Деми – дущка и Маруся с маленькой Дуняшей). Каждый вечер, мы собирались в круг подле баб Груни, и под треск дров в печи, да жужжание прялки с наслаждением слушали рассказы о той жизни, какая нам не ведома. А в сенях, словно муравей, трудился дед Архип, подготавливая высушенные доски для бочонка. Одновременно беседуя о суете мирской с Никодимом Кирилычем Горенским (это наш местный пасечник). Они, бывало, соберутся на завалинке, и давай каждый свою философию просвещать, яко мужи научные. Выявляя истину жизни, на расстоянии крестьянской веры и силы. Кстати, жена Никодима Кирилыча, Мария Николавна (попросту – тёть Маня), вышивала такие вещи, ммм…, душа радовалась пейзажам красоты и сказочности, которая росла и расцветала на льняной, белёной ткани. Макар – сын теть Мани, уже взрослый, живет в городском центре Падога (25км от хутора), правда сказать, он совсем забыл родителей. А вот Тарас, двенадцати лет, младший сын, рос подле них и был заводным рыжеволосым мальчуганом, шепелявым немного, ну ничего. Простите, я совсем забыл представиться, зовут меня Евгений Дмитриевич Чалов (Женька для друзей), приезжаю в Кострицы к бабушке с дедом (Петр Иваныч и Ефрасинья Осиповна Сорины), на каникулы. Здесь всё другое, не такое как в городе Павловске (580км от Калуги). Моя мамочка, дочка деда и бабули, Марина Петровна Чалова (Сорина), работает врачом окулистом в центральной Павловской поликлинике № 2. Папа – Дмитрий Константинович Чалов, работает токарем на машиностроительном заводе Павловска. В общем, у нас замечательная, дружная семья, только вот родители ни за что не хотят купить мне сестренку или братишку. Поэтому я приезжая на хутор, радуюсь друзьям, которых почти год не видел.
Великим сказочником (сочинителем) на хуторе был, нет, есть, Филипп Никифорович Торь, ремесленник каких я ещё не видел, гончар. Все в округе пользовались его жбанами, скрынями, кувшинами, молочниками. А в доме у деда Филиппа, словно в музее глины, красота неописуемая, над окнами полочки, где красуются различные диковинные свистульки, ажурные тарелки, и смешные фигурки славянской мифологии (банники, кикиморы, водяные и тому подобное). Жена деда Фили, Акулина Павловна разрисовывала его изделия красками, которые ей привез из станицы сын Михаил. Михаил Филиппович работал главным инженером в Падоге, имел почет да уважение, родители очень гордились им. А совсем недавно Михась(так звали его отец с матушкой), подарил им внученьку Софьюшку. Долго праздновал хутор рождение Торь Софьи Михалны. На празднике были все – семья Тарских, Горенских, мои бабушка с дедом, тетка Настасья с мужем Владимиром (Владимир Иванович Сорин – печник, Настасья Казимировна Сорина – учительница младших классов в СШ№3 г. Падога). Это одних взрослых было десятина, а детворы – целый взвод.
С самого утра до позднего вечера радовались милой новорожденной под треск дров в знаменитом Кострицком костре, по реке разносились песни и нового лада и старого, дед Филипп играл на гармони, дед Архип на ложках, а мой дедуля на пиле – во как!!! Первой зачинала петь тетка Настасья, потом все наши Кострянушки подхватывали яркий мотив душевным и прекрасным вокалом, который разливался по волнам речки Кострицы, дотрагиваясь голосом до края неба.
(Запевала Настасья Казимировна)
Ты гори, гори огонь,
Пламя – разгорайся,
Сердце красное затронь,
С ним не расставайся.
/
( Все хором)
Ой, велИка силой Русь!
Господом едина!
Прогоняет боль и грусть,
Злом непобедима!
Невероятная нежность присутствовала в каждом вздохе и слове, передавая дивные напевы величия времени. Как говаривали хуторяне: « Коли голос для Бога, то и душа нараспашку». По правде сказать, значение этих слов мне не совсем ясно, а вернее, совсем неясно. Да, ну и шут с ними, со словами, прошу прощения, я немного отвлекся от интересной истории Аграфены Митрофановны, которая называется «Смак Хлеба»
СМАК ХЛЕБА.
Итак. Происходило диво дивное, прямо на ладони у Господа, в аккурат дня шестого по сотворению жизни Земной. Скатерть тканая расстелилась по черноземным землям, и одним дыханием тепла, заколосились поля златом хлебным. На высоких, тонких стеблях, умещалась добрая краюха солнцем обласканного хлеба. Замысловатый злаковый алмаз так никому и поныне не удалось сотворить, уж больно хитростная перебранка златников* (зерновых звеньев). Ветры летники колышут в ярких лучах батюшки Ярило живую плоть совершенства, наливая колосья Божественным смаком. Неподалеку от поля, у кромки лесного государства, из маленькой норы поглядывал на шедевр мира, маленький мышонок.
– Интересно! Пи, очень интересно, что это там так ароматно пахнет? Надо бы глянуть, но боязно, – пригнувшись к земле, пропищал мышонок. Но любопытство и невероятный голод, словно выталкивали трусишку из норки. Он короткими перебежками, еле слышно, при этом вздрагивая от малейшего хруста, приближался к пшеничному полю.
– Ооого! О-го-го, хоть бы не утонуть…– стоя на задних лапках на высоком холме, с которого поле скорее напоминало золотую реку, оторопевши, прошептал мышонок. Где-то совсем рядом хрустнула сухая веточка, но наш герой, словно зачарованный, не отрывая глаз-бусинок от великолепия, даже никак не отреагировал на хруст.
– Вот бы покупаться в этом вкусном очаровании!– мечтательно произнес он. Как вдруг жаркое дыхание кого-то, подняло шерстку на загривке. Мышонку ничего не оставалось делать, как нырнуть в золотое жниво и спрятаться. Так он и сделал. Собравшись с духом, он буквально влетел с холма в колосья, не оглядываясь, мчался неведомо куда, пока совсем не выбился из сил. А позади его, споря с ветрами, бежало ОНО, то самое ОНО, от которого маленькая серая душа нашего героя чуть не выскочила.
Надвигался вечер, яркое золото поля, вдруг приобрело багрянцевый отлив, напоминая языки пламени. Как-то по-особенному задышала жизнь на земле. Сладкая истома окутывала собою всех и всё вокруг. Под такое воздействие попал и наш малыш. От страха за свою жизнь, мышонок забрался по стеблю на колос, и, уцепившись острыми коготками за него, засыпал, качаясь на ветру. Его уже ничто не пугало, потому что совсем обессилел, изголодавши ещё больше.
– Сейчас бы корешок или семечко, какое нибудь… ням-ням…– пробормотал в полудреме голодный трусишка. И его серенький пустой желудочек подтвердил слова урчанием. Резкий поток прохладного ветерка разбудил, на минутку заснувшего живого комочка, раскачивающегося на золотом стебле прямо до земли. Открыв глазки-бусинки, его сильно что-то ударило сверху по голове, да так, что он, потеряв сознание, шлёпнулся вниз. А тем временем, рыжая, длинная мордочка хитрого лиса, совсем рядом старательно искала следы мышонка, раздвигая своим телом наливные колосья.
Вечер стремительно наступал на пятки жаркому уходящему дню, неся с собой сумрак и другую жизнь. Земля засыпала, остывая от ветра и вечернего дыхания, как наш герой мышонок пришел вновь в чувства. Он никак не мог понять, что же такое ему мешает встать на лапки? Что или кто прижимало его к земле?
– Я упал? Умер?! Нет, я жив, я жив!– вопросы и ответы испуганно суетились в его мозгу.
–ОНО, видимо ОНО меня держит и не дает встать…– промелькнула вдруг мысль.
– Что же делать? А, придумал, я сейчас его напугаю, и ОНО ослабит хватку, а я увернусь и убегу – уверенно он себе сказал. И тут же начал действовать. Мышонок набрал как можно больше воздуха в легкие, да как заорал:
– Уууходи! Ууукушу! Ух! Рррр!– очень старался наш герой, но получилось только « Пи! Пи-пи-пи!», которого никто не услышал, кроме бродяги ветра. Сделав над собой огромное усилие, мышонок резко повернулся на спину и, и тут он был сражен на повал вкуснейшим ароматом вкуснятины, свалившейся на него с неба. Наевшись до отвала, наш «обжоркин», встал и собрался было идти ближе к норке, но пройдя метров эдак пять, качающейся походкой, он сказал:
– Да ну её, норку эту! Вот сейчас на самый высокий стебелек заберусь, и пережду до утра, а то уж больно далеко топать придется!
Выглядев подходящий стебель, попытался влезть на него, но, увы, не получилось, из-за круглого животика, он даже не смог вцепиться за колос. Посидев немного на земле, наш «мышарик» решил:
– Ладно, пойду, подыщу себе соломку, сплету постельку и посплю до утра.
И он поплелся вперед, засыпая на ходу.
Вечер пролетел незаметно, и вступила в законные права старуха ночь, спрятав под своим звездным пледом ясность ума и зоркий взор. Лишь только яркая девица-луна освещала золотую дорожку по полю. Как заколдованный, мышонок брел в поисках мягкого, теплого, соломенного счастья по лунной дорожке света. И вдруг он наткнулся на нечто подходящее. Уставший, но всё – таки радостный, мышонок сплел из травинок уютную люльку, свернувшись шариком, сладко уснул под нежный напев ветерка, колышущего его произведение, словно настоящую колыбель.
Прохладный рассвет не заметно подкрался к кромке леса, разливаясь по небу мягким светом пробуждения. Просыпались сосны, ели, стряхивая сон со своих пушистых лап, а также поле колосьев пробуждалось ото сна, вздрагивая от прикосновения солнечных лучей. Вот так и наш бродяга, сладко потягивался в своем тепленьком, новом жилище, напоминающем люльку. Его серенький животик жаждал ароматной вкусняшки, той, которую вчера так жадно поглощал мышонок, но вспомнив о рыжем охотнике, он очень осторожно выглянул из домика. И вдруг он оторопел от увиденного зрелища, наш герой-то находится высоковато от земли. Его травянистое сплетенное жилище возвышалось на золотистых пшеничных стеблях. Это было очень удобно и не так опасно, как в норке. Да ещё и незаметно на фоне общей картины огромного золотого океана.
– Здорово! И спускаться не надо для поиска завтрака, ведь он над головой! Ха-ха-ха! Я теперь никого не боюсь! Я самый великий изобретатель! Ура!!!!– радостно пропищал мышонок. Он весь август и сентябрь жил « в золотой колыбели Бога», но настала пора сбора урожая, и мышонок был вынужден перебраться в норку на зимовку, при этом натаскав в закрома хлебного счастья.
Мышонок каждый суровый зимний день встречал смачным застольем, а вьюжные, морозные ночи, золотыми снами пшеничной радости. Так и пролетели холодные времена правления, оставляя только мурашки по телу от воспоминания. Как обычно, серенький дружок сладко спал у себя в норке, а природа с распростёртыми объятиями встречала красну Вёсенку, и капли талого снега просочившись в норку, подмочили бока нашему малышу.
–Ой, что это? Это что я??? Не, не, нет! Ой, да это ж потоп. Караул! Спасайся, кто может!!!– он стрелой вылетел из норы, и был ослеплен ярким светом новой жизни. В воздухе витал некий смак сочности и волшебства. А черно-серая земля, испив зимней талой влаги, рождала чудные небесного цвета подснежники, «пострелы», так их называл Господь, ступая по ковру голубого великолепия.
– Тьфу ты, это же Весна! Это означает, что совсем скоро наступит лето, моё золотое лето! Моё ням – нямское лето! И я снова стану ПОЛЕВОЙ, ЗОЛОТОЙ МЫШЬЮ!!!– с неподдельным счастьем в голосе произнес торжественно маленький фантазер.
А ведь именно так сейчас зовут мышей полёвок – ПОЛЕВАЯ МЫШЬ, а первоисточником того, является серенький «обжоркин», который утопал в своих мечтаниях и фантазиях. С того времени и до сих пор повелась поговорка « Коль на поле есть полёвки знак, значит добрым уродился хлебный злак!».
Мы с ребятами так переживали и радовались за мышонка, что не заметили, как превратились в «обжоркиных», уплетая за обе щёки ватрушки баб Груни. Девчонкам (Маруське и Дуняшке), достались калачи со сметаной. А наша рассказчица, сев подле нас, взяла в руки румяный, пшеничный каравай хлеба, разломила его на куски и стала нюхать. И мы все тоже прильнули носами к хлебу, глубоко втянули его аромат, и вдруг перед глазами заколосилось то самое, золотое жниво, а на высоких стеблях качалась на ветру золотая хатка маленького полевого мышонка, который махал нашему подрастающему детству, когтистой лапкой.
– А всё – таки, как здорово жить у Бога на ладони!– произнесла нежным голосом наша любимая Аграфена Митрофановна. А мы поняли, насколько важен и дорог нам всем ароматный, золотой хлеб! На этом, дивный вечер Кострицы был завершен, и мы гурьбой побежали по домам, зная, что завтра обязательно настанет час ещё одного рассказа.
ОБРУЧАЛЬНЫЙ НАПЕРСТОК.
Итак. Начнем. Ещё при царствовании царя Петра Великого, жил в Калуге портной Валентин Лентин (попросту Валя, Валик). От роду ему было тридцать три годка, но по внешнему виду, ему не дашь и двадцати, потому как худощав и вертляв он был, с маленькими, яко бусинки, глазенками, курносым носом, похожим на завитушку на подносе, нарисованную бабулей Акулиной. Родители Валика, были простыми крестьянами, матушка – Пелагея, да отец – Потап Митрич. Они всю свою жизнь отдавали земле, трудясь не покладая рук на матушке, ведь им нужно было растить единственного сына – Валентина. Но, не дожив до шестидесятилетия его, отец умер от легочной болезни, а в скорости и матушка покинула этот мир, давая напутствие своему избалованному сыну:
– Ты сынок, гляди, жисть-то обманчива бывает. Гляди, живи правно и честно, кабы люди, не корили память о нас, – испустив дух, умерла Пелагея Афанасьевна Лентина, (в девичестве – Палина).
Дом Валика находился на окраине, за высоченным забором, а во дворе, подле будки, лежал рыжий, лохматый пес Куря, из-за сбившейся шерсти, глаз почти не было видно, зато розовый, длинный язык, словно атласная лента болтался, вывалившись из зубастой пасти. Куря, был сыном соседского волкодава Палкана и дворовой собачонки, мелкой рыжей. Пес Куря уже старый, он поди позабыл-то, как лаять надобно, но его устрашающий, огромно-грязно-лохматый вид, вселял страх, и душа в пятки убегала, когда шел к портняжке посетитель (клиент).
–Ну да ладно, шут с ним, с Курой-то. Пора поведать о главном, и самом интересном, – подмигнув нам глазом, сказала баб Груня.
Как вы уже знаете, Валентину стукнуло тридцать три годка, пора и жениться-то. Он, в одночасье справил себе свадебный фрак (из синих занавесок), стильно заузив брюки – трубочки. Отгладив стрелки, наш Амурный стрелок намылился свататься к дочери соседа, Любаве Терентьевне Заболоцкой.
Терентий Власович Заболоцкий слыл местным купцом, имевшим большое хозяйство (5 коров, быки, лошади, и прочая скотина, к тому же, богат был земельным наделом). А матушка Любавы, жена Терентия Власовича – Павлина Семённа Заболоцкая (в девичестве Стацкая), была знатной певуньей. В общем, целил наш портняжка, попасть в масло купцово, яко сыр. Любава, дивчина двадцати пяти годов, славилась пышным телом, крутым нравом и красивым лицом. С семнадцати годов ходили к ней свататься все парни округи, но, увы, получали отказ. «Не того помола зёрна!»– сказывал отец. «Не звонкого ума соловушки!» – возмущалась Павлина Семенна. А старые люди хихикали им вслед: «Кому лады да приборы, а кому лапти да оборы!». Сколько лет уж минуло, поди двадцать пять, а девка красна одна в окошке сидит, да ветру клонится, прося милого дружка с далек краёв для неё сыскать.
–Видать не сыщет ветер друга сердечного, и маменька с тятенькой не примут выбора моего, им подавай, статного и богатого и умом, и златом – серебром. Никто не ведает, как кручинит моё сердечко в объятьях одиночества – роняя слезинки величиной с горошину, тосковала по своей судьбинушке Любава.
А тем временем, наш Валентин, собирался в сватную дорогу с радостной уверенностью в душе. Ведь он с шестнадцати годов был тайно и страстно влюблен в деву Заболоцкую.
Не раз его сердце горело красным заревом, когда на пасху их семьи стояли подле друг друга, соблюдая заповедь: «Перед Богом все равны, не гнушаясь на сословия и достаток!». Тогда, в юношеские лета, они поглядывали из-за родителя друг на дружку, и краснели от прилива юношеского счастья. Вот и теперь, при одной мысли о Любаве, Валик дружку, и краснели от прилива юношеского счастья. Вот и теперь, при одной мысли о Любаве, Валик загорался яко искорка, его сердце выпрыгивало из груди, а ноги сами бежали на встречу с любимой.
– Ах, какая красивая история!– восторженно произнесла Маруся. Ей в прошлом годе стукнуло шестнадцать, поэтому она была « в розовом соку молодости», так сказывал дед Архип.
– Фу-уу! – скривились мы, мальчишки.
– Любовь – мойковь! Ха! Все явно Валику не видать Любавы! Батька её, ижобъет, а потом ижгонит его. Вот поглядите!– громко сказал Тарас.
– Это мы ещё поглядим! А ну-ка цыц, мошкара мелкая! – грозно, насупив брови, прошептала баб Груня.
– Сидите смирно, да слухайте, коль пришли, а то я быстро вас выпровожу! – ворчливо добавила она.
– Мы больше не будем, продолжайте, пожалуйста – попросил я за всех.
– Ладно! Так на чем я остановилась? – уже улыбаясь, спросила она.
– На том, как чувства Валика разгорались к Любаве, – Маруся торопливо выпалила.
– Ах, да! Так вот – продолжала наша рассказчица.
Наш портной, отгладил пиджак и принялся надевать брюки – дудочки с наведенными стрелками. Но вот напасть-то, ноги не пролазят в калошины брюк, уж больно узки.
–Что делать? Что-то явно надо предпринимать! – сидя на маленькой табуретке, думал Валик.
–Перешивать? Нет, ткани не осталось. Худеть? Да куда уж там, и так прозрачный почти, – ломал голову влюбленный. И тут пришла идея, как быстро решить сложившуюся проблему.
– Нужно намылить ноги, и тогда они со свистом войдут в калошины! – радостно заулыбался Валик. Он помчался в чулан, где лежали помывочные принадлежности – балейка*(ванночка), ночовки*(тазы), мочало и мыло. Схватив его(мыло), наш герой пулей принялся намыливать свои худенькие, кривенькие ножки, но мыло норовисто сопротивлялось ему. Оно то и дело, что выпрыгивало из рук, да скакало по полу.
– Неумёха! Ха-ха-ха!– мы звонким, ярким смехом громыхнули.
– Это ж надо, мыло в юбках не удержать! Ха-ха-ха! – качаясь по полу от смеха, сказал Тарас.
– Ага! Ха-ха! А как он в брюки-то попадет? Ха-ха-ха! – захлебываясь гоготом, сказал Демид.
– А вот как! – спрыгнув со скамейки, Павлуша изобразил Валика, растопырив пальцы на ногах, он пытался влезть в валенки, стоящие в углу. И тут мы все, так и покатились по полу, держась за животы, аж слезы выступили с глаз от смеха. Только маленькая Дуняшка недоумевала и удивленно глядела на нас широко раскрытыми голубыми глазенками, изобразив нечто вроде улыбки на личике.
–А ну шпана, цыц! Я продолжаю – громко сказала баба Груня. И все успокоились, изредка поглядывая друг на друга, тихонько хихикали.
И всё – таки, намылив кое-как свои ноги, Валик пошел надевать брюки. Как ни странно, но это у него очень быстро получилось. Ноги, словно гвоздики намасленные, просто въехали в узкие калошины брюк. Надев пиджак и котелок (сшитый из тех самых занавесок), он с облегчением выдохнул.
– Фу-у! Ну, слава Богу! Теперь пора в путь! – счастливый и искрящийся любовью, словно свечка, Лентин Валентин Потапыч, вооружившись букетом полевых ромашек, которые он намедни собирал на душистом лугу, смело шагнул за порог, приказав Куре охранять подворье.
– Гав-гав!– с пониманием ответил хозяину пёс, вываливаясь из будки, словно мешок с мукой. Гордо голову подняв, важный жених пошагал по мостовой к улице Кировской, к дому № 11, где ждала в окошке румяная невеста.
Терентий Власович (отец Любавушки), сидя на деревянной, ажурной террасе, в кресле-качалке, наслаждался ароматным травным чаем, который старательно заваривала их служка Глаша. Ещё жарким, летним июлем, она собирала на лугу чабрец, ромашку, зверобой, ижицу и прочие травы для чайного напитка. Так вот, Терентий Власович мирно попивал чаёк и в мыслях мечтал о диковинных странах, где только солнце и море, солнце и море, и НИКАКОЙ ЗИМЫ! А Павлина Семенна, в очередной раз примеряла шляпку, подаренную её сестрой Дарьей, которая приехала с Парижу, где отдыхала с мужем Георгием Чеславовичем Вронским. Павлина Семённа с дрожью в коленках ждала поездки на бал, в честь Князя Андрона, который состоится, как обычно во дворце княжеском.
Князь Ян Андрон.
Сын великой Руси, ветвь прекрасной Калуги, 1769 года рождения, был назначен Господом, нести и соблюдать законы человека и духа. Он был поздним и долгожданным ребенком. С одной стороны это дар, а с другой – ноша тяжкая. Очень рано, в возрасте 8 лет, Яник (так называла его маменька), потерял отца (князь Павел Андрон, пересекая реку верхом на лошади, сорвался в воду и утоп), а в 1777 году, из-за суровой болезни (чахотка), умирает в муках матушка Барбара Збигневна Кустинска, полька по национальности. Ян достиг 18 лет, и принял в свои руки бразды правления Русской стези. Дорога выпала трудная и жестокая, в связи со смертью Петра великого, Русь потерялась в интригах и дрязгах, тем самым потопляя свет и веру в честь и чистоту. На каждый кусочек общего пирога Русского, находились химерные люди, сметающие с пути всё и всех, засыпая землю пеплом раздора. Такая смрадная погода пришла и в Калугу, касаясь уже окраин города, и 18 летний Ян решился на жесткие меры преломления надвигающейся жизни. Он собрал своих подданных и вместе, сообща они выводят результат, который по нраву всем Калужанам и близ лежащим селениям. Результат был таков, в каждом Калужском, духовном доме, горожане и все желающие сохраняют мощи и вещи верования, потому что реформы Москвы и Санкт-Петербурга включали в себя полное искоренение духовности, мерой подавления свободы и истины. И когда посыльные доложили во дворец вести о переменах, свеча веры зажглась в каждом сердце любящих свою родину людей. Тряска и дыбное (слово произошло от агрегата пыток «дыба») состояние длилось четыре с половиной года, истощая народ русский страхом и болью. Но они выстояли и вынесли на своих плечах тяготы жизни, при этом сохранив веру в сердцах и душах. Сердечно чтили слово Божие, неся в душах запал мощи и силу духа. При этом, на долгие лета увековечив титульное имя князя Яна Андрона.
Так вот, в субботу состоится бал, и все светские дамы, а Павлина Семённа себя относила именно к этой категории знати, готовили наряды, находясь в восторженном состоянии души. Любавушка даже и в мыслях не желала быть дамой высшего общества, она хотела только чистой и страстной любви.
Проходя улицу Плотскую, сворачивая на улицу Кировскую, Валик видел тот самый долгожданный дом, и сердце уходило в пятки, а коленки начинали предательски дрожать. Наш герой вдруг стал больше похож не на жениха, а на синего в рубчик кузнечика, с длинными, тонкими ножками. Чем ближе он подбирался к заветному окошку, тем сильнее захватывало дух, и слова куда-то стремительно испарялись.
– Боже, боже, боже! Сохрани и помоги! Пусть стук моего сердца долетит до сердца любимой, и они в унисон зазвучат! Мне многого не надо, только один раз коснуться души моей утицы любовью! – тихонько просил Господа Валентин. Переступив через порог Заболоцких, служка Глаша побежала оповестить господ о прибывшем госте. Павлина Семена, спускаясь по лестнице, радостно приглашала портного войти, с надеждой о новом наряде. А Валентин, машинально начал измерять габариты хозяйки. В это время, грустная Любава спускалась в прихожую по лестнице. Увидев друг друга, Амурная стрела таки поразила сердца влюбленного и дышащей любовью. А тут и маменька Павлина, словно пчела, закружилась в заботе вокруг Любавы, предлагая новые бренды светской моды. Когда она подвела Валентина к Любаве, тот запустил руку в нагрудный кармашек пиджака и достал оттуда напёрсток, старенький наперсток без шляпки. От долгой работы с тканью наперсток отполировался до блеска. Валентин взял Любаву за руку и одел на пальчик любимой тот самый блестящий наперсток. Вошел отец – Терентий Власович, и понял сходу, что пара нашлась. Окинув портного своим мужним взглядом, обойдя его со всех сторон, высказал своё мнение.
– Дохловат! Но стилен! – сказал он.
– Ничего, откормим! – улыбаясь, ответила ему жена.
– Любава, доченька, по сердцу тебе ентот стиляга, али нет? – с неподдельным интересом спрашивает тятька. А дивчина и парень не могли глаз оторвать друг от друга.
– А что Любава тоже любила Валентина? – вдруг прервала рассказ Маруся. Она была на столько впечатлена историей, что в её огромных, васильковых глазах, прям синим пламенем горело любопытство.
–Погодь, не тарахти! Дай дослушать! – грозно сказал ей Павлуша.
– Баб Гьюня, не отвлекайся на вопьёсы язные, пьядолжай! – деловито говорит Тарас.
Если признаться, то да, Любава давно была тайно влюблена в Валентина, но боялась родителей, а теперь пробил час чувств и они сплелись сердцами, никого не видя и не слыша, только ОБРУЧАЛЬНЫЙ НАПЁРСТОК ярко блистал на пальчике Любавушки.
Юная красавишна только кивнула головой в ответ отцу.
– Так тому и быть! Засылай сватов…кхе-кхе-ха, Кузнечик! – стойко сказал Терентий Власович.
– Свадьба, скоро будем играть свадьбу! Ах, платье-то не пошито!!! – хлопнув в ладоши, с ужасом светской дамы провизжала Павлина Семённа.
– Да я сам себе и сват, и брат, и кум, и портной! – растерянный от счастья, радостно ответил будущему тестю Валёк.
– Тёщенька, не печальтесь, сейчас я мигом тоску разведу, вот только возьму иголочку да ниточку в руки, я же, как ни как, рукатый зять! – сам себя нахваливал наш герой.
Через неделю вся улица Кировская гуляла и плясала под гармонь и «горластую штуковину», так дворовые прозывали граммофон, привезённый с того самого Парижу. Наши влюблённые амуры не могли оторваться друг от друга, ведь как гласит мудрая народная пословица: «Чёрт семь пар сплетёт, пока пару найдёт!», и у нас так получилось, долго ходили женихи табунами свататься, но сердце не обманешь.
– А тепериче, брысь по домам шпана мелкая! – хлопая в ладоши, говорила баб Груня.
– Так значит они, Валик с Любавой, поженились-то? – слезая со стула, спрашивала Маруська.
– Ага, поженились и детей – кузнечиков наядили! Ха! – весело посмеивался Тарас.
Идя по дороге, мы долго ещё обсуждали жизнь истории, пока все не разошлись по домам.
Ещё один вечер подошел к концу, ночь уже натягивала на небо темное покрывало, зажигая бисер звезд, до восхода красавицы Луны. Баюкая всё живое нежной истомой великолепных снов, она желала всем СПОКОЙНОЙ НОЧИ! Набравшись сказочных впечатлений от рассказа, прибежав домой, я буквально рухнул в пуховую перину, закрыл глаза и, засыпал под граммофонную музыку радостной свадьбы, ожидая скорейшему приходу завтрашнего рассвета. Ведь завтра баб Груня поведает нам новую историю жизни.
МОЁ РАДОСТНОЕ УТРО.
И снова новый, долгожданный день, суббота, день заботы и отдыха, день посиделок и чудных рассказов Аграфены Митрофановны. Солнышко подмигивает мне из-за облачка ярким светом, заставляя жмуриться и также улыбаться. Я долго сидел в кровати и любовался жёлтым пейзажем за окошком, играя с солнечным зайчиков в зеркальном отражении маленького зеркальца, лежащего на бабушкином сундуке. На улице полным ходом кипела работа, дед чего-то там мастерил на верстаке, напевая себе под нос весёленький мотив, всем знакомой «Эх, Семёновна!». Подле него юлил наш Зуёк (пёс дворовой породы), маленький, старенький, но очень добренький и преданный. А рядом, на резном заборе, грелся на солнышке кот Мурлик, своим внушительным размером он едва ли отличался от Зуйка. «Чудо сметанное» – так звала его бабуля, дед же звал его «барчуком», но всё равно его любили.
Пятнадцать минут моей неги, разрушил смак, сногсшибательный смак любимых вареников с вишнёвым вареньем, которые уже ждали меня в керамической, пузатой, супнице, укрывшись домашней, густой сметаной.
– Женёк, вставай, завтракать пора! Дорогой, поспеши, а не то Мурлик быстрее тебя полакомится! – нежно звала к столу бабушка.
– Бегу, бегу!– ответил я, натягивая штаны и рубаху.
– Баб, надо бы деда позвать, я сам его сейчас кликну,– совсем по-взрослому сказал я.
– Зови, а то он яко жаворонок, с пяти утра на ногах, майстрит чего-то, – проворчала моя Ефрасинья Осиповна.
